Купить книги   Написать автору

Студентка и преподаватель случайно становятся участниками запутанной детективной истории. Между ними складываются непростые отношения.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть 1

Глава 1	Глава 14
Глава 2	Глава 15
Глава 3	Глава 16
Глава 4	Глава 17
Глава 5	Глава 18
Глава 6	Глава 19
Глава 7	Глава 20
Глава 8	Глава 21
Глава 9	Глава 22
Глава 10	Глава 23
Глава 11	Глава 24
Глава 12	Глава 25
Глава 13

 

Скачать на телефон    Купить электронную книгу     Купить печатную книгу

Автор выражает искреннюю признательность
Юлии Давлетовой за помощь в создании книги.

 

Выйди тогда Саша из аудитории на секунду позже, и не было бы этой истории…

Ранее утро. Солнечный свет с трудом пробивается сквозь плотные дождевые облака. В комнате полумрак. На экране компьютера последняя страница книги. Она не дописана.

По оконному стеклу бегут струйки воды. Сверху вниз. Ещё раз сверху вниз. Ещё раз. И ещё…

Накануне мы закончили книгу о наших приключениях. Остались несколько финальных фраз. Саша вдруг засобиралась. Перед тем, как уйти, молча, поцеловала меня в щёку.

Меня зовут Михаил Александрович Рейтер. Я работаю в университете. Саша ходила на мои лекции. Я ей даже тройку на экзамене поставил. Сейчас вспоминать об этом странно и смешно.

Когда мы решили написать эту книгу, тоже шёл дождь. Мы были одни в чужой, незнакомой стране.

Стук капель всё реже.

Саша, Сашенька, Санька… Она, славная, не умеет ставить точку. Надеется, что это сделаю я.

Дождь кончился. Небо прояснилось. В лучах утреннего солнца ярко горят верхушки облаков.

В той далёкой стране я сказал Саше, что не отступлюсь.

 

Часть 1

Глава 1

– Итак, повторю то, что химик-технолог должен знать лучше, чем таблицу умножения на ноль. Проводить обратимую экзотермическую реакцию следует по линии оптимальных температур, понижая температуру по мере роста степени превращения, – сказал я, укладывая в футляр фломастеры, которыми писал на доске. – Если вопросов нет, все свободны.

– Михалсаныч, мы когда контрольную пишем? – спросила Саша с задней парты, пытаясь перекричать поднявшийся в аудитории шум.

– На следующем занятии, – ответил я, садясь за преподавательский стол, чтобы не быть сбитым с ног рвущимися на перерыв студентами.

– А вопросы будут трудные? – осторожно поинтересовалась староста группы Маргарита и, низко ко мне наклонившись, протянула журнал посещения.

– Для тех, кто ходит на мои лекции, лёгкие, – ответил я, расписываясь.

– Я на все-все ваши лекции хожу…

– Я оценил твоё декольте. Можешь разогнуться, – сказал я, возвращая журнал. – Беги в буфет пока там очередь не собралась.

– Михалсаныч!..

– Марго, топай в буфет!

– И подумаешь…

– Михалсаныч! У нас тут ещё лента будет. Я вещи оставлю, а вы, как уходить будете, заприте аудиторию, – сказала Саша, небрежно швырнув конспект моих лекций в свой пластиковый пакет и достав оттуда сигареты.

– Слушаю и повинуюсь!

– Шутить изволите… – бросила она через плечо, выходя в вестибюль.

Через секунду оттуда донёсся пронзительный вопль. Вскочив со стула, я бросился в ту сторону.

Дверь была слегка приоткрыта, и то, что я за ней увидел, заставило меня остановиться.

Они были в трёх шагах. Я видел их со спины и чуть слева. Парень – высокий длинноволосый брюнет – держал Сашу, крепко обхватив левой рукой, на локте которой висел яркий пластиковый пакет. В правой руке – скальпель, который он приставил к Сашиному горлу. Перед ними стоял незнакомый мужчина в наглухо застёгнутой чёрной кожаной куртке. За спиной мужчины − двое, коротко стриженые широкоплечие в таких же застёгнутых куртках.

Вокруг образовалось пустое пространство. Студенты, которых в начале перерыва в вестибюле было много, растерянно жались к стенам.

− Не подходите! – крикнул парень. – Я её порежу!

– Успокойся, Афанасьев! – негромко сказал незнакомец. – Отдай мне это. Отдай, и я уйду. Никто не пострадает. К тебе не будет никаких претензий.

– У меня ничего нет! Уйдите! Я её порежу! – продолжал кричать парень срывающимся на фальцет голосом. – Уйдите! Будет море крови!

– Испугал, – ухмыльнулся незнакомец. – Отдай бумажку. Всё равно, воспользоваться не сможешь. Или сам отдай, или…

И он поднял руку к вороту куртки.

Увидев это, парень вздрогнул. Скальпель впился в Сашино горло.

Поблизости был только один тяжёлый предмет – двухдюймовый шаровой кран, одно из моих наглядных пособий. Им-то я и ударил парня по затылку, выйдя из аудитории. Его руки безвольно упали, он повалился, как тряпичная кукла. Скальпель звонко ударился о каменный пол. Я схватил Сашу за руку и оттащил от того места.

– – –

Его звали Константин Афанасьев. На факультете появился недавно, устроился лаборантом. Я не был с ним знаком.

Всё произошло очень быстро. С момента, когда я услышал Сашин крик, до моего удара не прошло и минуты. Я действовал импульсивно, не думая.

– – –

Целый день у нас с Санькой прошёл в общении с представителями правоохранительных органов. В одиннадцатом часу вечера мы, наконец, вышли на свежий воздух. Сил хватило только добрести до ближайшей скамейки в сквере и повалиться на неё.

Я, запрокинув голову, пытался рассмотреть в мутном небе звёзды. Санька давила на кнопки своего мобильника, пока до неё не дошло, что он разрядился. Сказав по этому поводу что-то короткое, но заковыристое, она положила бесполезный аппарат в сумочку и вспомнила обо мне:

− Да! Я вас не поблагодарила. Вы вроде как бы мне жизнь сегодня спасли. Спасибо.

− Намоёмместетакпоступилбыкаждый, – пробормотал я, размышляя, что там сверкает в просвете деревьев – Вега или Альтаир.

− Вы какой-то грустный.

− Устал. Человека чуть не убил…

− Он козёл.

− Не обижай животных, девочка. Я их люблю.

− Да ладно! Не берите в голову. Вы молодец. А что они вам за бумажку выписали?

− Что сажать меня не будут.

− Можно посмотреть?

− На, смотри, – я небрежно вытащил из кармана шведки, где раньше был тот самый карандаш, сложенный вчетверо заветный листок.

− Так, что тут у нас, − сказала она, пытаясь разглядеть текст в свете уличного фонаря. – В связи с явной угрозой жизни гражданки такой-то… действия гражданина такого-то считать правомерными… в соответствии со статьями тра-та-та, тра-та-та… уголовное дело не возбуждать. Поздравляю! А вы, оказывается, честный человек. Никогда бы не подумала.

− Отдай документ, девочка!

− Нате, нате! – она сложила бумажку и со смехом сунула её мне в карман. – Знаете, что прикольно? Я собиралась сегодня забить на ленты и честно проспать. Так нет! Совесть замучила. Вспомнила, что сегодня ваша лента. Встала, оделась и пошла в универ.

− Уже начинаю гордиться.

Мы посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, рассмеялись. Когда приступ нервного смеха прошёл, Санька зевнула, потянулась, продемонстрировав упругую грудь под футболкой, и сказала:

− Пойду я. Сейчас спать лягу, а завтра на ленты не приду. Так и знайте.

− И правильно сделаешь. Давай, я тебя до общаги провожу.

− Да что вы! Не надо. Езжайте домой. Вы во как устали. Я сама. Думаете, в первый раз поздно возвращаюсь? Сейчас наушники надену, плеер включу, и всё будет ОК.

Она сунула руку в пластиковый пакет, который был с ней, пошарила там, потом заглянула.

− Что за фигня! Что это? Вещи не мои… А где мои? Ничего не понимаю… Пакет вроде мой… Нет, не мой – у меня ручка надорвана, а тут целая… Это не мой пакет. Вот, блин! Это ж пакет того козла! Как он у меня оказался? Я его там, в вестибюле с пола подняла!.. Машинально – мой точно такой. А где ж тогда мой? Блин, в аудитории забыла! А там же плеер, зарядка к телефону! Ну что за жизнь?!

− Никуда не денется. Аудитории под охраной. Завтра утром заберёшь.

− Вашими бы устами… Давайте хоть посмотрим, что тут у него, − и она вывалила содержимое пакета на скамейку.

От того, что я увидел, усталость как рукой сняло.

Первой бросилась в глаза вещица, которую я и не надеялся увидеть в нынешней своей инкарнации. То была небольшая пачка бумажек, аккуратно перевязанная бумажными же ленточками. Самих бумажек там было всего какая-то сотня, но на каждой из них был изображён Бенджамен Франклин.

− Что ты там говорила про свой бумажник? – спросил я, осторожно беря эту пачку в руки.

− Половина моя, половина ваша, − спокойно констатировала Санька.

− Не торопись. Подождём, когда наш террорист разговаривать начнёт. Возможно, придётся вернуть.

– Нам положена компенсация за моральный ущерб.

− Давай не будем его увеличивать.

Вдруг нас прервали.

− Опаньки! А чегой-то… это… вот… оно… у вас тут такое? Мусорите тут чего? А? Гы-ы-ик, – раздался голос за нашими спинами. Он принадлежал субъекту неопределённого возраста, выглядевшему в точности как один мой знакомый доцент-философ. От него исходил густой аромат перегара.

− Иди отсюда! – дал я ему исчерпывающий ответ.

− А ты… это… того… Гринписа не боис-с-я-я? − парировал он.

− Иди, куда шёл, урод! – не сдавался я.

− Да, молодой человек, будьте добры, сделайте такую любезность, пожалуйста, свалите куда-нибудь к хреновой матери. И побыстрее! – ласково оскалившись, сказала Санька, направив на бывшего интеллигента второй наш трофей – внушительного вида пистолет.

− Гы-ы-ик! – ответил наш нежданный собеседник и, тщательно сохраняя равновесие, чтобы не пасть лицом перед дамой, направился восвояси, громко сетуя на загрязнение окружающей среды и общее несовершенство Мироздания.

− Что это вы такой грубый, Михалсаныч? Вы ж преподаватель, образцом должны быть. Для меня, к примеру. Разве вы не знаете, что вежливость чудеса творит?

− Слышь, вежливая, дай-ка сюда ствол!

− Нате! Очень нужно…

− Ух ты! Так это ж «Гюрза»!

− Чего-чего?

− «Гюрза» говорю. Называется он так.

− Крутой?

− Круче не бывает. Его для спецназа делают. Может прострелить головку блока цилиндров двигателя.

− И откуда вы всё знаете?

− Книжки читаю, пока ты по вечеринкам бегаешь.

Из тёмного конца сквера, куда удалился фанат Гринписа, полилась задушевная народная песня про айсберг в океане, исполняемая тремя гнусавыми голосами.

− Что-то тут становится неуютно, − сказал я. – Давай перейдём в другое место. Два подвига за одни сутки – для меня многовато.

− Что ж так слабо?

− Авитаминоз.

− Бедненький вы, − сказала она так нежно, что у меня сердце ёкнуло. − И куда пойдём?

− Лично я сегодня только завтракал.

− И я. Съела один апельсин и банку йогурта.

− Как это мы с тобой ещё живы? Надо где-то перекусить. Только вот ночь на дворе…

− Тут недалеко одно заведение есть. Они всю ночь работают.

– – –

Заведение оказалось дешёвым рестораном национальной кухни. Мы устроились в дальнем углу зала. Преодолев усталость, поели. Потом я переставил пустую посуду на соседний столик и достал из пакета прочие наши трофеи.

– Итак, что мы имеем, – сказал я. – Цифровой плеер Sony.

– Точно, как мой, − заметила Санька.

– Ключница. И в ней три ключа.

– От квартиры, где деньги лежали.

– Постой-ка! Тут кармашек есть. А в кармашке фотка. Наш покойник в обнимку с каким-то пацаном. Обнимаются нежно.

– Обожаю гомосексуалистов! Они мои лучшие друзья.

– Вот и все трофеи.

– Почему ключница в пакете? Вы, мужчины, обычно ключи в карманах носите.

– Она громоздкая.

– Ага, в кармане не поместилась, он её и выложил.

– Теперь сам пакет. Фирменный. Фирма «Фотомаг Плюс». Говоришь, у тебя такой же? Где взяла?

– Мне в нём портрет подарили.

– Чей портрет?

– Мой. Что вы так смотрите? Есть у меня друг в этом «Фотомаге», фотограф. Портрет мой сделал тридцать на сорок. В рамке. Ну и подарил в таком пакете. Я с пакетом на ленты хожу – он красивый.

– А портрет красивый?

– Ну-у-у… не зна-а-аю…

– Покажешь?

– Нет!

– Почему так категорически?

– Он, того, в общем… в стиле ню…

– Тогда обязательно покажи!

– Нет-нет! Я вас стесняюсь!

– А сниматься голой не стеснялась?

– Ну-у-у… там были все свои… Короче, проехали!

– Да-а-а, Спиридонова!

– А что, нельзя? Хватит, давайте сменим тему. Надо решить, что с этим добром делать, − заявила Санька. После всего она сохранила способность соображать. Чего нельзя было сказать обо мне.

− Есть предложение. Сейчас разъезжаемся по домам, а завтра встречаемся и думаем обо всём на свежую голову, − сказал я.

− Давайте всё-таки деньги поделим, − осторожно предложила Санька. − Зуб даю, они не Афанасьева. Украл где-то.

− Тем более надо выждать. Тот тип в вестибюле чего-то хотел от Афанасьева. И он это не получил.

 

Глава 2

Наутро, когда я шёл на остановку маршрутки, со мной поравнялся чёрный «Хаммер». Проехав немного рядом, он принял к обочине и затормозил. Дверца открылась, и мне навстречу вышел вчерашний незнакомец из вестибюля.

Подробно я рассмотрел его только сейчас. Ненамного старше меня, чуть ниже ростом, раза в полтора шире в плечах. Ускользающий взгляд невыразительных глаз, бесцветные коротко стриженые волосы, сероватая кожа − удивительно незапоминающееся лицо.

− Михаил Александрович? – спросил он.

− Не стану отрицать, − ответил я, пытаясь сохранить видимость присутствия духа.

− Один человек очень хочет с вами познакомиться, − продолжил незнакомец.

− Чем, собственно, обязан? – спросил я, невольно повысив голос.

− Вы только не волнуйтесь, – он поспешил меня успокоить. – Проедем с нами, и вам всё объяснят.

Как бы невзначай, он распахнул куртку, и я увидел висящий у него под мышкой пистолет.

Привезли меня в место, которое в нашем городе называют «Царское село» – микрорайон, состоящий из особняков один другого круче. «Хаммер» въехал во двор, наверное, самого крутого из них.

Мы прошли в дом, и незнакомец повёл меня по комнатам. Описать их убранство не могу – не владею терминологией. Это не из моей жизни.

Путешествие наше закончилось на втором этаже, в средней величины зале, в центре которого стоял накрытый стол. За его дальним концом сидел человек, который и был здесь хозяином.

− А! Михаил Александрович! Здравствуйте, родной! – сказал он радушно, будто мы были добрыми друзьями и расстались только вчера.

− Здравствуйте… Илья Вениаминович … – ответил я, с трудом скрывая растерянность.

Широкое лицо, водянистые хитроватые глазки, от взгляда которых трепетали люди весьма значительные, удивительная для его пятидесяти шести лет подтянутая фигура. И высокий, сипловатый голос, который не вязался с крепким телосложением. Я узнал его, едва увидев. Трудно было не узнать человека из списка журнала «Форбс»!

− Михаил Александрович, а давайте позавтракаем! Да вы не стесняйтесь! Чувствуйте себя, как дома. У нас тут всё по-простому. Садитесь, садитесь! Катенька, прибор гостю принесите, пожалуйста! Не хотите ли гренок? – он заговорщицки понизил голос. − Признаюсь, только вы никому не говорите, я сам их готовлю. Люблю, знаете, у плиты постоять с утра, пока домочадцы не проснулись. Они проснуться, а я им завтрак на стол или прямо в постель. Любимых людей, знаете ли, надо самому кормить завтраком, никому перепоручать нельзя. Обед, там, или ужин – это уж как придётся. А завтрак – нет. С завтрака день начинается. Какое начало, такой и день будет. Завтрак в семейной жизни дело святое!

Противиться напору этого человека не было никакой возможности. Я, поблагодарив, последовал приглашению.

Илья Вениаминович умудрялся одновременно есть и говорить. Говорил он почти без остановки. Вот только глаза его жили как бы отдельно от лица. Они внимательно смотрели на меня, изучая, оценивая. Под этим холодным взглядом мне было неуютно. Он это видел, и ему это нравилось.

Незнакомец снял куртку, набросил её на спинку одного из стульев, сел в кресло позади меня и раскрыл газету. Пистолет у него подмышкой у хозяина дома не вызвал никаких эмоций.

− Андрей Петрович! – позвал его Илья Вениаминович, закончив очередную тираду. – Ты, может, тоже позавтракаешь? Садись с нами. Чего отмахиваешься? Опять изжога? Съездил бы ты всё-таки в Дюссельдорф, обследовался. Чего боишься, ты же не мальчик!

− Илья, ты же знаешь, я до обеда ем только овсянку. А к врачам я не пойду. Терпеть их не могу – ни наших, ни ихних.

− Вы, Михаил Александрович, уже познакомились с моим другом? Нет? Я так и знал. Он скромный у нас, неразговорчивый. Это Андрей Петрович Кокин. Мой близкий друг, помощник и доверенное лицо. Очень знающий человек. В смысле, много знает, и многих знает. Он при Советах знаете, кем был? Андрей, ты в каком звании в отставку вышел? Полковника? Да-да, он полковник КГБ. Того самого. О вас я узнал от него. Он вчера своими глазами ваш подвиг видел.

− Спасибо за завтрак, − сказал я, отодвинув тарелку. – Гренки отличные. Рецепт не продадите?

− Почему продам? Подарю, − Илья Вениаминович не спеша положил вилку, промокнул салфеткой рот, откинулся на стуле и стал говорить, откровенно меня рассматривая. – Берёте белый хлеб, но не из магазина, а испечённый в своей пекарне, нарезаете ломтиками, подсушиваете в тостере, с минуту вымачиваете в молоке тоже, как понимаете, прямо из-под коровы, и жарите на сливочном масле.

− Тоже не из магазина.

− Вы удивительно проницательны, Михаил Александрович. Вот и в вашем деле так написано, − он взял со столика рядом серую картонную папку и показал её мне. Издали я разобрал свою фамилию и синий штамп «Секретно». – Вы знали о его существовании?

− Догадывался.

− Ничего, ничего. Не расстраивайтесь. На кого из нас дела не заводили в советские-то времена. Не имею права дать вам её почитать. Не имею… Скажу только, что характеризовали вас тогда, как человека, весьма разумного, но способного на непредсказуемые поступки. Рекомендовали соблюдать с вами осторожность.

− Кто-то из стукачей перестарался.

− Может быть. Но только Андрей Петрович вчера собрал о вас кое-какую информацию, понимаете, самую свежую. Похоже, не изменились вы с тех времён. Коллеги ваши о вас говорить остерегаются. Побаиваются, что ли…

− Подозреваю, меня сюда привезли не для того, чтобы кормить завтраком и обсуждать мою личность.

− Вот видишь, Андрей, ты был прав. Он человек действия. То, что нам сейчас нужно. Хорошо, приступим к делу. Только не здесь. Давайте перейдём в мой кабинет.

В кабинете Илья Вениаминович устроился в роскошном кресле за старинным письменным столом. Его манера говорить не изменилась, хотя нотки показного радушия исчезли.

− Присаживайтесь, родной. Выбирайте кресло по вкусу. Здесь вся мебель восемнадцатого века. Морёный дуб с инкрустацией из янтаря. Наслаждайтесь, будьте моим гостем. Если б вы знали, какой вы для меня дорогой гость! Можете закурить. Ах да! Вы же не курите – в вашем деле написано… Забыл – старею. И я вот не курю, здоровье, знаете, дороже. А Андрей Петрович у нас дымит, как паровоз. Андрей, дыми в форточку, ты же знаешь, не люблю я этого! Может, Михаил Александрович предпочитает коньячок или виски?

− Я предпочитаю говорить о деле.

− Вот это мне нравится в людях: ничего лишнего − предельная концентрация! О деле − так о деле… Дело касается, как вы поняли, вашего вчерашнего приключения. Когда вы героически спасли ту девочку.

− У меня не было выбора.

− Почему не было? Был. Могли бы просто ждать, что будет. Как остальные.

− Мне это как-то не пришло в голову.

− Ну-ну... – он надел очки в металлической оправе, взял со стола лист бумаги. − Так, кто она у нас… Спиридонова Александра Александровна, двадцать лет. У-у-у! Двоечница, прогульщица... Личность далеко не блестящая… А вы из-за неё человека искалечили. Какие у вас с ней отношения?

− Никаких. Просто студентка. Какое это имеет отношение к делу?

− Пока не знаю, – сказал он с металлическими нотками в голосе, искоса глянув на Кокина. Затем продолжил прежним тоном. – Да ладно. Бог с ней, с этой Спиридоновой. Давайте поговорим о вчерашнем террористе. Точнее о мотивах того, рокового для него поступка. Вам, наверное, это интересно?

Он смотрел поверх очков, ожидая моей реакции. Я не торопился с ответом. Затылком я чувствовал взгляд Кокина, который курил у окна за моей спиной.

− Он боялся кое-кого и хотел удрать от него любой ценой, − сказал я, демонстративно пересев в другое кресло, из которого мог держать их обоих в поле зрения. − Человек молодой, эмоциональный, вот и сделал глупость – взял заложника.

Кокин выбросил в форточку недокуренную сигарету и сел на стул позади меня.

− И кого же он боялся? – с притворным любопытством осведомился Илья Вениаминович.

− Сделайте одолжение, прикажите вашему приятелю прекратить эту дешёвую игру в психологическое давление.

− Андрей, наш гость решил показать зубы. Пересядь. Вижу, Михаил Александрович, вы Андрея Петровича как-то сразу невзлюбили. А зря. Вы его благодарить должны. Он вчера употребил всё своё влияние, чтоб от тюрьмы вас спасти. Нанесение тяжких телесных повреждений − не шутка… Знали бы вы чего это стоило!

− Прошу простить.

− Хорошо, оставим игры, − тон Ильи Вениаминовича стал сухим. – Суть дела в следующем. Этот юноша в последнее время бывал здесь, в этом доме. Не буду скрывать зачем. Я люблю, когда мне делают массаж симпатичные мальчики. Есть у меня такая слабость. Был он здесь и позавчера ночью. Пока я расслаблялся после сеанса, этот мерзавец обчистил мой сейф, выгреб всё, что в нём было. Я сам виноват – оставил открытым. Там были десять тысяч долларов и пистолет, который мне Андрей Петрович подарил. Так вот, деньги и пистолет меня не интересуют. Мне нужна одна маленькая бумажка размером с кредитную карточку. На ней записаны номера банковских счетов и ещё кое-какая информация. Она мне очень нужна. Если она попадёт не в те руки, быть беде.

– Речь идёт об этом сейфе? – я показал на дверцу небольшого встроенный в стену сейфа, видневшуюся за спиной Ильи Вениаминовича.

– Об этом. Здесь другого нет. Не поверите: единственный тайник во всём доме. И тот обокрали, – он снял очки и положил перед собой на стол. – Маловат оказался.

– Есть ли копии того документа?

– В том-то и дело, что нет. Он написан на специальной бумаге особыми чернилами. На копиях, каким бы способом их ни делали, текст не виден.

– Можно просто переписать от руки…

– Михаил Александрович, копий не существует. Поверьте на слово.

− Переместите деньги на другие счета. В чём проблема?

− Проблема в том, Михаил Александрович родной, что деньги это не мои. И счета эти не мои. Андрей, давай ему расскажем, потому что этот стервец всё равно сам догадается.

Кокин, пересевший в кресло напротив меня, молча кивнул, Илья Вениаминович продолжил:

− Вы не обижайтесь, что я вас стервецом обозвал. Это комплимент у меня такой. Так вот… Что вы думаете о нынешнем руководстве нашей страны? – я поморщился, и он удовлетворённо хмыкнул. – Вижу, мы с вами одного мнения. Тогда вы не удивитесь, если я скажу, что скоро грянут некие события. И то, что запланировано, должно произойти быстро и бескровно. Вот как раз та, украденная информация и должна послужить этому правому делу.

− Простите, не понимаю, как можно использовать номер счёта.

− Там записаны не одни только номера. Но и части кодов доступа к деньгам.

− То есть, любой желающий…

− Не любой. Я, скажем, не смогу. Да и вы, насколько я знаю. Но вот классный хакер, тот сможет.

− Зачем вы мне всё это рассказываете? – перебил я его.

− Хочу, чтобы вы нашли эту бумажку. Мы заплатим.

− Зачем вам я? Афанасьев очнётся – допросите его.

− В том то и дело, родной, что Афанасьев может из комы и не выйти. Даже если это и произойдёт, не факт, что он будет что-то помнить. Так врачи говорят. Уж очень сильно вы его стукнули. А нас, к сожалению, время поджимает.

− В вашем распоряжении целая армия специалистов. На выбор. Зачем вам дилетант?

− Во-первых, не прибедняйтесь, не такой уж вы и дилетант. Если судить по вашему делу. Во-вторых, эту, как вы говорите, «армию специалистов» мы использовать не можем. Проблема очень щекотливая. И сама бумажка, и то, как она пропала.

− Вы не думаете, что этого массажиста подослали ваши недруги? Их у вас должно быть много.

− Была такая мысль. Но, знаете ли… Это маловероятно. По ряду причин…

− Почему вы всё-таки решили, что я смогу быть вам полезен?

Тут подал голос Кокин.

− Вещи, бывшие при Афанасьеве, находятся у вас, − сказал он, пристально глядя мне в глаза.

− Действительно, его пакет случайно оказался у меня. Из того, что вы перечислили, там были деньги и пистолет. Никакой бумажки с записями там не было. Скорее всего, он положил её в карман, бумажник или выбросил.

− Вряд ли он её выбросил. Он мерзавец, но не идиот. Понимает: в сейфах лишь бы что не хранят. Потому и взял её. Кроме того, если написаны слова «Банк Цюриха», и потом идут цифры, то это явно не билет на трамвай. Нам удалось осмотреть его личные вещи, квартиру. Там пусто.

− Знаете, Михаил Александрович, − Илья Вениаминович поспешил вернуть инициативу себе. – Мы с Андреем Петровичем поспорили. Он уверен, что эта бумажка у вас. И вы, оказавшись тут, понабиваете себе цену, а потом отдадите её. Мы поторгуемся, но, конечно, заплатим. И все останутся довольны.

Сделав паузу, он посмотрел на Кокина. Тот на его взгляд не ответил.

– Я же считал и продолжаю считать, что украденный документ находится в вещах Афанасьева, – продолжил он с нажимом. – А вы тот человек, который имеет возможность его разыскать. За деньги. За большие. Так кто из нас оказался прав?

− Думаю, вы.

− Вот и хорошо. Пять миллионов долларов вас устроят?

− Баснословная сумма.

− Читаю сомнение в ваших глазах, − Илья Вениаминович достал из ящика стола узкий конверт и положил передо мной. – Здесь банковская карточка. На ней пять миллионов. Берите. Она ваша.

− Вы не боитесь?..

− Что вы смоетесь с деньгами? Исключено. Вы на такое не способны.

− Нет. Что я не найду документ?

− Найдёте. Вы единственный человек, кто его может найти. Я это знаю абсолютно точно.

Я протянул руку и взял конверт.

− Значит, мы договорились. Пистолет и те десять тысяч можете не возвращать, – Илья Вениаминович снова искоса глянул на Кокина. – Вы человек опытный, и понимаете, к чему приведёт разглашение обстоятельств нашего с вами – да, теперь уже нашего с вами – дела. Более мы вас ничем не ограничиваем. Пожалуйста, информируйте нас обо всём. Вот вам телефон для связи. В нём наши с Андреем Петровичем личные номера, − он достал из ящика письменного стола простенький мобильник и подтолкнул его ко мне. – Да! Чуть не забыл. У нас всего три недели. Если украденная информация не вернётся ко мне, или попадёт не в те руки, быть беде. Скажу прямо – меня убьют. Я этого почему-то не хочу. Так что, простите, но я вынужден стимулировать вас не только деньгами. Вижу, грозить смертью лично вам непродуктивно. Скажу прямо: та самая Спиридонова Александра, которая, по вашим словам вам никто, так вот − она пострадает. Спрятать её вам не удастся. Не обижайтесь. На кону такое, из-за чего войны начинаются. Что там жизнь одного человека! Моя, ваша, или её.

 

Глава 3

Сашенька Спиридонова…

Маленькая, изящная фигурка: быстрые стройные ножки, узкие бёдра, точёная талия, небольшая крепкая грудь. Пышные тёмные, как летняя ночь, волосы мягкими волнами спадают на плечи, укутывая их, словно тёплой шалью. Лицо идеальной формы, как на полотнах эпохи Возрождения. Слегка раскосые, карие с зеленоватым отливом глаза. Заглянув в них, трудно отвести взгляд…

– – –

Я вышел из «Хаммера». Проводил его взглядом. По спине ручьём тёк холодный пот, ноги дрожали.

После знакомства с Кокиным я понял − настоящую опасность представлял именно он, а не Афанасьев, который взял заложника из страха перед ним. Если бы я его придержал, всё кончилось бы по-другому.

Куда сейчас идти? Что делать? Мыслей в голове никаких…

В кармане загудел мобильник. Певучий голосок:

− Здравствуйте! Это я… − Сашенька! − Вы, это, где? Куда пропали? Там у вас всё в порядке?

− Да как сказать…

− А что такое?

− Разговор один был…

− Что-то голос мне ваш не нравится. Ну-ка быстренько приезжайте! Расскажете. У меня тоже мысли появились. И, это, знаете, прихватите вещички вчерашние. Только деньги и пистолет не берите.

Мы встретились в университетском парке. Сашенька, одетая в джинсы и футболку, быстро шла, почти бежала мне навстречу. Её волосы были собраны в «хвост», который задорно подпрыгивал в такт шагам.

− Где вы пропадали? У вас же лента была! Вас студенты ждали, потом решили, что вы заболели.

− Лента? Из головы вылетело… Да ладно. Гори оно огнём. У тебя всё в порядке?

− Всё хорошо. Что это вы на меня так смотрите?

− Как так?

− Даже не знаю, как сказать… Странно как-то… Ой, да! Так что там у вас за разговор был? Рассказывайте! Или нет, лучше я вам расскажу, что надумала. Давайте пойдём в «стекляшку» посидим, вы меня мороженным накормите, там и поговорим.

− Знаешь, что-то не хочется сейчас среди людей быть… Давай прямо здесь на скамейке посидим, воздухом подышим. Погода хорошая…

− Здесь, так здесь. Что-то вы странный какой-то. Не заболели?

− Нет-нет, я в порядке, − я взял её за руку и усадил на скамейку.

− Ой! Рука, как лёд… – её глаза внимательно на меня смотрели из-под чёлки, опущенной на самые брови.

− Я же говорю: витаминов не хватает. Рассказывай, что ты там надумала.

− Рассказываю, что видела я. Вышла я из аудитории, тут он меня и схватил. Случайно – под руку подвернулась. Сначала я даже не испугалась, подумала, дурак какой-то балуется, есть у нас такие. Потом гляжу − к нам тот, в куртке подходит, а все разбегаются. Тут до меня дошло − Афанасьев очень сильно того мужика боялся. Он аж вспотел от страха, воняло от него. Потом тот, чужой стал куртку расстёгивать, а этот, что меня держал, задрожал сразу весь. Вот тут я испугалась. Он невменяемым стал, я это почувствовала. Зарезать меня мог, как курицу. Потом он как-то сразу меня отпустил, а вы меня потащили куда-то. И тут сразу в вестибюль наряд охраны ворвался. А тот мужик, который в куртке, куда-то исчез. Ой, спасибо вам ещё раз. Я ведь только сегодня поняла, что могло быть. И, всё-таки, что вы странно как-то на меня смотрите?

− Знаешь, я подумал, мне надо было не Афанасьева бить, а попытаться нейтрализовать того чужого мужика…

− Ой, нет-нет! С ним ещё двое были. Ничего б у вас не вышло. Вы не сомневайтесь, вы всё сделали правильно. Не переживайте. Вы молодец. Всё хорошо.

− Спасибо, что успокаиваешь.

− Ну что вы… Да! Так я вот о чём. Этот, который меня захватил, Афанасьев боялся того чужого мужика. Причём, смертельно боялся. А теперь смотрите: при нём был пистолет, но он его не достал. Вместо этого взял заложника. Почему?

− Стрелять не умеет.

− Зачем стрелять? Направил и всё!

− Со страху не сообразил, что при нём оружие.

− Потому что это не его оружие. Оно у него случайно. Теперь другое. Если тому мужику нужны были деньги и пистолет, а они были при Афанасьеве, то почему он их просто не отдал? Да и мужик тот припёрся прямо в универ, где народу много. Мог бы встретить клиента где-то в тихом месте и спокойно всё порешать. Что-то здесь не сочетается. Тут дело не в пистолете и не в пачке денег. Тут что-то ещё. Давайте ещё раз его вещи осмотрим, может, мы вчера в темноте чего не заметили…

− Тебе интересно?

− Ой, да! Люблю загадки.

− Отгадка может быть опасной. Вчера-то вот что было.

− Хоть попробуем… Да! У вас разговор какой-то был. Рассказывайте. Вы обещали.

Я рассказал о встрече с олигархом. Всё, кроме последних слов Ильи Вениаминовича.

Санька, выслушав меня, первым делом спросила:

− Карточку в банкомате проверили?

− На счету пять миллионов долларов.

− Странные люди олигархи! Впервые человека увидел и сразу такую сумму выложил. В общем-то, ни за что.

− Почему-то уверен, что именно я найду ту бумажку. Не Кокин и никто другой, а я.

− Не было мысли свалить с деньгами?

− Не мой стиль.

− Согласна. И не мой, − подумав, заявила категорически: − Я буду искать ту бумажку с вами. Вы от меня не отделаетесь. Два с половиной миллиона – мои!

− Конечно! Без вопросов. Так, мы компаньоны? И будем вместе?

− Да, вместе. Да что ж вы перепуганный какой-то? Всё хорошо. Всё будет хорошо!

 

Глава 4

Санька потащила меня в «стекляшку» − дешёвую кафешку, где студенты прогуливают занятия − заставила выпить чашку чаю и съесть большой бутерброд. Горячий чай сделал своё дело − меня, наконец, перестало трясти.

Не дожидаясь, когда я доем, Санька, оглядевшись по сторонам и понизив голос, сообщила:

− Я выяснила, где жил наш с вами террорист. Надо бы наведаться туда, посмотреть, что к чему.

− Как тебе удалось? – поинтересовался я.

− Поговорила с разными людьми… не имеет значения. Найти человека в городе не проблема, – пояснила она небрежно.

− Кокин там был. Ничего не нашёл.

– Кокин? Это который вчера в вестибюле?.. – она сморщила носик. – Тогда точно надо поискать. Он обязательно что-то пропустил.

– Ты так думаешь?

– Ага. Он с мозгами не дружит. Злой, но тупой. Я таких знаю.

– У меня о нём другое мнение.

– Нет-нет, я права. Женская интуиция – не шутка. Хочу сама там всё посмотреть, – в Санькиных глазах вспыхнули хищные огоньки.

− Думаешь, найдёшь ту бумажку?

− Не знаю, не знаю. Навряд. Но всё равно посмотреть надо.

− Хорошо, а как мы внутрь попадём?

− Так ведь ключи… – пояснила она, словно несмышлёнышу.

− Ах да! Прости, забыл – его ключница у нас.

− Тогда вперёд! – Санька вскочила со стула и с пафосом продекламировала: − Нас никому не сбить с пути – нам пофигу куда идти!

– – –

Квартира Афанасьева находилась на пятом этаже старой «хрущёвки» в одном из «спальных» микрорайонов. От номера «60» на обшарпанной, давно не крашеной двери осталась только металлическая шестёрка, висевшая на ржавом гвоздике. На обоих замках – врезном и «английском» – были мелкие царапины вокруг замочных скважин − следы подбора ключей. Нам орудия взлома не понадобились – два трофейных ключа подошли.

Войдя, мы попали в узкий, с метр шириной, коридорчик, в который выходили двери туалета, ванной и кухни. Он вёл в жилую комнату, которая была проходной, за ней была ещё комната. В квартире заставленной старой мебелью был беспорядок − пыль, на полу носки, на диване кроссовок, в ванне грязное бельё, в мойке немытая посуда. Пахло потом и старыми тряпками. Картину дополняли следы недавнего обыска − стулья перевёрнуты, дверцы шкафов открыты, одежда вывалена на пол, на кухне рассыпаны скудные припасы. От компьютера остался монитор с запылённым экраном, да клавиатура с грязными клавишами – системный блок унесли.

– Рассчитываешь что-то найти? – спросил я, оглядев интерьер.

– Мда-а-а-а… – изрекла Санька вместо ответа.

Двумя пальчиками она взяла за шнурок лежавший на диване кроссовок, высоко его подняла, разжала пальчики, постояла с поднятой рукой, глядя, как кроссовок, стукнувшись об пол, чуть подпрыгнул и откатился в сторону.

– Ну что, пошли отсюда? – предложил я с надеждой.

– Не-а! – решительно заявила Санька.

Сначала она касалась предметов только двумя пальцами, но уже вскоре с увлечением стала рыться в вещах хозяина квартиры. Я тоже принялся было осматриваться, но мой пыл быстро иссяк. Поставив на ножки перевёрнутые стулья, я сел на один из них и стал ждать, когда Саньке надоест играть в детектива.

Ждать пришлось долго – игра Саньке нравилась. Она надела наушники, включила плеер и устроила в квартире капитальнейший обыск. Каждая вещь, попавшая в поле её зрения, была тщательно осмотрена и ощупана.

Я не заметил, как задремал. Меня разбудила Санька, которая бухнулась на соседний стул.

− Ну что? Довольна? – спросил я, снимая с её головы паутину.

− Кто-то бачок на унитазе свернул, – сказала она, пряча наушники.

– Наверное, Кокинские орлы. Место за бачком – любимый народом тайник.

– Да? – Санька удивлённо воззрилась на меня. – Я б не догадалась в сортире что-то прятать.

– Далека ты от народа.

– Опять шутить изволите?

− Изволю. Нашла что-нибудь?

− Вот, смотрите, – она протянула мне неновую косметичку. – Вот вы, умный, скажите мне, что она тут делает?

− Косметичка как косметичка. Была у Афанасьева в гостях какая-то девица – она и забыла.

− А вы внутрь загляните.

− Заглянул. И что?

− Да вы внимательно посмотрите! Что здесь необычно? Чего не должно быть в обычной женской косметичке?

− А чего там не должно быть?

− Эх! Что-то вы туго соображаете, Михалсаныч! А ещё доцент! Смотрите: тушь для ресниц, карандаш для бровей, блеск для губ, помада и ещё куча всего. Что лишнее?

− Неужели помада?

− Ну вы даёте! – Санька вскочила со стула. – Это же элементарно, Ватсон! Бритва и крем для бритья! Бритву вы видите? Скажите, откуда в моей, к примеру, косметичке возьмётся бритва?

− Ты ею ноги бреешь.

− Ноги? Каждый день? С мужским кремом? – Санька посмотрела на меня с неподдельным ужасом. – Вы, это, издеваетесь, да?

− Ну правда, не знаю я, что вы там носите в своих косметичках. Никогда не заглядывал. Короче!

− Короче, это не женская косметичка, а мужская. Её хозяин гомосексуалист.

− Открыла Америку! Конечно, он гомосексуалист. Иначе что он у нашего олигарха делал?

− Нет, вы не понимаете. Одно дело гомик-массажист, другое – человек из гомосексуальной тусовки. Афанасьев, судя по косметичке, именно такой. Он с её помощью марафет наводит прежде, чем к своим идти.

− Ты хочешь сказать, что где-то у них он спрятал то, что мы ищем?

− Это вы хотите сказать. А я не знаю. Но пообщаться надо. Хоть узнаем о нём побольше. Фотку его покажите.

Я достал из кармана фотографию, на которой Афанасьев обнимался с каким-то парнем. Посмотрел сам. Афанасьев – высокий, правильное телосложение, длинные чёрные волосы, большие выразительные глаза, прямой нос, чувственные губы. Второй – ростом чуть пониже, сухощавый, шатен, глубоко посаженные глаза, торчащие скулы, рот небольшой, подбородок маленький, на щеках трехдневная небритость.

Отдал фотография Саньке. Та, подойдя к окну, долго и пристально её разглядывала.

− Да оба они голубые, – заявила она безапелляционно.

− Ну, хорошо. Что это за «гомосексуальная тусовка» такая?

– Понимаете, гомосексуалисты держатся особняком, отдельно ото всех. Их компании закрытые, посторонних там не любят.

– Я им точно не понравлюсь.

− Ха! Не переживайте, положитесь на меня. Гомики – мои лучшие друзья.

− Ты это серьёзно?

− Ага. Я их обожаю. Они, как плюшевые мишки. Хочется их пощупать, потискать… У-у-х! Обожаю!

− И почему это так?

− Не знаю. Нравятся, и всё.

– – –

Примерно через час мы стояли у двери другой квартиры на противоположном конце города. Здесь тоже была «хрущёвка», и тоже был пятый этаж. Здесь жил некто Макс, который, по Санькиным сведениям, зарабатывал на жизнь, исполняя стриптиз в ночных клубах.

Звонить пришлось долго. Наконец, дверь открылась. На пороге стояло заспанное существо лет восемнадцати неопределённой наружности, обладавшее, однако, мужскими первичными половыми признаками, видневшимися между распахнутыми полами халата. Последнее обстоятельство Саньку нимало не смутило.

− Здравствуй, Максик! Здравствуй, пупсик! – проворковала она.

− Здравствуй, маленькая! – в тон ей ответило существо, и они нежно расцеловались.

− А этот мужчи-и-ина твой охра-а-анник? Симпатии-и-ичный, – растягивая слова, произнёс Макс, призывно глядя на меня.

− В морду хочешь? – поинтересовался я.

− Симпатичный, но грубый. Фу! – констатировал Макс, не отводя от меня взгляда сильно подведённых глаз.

− Запахни халат, не то точно врежу! – пообещал я.

− Да, Макс, ты, того, действительно оденься, – поспешила вмешаться Санька. − Мы к тебе по делу. Ну! Приглашай нас к себе!

Макс запахнул халат, надул губы, и, молча повернувшись, удалился в глубину квартиры. Мы с Санькой переглянулись и последовали за ним. Обнаружили мы его сидящим на смятой постели и обиженно глядящим в окно.

Стены комнаты были увешанные плакатами с голыми телами. Повсюду разбросаны яркие тряпки вперемешку с глянцевыми журналами. Стоял такой мощный аромат дорогого парфюма, что у меня возникло подозрение, не пьёт ли его Макс. Подозрение сие развеяла початая бутылка виски, бережно прислонённая к изголовью кровати.

Я сел на стул, предварительно смахнув с него какой-то неизвестный мне предмет одежды. Санька устроилась против Макса на низеньком пуфике и, ласково заглядывая ему в глаза, начала допрос:

− Максюша, пупсичек, скажи мне, ты знаешь такого Костю Афанасьева?

Максюша продолжал обиженно смотреть в окно. Санька погладила его по коленке.

− Ну, Максинька, ты же знаешь, как я тебя люблю! Скажи мне…

− Ты меня больше не любишь. Притащила этого мужика. Он грубый. Он меня обидел. Я тебе ничего не скажу, – пробурчал Макс.

Решив, что пора браться за дело плохому следователю, я встал со стула и поддев ноздри Макса указательным и средним пальцами, сильно потянув его нос кверху.

− А теперь слушая меня, б…ь крашеная! – произнёс я, приблизив лицо к его лицу. – Сейчас я тебе так портрет испорчу, что ты никогда больше им торговать не сможешь! Отвечай на её вопросы!

Для большей убедительности я, отпустив его нос, хлопнул по нему раскрытой ладонью так, чтобы было только слегка больно.

− Он мне нос сломал! Га-а-ад! – заверещал подследственный, схватившись за ушибленный орган.

− Пока ещё нет, − успокоил я, вытирая руку о пододеяльник. – Но захочу – сломаю, что захочу.

Макс собрался было зачем-то вскочить с кровати, но я вернул его туда лёгким шлепком ладони по темени. Санька наблюдала мои действия с нескрываемым интересом. По окончании экзекуции она опять стала гладить Макса по коленке, приговаривая:

− Ну Максинька, ну пупсичек, скажи своей маленькой кисичке, ты Костю Афанасьева знаешь?

− Что ты такое говоришь? Откуда я фамилии знаю? – разговорился, наконец, подследственный. У меня потеплело на душе − я всё-таки умею быть убедительным.

− На вот фотку посмотри, − я показал ему фотографию покойника с приятелем. – Тот, что справа.

− Так это Костик! Он недавно тут появился.

− А с кем он тусовался? – спросила Санька.

− Да не знаю я! – Макс захныкал, потирая нос и размазывая по щекам тушь. – Не знаю! Он меня угостил всего-то один раз. А потом я его только издали видел.

− А где ты его издали видел? Ты ведь в разных клубах выступаешь. Ну, напрягись, вспомни! Ну, пупси-пупси-пупсичек! – пропела Санька и, продвинув руку дальше под халат, пощекотала внутреннюю сторону его бедра.

− Да в «Лиане» он бывает. Больше нигде. Каждый вечер там, − сказал Макс. Всхлипнув, он вдруг прекратил рыдать и поднял глаза на Саньку. В его взгляде появился интерес.

− Мне всё ясно. Нам пора, – я опять вошёл в роль плохого следователя. – А тебе, гадёныш, советую забыть о том, что мы тут были. Ляпнешь кому – я тебе в задницу трёхкамерную шаровую мельницу засуну. И включу.

− А что это такое?

− Засуну – узнаешь.

− Не сомневайся. Сказал – засунет, – с милой гримаской пообещала Санька.

На лестничной клетке Санька села на ступеньки, держась за живот.

− Ты чего? − спросил я

− Да представила, как у Макса в заднице шаровая мельница крутится! – выдавила она из себя сквозь смех.

− Кончай ржать! Идём! Нам в эту «Лиану» надо.

− Ну Михалсаныч, вы и даёте! – заявила мне Санька, когда мы вышли на улицу. – Вы так профессионально допрашиваете. В органах никогда не работали?

− В каких ещё органах?

− В правоохранительных.

− Ты в вузе поработай с моё! Думаешь легко из вас, дураков хоть какие-то знания вытаскивать, чтоб зачёты ставить?

− Гы-гы! – сказала Санька, пародируя одну нашу общую знакомую по имени Маша. – Прикольно. Только куда вы спешите, Михалсаныч? В «Лиане» тусня раньше девяти-десяти часов вечера не начинается. У нас в запасе есть ещё часа четыре.

Начинался тёплый летний вечер. Площадь у местного супермаркета заполнялась возвращавшимся с работы трудящимся людом. На скамейках у подъездов открывались симпозиумы всезнающих пенсионеров. С трусливой наглостью поглядывая на взрослых, кучковалась трудная молодёжь, посасывая «из горлá» обязательное для имиджа пиво.

Мы с Санькой брели сквозь этот праздник окончания рабочего дня.

− Где будем время убивать? – рассеянно спросил я.

− Поехали ко мне в общагу, – предложила Санька. − Вы отдохнёте, а приведу себя в порядок. Не идти же мне в клуб в таком виде!

 

Глава 5

Войдя в Сашину комнату, я спросил:

– Где портрет?

– Спрятала.

– Далеко?

– Далеко. За шкаф.

– Жестоко.

– А куда ещё? Он в раме – здоровенный. Куда ни положишь, везде в глаза бросается.

– Достань.

– Я же сказала: нет! Вы его не увидите!

– Суровая ты женщина, Спиридонова.

– А вы не нарывайтесь. Всё, проехали. Садитесь, чего стоите? А вообще, можете прилечь – я долго буду прихорашиваться.

Я нагло развалился на Сашиной кровати. Сама же она отправилась в душ. Вернувшись, уселась за стол, поставила перед собой зеркало и стала пристально изучать своё лицо.

– Что вы на меня так смотрите? – спросила она, почувствовав мой взгляд.

– Как «так»?

– Странно как-то… Вы сегодня целый день на меня странно смотрите.

– Ты красивая.

– Правда? – она обернулась и посмотрела на меня очень серьёзно.

– Особенно сейчас. Без краски на лице.

Я не мог не залюбоваться − лишённое «боевой раскраски», Сашино лицо стало милом, нежным, домашним.

− Сейчас я накрашусь по-другому и стану ещё красивее, – сказала она и повернулась к зеркалу.

С ней произошла та перемена, которая бывает с некоторыми женщинами, когда они смотрят на своё отражение. Сошла показная беспечность, пришли спокойствие, сосредоточенность.

− Знаете, мы с вами не подумали вот о чём, − не спеша сказала она, разглядывая свои брови. – Ведь узнать что-нибудь об этом Афанасьеве просто. Наберите Кокина. Прежде, чем подпустить к Илье Вениаминовичу он должен был его проверить.

− Действительно, мне это в голову не пришло,– сказал я.

− Вы набирайте, набирайте… − сказала она, выщипывая пинцетом лишнюю, по её мнению, волосинку.

Я достал из кармана телефон, который мне дал олигарх. Только я набрал номер, Кокин сразу снял трубку. Я переключил разговор на громкоговоритель.

− Слушаю. Кокин.

− Добрый вечер, Андрей Петрович! Это некто Рейтер. Не забыли?

− Чем могу?

− Андрей Петрович, окажите содействие следствию. Расскажите, что вы знаете об этом Афанасьеве. Вы ведь должны что-то знать!

− Знаю. Немного. Не думаю, что это существенно.

− И всё же?

− Хорошо, слушайте, − в телефоне застучало, похоже, мой собеседник что-то набирал на клавиатуре компьютера. – Афанасьев Константин Эдуардович, двадцать шесть лет, не женат, сирота, воспитывался в детском доме в городе Ирпень Киевской области, окончил восемь классов средней школы и Колледж экономики и права по специальности «Компьютерные науки», имеет диплом курсов оздоровительного массажа. Работает, то есть, работал лаборантом у вас в университете. Под судом и следствием не состоял, к уголовной ответственности не привлекался. Это всё.

− Не густо. А как вы его нашли?

− По объявлению в газете.

− Вы не интересовались, как он стал гомосексуалистом?

− Сказал, что это ещё с детского дома.

− А его связи, знакомства…

− Он в нашем городе недавно. Устойчивыми связями обзавестись не успел.

− Когда он вчера ушёл из дома Ильи Вениаминовича?

− В три часа восемь минут ночи.

− Откуда такая точность?

− Наружные камеры наблюдения зафиксировали.

− Наружные? А внутренние?

− Внутренние Илья Вениаминович отключил. По понятным причинам.

− Когда обнаружили пропажу?

− В семь тридцать утра.

− Кто обнаружил?

− Сам Илья Вениаминович.

− То есть, прошло четыре с половиной часа. Сейф всё это время был открыт. Там мог побывать кто угодно.

− Исключено. Периметр никто не пересекал.

− А сами-то вы где были в это время?

− Дома. У себя дома, − вопрос Кокину не понравился.

− Да! Где сейчас личные вещи этого Афанасьева?

− В кладовой больницы.

− Догадываюсь, вы их осмотрели.

− Осмотрел. Ничего интересного.

− Телефон? Бумажник?

− В бумажнике только деньги. А телефон у него новый. Нет никаких записей, ничего.

− Совсем-совсем ничего?

− Совсем. Только служебные номера оператора.

− Могу ли я на него посмотреть?

− Вряд ли. Вам вещи не покажут – кто вы такой?

– Как получилось, что сейф был открыт?

– Вопрос не ко мне. Это к Илье… Илье Вениаминовичу. Вы с ним сегодня разговаривали, почему не спросили?

– Промашку, выходит, дал. Тогда ещё вопрос. Илья Вениаминович говорил о домочадцах, которых очень любит. Насколько я знаю, у него жена и дочь…

– К чему вы клоните?

– Вы понимаете, к чему. Нормальный вроде мужчина, и вдруг – голубой массажист!

– Причуда, не более того. У всех свои причуды. Илья Вениаминович любит… э-э-э… экстремальные удовольствия.

– А жена?..

– Лилю… э-э-э… Лилию Станиславовну он очень любит.

– Где она, кстати?

– Если вам любопытно, она только вчера днём с Лазурного берега вернулась.

– Я её сегодня не видел.

– Спала она. С дороги устала. Да и вчера долго порядок в доме наводила, всегда по приезде это делает. Сама убирает, не доверяет прислуге.

– А дочь?

– Настя сейчас в Англии. Она там учится. Вернётся через две недели.

− Что-то ещё можете рассказать?

− Нет, это всё.

− Ну что ж, спасибо и на этом.

− До свидания.

Он дал отбой. Я спрятал телефон в карман.

− Ну что скажешь? – спросил я у Саши.

Она, немного подумав, отложила своё занятие и подошла ко мне. Приложив палец ко рту, достала из моего кармана тот телефон. Выписала в блокнот бывшие там два номера. Затем шагнула к открытому окну и, размахнувшись, выбросила в него аппарат.

− Кокин ждал этого звонка – трубку сразу снял, − сказала она, вернувшись за стол и принимаясь втирать пудру в кожу лица.

– Думаешь, он нас слушал?

− А зачем они вам телефон дали? Могли просто записать номера на бумажке, а дали целый телефон!

− Откуда ты в этом разбираешься?

– Да был у меня один… Неважно. А насчёт того, что в телефоне Афанасьева записей нет, так это он врёт. Сто пудов, брешет. Голубых мало, и они друг дружкой очень дорожат. Адреса, пароли, явки всегда записывают и записи берегут. Если бы этот Афанасьев и купил новый телефон, то первое, что сделал, − перенёс бы туда всё это.

− Думаешь, Кокин ведёт двойную игру?

− Я ничего не думаю. Я крашусь… − внимательно осмотрев своё отражение, она захлопнула пудреницу и повернулась ко мне. – У меня вопрос. Зачем мы, собственно, идём в эту «Лиану»?

− Вопрос хороший, − ответил я. – Давай подумаем: каковы сейчас наши цели и задачи. Цель у нас одна – найти небольшой листок бумаги, на котором записаны данные о каких-то банковских счетах. Нам известно, что он похищен Афанасьевым. С трёх часов ночи, когда Афанасьев скрылся с места преступления, и до девяти тридцати утра, когда я ему проломил череп, у него было достаточно времени, чтобы этот небольшой предмет спрятать или передать кому-нибудь. Отсюда следует наша задача − установить, где он был, что делал и с кем общался в эти шесть с половиной часов. Мы должны найти его друзей, знакомых, партнёров, словом, любых людей, которые о нём что-либо знают.

− Ага, спасибо. Вы навели кое-какой порядок в моих блондинистых мозгах, − Саша снова повернулась к зеркалу.

Вспомнив, что в кармане моей куртки лежит трофейный плеер, я решил просмотреть его содержимое. Записей было много, но то всё были музыкальные mp3-файлы. Я стал открывать все подряд – ведь любому файлу можно присвоить расширение «mp3». Саша слушала то, что доносилось из наушников.

− В плеере только музыка, – сказал я, когда закончил прослушивание. − Знаешь, что странно? Сейчас все слушают музыку с телефона, а Афанасьев – с плеера.

− Ну и что? Я тоже плеер слушаю. Мой, кстати, точно такой же. Там вся моя фонотека. Да и привыкла я к нему. Другое странно. Двадцатишестилетний мужик, а слушает музыку моего поколения. Хотя, у всех свои тараканы…

Наконец, Саша закончила краситься. Теперь на меня смотрела роковая красавица, жгучая брюнетка с огромными искрящимися глазами. Она отобрала у меня плеер со славами:

− А теперь повернитесь на бочок лицом к стеночке и не поворачивайтесь. Я одеваться буду. А лучше, вздремните. Вам надо отдохнуть – впереди тяжёлый вечер.

Я так и поступил.

 

Глава 6

В клубе «Лиана» из трёх десятков столиков была заполнена только четверть. Нам удалось занять стратегически выгодную позицию – столик, с которого просматривался весь зал. Мы заказали лёгкие коктейли и приступили к наблюдению.

Среди посетителей была, в основном, молодёжь Санькиного возраста. Несколько девиц томно двигались на танцполе. Ди-джей за пультом не очень убедительно изображал веселье. Пирсинговання девица за барной стойкой, с которой Санька любезно поздоровалась, пересчитывала какие-то бумажки, сверяясь с книгой учёта.

Веяло скукой. Это потому, что будний день, и нет вечеринки, пояснила Санька и порекомендовала мне расслабиться и отдыхать.

В расслабленном состоянии мы пробыли с час, болтая о том да о сём. Зал потихоньку заполнялся. Появилась новая публика – молодые люди двадцати пяти – тридцати лет.

− Что скажешь? – спросил я, показав на компанию, занявшую столик через один от нашего.

− Не наш контингент − офисные работники. Зашли что-то отметить, − ответила Санька, окинув её беглым взглядом. − Слишком много брендов в одежде. И держаться неуверенно. Они здесь впервые.

− А кого мы ждём?

− Нам нужны «висяки», которые тут каждый вечер сидят.

Прошло ещё с полчаса и в зал вошли трое: двое мужчин и женщина. Всем лет тридцать, одеты очень ярко и броско. Не вызывающе, а именно ярко, со вкусом. Сели за самый дальний столик, сняв с него табличку «Зарезервировано», бегло осмотрели зал. Им скоро принесли напитки: женщине коктейль голубого цвета в огромном бокале, мужчинам коньяк.

− Наши клиенты, − сказала Санька.

− Ты их знаешь? – спросил я.

− Впервые вижу. Я тут редко бываю. Давайте подождём. Если я правильно понимаю, они тут будут долго.

Атмосфера в зале заметно оживилась. Музыка стала громче и веселее. Танцпол всё время был заполнен. Публики прибивалось, но которых можно было отнести к категории «висяков», были только те трое.

− Как ты думаешь, она чья – блондина или брюнета? – спросил я.

− Ни чья, они каждый сам по себе.

Действительно, те трое никак не выказывали близость друг другу. Мужчины, откровенно разглядывали девиц на танцполе, обсуждали их, показывая пальцем. Женщина больше смотрела в свой бокал, чем на окружающих.

Заиграла медленная музыка. Брюнет, выбрав себе цель, решительно направился в другой конец зала. Блондин двинулся было за ним, но передумал и пошёл в сторону туалета. Дама осталась одна. Сейчас или никогда, решил я и, встав из-за столика, двинулся к ней.

− Разрешите пригласить вас на танец, − сказал я, стараясь придать голосу бархатные интонации.

Она рассеянно подняла глаза и посмотрела куда-то на уровень моих ключиц. Подумав, кивнула, поставила бокал, положила сигарету в пепельницу и пошла со мной.

На танцполе я слегка обнял мою партнёршу. Она положила мне руки на плечи, потом, на секунду отстранившись и посмотрев мне в глаза, вдруг обняла за шею. Я притянул её к себе. Её тело не противилось. Оно было гибким, отзывчивым и двигалось в такт с моим. От её волос, щекотавших моё лицо, исходил возбуждающий аромат духов. Я опустил руку и стал легонько поглаживать пальцами её поясницу. Она отозвалась моментально, легонько коснувшись губами моей шеи. Вдруг её бёдра ритмично задвигались. Мы остановились в толпе танцующих. Движения её бёдер перешли в мелкую дрожь, она что есть силы меня обняла, откинув голову и закрыв глаза. Её тело напряглось, она замерла на пару мгновений, затем, испустив глубокий вздох, обмякла и привалилась ко мне.

Музыка закончилась. Моя партнёрша, не подымая глаз, сказала:

− Угостите меня.

Мы сели за стойку бара. Я заказал себе водку, ей коктейль.

− Меня зовут Михаил, − сказал я.

− Ольга. Я вас здесь раньше не видела. И вообще раньше не видела.

− Я здесь впервые.

− Вы не один…

Господи! Санька!

Я оглядел зал. Санька сидела позади меня у другого конца длинной барной стойки. Увидев, что я на неё смотрю, она, задержав на секунду взгляд, отвернулась и продолжила разговор с барменшей.

− Это дочь моих знакомых, − трусливо соврал я. – Взялась поработать на меня в качестве эксперта по современным развлечениям. В порядке оказания благотворительной помощи.

− А я уж было решила, что, как говорят, седина в бороду…

− Ну что вы! Она же малолетка, − поспешил заверить я. – А вы всегда так… быстро? И с… первым встр… совершенно незнакомым...

− Не будьте ханжой! С первым встречным… Боже, что я говорю! Простите, вы тут причём. Это у меня, вообще, в первый раз так… Не думала, что со мной такое возможно. Может, потому что настроение такое… Надо было быстро и не сходя с места. Простите меня, пожалуйста… Ой, да! Получается, я вас использовала. Нехорошо как-то, – она посмотрела на меня нерешительно. – Вы ведь тоже… Я же чувствовала… Может, я… а?.. Не стесняйтесь, тут нет ничего такого…

Я вспомнил Санькин взгляд.

− Как-нибудь в другой раз.

− Спасибо… Редко встретишь порядочного мужчину. За мной должок... Выходит, что так.

− Что это за настроение такое, когда женщина хочет быстро, не сходя с места? – осторожно поинтересовался я.

Она не сразу ответила. Какое-то время сидела, нахмурившись и глядя в свой бокал, как тогда, за столиком со своими друзьями. Потом сказала:

− Мой друг при смерти…

– Простите.

– Да нет, ничего…

− Сочувствую. Ваш парень?

− Нет. Просто друг. Хороший человек. Я его люблю.

− Заболел?

− Избили…

− За что?

− Самое обидное, что он мне звонил буквально за несколько часов до того, − продолжала она, не заметив моего вопроса. – Очень хотел встретиться. Был чем-то взволнован. Знаете, он флегматик, всегда такой спокойный, уравновешенный. А тут вдруг почти кричал в трубку…

− А вы?

− А я хотела спать. Было пять утра. Я сказала ему, что проснусь и перезвоню. Когда проснулась, мне позвонили, что он в реанимации. Я туда, а к нему не пускают. Говорят, что шансов мало… Если бы я не была такой эгоистичной дурой… Если бы я тогда пригласила к себе. Было бы всё хорошо… – в её глазах появились слёзы.

− Что же случилось?

− Да что-то непонятное, – она взяла салфетку и аккуратно промокнула глаза. – Вроде бы Костя напал на какую-то девицу, хотел её зарезать, а какой-то мудак ему разбил голову. Это Костя-то на кого-то напал! Да он был тише воды, ниже травы. Что-то тут не то. Что-то не то…

− Вы долго его знаете?

− Пару месяцев. Но я знаю, чувствую – он человек безобидный.

За их столик вернулся её друг-блондин и стал делать ей какие-то знаки.

− Вы меня простите, − сказала она. – Мне пора.

− Телефон оставите?

Она секунду подумала, посмотрела мне в глаза. Сказала:

− Ну что ж, пишите.

Я записал её номер в свой телефон.

− Можно будет вам позвонить?

− Да, конечно! За мной же долг. Рада буду вернуть, – впервые за всё время она улыбнулась и, взяв мою ладонь в свою, чуть сжала.

– Ольга, можно спросить… Почему я? Почему это у вас со мной?..– спросил я, задержав её руку.

Пару секунд она смотрела на меня изучающе. Потом решилась – её губы дрогнули – но тут же передумала.

– Пустите. Мне идти надо.

Я вернулся за наш столик. Санька сидела с каменным лицом, на меня не смотрела.

− Вы её трахнули, – сказала она, не глядя в мою сторону. – Вы её трахнули у всех на глазах.

− Извини, Сашенька! Всё получилось как-то спонтанно… Я сам не ожидал. Не обижайся.

− Что?! Это я-то обижаюсь? – она прыснула. – Да вы бы со стороны себя видели!

Я остолбенел. Санька посмотрела на меня и рассмеялась:

− Вы бы видели, какое было у вас лицо, когда она о вас тёрлась!

− Я её не просил.

− Вы и не возражали. Удовольствие, наверное, получали?

− Да какое там удовольствие! − я почти не врал.

− Он даже удовольствия не получил! – Санька хохотала. – Его использовали! Как игрушку! Вас надо в секс-шоп сдать!

− Я должен был мораль ей читать? Ты же видела, она меня не спрашивала.

− Его даже не спросили! – Санька давилась от смеха.

− Сашенька! Успокойся! Знаешь, почему она это сделала?

− Чесалось у неё! Вот и сделала!

− У неё друг при смерти.

− А вы, значит, его заменили! Умелец вы наш!

− Знаешь, кто этот друг?

− Не знаю! На кой это мне?

− Афанасьев.

Санька навострила ушки. Я продолжил:

− Он ей звонил вчера в пять часов утра. Был чем-то сильно обеспокоен. Просил о встрече.

− А она что? – спросила Сашенька, промокая салфеткой глаза.

− А она спать хотела. И послала его подальше.

− Не одна была. Потому и послала.

− Выходит, что в пять часов утра тот самый листок бумаги был ещё при Афанасьеве. И он был очень озабочен, куда бы его пристроить. Видишь, какую полезную информацию я раздобыл! А ты с меня смеёшься!

− Потому что вы смешной! – она посмотрела на меня и опять прыснула. – Классно вы умеете информацию добывать. Вам таки надо в органах работать.

Она снова рассмеялась и повалилась на диванчик, на котором мы сидели. На нас смотрели. Санька не унималась:

− К вам подследственные будут в очередь записываться. Вы за месяц все преступления пораскрываете.

Представляю, какая это была картина! Сидит взрослый мужик, весь красный, а рядом корчится от смеха и дрыгает ногами молоденькая девчонка. И смеётся-то явно с него!

− Саша! На нас смотрят! – я пытался её урезонить. – Хватит! Кончай!

Она залилась ещё сильнее:

− Я не могу! Мне потереться не об кого!

Я встал. Она схватила меня за руку:

− Куда вы? Не уходите! Ну что, уже и посмеяться нельзя? Ну, простите – я такая.

− Я ведь и обидеться могу.

− Ну, извините. Я больше не буду. Что для вас сделать?

− Тебя в щёчку можно?

− Нет. Косметику сотрёте.

− Я аккуратно, − я её поцеловал в щёку. Легонько. Чисто символически. Она меня оттолкнула локтем. Легонько. Чисто символически.

 

Глава 7

Меня разбудил телефонный звонок. В трубке голос декана:

− Извини, что разбудил. Надо, чтобы ты срочно приехал на факультет, − он мне говорил «ты» – нехороший признак.

− Фёдор Викторович! Полчетвертого! До утра не подождёт?

− У нас ЧП. Студентка пропала. Из группы, где ты куратор. Спиридонова. Чтоб через полчаса был у меня в кабинете!

Пойди, найди такси ночью в нашем пригороде! Хорошо, удалось фуру тормознуть на трассе. Дальнобойщик попался весёлый. Я ему наврал, что, мол, у бабы был, муж её среди ночи приехал, а голый − в окно. Рассказал про себя аж три древних анекдота. Он молодой был, не знал их, принял за чистую монету, всю дорогу смеялся, денег с меня не взял.

В кабинете декана кроме него самого, небритого и без галстука, был незнакомый субъект – коротко стриженый блондин лет тридцати. На нём тоже была кожаная куртка. В отличие от дорогой куртки Кокина, она издавала едкий запах дешёвой кожи, к которому примешивался аромат модного в этом сезоне мужского парфюма, нанесённого на потное тело.

Был в кабинете ещё один человек – Маша, Сашина одногруппница. Её лицо было заплакано.

− Ага! Вот и он! – сказал Фёдор Викторович, вместо приветствия.

Незнакомец принялся бесцеремонно меня разглядывать. Маша, увидев меня, закрыла лицо руками и принялась плакать.

Я без приглашения сел подальше от гостя и спросил, не обращая на него внимания:

− Что случилось?

− Спиридонова пропала, – ответил декан. – При странных обстоятельствах. Вот товарищ, сотрудник милиции хочет тебе пару вопросов задать.

«Сотрудник милиции» открыл было рот, но я продолжал разговаривать с деканом:

− Сначала объясните, что произошло.

− Примерно в час ночи вахтёрша общежития услышала на улице шум, крики. Потом захлопали дверцы, и отъехала машина. Она вышла, видит: на тротуаре кожаный браслет лежит. Она вспомнила, что видела такой на Спиридоновой. Поднялась наверх – у той в комнате никого. Разбудила Машу. Маша узнала браслет. Вахтёрша вызвала милицию и позвонила мне. Телефон Спиридоновой выключен. Это всё, что я знаю. Как думаешь, это не связано с тем, что произошло позавчера?

Я повернулся к Маше:

− Машуня, ты уверена, что браслет Сашин?

Та сквозь рыдания:

− Да! Да! Он её! Он только один такой! Я его хорошо знаю! – её огромные заплаканные глаза смотрели испуганно. – Михаил Александрович! На нём кровь! Кровь! Михаил Александрович! Что же будет? Что с нашей Сашенькой?!

Она зарыдала в три ручья. Я сел рядом. Обнял. Стал что-то говорить, успокаивать. Её надо было успокоить – у неё мог начаться приступ. Фёдор Викторович подбежал со стаканом воды и таблеткой. Маша выпила, немного притихла.

− Где браслет? – спросил я у ароматного.

− Опергруппа увезла. Как вещдок, − ответил он.

− А ты кто?

− Капитан Швец. Дежурю по городу.

− Служебное удостоверение покажи.

Он неохотно достал из внутреннего кармана куртки «корочки», пристёгнутые к ней длинным шнурком, и показал их на вытянутой руке. Фотография соответствовала.

− Чего хочешь?

− Хочу задать пару вопросов насчёт того инцидента.

− Ты что, протокол не читал?

− Почему вы так со мной разговариваете? Я исполняю свои служебные обязанности.

− Да, Михаил Александрович, повежливей, пожалуйста. Ты всё-таки преподаватель университета, − вмешался декан.

− Извините. Всё так неожиданно. Чем могу помочь?

− Так-то лучше, − ухмыльнулся капитан. − Расскажите, что у вас позавчера произошло.

Я рассказал. Он стал задавать вопросы. Я стал на них отвечать. Он всё записывал в ежедневник. Наконец он спросил:

− Когда вы в последний раз видели Спиридонову?

− Сегодня, то есть, вчера. Мы ходили в ночной клуб. Расстались в двенадцать ночи. Я её посадил в такси. Тёмно-синий «Опель», номерной знак 24-37, букв не помню. Хотел её проводить до общежития, но она запретила.

− Какой клуб?

− «Лиана»

− Что это вы, Михаил Александрович со студентками по ночным клубам ходите? – строго спросил декан.

− Во-первых, ребёнок накануне пережил сильный стресс. Ей надо было развлечься. Пусть лучше со мной сходит, чем неизвестно с кем. Во-вторых, мы оба взрослые люди. Что мы делаем в неурочное время, никого не касается!

– Рейтер, не забывайся! – вскипел Фёдор Викторович.

– А вы не!.. Ладно. Молчу. Извините.

− Ещё что-нибудь показать по существу дела можете? – спросил капитан, закрывая ежедневник.

− Всё, что знал, всё рассказал, − развёл я руками.

Капитан ушёл, забыв попрощаться. Фёдор Викторович закатил монолог о том, что надо предпринять все меры, обзвонить всех знакомых Спиридоновой и тэ де и те пе. Я дождался, когда в потоке руководящего сознания наметилась пауза, извинился, сказал, что надо срочно Машу отвести в общежитие, пока ей плохо не стало.

– – –

Я вернулся на факультет, в свою лабораторию на третьем этаже.

Думать!

Кто? Кокин? Зачем ему это? Макс? Отомстить за унижение? Нет, вряд ли – маленький, несчастный педераст. Ольга? Ей-то что до Саши?

Да какого чёрта! Достал телефон.

− Здравствуйте, это Рейтер!

− Чего в такую рань? – Кокин злой спросонья.

− Где Спиридонова?

− Чего?!

− Я спрашиваю, где Спиридонова?! Куда вы её дели?!

− С ума сошли? Откуда я знаю, где ваша Спиридонова?

− Её ночью похитили. Прямо возле общежития. Ваша работа?

− Да нет… Зачем мне это?.. Постойте! Её мобильный при ней?

− У неё в сумочке.

− Диктуйте номер.

− Он отключён.

− Всё равно излучает, пока аккумулятор внутри. Номер давайте!

Я продиктовал номер.

− Пока я организую людей, пройдёт какое-то время. Ждите.

− Сколько?

− Не знаю. Ждите.

«Ждите»! А как же!

Найти тех людей и договориться.

Договориться? Тоже мне Махатма Ганди нашёлся!

Что у меня есть? Ствол. Это хорошо. Он только один. Это хреново. Потому что похититель не один. Такие всегда держатся кучей – по одному боятся.

Рейтер, ты же химик!

Где же, где же… Ага, есть! Вот он мой любимый алюминиевый порошок… А вот и мой ещё более любимый перманганат калия… Где-то тут у меня ступка была? Вот она, заветная. И пестик к ней. Сейчас, сейчас… Размалываем перманганат, аккуратненько смешиваем с алюминием. Теперь пакеты сделаем из ватмана, из чертежей студенческих. Засыпаем в пакеты чудо-смесь и заклеиваем скотчем. Теперь запалы… Связываем ниточкой спички так, чтобы головки шли одна за другой. Всё, «гранаты» готовы! Убить, вряд ли, но ослепить и оглушить – это за милую душу.

Седьмой час. Сашенька в плену уже шесть часов.

Ушел с факультета, поймал такси, приехал домой. Там – сюрприз. В моём жилище кто-то устроил форменный погром. Выпотрошили книжный шкаф, разорвали мой любимый справочник по химии. Судя по разбитым настенным часам, незваные гости явились минут через двадцать после того, как я отбыл по вызову декана.

Дом разгромили, но ничего не взяли. Искали наши вчерашние трофеи. Не нашли – в доме их не было. Глупо что-то прятать там, где будут искать.

Рядом с моим двором растёт старая акация. В стволе есть дупло, до которого я могу дотянуться, встав на цыпочки. Накануне я положил туда вчерашнюю добычу.

Я не стал наводить порядок. Надел старые джинсы, кроссовки, куртку со множеством карманов. Взял паспорт деньги. Пачку долларов положил во внутренний карман куртки. Труднее всего оказалось с пистолетом. Заряженный он тяжёлый – килограмма полтора. Без кобуры неудобно. Пытался за пояс сунуть – выпадает, что спереди, что сзади. Пристроил в другой внутренний карман куртки. Всё равно неудобно – при ходьбе по рёбрам лупит.

Где же этот Кокин? Уже полвосьмого!

Так, что ещё? Ага! Перчатки, несколько полиэтиленовых пакетов, скотч. Чуть не забыл «гранаты». Бейсболку надел любимую, чёрную.

Звонок! Кокин:

− Есть засечка!

Глава 8

Городская окраина. Улица с красивым названием − Живописная. Частный сектор. Одноэтажные домишки. Заборы. Собаки лают.

И сюда цивилизация добралась – рядом стройка. В котловане свайный молот вколачивает сваи. Каждые две секунды удар, от которого сотрясается всё вокруг.

Кокин засёк Сашин телефон здесь. Разрешение засечки низкое. Он где-то в радиусе сто метров от дома номер девяносто девять. Нахожу этот дом. В нужном радиусе ещё десяток таких же. Звоню Кокину:

− Вы мой телефон на экране видите?

− Сейчас настроюсь… Да, вижу.

− Его отметка совпадает с отметкой телефона Спиридоновой?

− Пройдите на север.

Прохожу метров тридцать.

− А сейчас?

− Почти. Идите на запад.

Вхожу в маленький, неприметный переулок. Кокин:

− Сейчас идеально. Что вы там собираетесь делать?

Отключаю телефон. Рядом два дома. Один на чётной стороне переулка, другой – напротив, на нечётной.

Тот, который на нечётной стороне. Ухоженный огород. Во дворе сушиться бельё. Дверь дома открыта. Возле будки безмятежно спит собака.

Дом напротив явно бесхозный. Дверь и окна плотно закрыты. Огород порос бурьяном. Собаки нет. Здесь!

Прячусь за кустом бузины, снимаю «Гюрзу» с предохранителя, передёргиваю затвор. Кладу пистолет назад в карман. Надеваю на ноги полиэтиленовые пакеты, закрепляю скотчем. Надеваю рабочие перчатки.

Уверенно толкаю калитку, захожу во двор, подхожу к дому, стучу в дверь.

− Горгаз! Проверка газовых приборов! Откройте!

Тишина. Неужели никого? Хотя нет – в окошке рядом с дверью слегка шевельнулась занавеска.

− Горгаз! Проверяем газовые приборы! Не впустите – газ отрежем!

В доме не хозяева – те бы сразу выскочили.

Дом где-то семь на семь метров. Значит, в нём две или три комнаты. Занавеска шевельнулась на веранде. Они там. Держать пленницу у входной двери они не будут. Она в глубине дома или на чердаке, или в погребе. Так или иначе, не на веранде.

Дёргаю дверь. Заперта. Один замок, старый «английский».

Достаю «гранату» и запал. Аккуратно надрываю ватман. Вставляю запал. Он будет гореть секунд пять. Кладу «гранату» на землю. Достаю пистолет и коробку спичек. Поджигаю запал, быстро беру пистолет и стреляю в замок. Тот вдребезги. Выстрел совпадает с ударом молота на стройке.

Кладу пистолет на землю, рву на себя дверь, бросаю «гранату» внутрь, захлопываю дверь, хватаю пистолет. Внутри громкий хлопок, вспышка, вопли. Рывком открываю дверь, врываюсь.

Там всё в дыму. «Граната» попала на стол, там что-то горит. Лежат водочные бутылки. Из одной вытекают остатки содержимого.

Их двое. Когда влетела «граната», они, по-видимому, были за столом. Один сейчас сидит на полу, прислонившись к стене. Без сознания. Лицо красное – сильно обожжено. Второй − на корточках, воет и трёт глаза.

Иду в соседнюю комнату. Кровать с панцирной сеткой, тряпки вместо постели. Никого. Рядом ещё одна комната – забита хламом. Тоже никого. Ищу лестницу на чердак. Нашёл. Там никого. Погреб прямо в доме. Открываю. Пусто.

Возвращаюсь на веранду. Дым почти рассеялся. На столе что-то продолжает гореть. Тот, с обожжённым лицом как сидел, так и сидит. Который на корточках прекратил тереть глаза, пытается меня разглядеть. Бью наотмашь рукоятью пистолета по голове. Падает.

Осматриваюсь. Валяются бутылки, шприцы. В углу электроплитка, на ней грязная кастрюлька с остатками мутной коричневой жижи. Рядом бутылки, надпись на этикетках: «Растворитель 646». Стоп! Что это там, под столом? Сашина сумочка! Открываю. Вот он и телефон…

Что ты наделал, Рейтер? Теперь у тебя один в шоке и один контуженный. И кто тебе что расскажет? Долбанное Рембо!

Связываю скотчем контуженному руки за спиной, потом ноги. Сажаю спиной к стене, хлопаю по щекам. Он приходит в себя.

− Где она?! – кричу.

Смотрит мутными глазами. На столе уцелевшая бутылка минеральной воды. Выливаю ему в рожу.

− Где она?

− Ты кто такой?

Бью ногой по рёбрам. Сильно.

− Ты, твою мать, кто такой?

− Я твоя смерть! Где она? Девка, которую вы украли?

− Не знаю!

Ставлю пистолет на предохранитель и сильно бью рукоятью по его голени. Он дико орёт. Повторяю вопрос и бью ещё раз. Потом ещё раз.

− У Маратовича она! У Маратовича!

− У какого такого Маратовича? – приставляю пистолет к его голове. – Фамилия?

− Не знаю! Я не местный!

− Где живёт?

− Не знаю!!! Правда, не знаю!

− Зачем она ему?

− Не знаю! Он вчера сюда приехал. Сказал, чтобы помогли бабу поймать. Мы поехали с ним в город, ту бабу поймали, связали, в багажник сунули. Он нас тут высадил, а сам с ней куда-то поехал. Заплатил по стольнику. Сказал, что убьёт, если кому расскажем.

− Я тебя точно убью! Прямо сейчас! Как его найти?!

− Говорю же, не знаю! Мы его только на улице видели. Мы сами не местные. Тут недавно. Никого не знаем, − он пытается пустить слезу.

− Что у него за тачка?

− Чёрный «Рендж Ровер».

Приходит в себя тот, который с обожжённым лицом:

− Он на Лебяжьей живёт. Это тут, рядом.

− Номер дома?

− Не знаю. Двухэтажный, с кованными воротами. Он там один такой.

Выхожу в соседнюю комнату, набираю Кокина:

− Пробейте: чёрный «Рендж Ровер», владелец, имени не знаю, но отчество или кличка «Маратович».

− Да, есть такой, − отвечает Кокин после паузы. – Перетятько Александр Маратович. Что вы собрались делать?

− Познакомиться.

− Очень опасный тип – разбой, вооружённые ограбления, убийства. Не суйтесь туда! Я с людьми приеду!

− Некогда мне вас ждать, – говорю я и даю отбой.

Возвращаюсь на веранду. Осторожно выглядываю в окно. На улице никаких признаков того, что моя боевая операция замечена. Шум свайного молота на стройке всё заглушил.

 

Глава 9

Дом на Лебяжьей шестьдесят восемь – двухэтажный, постройки начала девяностых. Двухметровый забор красного кирпича. Кованые сделанные на заказ ворота, рядом калитка, на ней пульт домофона. Нажимаю кнопку. Жду. В динамике щелчок:

− Кто?

− Горгаз. Проверка газовых приборов.

Тишина. Довольно долго. Наконец, щёлкает электрозамок. Толкаю калитку, захожу. Во дворе – серая «Мазда». Ключи в замке зажигания. «Рендж Ровера» не видно. Цветочки растут, туи, поливалка крутится.

Подымаюсь на крыльцо, тяну на себя входную дверь. Вхожу.

Сразу же удар в лицо. Нечем дышать. Темнота…

− … какого ты его вырубил?

− Так это ж тот самый! Который Панаса в больничку отправил. Как его… Рейтер! Маратович сказал, появится – задержать.

− Так задержать, дебил ты! А не убивать! Он Маратовичу живой нужен! А как он сейчас копыта откинет? Маратович и тебя, и меня порежет!

− Да живой он, дышит, − возле моего лица чьё-то зловонное дыхание. – Не подохнет. Я ж аккуратно – прямой в подбородок. Чистый нокаут.

− Нокаут, нокаут! Тебе мозги на ринге совсем отбили, дебил. Тащи его к батарее.

Без сознания я был всего пару секунд. Губы болят, и подбородок. Зубы, вроде, целы.

Меня за руки тащат по полу. Приоткрываю глаза. Того, кто тащит не вижу. Вижу второго. Он выходит из комнаты. Тот, первый подтащил меня к стене. Отошёл шаг назад. Посмотрел мне в лицо – живой ли. Увидел, что я на него смотрю. Вздрогнул. Хватаю его за щиколотку и резко рву на себя. Он с грохотом и руганью падает. Вбегает второй. В его руке моток верёвки.

Выхватываю пистолет и стреляю в потолок. Те оба замерли – не ожидали. Могу их рассмотреть − обветренные крестьянские лица, одежда из секонд-хенда.

Встаю с пола, направив пистолет на второго.

− Где она?

− Мужчина, вы, того, аккуратно, − бормочет второй. Его взгляд прикован к пистолету.

− Где она? – повторяю вопрос.

− В подвале, − сглотнув, говорит он. – Ствол уберите. Мы не при делах. Мы тут, типа, охранники.

− Ключ давай!

С готовностью он достаёт из кармана брюк связку ключей и бросает её мне. Показываю пистолетом на первого, который так и лежит на полу, не решаясь в стать:

− Связывай!

Дважды повторять не приходится. Связывает напарника профессионально, «ласточкой» – руки завёрнуты за спину, правая щиколотка привязана к рукам.

− Что делаешь, сука? Больно! – рычит первый.

− Заткнись, дебил, у него ствол, − шипит второй.

Обрезает ножом верёвку, бросает на пол и отходит в сторону, угодливо глядя. Потом ложится на пол, позволяет себя связать.

Дверь в подвал нахожу под лестницей на второй этаж. Не могу попасть ключом в замочную скважину – дрожат руки. Бросаю ключи, изо всех сил бью ногой. Дверь вылетает. Сбегаю вниз по лестнице.

Да! Вот она! Жива! Смотрит на меня, в глазах слёзы. Обнимаю. Всё! Всё. Я здесь. Я с тобой.

Её связали и скотчем заклеили рот. Снимаю скотч. Режу ножом охранника верёвки.

− Где ты был! Почему так долго?

− Искал!

На лице синяк, губы разбиты, ногти обломаны, руки в ссадинах, на запястьях синяки.

Растирает руки. Разминается. Слёз как не бывало. Глаза дикие, неистовые. Спрашивает очень спокойно, тихо:

− Ты их убил?

− Нет.

− Где они? − берёт у меня нож. – Показывай!

Второго охранника нет там, где я его оставил. Нахожу в прихожей. Связанный, он умудрился доползти до самой входной двери. Хватаю за ноги и оттаскиваю от неё. Переворачиваю на спину.

Он видит Сашу. Его бьёт крупная дрожь. Подбородок трясётся.

Саша подходит, приседает. Её глаза бешеные. Медленно разрезает на нём рубашку. Проводит ножом по груди.

Я говорю:

– Саша, не надо.

– Он меня трогал, – говорит Саша и проводит ножом ещё раз. На коже остаётся лёгкий порез.

Вдруг он дико орёт:

− Убери её!!!

Он боится не меня – он боится её!

− Кто такой Панас? – спрашиваю.

− Друган Маратовича.

− Что у них за дела?

− Они вместе квартиры крутых бомбили. Панас наводил, а Маратович бомбил.

− Один?

− С ним ещё двое.

− Ты тоже?

− Нет! Нет! Я − охранник!

− Он меня трогал, – бесцветным голосом говорит Саша.

− Брешет! Брешет! Я её не касался!

− Он меня трогал, − тем же тоном повторяет Саша. – Можно я его потрогаю?

– Саша, не надо, – говорю я.

− Убери её от меня! – уже не кричит, хрипит он.

− Зачем я Маратовичу? – спрашиваю.

− Ты, вроде как, у Панаса что-то забрал. Что тот на последней хате взял. Маратовичу это надо.

− Что ты ещё про это знаешь?

− Ничего! Я − охранник. Убери её от меня! – из его рта идёт пена.

− Если ты ничего не знаешь, зачем ты мне нужен? – рассуждаю я и говорю Саше: − Этот «гинеколог» тебя трогал? Хочешь, потрогай его тоже. Доставь мужчине удовольствие.

− Нет!!! Нет!!! – хрипит «охранник». Извивается, пытается отползти.

– Кто ещё с Маратовичем работает? Говори!!!

Вдруг замирает, его глаза закатываются. Он в обмороке.

Я говорю:

− Надо уходить. Может вернуться хозяин. Ты машину водить умеешь?

− Умею, − отвечает Саша.

Выходим из дому. Садимся в «Мазду», Саша – за руль.

Достаю из кармана куртки сумочку.

− Ой, моя сумочка! Где ты её нашёл?

− Потом расскажу.

− Спасибо.

Ворота! Выскакиваю. Нахожу пульт возле ворот. Нажимаю на кнопку. Снова сажусь в машину.

Ворота открываются. Медленно… Ну же! Ну! Наконец!

Саша жмёт на газ. Выезжаем.

Навстречу чёрный «Рендж Ровер». Видит нас, пытается перегородить дорогу. Саша обходит его по тротуару и выезжает на дорогу. «Рендж Ровер» разворачивается и устремляется за нами. Вдруг мимо нас ему навстречу «Хаммер». Кокин таки приехал! «Рендж Ровер» не может объехать широченный «Хаммер» и останавливается. Мы уезжаем.

 

Глава 10

− Ты машину-то хорошо водишь?

− Я всё хорошо делаю!

− И как давно?

− Давно-о-о! Неделю, как права получила.

Я пристегнулся ремнём и пристегнул Саньку, не обращая внимания на недовольное дёрганье плечами.

Мы выехали из частного сектора на шоссе, ведущее в центр города. Санька уверенно повела машину на бешеной скорости по правому ряду.

– Уйди влево – на тротуар вылетишь, – заметил я.

– Кто из нас водитель – ты или всё-таки я? – ответила Санька и, не глянув в зеркало, резко перестроилась в левый ряд.

Сзади раздался визг тормозов, и, замысловато вильнув по встречной полосе, нас обогнала синяя «Тойота». Её водитель притормозил, поравнялся с нами и стал что-то кричать, темпераментно жестикулируя. Санька опустила боковое стекло и высунулась в окно, скорчив страшную рожу под названием «суслик» − скошенные глаза, сморщенный нос, обнажённые резцы. Увидев вместо очаровательной мордашки капитально избитого «суслика», водитель «Тойоты» рефлекторно нажал на газ, сразу же побив Санькины рекорды скорости.

Санька вернула лицо в салон, коротко сообщив, где бы она хотела видеть водителя «Тойоты».

− Конечно, я водить машину не умею, − я решился сделать замечание. Но, насколько я знаю, одна из педалей у тебя под ногами − тормоз.

Санька тут же переставила ногу на соседнюю педаль. От лобызания ветрового стекла меня спас ремень безопасности.

− Упс! Точно! А я-то думала, что это у меня под ногами мешается…

− Водить тебя кто учил?

− Один друг. Он экстремальным вождением занимался.

Я подумал, если нас сейчас гаишники засекут, то за это экстремальное вождение, да ещё с учётом наших расписных физиономий, нам сразу светит срок.

Я несколько раз глубоко вдохнул, вспомнил, что большую часть жизни прожил и смерти не боюсь. Чтобы не глядеть на дорогу, достал телефон, включил его и просмотрел пропущенные вызовы. Звонили мне всего двое: наш декан и Кокин. Причём, последний три минуты назад.

Первым делом я позвонил Фёдору Викторовичу. Скороговоркой сказал, что Спиридонова жива, с ней всё в порядке, приставил трубку к её уху, чтобы она подтвердила, извинился, сказал, что мы сейчас заняты и сразу дал отбой.

Набрать Кокина я не успел – он меня опередил.

− Рейтер, где вас носит? Вы нашли вашу Спиридонову?

− Да. Вот она, рядом со мной.

− Это за вами Маратович гнался?

− За нами, за нами.

− Пожар на Живописной – ваша работа?

− Не знаю, о чём вы…

− Там двое раненых. Если они на вас покажут, знаете, что будет?

− Маратович что-то знает про то, что мы ищем.

− Что именно? – он насторожился.

− Спросите у него сами! Я не успел. И он был не в настроении. Мы как раз его машину угоняли.

− Куда вы направляетесь?

− Не скажу!

Я дал отбой. Выключил телефон, вынул SIM-карту. Когда Санька остановилась на светофоре, выскочил из машины и сунул телефон под брезент фуры с польскими номерами.

− Зачем ты это сделал? – спросила Санька, когда я вернулся в машину.

− Кокин сказал не: «Перетятько за вами гнался», а «Маратович за вами гнался». Они знакомы.

− Выходит, что так.

− Куда ты нас везёшь?

− Я так поняла, ни ко мне в общагу, ни к тебе домой теперь нельзя. Едем к моему другу.

− К тому экстремалу?

− Тот экстремал разбился насмерть. К другому.

− А он кто?

− Психонавт.

− Кто-кто?

− Психонавт, говорю!

− Это что такое? На что это намазывают?

− Ну это, как космонавт, только он путешествует не по космосу, а по собственному сознанию, по разным реальностям, ищет смысл жизни. Ну-ну-у-у, короче, я не знаю… Сам увидишь.

− А он для нас не опасен?

− Да нет, он спокойный, как дверь в кладовку. Чужими делами не интересуется.

− Один твой друг педрила, другой экстремал-смертник, третий психонавт. У тебя нормальные-то друзья есть?

− Не-а. Я сама ненормальная. Вы, как я погляжу, тоже из наших, из психов.

− Есть немного... Где хоть он живёт, психонавт твой?

− На улице Рабочей.

− Тогда остановись. К нему поедем на маршрутке.

− Мне эта тачка нравится.

− Она ворованная. Нас по ней в момент вычислят.

− Ладно, − она съехала к обочине и остановилась

Мы стёрли отпечатки пальцев и вышли из машины.

 

– – –

Психонавт Антон оказался высоким угловатым блондином лет двадцати трёх. Выражение его широкого скуластого лица, густо усыпанного прыщами, говорило о состоянии асимптотического приближения к нирване, в котором он пребывал последние несколько часов. Или суток.

Если космонавты живут в «Звёздном городке», то жилище психонавта Антона можно назвать «Кислотной деревней» − обставить свою квартиру подобным образом можно только под недетской дозой LSD. Роль мебели в ней играли циновки разнообразных форм и расцветок. Стены были увешаны живописными (термин условный) полотнами кисти хозяина и его друзей, на которых были запечатлены дивные картины, увиденные во время психонавтических странствий. Поразило обилие экзотических музыкальных инструментов. Балалайку, прикреплённую к люстре, я, конечно, узнал сразу. Удалось мне также опознать маракасы, тамбурин, африканский тамтам и народный украинский инструмент лиру. Название остальных трёх или четырёх десятков предметов для извлечения звука так и остались для меня загадкой − расспрашивать Антона, и без того не склонного к вербальной коммуникации, я постеснялся.

Стремглав влетев в квартиру и миновав её хозяина, однако, успев чмокнуть его в щёку, Санька сразу же направилась на кухню. Я за ней. Психонавт за мной.

Санька знала куда идти. Кухня была единственным местом в квартире, где можно было сидеть не на циновках, а на табуретках. На них мы и сели без приглашения.

− Тошка, поставь чайник! – изобразив милую улыбку, потребовала Санька, когда хозяин таки добрёл до кухни.

На Тошкином лице не дрогнул ни один мускул. И действительно, что может значить неожиданный визит избитой знакомой в сопровождении такого же избитого незнакомца по сравнению с вечной дорогой самопознания! Впрочем, и героям психонавтики не чуждо человеческое. Поставив на плиту чайник, он всё-таки спросил:

− Что это у вас с лицами? А? – эти звуки родились внутри его организма так неожиданно, что я вздрогнул, словно на прозекторском столе вдруг заговорил труп. Причём во время вскрытия.

− Проверяли на прочность объективную действительность, − ответил я, отогнав ассоциации.

− Ну и как? – вяло поинтересовался Антон.

− Прочная сука! – отметил я, осторожно трогая языком разбитые губы.

− Тошка, мы сами чай заварим, − заверила Санька. − Ты иди помедитируй. Нам пообщаться надо.

Внутри Тошки глухо раздалось «угу», и он медленно растворился в полумраке квартиры.

Следующие полтора часа мы с Санькой рассказывали друг другу, что с нами приключилось с тех пор, как мы покинули «Лиану». Вот, что рассказала Санька.

Она вышла из такси за оградой студенческого городка. До входа в общежитие надо было пройти всего-то метров сто. Не успела она пройти половину, как её сзади схватили чьи-то грубые руки. Вместо того чтобы испугаться и обмереть от страха, на что рассчитывали нападавшие, она стала брыкаться и орать. Ей удалось вырваться и пробежать метров десять. Но бежать на каблуках неудобно, а сбросить туфли она не успела. Её нагнали. Завязалась потасовка. Драться в одиночку с озверелыми мужиками даже с Санькиным диким темпераментом – затея безнадёжная. Кончилось тем, что её отправили в нокаут. Очнулась она избитой и связанной в том подвале, где я её обнаружил.

Вскоре её вытащили наверх. Их было трое. Те двое, которые были в особняке Маратовича, и он сам. Её снова избили, грубо облапали. Потом начали допрос. Их интересовало, где пакет Афанасьева, который она подобрала в вестибюле факультета. Санька на вопросы не отвечала, только ругалась матом и несла ерунду. Они пригрозили, что втроём затрахают её насмерть, уже начали было срывать с неё одежду. Но тут Маратовичу позвонили. Разговор был коротким. Санька ничего не поняла, но смогла расслышать мою фамилию. Её связали, заклеили рот и вернули в подвал. Прошло какое-то время, она услышала выстрел и решила, что сейчас её убьют. Но дверь подвала распахнулась, и появился я.

Она закончила рассказ, с минуту посидела, глядя в окно, и вдруг расплакалась, уткнувшись мне в плечо.

 

Глава 11

Всю ночь я проспал, как убитый, несмотря на жёсткость тростниковой циновки. Утром, когда я проснулся, Санька ещё спала. Я умылся и приготовил нехитрый завтрак, нагло вычистив хозяйский холодильник. Сам хозяин в квартире обнаруживаться не желал. Я уж было решил, что он нашёл способ перемещаться на другие уровни сознания не только умственно, но и телесно. Но Санька, которую разбудила моя возня, меня разочаровала, пояснив, что, пока Тошкин дух витает в иных эмпириях, тело его работает грузчиком в ближайшем супермаркете. Ибо ему, телу то есть, надо чем-то питаться. «Матерьялизьм!» – воскликнул бы мой бывший преподаватель экономики.

Позавтракав, мы сели думать. Собственно, думал только я. Санька, глядя в зеркало и тихо ругаясь, закрашивала повреждения на своём личике.

Вот как мне представлялась картина происходящего. Некий Константин Афанасьев, он же Панас, проникает в дом уважаемого Ильи Вениаминовича под видом специалиста по экзотическому массажу. На самом деле он наводчик банды воров, возглавляемой Александром Маратовичем Перетятько.

Найдя в доме олигарха оставленный открытым сейф, Афанасьев извлекает его содержимое и в три часа восемь минут покидает место преступления. Где он был с трёх часов восьми минут ночи и до пяти часов утра − пока загадка. Но этого времени ему достаточно, чтобы понять, что в его руках ключ к богатству.

Придя от всего возбуждённое состояние, Афанасьев вместо того, чтобы тихо радоваться в одиночку, пытается привлечь к этому кого-нибудь ещё. В пять часов утра он звонит своей подруге Ольге, но не находит взаимности. Афанасьеву таки удаётся поделиться радостью, как минимум, с одним человеком – с Маратовичем.

Зачем-то он едет на работу в университет. Там его находит Кокин, желающий вернуть украденное. Пребывая в состоянии возбуждения, Афанасьев решает уйти от Кокина, взяв в заложники Саньку. Тут-то на его голову и опускается мой шаровой кран.

Олигарх с Кокиным к поиску «пропавшей грамоты» привлекают меня, аргументируя тем, что их собственная поисковая активность может обнаружить сам факт пропажи. Я им не верю, особенно Кокину. Правда, он помогает мне найти Саньку, украденную Маратовичем. Но это в его же интересах – без неё я выхожу из игры. А я ему нужен – он думает, что украденный документ у меня, и ждёт, когда я раскроюсь.

Подводим итог. В течение оставшихся девятнадцати дней я должен найти украденный документ. Рассчитывать могу только на себя, да на Саньку. Кокин помощник ненадёжный. И вообще, непонятно, помощник он или противник. Уж кто точно мой заклятый враг, так это Маратович. Я проник в его дом, допрашивал его людей, освободил Саньку и угнал его машину. Не следует сбрасывать со счетов и нашу милицию. Чтобы ко мне возникли вопросы, капитану Швецу достаточно сопоставить некоторые факты: исчезновение Спиридоновой, её неожиданное появление, затем снова исчезновение на этот раз уже вместе со мной, пожар в доме на Живописной, вызванный, по-видимому, моей «гранатой», показания бывших там бомжей, которые, конечно же опишут меня.

Вот о чём я думал вслух, пока Санька приводила себя в порядок. Когда я закончил думать, Санька сказала:

− В меня есть два вопроса. Первый: зачем Афанасьев поехал на работу? Если бы мне достались такие деньжищи, я б и думать забыла про работу, учёбу и всё такое. Ведь можно до конца жизни к верху пузом валяться! И второй вопрос: почему, собственно, без меня ты выходишь из игры?

− Мне одному всё это не надо. Я уже не мальчик, играть в игры, изображать героя боевика. Я это делаю ради тебя, − я не врал. Почти.

− Почему-то я не верю. Ты что-то не договариваешь.

− Почему Афанасьев пришёл на работу – это действительно интересный вопрос, − я поспешил сменить тему. – Кстати, не знаешь, кем он у нас работал?

− Лаборантом каким-то… Погоди! Он за компьютерный класс отвечал, на втором этаже, который.

− Да-да! И Кокин говорил, что специальность у него какая-то компьютерная.

− Тогда понятно! Он на работу приехал, чтобы в интернет попасть. Дома-то у него интернета не было. Там даже телефона нет.

− Вот оно что! Он хотел счета проверить, которые на той бумажке записаны были.

− И деньжат снять.

− Только у него это не получилось. Там коды доступа неполные записаны, − я вскочил и забегал по кухне. − Я понял, что нам делать дальше!

− Да?

− Надо включить его компьютер и просмотреть кэш браузера. Станет понятно, куда он заходил и с кем общался в сети. Надо ехать в университет.

− Поехали!

− Чёрт! Куда «поехали»? Нас ищут. Появимся на факультете – нас сразу сцапают или одни, или другие, или третьи.

− Расслабься! Сегодня суббота. Там нет никого. Быстро зашли, быстро скинули эту папку на флешку и быстро ушли.

− Логично… Но риск всё равно есть. Я один туда съезжу.

− Ну уж нет! Я с тобой!

– – –

Мы совершили молниеносный марш-бросок в университет. Передвижения на городском транспорте имеют свои преимущества – в толпе легко затеряться.

На факультете, действительно, кроме вахтёрши никого не было. Включить компьютер сетевого администратора, взломать его учётную запись, перекачать на флешку временные папки – для меня не проблема. На всё про всё ушло минут двадцать.

Затем Санька забежала в общежитие, взяла ноутбук, свой любимый плеер, кое-какие вещи. У неё тоже всё прошло гладко – студенты на выходные разъехались по домам, её никто не видел.

Выйдя из студгородка, мы вскочили в первую же маршрутку. Когда она отъехала уже порядочно, я увидел чёрный «Рендж Ровер», который нёсся в сторону университета.

Сменив на всякий случай две маршрутки и выйдя из последней за три квартала от места назначения, мы вернулись в обиталище психонавта Антона.

Мы включили Санькин ноутбук и открыли на нём папки, которые я скачал с компьютера Афанасьева.

В тот день Афанасьев вошёл в интернет в семь тридцать шесть утра и вышел в девять девятнадцать − за десять минут до инцидента в вестибюле. Вопреки нашему предположению, он не пытался снимать деньги – среди посещённых сайтов не было ни банков, ни других финансовых учреждений. Зато там было много хакерских форумов. Афанасьев заходил в них, регистрируясь как Panas. На одном он нашёл пользователя с ником Pike и написал ему: «Есть интересная тема». Pike не стал ломаться и прислал номер своего мобильного телефона, после чего в их сетевом общении наступила длительная пауза. Примерно с час Афанасьев «бродил» по интернету безо всякой видимой цели. Периодически он обновлял страницу того самого форума. В девять пятнадцать на ней появилось сообщение от Pike. Тот извинился, что не позвонил – кончились деньги в телефоне, – и назначил встречу в девять вечера того же дня в Киеве, на Майдане возле «Глобуса». Афанасьев согласился и сразу же вышел из интернета.

− Ну что ж, понятно, − сказал я. – Он нашёл хакера, который бы ему обеспечил доступ к счетам. Значит, за десять минут до смерти та самая бумажка была ещё при нём.

− Не факт, − возразила Санька. – Мы не знаем, что он делал с пяти часов до половины восьмого. Он её мог преспокойно где-то спрятать, кому-то передать, а информацию переписать или выучить наизусть.

− Мы хоть поняли, куда он направлялся – в Киев.

− Ну и что? Что это нам даёт? Мы всё равно ничего не знаем…

− Не так уж и ничего. Мы узнали довольно много.

− Да фигня всё это…

− Саш, ты что? Не кисни. Всё будет хорошо. Мы же с тобой умные. Разберёмся. Не сегодня, так завтра. Времени ещё навалом.

− Да ну… − она отвернулась к окну. – Беготня, мордобой, лицо вот всё болит, непонятно, когда заживёт… Гонятся за нами всякие…

− Сашенька! Всё будет хорошо. Мы же вместе.

− Не трогай… не трогайте меня! Не прикасайтесь! Я сама… разберусь… − она чуть не плакала. – Я хочу папе позвонить.

− Только не с твоего мобильника. Его сразу засекут, − и тут я обмер. –Твой мобильник! Я совсем про него забыл! Кокин же его знает! Он же его выключенным нашёл! Кокин знает, где мы!

 

Глава 12

На моё предложение выбросить мобильник Саша ответила полновесной истерикой с криками, слезами и швырянием разных предметов. Я посягнул на святое – его подарил папа! Она успокоилась, когда я предложил вытащить SIM-карту, а сам аппарат оставить в камере хранения на вокзале.

Мы покинули обиталище психонавта Антона, с ним не попрощавшись. По дороге на вокзал купили новые телефоны и модем для Сашиного ноутбука.

На вокзале мы торжественно положили в ячейку автоматической камеры хранения номер сто двадцать восемь старый Сашин мобильник, упаковав его в коробку из-под нового. Сашенька трогательно с ним попрощалась и закрыла ячейку, утаив от меня шифр. В ячейку с номером сто тридцать четыре я положил завёрнутые в пакет из супермаркета цифровой плеер и ключницу с ключами и фотографией покойника с другом. Предварительно мы сфотографировали эти предметы и стёрли с них отпечатки пальцев. Я закрыл ячейку, набрав на замке последние цифры наших годов рождения. В ячейку с номером сто пятьдесят три я, осторожно озираясь, положил пистолет. Шифр я Саньке не сказал. В отместку.

Избавившись от лишнего груза, мы занялись поиском нового пристанища. Нам удалось снять трёхкомнатную квартиру почти в самом центре. Сашенька тут же заняла спальню, милостиво постелив мне на диване в столовой.

Она сразу же активировала новый модем, вошла интернет, и это немного подняло ей настроение. Правда, ненадолго. Мне не сразу удалось её убедить не заходить в «Контакт» и никуда, где её можно опознать. Она опять расстроилась. Только сорокаминутный разговор с отцом по новому телефону вернул ей нормальное настроение.

Так, в заботах прошёл четвёртый день нашего приключения. Впервые мы остались одни, не надо было никуда идти, ни от кого убегать. Заняться было нечем.

 

– – –

Я рассеянно смотрел телевизор, то и дело переключая каналы. Передачи меня не интересовали – мелькание цветного изображения помогало сосредоточиться. Я пытался сообразить, что же нам делать дальше.

Сашенька сидела за ноутбуком. На ней были наушники. Она слушала свой плеер, покачивая головой в такт музыке. Я подошёл к ней и погладил по волосам. Она мотнула головой. Погладил по плечам. Она ими недовольно передёрнула и сказала, чтобы не приставал. Я вернулся в кресло перед телевизором и снова стал переключать каналы. Остановился на какой-то викторине и отшвырнул от себя пульт.

− Чего швыряешься? – спросила Сашенька, глянув через плечо.

Я промолчал.

− Рейтер, не кисни! Сам мне такое говорил…

− Не называй меня по фамилии – терпеть не могу…

Она сняла наушники, подошла и потрясла меня за плечо.

− Ну чего ты? Всё хорошо. Всё будет хорошо.

− У меня мозги бастуют. Не знаю, что делать дальше.

− Поехали в Киев. Погуляем.

− Нашла время для гулек…

− Почему нет? Мои мозги не бастуют.

– Есть идея?

− Перестанешь киснуть, скажу.

− Уже перестал. Говори.

− Врёшь. Докажи.

– Всё будет хорошо.

– Неубедительно.

− Мы лучше всех! Мы со всем справимся! Всё будет хорошо!

− То-то же! Ладно… Всё просто – надо со Щукой познакомиться.

− С кем?

− Ну помнишь, Pike-Щуку, хакера, с которым Афанасьев встретиться собирался?

− Так они ж не встретились.

− Ну и что? Всё равно тот может что-то знать. Они не только по интернету общались. По телефону тоже.

− Как ты себе представляешь эту встречу?

− Ну-у-у, мы приедем, скажем, что Панас заболел и прислал нас.

− Не смеши. «Панас заболел»! Такая отмазка годится, чтобы ленты прогуливать. Они и разговаривать с нами не станет.

− Так придумай что-нибудь! Кто у нас умный − ты и ли я? Я-то в душе блондинка, а ты-то – о-го-го, доцент!

− Сейчас стукну по попе.

− Непедагогично.

− Зато удовольствие получу. Чаю хочешь?

− Давай!

Не успел чайник закипеть, как появилась идея.

− Предположим, что Щука с Панасом незнаком, в лицо не знает, − сказал я, разливая кипяток по чашкам. – Можем сыграть на этом.

− Как? – спросила Сашенька, намазывая масло на хлеб.

− Я стану Панасом.

− Ух ты! Прикольно. А дальше?

− Я бизнесмен. Мне в руки попал номер счёта в швейцарском банке и часть кода доступа. Чей счёт – неважно. Конкурента какого-нибудь.

− А почему ты именно бизнесмен?

− Пусть поверит, что я ему заплачу. С нищим доцентом он разговаривать не будет.

− Когда надо будет номер счёта показать, что будешь делать?

− Ничего. Надо только узнать, о чём они тогда по телефону говорили. Когда узнаем – уйдём оттуда. И всё. Как тебе?

− А я кто?

− Ты – моя секретарша.

– А если они знакомы – Панас и Щука?

– Рискнём. Что мы теряем?

− Прикольно… Я даже знаю как тебя, бизнесмена будем звать.

− И как?

− Панас Григорович. Капец.

− Кому капец?

− Да никому. Фамилия у тебя будет такая – Капец.

− Что, есть такая фамилия? Точно капец!

− Есть ли такая фамилия – не знаю. Но тебе, Рейтер, идёт.

− Издеваешься?

− Да.

− Сейчас я тебя!

Мы забыли про чай и стали носиться друг за другом по квартире, переворачивая всё на своём пути. Когда переворачивать уже было нечего, мы принялись наводить порядок.

− Где этот гадский плеер? – спросила Санька, возвращая подушки на диван.

− В последний раз я его видел под столом. Его там тараканы слушали.

− Как тараканы!!! Я их боюсь!

− Их было много!

− Издеваешься?

− Да!

В меня полетели тапки, подушка и апельсин. Причём, апельсин попал.

– – –

В полдвенадцатого я набрал номер Щуки. Тот ответил сразу же:

− Да. Кто это?

− Панас. Мы с тобой в среду утром разговаривали.

− Не припоминаю…

− Ещё встретиться договорились возле «Глобуса».

− Да-да, конечно. Теперь вспомнил. Я приходил.

− Я, извини, не смог. Форс-мажор.

− Что так?

− На три моих точки налоговая наехала. Пока то, да сё… Пока проверяли, пока договаривались… Ты знаешь, как это бывает.

− Не знаю.

− Тебе хорошо… Я тогда только ночью освободился. Хлопнули с мужиками по сто граммов и в койку. Так что, извини ещё раз. Только сейчас всех послал, чтобы делом заняться. Что ты про то думаешь?

− Про что, про то?

− О чём мы с тобой тогда говорили.

− Мы, вроде, встретиться договаривались.

− А вдруг ты передумал! Вдруг считаешь, что это невозможно.

− Невозможно достичь скорости света. Так Эйнштейн говорил.

− Тогда мы завтра приедем.

− «Мы» это кто?

− Я и ещё тёлка одна. Она у меня типа секретарши. Знаешь, которая три команды выполняет: «Сидеть!», «Лежать!» и «Факс!».

− Зачем какая-то тёлка? Зачем лишние люди в деловом разговоре?

− Она тупая, только про тряпки и секс говорить может, – я подмигнул Саньке, та в ответ показала кулак. – Да ты не боись. Она не помешает. Я ей бабуленций дам, она пойдёт на шопинг, пока всё не потратит – не вернётся.

− Ну, смотри… − он колебался.

− Так, когда и где?

− Давай, как тогда договаривались.

− Возле «Глобуса» со стороны фонтана?

− Возле него.

− В девять вечера?

− Нет. Днём. Погоди… В час пятнадцать.

− Как я тебя узнаю?

− Опиши себя. Я сам к тебе подойду.

Я себя описал. На этом разговор и закончился. Мне он не понравился. Щука оказался скользкой рыбой.

 

Глава 13

В Киев мы ехали утренним экспрессом. Саша была угрюмой и неразговорчивой. Всю поездку она просидела, глядя в окно и слушая свой плеер. Я поклялся наступить на него при первой же возможности.

Уже в Киеве, на подъездах к вокзалу она, наконец, сняла наушники и, посмотрев на меня, будто впервые сегодня увидела, безапелляционно заявила:

− Сейчас едем на Крещатик, там завтракаем и топаем по магазинам.

− Это ещё зачем? По магазинам, то есть.

− Нам прикид надо сменить. А то сразу видно, что ты доцент, а я студентка.

Всё оставшееся до встречи время Санька гоняла меня по бутикам Крещатика и Красноармейской. Ей мы купили белую облегающую юбочку, очень сексуальный топик, босоножки на высоком каблуке, симпатичную маленькую сумочку и роскошные «поляроиды» на глаза. Увидев её во всём этом, я, наплевав на обстоятельства, забежал в ближайший ювелирный магазин и купил серёжки из сердолика под цвет её глаз. Меня она заставила напялить белый в тонкую бежевую полоску костюм за пятьсот долларов, светло-бежевую рубашку, красный галстук с искрой, белые туфли из рыбьей кожи. В том же ювелирном она выбрала мне часы – «Брегет», как у Евгения Онегина. Увидев себя в зеркале во всём этом, я засомневался, хватит ли нам трофейных денег.

– – –

За пять минут до назначенного времени мы стоим на Майдане. Санька, изображая «хроническую блондинку», лопает чипсы.

− Здравствуйте, − раздаётся за нашими спинами. – Ты Панас?

Вздрогнув от неожиданности, я оборачиваюсь.

− Да-да! Я Панас. А ты – Щука? – спрашиваю.

Работая в вузе, с кем только не имеешь дело. На любом курсе есть два-три студента, помешанных на компьютерах. Их отличает пренебрежение к своей внешности, блестящие от постоянного недосыпания глаза, невразумительная речь, полная сленговых словечек.

Стоящему передо мной молодому человеку лет двадцать пять – двадцать семь. Среднего роста, плотного телосложения. Одет в строгий деловой костюм, не на много дешевле того, что сейчас на мне. В руках сумка с ноутбуком. Светлые волосы коротко острижены, ухоженное лицо тщательно выбрито. Сквозь очки в узкой металлической оправе внимательно смотрят непроницаемые серые глаза.

И ещё… От него исходит какой-то лёгкий, знакомый запах. Очень знакомый…

Я теряюсь − наша затея, которая казалась пустячной, теперь так не выглядит. Щука, если и замечает моё замешательство, виду не подаёт.

Меня выручает Санька. С шумом смяв пустой пакет из-под чипсов и небрежно бросив его мимо урны, она виснет на моей руке и, заглядывая в лицо, говорит чужим прокуренным голосом:

− Котик, хочу на шопинг, пока ты тут с этим мужчиной перетирать будешь. Дай «зелени»!

Её правая ручка бесцеремонно лезет ко мне во внутренний карман пиджака якобы за бумажником. Чувствую, как Санька туда что-то кладёт. Я легонько шлёпаю по этой руке, со словами «сам дам!» достаю бумажник, вытаскиваю несколько сотенных купюр и даю их Саньке так, чтобы Щука видел. Она небрежно суёт их в сумочку, чмокает меня в щёку и, покачивая бёдрами, не спеша, удаляется в сторону Крещатика. По лицу Щуки трудно понять, какое впечатление произвела на него эта сцена.

Чем же от него пахнет?

− Видал какая! – говорю я, глядя Саньке вслед.

− Если можно, давай о деле, − говорит Щука, игнорируя мои восторги.

− О деле, так о деле. Про суть мы уже говорили. Пять дней назад. Я тебе вроде всё объяснил.

− Напомни, о чём речь.

Что это за запах? Такой знакомый…

Он смотрит на меня внимательно. Решаю идти ва-банк:

− Есть номер счёта в швейцарском банке и часть кода доступа к нему. Надо подобрать остальную часть кода и выгрузить всё, что есть на счету. Сможешь?

− Это сложно. Пробить систему защиты западных банков, да ещё швейцарских почти невозможно.

− Твои десять процентов.

Очень знакомый запах… Что это?

− Пятьдесят.

− Ого! Много!

− Пятьдесят плюс все расходы за твой счёт.

Чем же от него пахнет? Так и крутится в голове…

− Знаешь, чего мне стоило это раздобыть? Я шкурой рисковал! – я делаю вид, что собираюсь закончить разговор.

− Хорошо. Пятьдесят процентов и расходы пополам, − он тоже делает вид, что теряет интерес к делу.

− Ладно… Годится, − соглашаюсь я, чуть помедлив.

Это не парфюм, не пена для бритья. Шампунь? Моющее средство? Похоже на то… Почему от респектабельного мужика пахнет моющим средством?

− Берёшься?

− Надо посмотреть, что за банк, какая часть кода имеется. Скажу точно, когда войду на их сайт.

− Хорошо, когда это можно сделать?

− Сейчас. Ноутбук у меня с собой.

− Я знаю одно тихое место на верху Институтской…

− Нет, туда далеко ехать. Давай здесь.

Почему на Институтскую далеко ехать? Вот же она, у нас за спиной…

Запах! Запах! Запах!

− Здесь так здесь. Давай присядем.

Мы садимся на бортик фонтана. Он достаёт из сумки ноутбук, кладёт на колени. Открывает. Расстёгивает пиджак, чтобы не мешал. Налетевший порыв ветра задирает его галстук. Его безупречная белая рубашка на животе слегка примята. Как раз над пряжкой ремня… Чем там можно примять рубашку? Ещё одним ремнём?

− Давай! – он протягивает мне руку.

Я достаю из внутреннего кармана пиджака лежащую там бумажку, и кладу ему в ладонь. Он сжимает кулак и, не глядя, кладёт эту бумажку в карман. Он даже не хочет на нее взглянуть!

В следующее мгновение из его затылка вылетает фонтан красных брызг. Грохочет выстрел. Дальнейших событий не жду – резко опрокидываюсь назад в фонтан и ложусь на дно, прижавшись к бортику. Пока падаю, слышу ещё один выстрел, и чувствую, как в моё плечо впивается что-то горячее.

Лежу под водой, жду, что в меня войдёт ещё одна пуля. Жутко болит простреленное плечо.

Чьи-то руки тащат меня за пиджак наверх. Упираюсь. Воздух кончается, выныриваю. Санька с каким-то мужиком тащат меня из воды.

Вокруг крики. Толпа разбегается. На бортике фонтана, откинувшись назад, лежит труп. Его плечи и остатки головы в воде, в ней быстро расходится красное пятно. Странно: лба почти нет, но на глазах остались очки. Ноутбук на асфальте. На экране картинка с голой девкой. Карман пиджака, куда он положил то, что я ему дал, вывернут.

Санька с мужиком меня куда-то тащат, схватив под руки. Мне дурно, голова кружится. Из раны течёт кровь, заливая мою грудь и Санькины плечи.

Меня вталкивают на заднее сиденье машины. Дверцы хлопают, машина трогается.

Подступает дурнота, перед глазами темнеет. Санька что-то прижимает к ране, хлопает меня по щекам, кричит:

− Не уходи! Не смей уходить! Всё будет хорошо! Смотри на меня! Смотри мне в глаза!

Всю жизнь смотрел бы в твои глаза, девочка!

То и дело проваливаюсь в темноту. Санька хлопает меня по щекам, вытаскивает назад. Она всё время говорит по телефону. Не очень понимаю, о чём. Отмечаю, что там сплошной мат.

Поездка продолжается бесконечно долго. Наконец, машина останавливается. Меня вытаскивают, сажают в кресло-каталку и куда-то везут.

Глава 14

Темнота…

Белый потолок. Подвесной. Всегда такой себе хотел… И чтобы светильники точечные… красиво… А вон там строители дали маху – плиту криво положили, узор не совпадает… не совпадет… плывёт куда-то… узор…

Темнота…

Белый потолок. Подвесной. Светильники не горят, а светло… странно… Наверное, день…

Темнота…

Голоса доносятся, будто сквозь вату: «Он только что в себя приходил. И опять ушёл». – «Гемодинамический шок». – «Что это?» − «Это от кровопотери». – «Когда он придёт в себя? Чтобы окончательно». – «Надо ждать». – «Когда же?» − «Очень много крови потерял. Ты его вовремя привезла. Ещё бы минут пятнадцать − и всё. Не плачь».

Свет. Где я? Нет сил повернуть голову. Где я? Кто это? Сашенька! Лицо осунулось. Глаза красные. Смотрят внимательно.

− Лежи! Не двигайся. Не разговаривай. Тебе нельзя. Отдыхай. Всё хорошо. Всё уже хорошо.

Очень хочется спать…

Тупо ноет плечо. Открываю глаза. Белый потолок. Подвесной. Где-то я его уже видел… Я уже был здесь? Где я? С трудом поворачиваю голову, осматриваюсь.

Комната небольшая, уютная. Спальня, судя по обстановке. За окном вечернее небо. Или утреннее? Рядом штатив с капельницей. От неё трубка к моей руке.

Превозмогая слабость, поворачиваю голову в другую сторону.

Сашенька!

Пьёт что-то из большой чашки. Задумчиво смотрит в окно. Чувствует мой взгляд, оборачивается.

− Привет.

− Привет… − говорю чужим слабым голосом.

− Молчи. Тебе нельзя разговаривать.

− Я в порядке. Где я? Где мы?

− У моего друга. Он врач. Не волнуйся. Всё хорошо.

− Сейчас утро или вечер?

− Вечер.

− Сколько мы здесь?

− Тебя ранили вчера днём. Не разговаривай. Отдыхай. Я сейчас…

Выпархивает из кресла, выбегает из комнаты. Возвращается не одна. С ней мужчина. Младше меня, очень крупный, похож на качка-рэкетира.

− Меня зовут Юрий. Я врач. Как вы себя чувствуете?

− Плечо ноет, и слабость. А так ничего. Когда я могу встать?

− Про «встать» пока речь не идёт. Вы потеряли много крови.

− И всё же?

− Дня через три.

− Об этом не может быть и речи! Завтра утром я должен быть на ногах. Делайте со мной что хотите. Я оплачу.

− Успокойся! И слушайся доктора, – Сашин тон категоричен. – Встанешь, когда разрешат.

− Вы кушать хотите? Аппетит есть? – спрашивает Юрий.

− Да. Очень хочу, − вру я.

− Сейчас мы вас накормим, − он выходит из комнаты.

− Лежи спокойно, не выделывайся, − наставляет меня Саша. – Мы тебя с того света вытащили. Хочешь туда вернуться?

− У нас с тобой времени не осталось. Прошла почти неделя, можем не успеть.

− А мне фиолетово! Не нужна мне эта пропавшая бумажка и эти миллионы. Я устала. Мне надоело! Я хочу домой! – её глаза мечут молнии.

Будь проклят этот сучий олигарх с его Малютой Скуратовым! Плюнуть на поиски, вернуться домой, взять «Гюрзу», приехать в «Царское село» и пристрелить обоих! Мне конец, зато Сашу уже никто не тронет. А что, вариант… Оставим про запас…

Открывается дверь, пожилая женщина вносит поднос с едой, ставит на столик рядом с кроватью, и, бросив на меня быстрый взгляд, выходит.

Пытаюсь сесть. Сразу начинает кружиться голова, в глазах темнеет, я падаю на подушку.

Саша подвигает мне подушку, помогает сесть. Начинаю есть, превозмогая слабость. Есть не хочется, но мне нужны силы. Что доставляет хоть какое-то удовольствие, так это чай, который приходиться пить через носик поилки.

− Съел всё. Молодец, выздоравливаешь, – Саша уносит поднос и скоро возвращается.

Я говорю:

− Последнее, что я помню – это как у того мужика разлетелась голова. Что было потом? Расскажи.

− Обязательно расскажу. Только сейчас отдохни. Поспи.

Я послушно закрываю глаза и проваливаюсь в сон.

Когда я просыпаюсь, за окном ещё светло, хотя солнце уже село. Я проспал совсем немного. Саша сидит рядом. Пытаюсь взять её за руку. Она руку забирает и начинает рассказывать:

–Меня насторожило, как ты смотрел на Щуку – как-то удивлённо.

– Сначала я хотела подождать тебя в кафе, но увидела припаркованное такси. Мне понравился молодой парень за рулём. У него глаза такие… шальные. Села к нему в машину, мы познакомились – его Стасом зовут. Я сказала, что сейчас на Майдане мой друг встречается с одним человеком. Тот человек опасен. Мне нужен хороший водитель, чтоб, в случае чего, он нас быстро отсюда увёз. Как в фильме «Такси». Я убеждать умею – таксист согласился сразу. Я ему ещё стольник дала авансом. Мы с ним вернулись на Майдан и стали наблюдать за вами метров с двадцати.

– Всё произошло быстро. Вы со Щукой присели на бортик бассейна. К вам осторожно подошли двое, одетые, как из села приехали. Как только Щука положил в карман то, что ты ему дал, один из них выхватил пистолет и выстрелил в него, затем в тебя и сразу швырнул пистолет в фонтан. Второй бросился к Щуке, вытащил что-то у него из кармана, и они побежали к дороге – там их машина ждала.

– Мы со Стасом выудили тебя из фонтана и дотащили до машины.

– У меня в Киеве уйма друзей. Я сразу же позвонила Юрию. Знал бы ты, чего мне стоило уговорить его принять дома «огнестрельного» больного!

– – –

За окном стемнело. В доме было тихо, только откуда-то из дальней комнаты доносились звуки телевизора. Мы не стали включать свет. Сашенька рассеянно смотрела на городские огни за окном, забравшись в кресло с ногами. Мне стало лучше, я уже мог полусидеть на кровати.

Сашенька спросила:

− Почему они убили Щуку?

− Это был не Щука.

− Почему ты так решил?

– Щука киевлянин, а тот был не из Киева. Он сюда прилетел самолётом вслед за нами.

– Как ты определил?

– По запаху.

– Киевляне пахнут по-особенному?

– От него пахло, как пахнет только в самолётах – средством, которым моют салон. Я этот запах ни с чем не спутаю.

– Не убедил. Этим средством могли мыть и что-то другое – салон машины, например.

– Его рубашка на животе была примята. Так её можно примять только самолётным ремнём безопасности.

– Не факт! Нагнулся, шнурки завязать и примял.

– Он не знал Киева. Когда я предложил пройти на Институтскую, он сказал, что туда далеко ехать, хотя она рядом с Майданом.

− Кто же он?

− Думаю, это человек Кокина. Тот уверен, что украденная информация у меня, ждёт, что я пойду по пути покойного Афанасьева. Вот и подставил мне этого типа. Настоящий Щука, возможно, ничего об этом и не знает. А может, он уже покойник.

− Но как они узнали, что ты ему позвонишь?

− А они этого и не знали. Кокин, имея в руках записи телефона Афанасьева, первым делом разыскал настоящего Щуку. Естественно, забрал у того телефон. Дальше – всё просто. Я позвонил на тот номер и представился Панасом. Дальше с их стороны шла сплошная импровизация. Насколько я помню, тот, кто со мной разговаривал, Щукой себя не называл. И проявил полную неосведомлённость и о том самом разговоре Панаса со Щукой, и о месте их встречи. Я сам всё ему рассказал. Меня развели, как лоха.

− Не расстраивайся. Они же профессионалы, а ты любитель.

− Всё равно обидно! Кстати, утопи мой мобильник. А, хотя… Они всё равно его засекли и знают, где мы.

− Сюда не придут?

− Нет. Зачем? Теперь мы с тобой им нужны живые и неповреждённые.

− Чего они всё-таки ожидали?

− Что я дам Щуке украденную бумажку с банковскими счетами или её копию.

− А что ты ему дал?

− Ты будешь смеяться.

− Скажи!

− Это действительно смешно.

− Ну, скажи!

− Помнишь, когда он к нам подошёл, ты полезла ко мне за пазуху? Что ты тогда сделала?

− Ты ярлык в магазине не оторвал, не заметил. Я его оторвала и в карман тебе сунула.

− Вот-вот. Его-то я ему и отдал.

− Тупо… Погибнуть из-за ярлыка от костюма… Погоди! Если это их человек, почему они его убили?

− Не знаю… Говоришь, те, кто стрелял, выглядели, как из села приехали? Не Маратовича ли это люди?

Глава 15

На следующее утро вопреки Санькиным протестам и запретам Юрия я встал с кровати. Вчерашняя старушка принесла поднос с едой, и я позавтракал, как здоровый человек, сидя за столом.

− Что будем делать дальше? – спросила Санька, когда я закончил завтрак.

− Ты вчера вроде хотела всё прекратить? – осторожно поинтересовался я.

− То была минутная слабость. Забудь, – она решительно посмотрела мне в глаза. – Я лентяйка, не хочу работать. А чтобы не работать, нужны… как ты тогда сказал? Ага, бабуленции.

− Тобой движет лень. Ещё и жадность. Я правильно понял?

− Правильно понимаешь, доцент.

− И только-то?

− Ну-у-у, ещё немного соображения благотворительности. Без меня ты уже был бы трупом.

− Спасибо.

− Пожалуйста. Хватит зубы заговаривать! Что будем делать дальше?

− Лично я – выздоравливать. А ты − меня развлекать.

− Щас! Хочешь развлечений – вызови девочек. Деньги есть. Можешь хоть всех киевских шлюх пригласить. Я не возражаю. Хотя, ты сейчас и с одной не справишься.

− Ты почему злая такая?

− Целая неделя прошла, а мы до сих пор не знаем, куда тот гадский Панас спрятал ту гадскую бумажку с теми гадскими цифрами! И ты вышел из строя неизвестно на сколько! И вообще всё паршиво!

− Я, конечно, сейчас с киевской шлюхой не справлюсь, но это не значит, что я буду терпеть твои истерики. Или немедленно возьми себя в руки, или сходи к твоему другу Юрию, пусть он тебе валерьянки накапает. Нечего Машу-истеричку изображать!

Она бросила на меня взгляд, каким можно коня на скаку остановить. Или избу зажечь. Или и то, и другое. Но через секунду уже сидела, сложив ручки на коленках, глядя на меня с ангельским выражением на личике.

− Слушаю и повинуюсь! О мой повелитель… полудохлый!

«Семейная сцена» закончилась как всегда – обоюдным ржанием. С простреленным плечом смеяться больно!

− Ну Михалсаныч, ну дорогой, ну включи мозги, − стала подлизываться Санька, когда нас отпустило. – Придумай что-нибудь. А я тебе сама девочку приведу. Потом. Когда выздоровеешь. Я хорошую приведу, умелую. Я знаю, где такие водятся.

− За предложение спасибо. Я подумаю. А сейчас перестань прикидываться блондинкой и давай думать вместе. Вспомни, что было в пакете Афанасьева.

− Там был пистолет, деньги, цифровой плеер, ключница с тремя ключами и фоткой покойника с другом.

− Итак, предмет первый − пистолет. Что мы о нём знаем?

− Панас его взял вместе с деньгами и той самой бумажкой из сейфа олигарха. Как пистолет с ней может быть связан? Может он её спрятал где-то внутри?

− Исключено. Прежде, чем идти тебя спасать, я его разбирал. В магазине только патроны, а больше там спрятать негде.

− В стволе?

− При выстреле заклинило бы пулю. А я стрелял нормально.

− В одном из патронов?

− Имеешь в виду, что он вытащил пулю, высыпал порох, засунул туда бумажку, вставил пулю назад и вернул патрон в обойму? Нет, пистолет не надёжное хранилище – рано или поздно он будет стрелять. Думаю, эта идея не плодотворна. Пошли дальше. Предмет второй – пачка денег.

− Я её перебрала по бумажке. Там нет ничего лишнего. На самих купюрах никаких записей.

− Баба с возу. Что у нас там дальше?

− Ключи.

− Ключи… Ага, а вот это интересно! Знаешь, я только сообразил… Похоже, в квартире покойника, мы кое-что упустили. Покажи-ка фотку ключницы…

Санька достала телефон, на который мы сфотографировали наши трофеи и нашла нужную фотографию.

− Ключи, как ключи. Что тут интересного?

− Так и есть! – воскликнул я, глянув на фото. – Как же до меня сразу не дошло! А всё ты виновата!

− Почему это я?

− Блондинистостью меня заразила!

− Неизвестно, кто кого чем заразил! Давай, колись, в чём прикол!

− Посмотри, сколько ключей на связке?

− Три.

− А сколько замков было в двери квартиры Афанасьева?

− Вроде два. И что?

− Третий ключ от чего?

− Откуда я знаю от чего? От замка.

− То-то и оно, что от замка. А что этот замок запирает? И где он находится? В квартире больше никаких замков не было. Это я точно помню.

− Может, у него на работе?

− Исключено. Это ключ от хорошего «английского» замка. В университете таких нет, в этом я уверен.

− Ну ключ, ну от какого-то замка. Ну и что? Что это нам даёт?

− Как ты не понимаешь? Если покойник нечто закрывал на замок, значит в этом «нечто» он мог спрятать то, что мы ищем.

− Гениально! Я тоже до этого додумалась. Только сказать не успела. Я гениальная, да?

− Ты? Конечно! Ты супер! А теперь, супер, берись за телефон и вызывай такси. Домой ехать будем.

− А почему в такси? В такую даль!

− Потому что в поезде я сдохну.

Через час прибыло такси, которое должно было везти нас домой. Юрий для порядка повозмущался моим «непродуманным решением» и распрощался с нами, не скрывая облегчения.

Не скажу, что восьмичасовая поездка далась мне легко. Под конец рана стала кровоточить, и пришлось срочно менять повязку прямо в машине.

Дома, то есть на нанятой нами квартире, нас ждал сюрприз. Там кто-то побывал. Ничего не пропало, но квартиру обыскали. Побывали и в Санькином ноутбуке, даже не потрудились потом его выключить. Увидев это, Санька превратилась в злобную фурию. С такой плотностью потока неформальной лексики в последний раз я сталкивался, когда молодым специалистом работал на заводе. Я не стал её успокаивать – не мог. Наглотался обезболивающего, через силу разделся, заполз под одеяло и отключился.

– – –

Проснулся я перед рассветом от боли. Ноющая боль захватила плечо и половину груди. Казалось, сейчас остановится сердце. Я не стал будить Сашу, сам доковылял до кухни, принял пару таблеток и вернулся на свой диван. Спать не хотелось. Я лежал, глядя в потолок, ждал, когда подействуют таблетки и пытался заставить себя думать.

Итак, у нас есть ключ. От чего? Что ещё такое имел покойный Афанасьев − гомосексуалист, воровской наводчик, лаборант университета, – который случайно (или неслучайно?) получил доступ к несметным сокровищам? Что у него было такое, что надо было запирать на хороший английский замок? Сейф? Гараж? Дача? Ещё одна квартира?

Может, этот ключ он просто нашёл на улице и прицепил к своей ключнице?

Что там говорил англичанин Оккам? Если есть следствие и несколько возможных причин, то наиболее вероятная причина – простейшая. Разгадка должна была быть простой.

Тишина… Сашенька спит в соседней комнате. Тихо, как мышка. Спи, девочка… За окном светлеет. Со стороны депо доносится скрежет колёс – трамваи выходят на маршрут. Нерешительно запевают первые птицы. Где-то в доме хлопает дверь, по лестнице стучат торопливые каблучки. Кому-то на работу в такую рань. Бедняга!

Таблетки начали действовать – боль мало-помалу отступила.

Я не могу ответить на вопрос о ключе – нет «информации для размышлений». Ничего не знаю об Афанасьеве. Наши поиски носят хаотичный характер. Мне надо вернуться в начало.

Встал, умылся, на скорую руку приготовил завтрак. Как мог, сменил себе повязку. Сел за ноутбук и вошёл в интернет.

Сайт колледжа, где учился Константин Афанасьев, нашёл сразу. Нашёл и список его группы, выпуска семилетней давности. Всё, больше ничего об этом человеке в сети не было. Не густо…

На всякий случай я убил в ноутбуке драйверы микрофона и видеокамеры, чтобы через него нас не слушали. Искать «жучки» в квартире не стал. Всё равно мне их не найти. Написал Сашенька записку, попросил, чтобы она не пользовалась телефоном и не разговаривала вслух сама с собой. Тихонько закрыв за собой дверь, вышел из квартиры.

Люблю бродить по городу. Особенно в утренние часы, когда солнце уже встало, но улицы ещё пусты. В такое время город – словно человек, который уже проснулся, но ещё нежится в постели, наслаждаясь последними минутами ночного покоя, перед тем как зазвонит будильник.

Пройдя несколько кварталов, я нашёл круглосуточный супермаркет с пекарней. Купил свежие, только из печи, булочки.

Свой телефон я не взял, звонить пришлось с телефона-автомата. Набрал номер, который выписал на бумажку.

− Да… Кто это? В такую рань… − голос заспанный, низкий, чуть хрипловатый.

− Я Михаил. Мы познакомились неделю назад в «Лиане».

Долгая пауза.

− А-а-а! Кредитор. Хотите должок получить, − она вздохнула. – Тогда не захотел… Понимаю, вы активны по утрам. Знаю таких…

− Нет, я не об этом. Спасибо, конечно, что не забыли. Но я… Мне надо с вами поговорить.

− Поговорить? Без десяти шесть. Странный вы… Знаете, наверное, нет… Утренний секс – это я понимаю. Если хотите… А утренние разговоры – это не для меня. Давайте в другое время. Позвоните днём, нет, лучше вечером.

− Простите, но я дело не терпит. Мне надо кое-что вам рассказать.

− Боже… Какой же вы настырный! Знаете, я по жизни нелюбопытна.

− Вас это заинтересует.

− Ну что с вами делать… Вы меня заинтриговали. Что же вы хотите мне рассказать?

− Я знаю, кто ранил Костю Афанасьева. И за что.

 

Глава 16

Пахло табаком, духами, немного сыростью и старыми вещами.

− Здравствуйте! Проходите. Боже, что это? Булочки… С корицей! Мои любимые… Ну, раз булочки, значит, точно будем разговаривать. Зря я в халате осталась… Проходите, наверное, сразу на кухню, будем чай пить. С булочками.

Кухня была тесной с газовой плитой и мебелью семидесятых годов. Я сел на низкий стульчик, стоявший ближе двери. Ольга поставила на плиту старый, некогда блестевший чайник.

− Что вы смотрите так иронически? – сказала она, перехватив мой взгляд. – Не люблю я электрических чайников. Вода в них воняет. Говорят, там пластмасса растворяется, а мы её пьём. Не знаете, это правда?

− Правда. Говорю вам как химик.

− Вот видите… А этот чайник ещё мама покупала. Вы что-то нехорошо выглядите. Плохо спали? Больны? Что у вас с рукой?

− Мне плечо прострелили.

− Боже! Давно?

− Три дня назад.

− Так вам в больнице надо быть!

− Нельзя мне в больницу.

− Как же вы? Знаете, я ведь медсестра. Давайте посмотрю!

− Что вы! Не надо. Там всё в порядке. Лучше чай будем пить.

− Ой, да что же это я? Вы будете чёрный или зелёный?

− Пожалуйста, зелёный и без сахара.

− А я тоже пью зелёный и без сахара, – она положила в чашки пакетики с заваркой и налила кипяток. − Странный вы. Другие с бутылкой, а вы с булочками. Приятно… Так что вы хотели?

− Оставим разговоры на потом. Сейчас ешьте булочки.

− Спасибо. А вы почему не едите?

− Я уже завтракал. И я не ем мучного.

− Фигуру бережёте?

− Вроде того.

Мы пили чай молча. Я украдкой разглядывал Ольгу. Она изредка бросала на меня короткие взгляды. Один раз наши глаза встретились. Я отвёл взгляд первым.

Волосы, крашенные в каштановый с красноватым отливом цвет, слегка вытянутое лицо с широкими скулами, внимательные серые глаза, уже начавшие увядать губы − Ольгу нельзя было назвать красивой, скорее привлекательной. От неё исходило обаяние одинокой женщины, утратившей иллюзии, но сохранившей надежду.

− Спасибо, что накормили меня завтраком, − сказала Ольга, отставив чашку. − Вы не против, если я закурю?

− Я не против. Ольга, я должен…

– Вы будете? Простите… – она протянула мне сигареты.

– Нет, спасибо. Ольга, я должен предупредить сразу, разговор будет тяжёлым. От вас потребуется выдержка и мужество.

− Даже так… С вами всё в порядке? Вы уверены? Вы бледный очень.

– Нет, не беспокойтесь. Всё… всё нормально... Да, нормально.

– Ну, раз так… Хорошо. Что там у вас такое страшное? Знаете, где я работаю? В онкологической больнице. Там, куда ложатся умирать, − она закурила сигарету, глубоко затянулась и выпустила дым. – Я столько повидала, что уже не знаю, чего могу испугаться.

− Я пришёл не за тем, чтобы вас пугать. Хотя всё серьёзно. Речь идёт об угрозе жизни…

− Чьей?

− Многих людей. Возможно, и вашей. Поэтому я прошу вашего терпения и… взвешенности. То, что я вам сейчас расскажу, может вас шокировать, если не сказать больше. Вы простите меня, пожалуйста. Я долго не мог решиться на этот разговор. Мне очень нужна ваша помощь. Мне больше не к кому идти…

− Скажите, Михаил, − она впервые назвала меня по имени. − В вас стреляли те, кто избил Костю?

− Нет, Ольга… Костю избил я.

Она вздрогнула. Медленно затушила сигарету в пепельнице. Сразу же достала из пачки и закурила новую. Её руки дрожали. Она выпустила дым и посмотрела на меня сквозь него взглядом человека, только что потерявшего кого-то очень близкого.

− Уходите, − сказала она тихо.

− Ольга, я понимаю вас, но, простите меня, я не уйду, − сказал я, проглотив комок в горле. – Я должен вам всё рассказать. Я знаю – вы поймёте. Я должен, Ольга! Мне нужна ваша помощь. Мне больше не к кому идти!

− Уйдите, пожалуйста… − сказала она тихо, отведя взгляд.

− Простите, нет.

− Хорошо. Тогда уйду я! – она бросила сигарету в пепельницу и, пройдя мимо меня, заперлась в ванной.

Довольно долго было тихо. Потом из ванной донёсся шум воды. Вскоре Ольга вышла, прошла, не глянув, мимо меня, села на свой стул вполоборота и, закурив новую сигарету, глядя в окно, сказала:

− Хорошо. Рассказывайте. Только потом сразу уходите.

− Ладно, как скажете… Не знаю, что вам известно о Константине Афанасьеве. Мне удалось узнать о нём весьма неприятные вещи. Он был одним из организаторов ряда квартирных краж. Он был наводчиком – проникал в квартиры богатых людей, выяснял, что там к чему, потом другие эти квартиры обворовывали.

− Что-то мне не верится. Кто вам это сказал?

− Один из той банды. Под пыткой.

− Вы это серьёзно? Про пытку, − не удержавшись, она удивлённо посмотрела на меня.

− Да. Серьёзно. Я был поставлен в такие условия. Но я сейчас не об этом. В своём последнем деле Афанасьев совершил огромную глупость. Он был в доме одного богатого человека. Там он наткнулся на открытый сейф. Не смог удержаться и вытащил всё, что там было. Ему удалось со всем этим уйти из того дома.

− А как же охрана, сигнализация?

− Охраны не было, сигнализация была отключена. Всё дело в том, почему Афанасьев оказался в том доме. Вы знаете, что он был голубым?

− Знаю.

− А вы знали, что он зарабатывал, делая специфический массаж богатым гомосексуалистам?

− Нет.

− В тот дом он попал в качестве массажиста. Хозяин на время сеанса отключил видеонаблюдение и отослал охрану.

− Вы рассказываете странные вещи…

− В этой истории много странного. Среди того, что украл Афанасьев, был некий документ очень ценный для его хозяина. От того, в чьи руки он попадет, будет зависеть судьба многих миллионов долларов и многих миллионов людей. Вам не надо знать подробности − в ваших же интересах.

− Вот почему он был так возбуждён, когда звонил в то утро!

− Да, он был очень возбуждён. Это его и погубило. Через четыре с половиной часа после вашего с ним разговора его нашли люди хозяина документа. Они столкнулись с ним в вестибюле университета. Он попытался от них скрыться. Сгоряча выбрал для этого глупый, нелепый способ – взял заложника, точнее, заложницу – хотел уйти под её прикрытием. Вы видели эту девочку, я был с ней в «Лиане». События развивались стремительно. Люди олигарха не собирались отступать, им было наплевать на заложницу. Афанасьев совсем обезумел и уже начал её резать. У неё до сих пор на горле виден тот порез. Я случайно оказался рядом, набросился и проломил ему череп.

− Значит, это правда: Костя напал на девочку и за это его искалечили… Вы его искалечили… Боже, как страшно… Страшно…

Наступило молчание. Ольга смотрела на меня, в её взгляде были страх и сочувствие. Я продолжил:

− Украденного документа при Афанасьеве не оказалось. В суматохе Сашенька подобрала с пола его пластиковый пакет – перепутала его со своим. Никто этого не заметил, и пакет остался у неё. Всё последующее время мы были с ней вместе. Теперь те люди, хозяева документа считают, что он у меня.

− В вас они стреляли?

− Они хотят, чтобы я вернул документ. Мне выставлены условия: или я верну его в определённый срок − осталось две недели, − или они убьют эту девочку, Сашеньку.

Я замолчал – у меня перехватило горло. Ольга смотрела на меня внимательно, словно чего-то ожидая. Потом спросила осторожно:

− Почему именно её? Кто она вам?

− Никто, – ответил я после паузы. – Студентка…

− Похоже, не просто студентка. Ради «просто студентки» такое не делают…

Я не нашёлся что сказать. Взял чайную ложку, стал помешивать остатки чая в чашке. Ольга молча смотрела на меня. На её лице появилась выражение усталой обречённости.

– Вам сколько лет? Сорок пять? Сорок восемь? У вас дети есть?

– Мне пятьдесят, детей у меня нет. Какое это имеет значение?

− Вы же настолько её старше…

− Да, намного… Вы не думайте, у меня с ней ничего не было. Оля, я не дурак. Я ничего от неё не жду. И ничего такого не просил и не попрошу… Ну да ладно об этом! Как бы то ни было, я не могу позволить ей погибнуть. Она должна жить долго и счастливо.

− Я вас понимаю. Понимаю… – она вздохнула. – Но, скажите, зачем эти проблемы мне? Мне и своего хватает. Моя жизнь – далеко не сахар.

− Оля! Неизвестно, придёт ли Костя в себя. Он – первая жертва в этой истории. Два дня назад прострелили голову человеку, который сидел рядом со мной. Ранили меня. Если бы не Саша, я бы умер. Если это безумие не остановить, будут ещё жертвы. Те люди не остановятся ни перед чем. Вы кому-нибудь кроме меня говорили, что Костя звонил вам в то утро?

− Не знаю, не помню…

− Вот видите! Когда они узнают об этом, они придут и к вам. Оля! Умоляю вас! Помогите мне!

− Скажите, а та девочка, Саша… Она знает, что ей грозит?

− Не надо ей об этом знать.

− Ясно… Действительно, страшная история … Чем я могу вам помочь, Миша?

− Спасибо, Оля! Я знал, что вы меня поймёте. Я должен выяснить, где Афанасьев тем утром мог спрятать украденный документ. Мне надо узнать побольше об этом человеке.

Ольга закурила очередную сигарету, глубоко затянулась и закашлялась.

− Боже… что это я… одну за другой курю… пора бросать давно уже… − откашлявшись, она напилась прямо из-под крана в мойке. – Мне надо выпить. Утро, правда… Да чёрт с ним! Будете коньяк?

− Я лекарства принимаю…

− От двадцати граммов ничего не будет. Говорю вам, как медик.

Она достала из шкафчика початую бутылку «пятизвёздочного» и стаканы. Мне налила на самое донышко, себе – почти полстакана. Мы выпили, не чокаясь. Она спросила:

− Как вы его?.. Костю…

− Тяжёлым предметом по затылку.

− А вы как после этого?

− Не спрашивайте – не хочу об этом. Вы его давно знали?

− Недавно. Познакомились пару месяцев назад. Я тогда попала в очень неприятную компанию. Там были одни уголовники. Было страшно. Костя тоже там был. Он меня оттуда вытащил. Не знаю, что бы со мной сделали, если б не он.

− Вы сразу стали друзьями?

− Да, сразу. С ним было как-то спокойно. Не так, как с другими. Может, потому что голубой? Нет надежды − нет напряжения. Он флегматик, мало говорит, умеет слушать. Спокойный, надёжный друг.

− Вы часто виделись?

− Один-два раза в неделю.

− Он что-то о себе рассказывал?

− Очень мало. В основном, слушал. Постойте! Я вспомнила! У него есть сестра… Да, точно! У него есть сестра! Причём здесь, в нашем городе. Я вспомнила! Его сестра младше его на три или четыре года. Они родились здесь. А когда остались без родителей – он не говорил почему – их направили в разные детские дома. Его куда-то под Киев. Как же этот городок называется?

− Ирпень.

− Да-да! Ирпень. А её оставили здесь. Она нездорова – что-то с психикой. Её оставили в специнтернате. Как же её зовут… Кажется Катя… Точно! Катя. Потом, когда она выросла, её отдали в приёмную семью. А Косте не сказали куда – тайна удочерения. Он её долго разыскивал и всё-таки нашёл. Потому он и переехал сюда, в этот город. Чтобы быть поближе к ней.

− А где она? Что это за семья?

− Я не спрашивала, а Костя не говорил. Знаю только, что те люди, та семья, они разрешили им видится. Он часто к ней ездил. Это где-то в пригороде, – Ольга достала последнюю сигарету, смяла пустую пачку и, нагнувшись, бросила её в мусорное ведро под мойкой. − Это, собственно, все, что я знаю.

− Оля, а у вас нет номера его мобильного телефона?

− Да-да, конечно, есть! – она взяла свой мобильник, который лежал тут же на столе, нашла запись «Костя» и показала её мне.

− Спасибо Оля! Вы мне очень помогли. Я, наверное, пойду…

− Ну что ж…

− Можно будет вам позвонить, если ещё будут вопросы?

− Конечно! Звоните и просто так, если вопросов не будет. И заходите.

− Ещё раз спасибо. Пойду я. Всего вам хорошего.

− Погодите… − она смотрела на меня нерешительно, закусив губу. − Погодите, Миша, останьтесь. Позвольте мне… Ну, в общем… долг отдать.

− Спасибо, Оленька, вы очень славный человек, но у меня сейчас нет настроения. Да я и не смогу…

− Послушайте, не уходите, − она взяла меня за руку. – Тогда в «Лиане» мне было очень плохо, вы мне помогли и ничего за это не попросили. Сейчас, я же вижу, плохо вам… Вы же за помощью ко мне пришли, правда? Я всё сделаю сама… Останьтесь, пожалуйста, я очень прошу… Уйдёте потом к своей Сашеньке. Я не претендую…

Я остался.

Мне стало легче.

 

Глава 17

Когда я вернулся, Сашенька ещё спала. Я приготовил ей завтрак. Потом зашёл в спальню и присел на кровать. Она лежала на боку, завернувшись в одеяло так, что наружу торчал только посапывающий носик.

Я немного посидел, любуясь этой замечательной картиной. Потом поцеловал этот носик. Сашенька проворчала что-то спросонья и повернулась на другой бок. Я осторожно поцеловал её ушко. Она заворочалась, повернулась на спину, немного похныкала и открыла глаза.

− С добрым утром! – сказал я, когда её сонный взгляд остановился на моём лице. – Пора вставать.

− У-у-у! Уже утро! Ненавижу утро! – захныкала она и, повернувшись ко мне спиной, спряталась под одеялом с головой.

Я погладил одеяло в том месте, где угадывалось плечо. Это место недовольно дёрнулось, из-под одеяла донеслось: «Не трогай! Стукну!» Я погладил ещё раз. Под одеялом начались какие-то перемещения, из-под него появилась мордашка заспанного зверёныша, которая объяснила мне, куда я должен идти, потому что ещё рано, и зверёныш хочет спать.

Терпение и настойчивость всегда были моими сильными качествами. Операция «Пробуждение дикого зверя» кончилась-таки моей победой, Правда, мне пришлось уворачиваться от некоторых предметов, внезапно приобретших способность к полёту.

− Пей кофе и просыпайся, − сказал я Саше, когда её организм, одетый в халат поверх ночной рубашки, добрёл-таки до кухни и плюхнулся на стул.

− Ненавижу кофе! Кофе-фе-фе! Чего ты меня поднял так рано? Я так хорошо спала… Мне такое снилось!..

− Есть дело.

− Какое?

− Сначала приди в себя.

Когда мы допили кофе, я включил на всю громкость бывший на кухне радиоприёмник, открыл воду в мойке, и под этим шумовым прикрытием мы устроили совещание.

− Нам надо разделиться, − сказал я. − Кое-что будем делать по одному.

− Не боишься меня одну отпускать?

− Это недалеко. И несложно. Ты справишься.

− Конечно, справлюсь! А что надо делать?

− У меня есть номер мобильника Афанасьева. Надо сходить в представительство мобильного оператора и раздобыть распечатку его звонков.

− Как я это сделаю?

− Не знаю. Скажи, что телефон потеряла со всеми записями. Придумай что-нибудь. Ты это умеешь. Сделаешь, и сразу возвращайся сюда. По городу не шатайся.

− А ты?

− У Афанасьева осталась сестра-инвалид. Живёт где-то здесь в приёмной семье. Тот ключ со связки − от её комнаты. Я попробую её разыскать.

− Откуда информация?

− Побывал у Ольги, пока ты спала. Помнишь ту, из «Лианы»?

− Ага! Пока я сплю, он по бабам шляется! За тобой, доцент, глаз да глаз нужен. Я всё поняла – ты опять ей себя подставил, и она тебе за это информацию выдала.

− Прекрати паясничать. Она хороший человек.

− Конечно, хороший − сразу на всё соглашается.

− Саша, прекрати! Мне сейчас не до этого!

Она хотела сказать очередную колкость, но, что-то прочитав в моих глазах, осеклась.

Через полчаса я был на вокзале, забрал из камеры хранения ключницу. Ещё полчаса мне понадобилось, чтобы найти в здании горисполкома контору, которая занимается вопросами усыновления. Там толстая тётка с прокуренным голосом стала произносить высокопарные фразы о благородстве усыновителей. Я не стал тянуть резину и напрямую выложил, что мне надо. Тайна удочерения стоила мне двух бумажек по сто долларов и сорока минут ожидания на лавочке напротив горисполкома. Выйдя из здания, та самая тётка, проходя мимо, незаметно, по её мнению, сунула мне в руку свёрнутый вчетверо листок бумаги. Когда её усыпанный перхотью торс скрылся за углом, я развернул листок.

Его содержание меня никак не обрадовало.

Афанасьева Екатерина Эдуардовна была удочерена девять лет назад. Приёмные родители: отец – Перетятько Виктор Маратович, мать – Перетятько Светлана Петровна. Проживают по улице Лебяжьей шестьдесят два.

А говорят, в одну реку нельзя войти дважды!

Я брёл по улице, задумавшись о том, как предстать перед семейством Маратовичей. Вдруг меня кто-то бесцеремонно схватил за локоть.

− Кака-а-ая встреча! Здравствуй, доцент! – радостно глядя мне в глаза, произнёс крепкий молодой человек лет тридцати.

Я обалдело глядел на него, пытаясь вспомнить, кто он такой, и когда я имел удовольствие пить с ним на брудершафт. От него исходил резкий запах модного в этом сезоне парфюма, нанесённого на потное тело.

− Как же, как же! Капитан Швец собственной персоной! – я вспомнил нашу встречу в кабинете декана. Только тогда от него пахло ещё и дешёвой кожаной курткой. – Ну-ка ручку уберите! Сначала постановление получите, потом ручки протягивайте.

− А для тебя нужно постановление? – спросил он, пристально глядя мне в глаза.

− На «вы», пожалуйста, капитан, − прошипел я, приблизив своё лицо к его лицу. – Мы с вами в одной канаве не валялись.

− Давно хотел задать вам несколько вопросов, − сказал он, отпустив мой локоть. – По поводу исчезновения той девушки, Спиридоновой.

− Не знаю, какие могут быть вопросы. Спиридонова нашлась. Она жива и здорова. То была всего лишь мистификация – её друзья устроили. Неужели дело до сих пор не закрыли?

− Дела никто не открывал. Открыли другое. О пожаре в доме на улице Живописной и нанесении телесных повреждений двум людям. Вы ничего об этом не слышали?

− Причём тут Спиридонова? И почему вы об этом спрашиваете меня?

− Есть подозрение, что её похищение – никакая не мистификация. Её действительно похитили. Тех людей потом кто-то избил до полусмерти и зачем-то поджёг место происшествия.

− Эти подозрения на чём-то основаны?

− Имеются показания потерпевших.

− Не густо.

− Там ещё стреляли. Из очень интересного пистолета. В нашем городе у правоохранительных органов такого нет.

− Зачем вы это говорите?

− Где Спиридонова? Почему её никто с тех пор не видел? И где пропадаете вы? На работе вас нет, по месту жительства тоже. Декан ваш волнуется.

− О своей личной жизни вам я докладывать не собираюсь. А с моим начальством я разберусь без вашего участия.

− Около места происшествия видели человека очень похожего на вас.

− Похожего на меня или меня самого? Капитан Швец! Нечего устраивать комедию посреди улицы! Хотите от меня чего-то – присылайте повестку в порядке, установленном процессуальным кодексом, − я повернулся, чтобы уйти.

− Если передумаете, захотите что-то сообщить, позвоните, − он сунул мне в руку свою визитную карточку.

Я хотел было её выбросить, но передумал.

– – –

Жилище Виктора Маратовича на Лебяжьей шестьдесят два было весьма скромным. Обычный одноэтажный домик, крытый крашенным в зелёный цвет кровельным железом. Дом честного труженика. Я подумал, может, так оно и было – уголовник не стал бы брать на воспитание инвалида. Всегда хочется видеть в людях лучшее.

Моё появление было встречено громким лаем неказистой дворняги. Реакции на него не последовало – из дому никто не вышел. Я постоял пару минут у калитки и вошёл во двор. Пёс, решив, что сигнальные функции он выполнил, а я всё равно уже на охраняемой территории, замолк, подбежал ко мне, тщательно обнюхал ноги, после чего предоставил мне полную свободу действий, занявшись исследованием куриного помёта в окрестностях сарая.

Я постучал в дверь. Мне не ответили. В этой двери тоже было два замка: врезной и «английский». Ключи со связки Афанасьева к ним не подошли. Я обошёл дом. С его тыльной стороны была небольшая пристройка с одним маленьким окном под самой крышей и простой дощатой дверью. Дверь была старой, но замок в ней новым.

Я постучал. Внутри было тихо. Тот самый, третий ключ вошёл в замочную скважину и легко повернулся. Я потянул на себя дверь и вошёл.

В комнатке была кровать, стол, два стула, два шкафа, антресоли. Посередине стояло инвалидное кресло.

В кресле лицом к двери сидела женщина. От её вида меня передёрнуло. Давно нечёсаные наполовину седые волосы беспорядочными прядями закрывали половину её лица. Голова была опущена влево вниз. Глаза бессмысленно глядели вправо вверх. Из полуоткрытого рта с гнилыми зубами тянулась струйка слюны. Бледная кожа покрыта красно-бурыми пятнами грибка. Одета она была в старые рваные тряпки. От неё исходила нестерпимая вонь.

Говорят, химики не брезгливые, но меня чуть не стошнило. Окно было наглухо заколочено. Пришлось открыть дверь, хотя это не спасло от смрада, наполнявшего комнату.

Я с трудом превозмог себя, отогнав ужас от осознания того, что предстояло сделать. Пришлось выйти на улицу и минут пять постоять на свежем воздухе, успокоиться. Только после этого я вернулся в комнату и начал обыск.

Там было несусветное количество хлама. Минут сорок я перерывал старые тряпки, газеты, обломки мебели, валявшиеся под кроватью, в старом шкафу, на антресолях. Перевернул грязные тряпки, которые были постелью, залез под стол и под кровать, осмотрел их снизу, простучал пол и стены.

Всё впустую.

Осталось только одно место, где я не искал.

Я долго не мог решиться.

Когда я протянул к ней руку, она истошно закричала. Резко и неожиданно, как механическая сирена. Я отскочил в сторону – крик прекратился так же внезапно, как и начался. Я повторил попытку, но уже более осторожно. Она закричала снова.

Я взял с кровати какую-то тряпку − когда-то это было платком – и, подойдя сзади, набросил ей на голову, закрыв лицо. Она даже не дёрнулась. Тогда я, осторожно протянув руку, залез в карман её кофточки.

− Что это такое?! – раздалось за моей спиной.

 

Глава 18

Их было двое: мужчина и женщина. По виду обычные крестьяне. Обоим под шестьдесят. Женщина глядела на меня с выражением неподдельного ужаса. Мужчина был растерян, но старался выглядеть угрожающе. В руках он держал небольшой ломик.

− Вы Перетятько Виктор Маратович и Светлана Петровна? – громко, спросил я, придав голосу строгую официальность.

Это сработало – инстинктивный крестьянский страх перед начальством сделал своё. Ужас на лице женщины стал паническим, она отступила за спину мужчины и шёпотом запричитала. Тот не дрогнул, но чувствовалось, что его решимости проломить мне череп несколько поубавилась.

− Да вы проходите, не стойте на пороге! – пригласил я хозяев в их собственное помещение. − Я заместитель начальника отдела областной прокуратуры по надзору за соблюдением прав несовершеннолетних и инвалидов, старший советник юстиции Кокин Андрей Петрович.

Моя наглость бурно фонтанировала – меня нельзя пугать.

В доказательство я достал из заднего кармана брюк читательский билет университетской библиотеки и уверенным движением сунул его в лицо мужчине. Увидев перед своим носом моё фото с синей печатью, он отшатнулся. Согласен, на фотографиях я получаюсь неважно.

− К нам поступила жалоба на несоблюдение вами обязанностей усыновителей, − продолжал я.

− От кого? Жалоба от кого? – спросил мужчина и сжал ломик так, что у него побелели костяшки пальцев.

− От Афанасьева Константина Эдуардовича.

Перетятько, оглянувшись, бросил быстрый взгляд на жену. Она начала мелко креститься.

− А чего это он жалуется? – спросил он неожиданно спокойно.

− Он жалуется на плохие условия содержания вашей приёмной дочери, а его сестры Афанасьевой Екатерины Эдуардовны.

− Так а как же он может жаловаться? Он же в больнице без сознания! – спросил он осторожно.

− Ничего не знаю! У нас лежит его жалоба, и мы обязаны на неё реагировать! – я понял, что допустил промашку, но отступать было поздно. – Я произвёл осмотр условий содержания Афанасьевой Екатерины и пришёл к выводу, что жалоба подтверждается.

− Как это вы произвели осмотр? Какое имели право? И где эта жалоба? Я хочу на неё посмотреть.

− Жалоба лежит у нас в отделе. Хотите посмотреть – придётся приехать к нам.

− И где тут плохие условия содержания? Покажите мне!

− Да вы сами посмотрите, в каком она состоянии! – я был искренне возмущён.

Я повернулся к девушке-инвалиду, чтобы показать, что именно меня возмутило. И тут же, получив сильный удар по затылку, упал лицом прямо в её колени.

 

– – –

«… Чего это Надька ещё тут сидит вся засраная?» − «Так оно того… Дмитрий приедет та назад в село заберёт». – «Я ж тебе говорил, кто посторонний увидит…» − «Так тот Костя…» − «Кости нет. Всё!» − «А этот кто такой з прокуратуры?» − «Да с какой он прокуратуры? Ты что, не видишь? То какой-то аферист. Зараз Шурка приедет. Разберёмся».

Раздался скрип двери, щёлкнул замок. Я открыл глаза.

Я сидел на полу с руками, связанными за спиной и привязанными к батарее. Голова раскалывалась, раненое плечо нестерпимо болело. Рядом было то самое инвалидное кресло.

Если это не Екатерина Афанасьева, а какая-то Надька, то где Екатерина? Костю они знают, значит, он тут был. Что он тут делал, если это не его сестра? И что это за Шурка, который сейчас тут разбираться будет?

Шурка это же Александр! Александр Маратович Перетятько!

Я стал изо всех сил извиваться, пытаясь высвободить руки. Бесполезно – меня связали со знанием дела. Да и боль в раненом плече мешала двигаться. Я затих, экономя силы и готовясь к неизбежному.

В наступившей тишине слышно было только громкое хрипловатое дыхание Надьки.

− Эй, ты! Как тебя, ты меня слышишь? – позвал я.

Никакой реакции.

− Эй, Надя! Надя! Ответь! – не унимался я. − Надя, меня зовут Михаил. Ты меня слышишь? Ты меня понимаешь?

Она не ответила. Но вроде дышать стала тише. Казалось, прислушивается.

– Ты, наверное, хочешь знать, кто я?

– Кто я? Это хороший вопрос. Теперь я и сам не знаю, кто я. Неделю назад я преподавал химическую технологию.

– Знаешь, а я ведь – о-го-го! – доцент! Был доцентом, то есть… Теперь я умею разбивать людям головы. Ни колебаний, ни сожалений…

– Хочешь, я тебе расскажу что-то такое, что больше не расскажу никогда и никому? Только тебе одной.

– Мои родители были единственными интеллигентами нашем квартале. Знаешь, как смотрит в спину пьяное быдло? Тебе не понять.

– Всю жизнь я прятал в себе зверя. А когда прямо из-под моего длинного носа украли эту девочку, я дал ему свободу. Хватит прятаться! Резвись, сволочь! Гуляй, тварь! Добро пожаловать в мой мир!

– Что это я в достоевщину ударился? Я должен Сашеньку спасти. Спасу. Если меня сейчас не убьют.

– Неделю назад я был простым преподавателем. У меня были принципы. А сейчас кто я? Надя, ты не знаешь, кто я?

– Сашенька должна жить долго и счастливо. Это мой единственный принцип. Надо будет стрелять – буду стрелять. Без колебаний, без сожалений…

– Я сюда пришёл, потому что думал, что ты это не ты. Я думал, что ты – это Катя, сестра Кости. Ты Костю помнишь? Костю?

Она застонала. Потом этот стон повторился. Потом ещё раз. Она стонала с определённой регулярностью, в каком-то странном ритме. Я не мог взять в толк, что означают эти звуки. Вдруг я понял: она делает то, чего я меньше всего от неё ожидал. Она поёт!

− Вспомни Костю. Он сюда приходил, Костя, – я будил в ней воспоминания.

Она продолжала это жуткое стонущее пение, от которого по спине ползли мурашки. Почему она это делала? Может, Костя ей что-то пел? Может, его образ в её сумеречном сознании был связан с какой-то мелодией? А может, так она выражала мне своё сочувствие?

− Костя! Костя! Костя хороший! – не унимался я, не задумываясь, зачем это делаю.

Стоны превратились в ритмичное завывание. В нём было что-то звериное. Она пела, раскачиваясь в своём кресле.

Ожидание расправы, дикая боль в плече и затылке, нестерпимая вонь, которая не давала дышать, да ещё это нечеловеческое завывание… На меня накатила волна иррационального, животного ужаса. Моё сознание перестало мне служить, я тоже стал раскачиваться в каком-то диком трансе, ритмично повторяя: «Костя, Костя».

 

– – –

Я пропустил момент, когда открылась дверь.

− Что они тут делают? – спросил Виктор.

− Надька поёт. Её Панас научил. – ответил Александр. – А этот что? Тоже убогий?

− Да кто он такой? Посмотри, Шурка, может ты его где видел?

− Да не, не видел. Хотя, погоди… Наверное, знаю, кто он.

Он подошёл и принялся внимательно меня рассматривать. Потом достал свой телефон и стал что-то смотреть на нём. Судя по звукам, это была запись моего подвига в вестибюле университета.

− Вот, смотри, он? – он показал запись брату.

− Очень похожий, − он нагнулся и отвесил мне пощёчину. Она меня сразу отрезвила. Я перестал голосить и раскачиваться. – А ну смотри на меня!

Я опустил голову и стал смотреть в пол. Он схватил меня за подбородок и задрал моё лицо кверху.

− Та чего это я? У него ж ксива е, – вспомнил Виктор и достал из моего кармана читательский билет. – Ану посмотри, я без очков не вижу.

− Он! Он! Это Рейтер! – обрадовался Шурка, увидев мою фамилию. – Это он Панаса прибил!

Мне хватило ума, насколько было возможно, сгруппироваться и напрячь мышцы. Да и помещение было маленьким, разгуляться Шурке было негде. Мои рёбра остались целы, до раненого плеча он не достал. А синяки... Синяки сойдут.

Пока меня били, Надька продолжала петь, ничего не замечая вокруг. Виктору это надоело, и он с размаху ударил её кулаком в висок. Пение оборвалось. Потом Виктор схватил брата за руку и оттащил от меня.

− Хорош, Шурка! Не тут! Повезём его за село, там делай з ним, что хочешь.

− Да нет, − сказал тот, утерев пот со лба. – За село не сейчас. Успеем ещё. У него тот документ, что Панас у олигарха украв. Треба его допросить.

− Не тут, Шурка, не тут! Вези его в схованку и там допрашивай. Да и Надьку забери, хватит её тут сидеть.

Они вышли. Вскоре я услышал шум автомобильного мотора. Братья вернулись. Виктор взял с кровати какую-то тряпку, плотно скрутил её и засунул мне в рот. Вонь наполнила мои внутренности. Меня отвязали, поволокли на улицу и затолкали в багажник автомобиля. Вслед за этим туда же свалили недвижную Надьку.

Сколько длилась поездка, я не знаю. Я начисто утратил чувство времени. Меня заботило только одно – сдержать спазмы в желудке, чтобы не захлебнуться собственной рвотой. Из-за вонючего кляпа, который мне засунули в почти в самое горло, дышал я с большим трудом. Плотное соседство Надьки, к которой было прижато моё лицо, не добавляло оптимизма. К тому же я не слышал её дыхания.

Какова ирония судьбы! Всего несколько часов назад я был в нежных объятиях Ольги, целовал Санькино ушко…

Машина остановилась, затем довольно долго сдавала задом. Багажник открыли. Я услышал голос Шурки:

− Слышь, братан, Надька не дышит! Чего это?

− Да я её ударил, − Виктор вроде как оправдывался. – Наверное сильно ударил. В голову.

− Что делать?

− Что-что? Что всегда! За село отвезёшь. Этого вытягивай!

Надьку достали из багажника первой, вслед за ней за шиворот вытащили и меня.

Машина стояла в каком-то заброшенном здании сельскохозяйственного назначения − бывшем коровнике или свинарнике. Рядом с ней, как сломанная кукла, лежала Надька. Мне не дали оглядеться, подталкивая в спину, повели в дальний конец здания. Там Шурка вытащил у меня изо рта кляп и разрезал верёвку, которой были связаны руки. Виктор открыл обитую железом дверь, и меня втолкнули в небольшую комнату – бывшую душевую без окон с остатками водопроводных туб на стенах, которая освещалась через небольшой пролом в потолке.

 

Глава 19

Их было пятеро. Все – бомжи с обветренными опухшими лицами. На меня обратил внимание только один – безногий мужчина, сидевший у стены. Остальные не придали значения тому, что в их тюрьме появился новый узник. Женщина с трясущейся головой стояла на коленях рядом с безногим и, держа его за руку, беззвучно шевелила губами. Мальчик лет двенадцати спал на полу, зажав в кулаке обёртку от шоколадного батончика. Старушка с бельмами на глазах молилась, прося о чём-то Бога, нарисованного на дешёвой бумажной иконке, которую она бережно держала в руках. Молодая женщина с обожженным лицом сидела, глядя перед собой неподвижным взглядом.

− Здравствуй, хороший человек! – сказал безногий приветливо. – Иди к нам, садись сюда.

− С чего ты взял, что я хороший человек? – спросил я, приняв приглашение.

− Раз ты здесь, значит хороший. Сюда плохие не попадают.

− Все люди хорошие, Славик, – заметила его подруга. – Их такими Господь создал.

− Ты у меня святая, Ниночка, – он ей ласково улыбнулся. – Рождаются-то все хорошими, вот потом…

− То всё от Дьявола, от бесов! Заполонили они всю землю, всю вселенную! – её глаза заблестели, на щеках появился румянец.

− Всё-всё, Ниночка! Успокойся. Угомонись, – он притянул её к себе и обнял, поглаживая по спине. − Блаженная она у нас. Господь её устами вещает. Ей хорошо у церкви подают. В праздники тысяча в день выходит. А то и больше.

Нина успокоилась также быстро, как разволновалась. Она снова встала на колени и принялась гладить Славика по руке, что-то нашёптывая.

− Ну, а ты, хороший человек, как сюда попал? – спросил он, глядя на меня с прищуром. – Ты вроде чистый, на интеллигента похож.

− Есть немного, − я решил, что это не тот случай, когда надо отмалчиваться.

− Ничего-ничего, всё по воле Господней… От сумы, да от тюрьмы… Задолжал чего хозяевам-то нашим?

− Поссорился с ними.

− Ох-ох… Это плохо… С людьми ссориться не можно. Надо со всеми в мире, да согласии жить. Иди знай, как она повернётся, жизнь то есть… Да, Ниночка, хорошая моя? – он похлопал её по руке. – А ты с кем поссорился-то? Со старшим или с младшим?

− С Шуркой.

− С младшим, значит. Ну этот ещё ничего… А Виктор, тот самый лютый. Ему человека убить, что курицу зарезать… Шурка, тот ничего – полютует, да отойдёт. Хотя, тоже опасный он… Знаешь, почему они такие?

− Нет, откуда…

− Э-э-э, не знаешь… Так я расскажу. А ты слушай, – он с минуту сидел молча, собираясь с мыслями. – Они не Перетятьки – они Шрайберы. Отец их немцем, то есть, был. Простой тракторист… Он сюда приехал в пятидесятые, откуда-то с Волги.

− Откуда ты это знаешь?

− Мы в одном селе росли, на одной улице. Я старше Шурки на пять лет. Им, братам этим двум проходу не давали. И за что? Они ж не карателями какими были! Просто фамилия немецкая. Люди злы… Дразнили их, ни в какие компании не брали. Всё фашистами обзывали. Лупили их при всякой возможности. Как отец у них умер, они фамилию матери взяли. Вроде, помогло – со временем перестали их шпынять. Вот только злоба на людей у них осталась. Так, значит, мы и росли. Потом пути наши разошлись. Я пошёл на железку работать. Так и проработал двадцать три года, когда это со мною случилось… Упал я с площадки вагонной и прямо под колёса… Жинка меня прогнала. Кому нужен инвалид безногий! Беда одна не ходит… Документы свои я потерял, или украл кто… Так бы и помер в канаве придорожной, если бы Витька меня не подобрал, да к делу не приспособил.

− Дело-то какое?

− Ох-ох-ох, наивный ты человек! Сам не видишь? Подаяние мы просим, да всё, что добрые люди подадут, братам-то и отдаём. Вот оно как… Да я не жалуюсь. Кусочек хлеба, да крыша над головой есть. Вот и любовь моя, Ниночка тут со мною… Так что, хорошо мне здесь. На судьбу роптать – Бога гневить. А ты гляди, помирись с братами-то. Им человека убить…

− Знаю я… Видел…

− Что ж ты видел?

− Виктор Надьку убил. Одним ударом.

− Ох ты, господи!.. Бедная Наденька! Отпелась, значит…

Он застыл, глядя перед собой. На его глаза навернулись слёзы. Нина продолжала гладить его руку, не обратив внимания на мои слова.

− За что ж он её?

− Да она, как ты говоришь, пела. Ему не понравилось…

− Он всегда не любил, когда она пела. Это Костя-Панас её научил.

− Зачем?

− Когда она так пела, подавали ей много – жалели её. Она на кладбище работала. Люди думали, оплакивает она кого. Ей табличку ещё вешали, что умерла, мол, мать, одна она осталась – инвалид беспомощный, – оплакивает она маму, нужна ей копеечка на кусочек хлеба. Да-а-а, Костя умный был, дело умел поставить. Он разглядел это в Надьке, понял, как завести её. Только вот остановить её было трудно. Как запевала, так и пела часами.

− А Костя это кто?

− Ниночка, родная, иди сюда, ложись. Что ты всё стоишь, да стоишь? – он привлёк к себе Нину и уложил её голову себе на колени. – Она работает так, стоя на коленях. Это тоже Костя придумал. Привыкла, теперь всегда старается на колени встать. Спрашиваешь, кто такой Костя? Это интересная история…

Славик достал из-за пазухи пачку «Кэмэла», золотую зажигалку «Зиппо», закурил.

− Ты, вижу, не куришь… Правильно… − сказал он, глубоко затянувшись. – Это интересная история. Перетятьки начали своё дело лет десять назад. Они стали собирать таких, как я: калек, бездомных, убогих. Купили себе места в городе: на центральном проспекте, у церквей, на кладбищах. Начали ставить нас на эти места, чтобы мы просили, значит. Утром, с рассветом привозят, в обед отвозят на кормёжку, потом назад привозят и, как солнце сядет, увозят ночевать. Дисциплина у нас железная. С места своего отойти нельзя ни на минуту. Проверяющий увидит – вечером будут бить. Проверяющий точки постоянно объезжает. За дисциплиной следит, да и деньги, что люди дают, забирает. Все. До копейки.

− А Костя?

− Сейчас и про Костю будет. Имей терпение. Понимаю, у тебя его нет. У меня есть. В нашем деле терпение – главное. Главнее нет ничего. Так вот, привёз как-то Шурка девочку. Сказал, что удочерил. Катькой её звали. Катька-Королева… Да… С головой у неё что-то. Не помню, как это называется… аитизм, нет аютизм… нет, не помню…

− Аутизм.

− Точно! Аутизм. Вроде, как живёт она в своём каком-то мире, и до нас грешных ей дела нет. Блаженная, одним словом. Стали они её к делу приспосабливать. А ей ничего не подают! Совсем ничего. Что-то в ней люди чуяли. Не давали, и всё тут! Что только Шурка с ней не делал! И одежду на ней менял, и места, и в пару с ней кого-то из нас ставил. Ничего не помогало, хоть плачь! Хотели они уже от неё избавиться, чтоб не кормить, понял ты. Как избавиться? За село, и по голове… Овраг там у нас большой затопленный… Короче, собрались они её уже туда везти. Понапивались… Они всегда напиваются перед тем… И тут Шурка решил по пьяне ею попользоваться напоследок, как бабой. Она-то блаженная, беззащитная, что сделать могла? Короче, взял он её. И как только взял, значит, вдруг возбудилась она! Малолетка-то! Да так, что Шурка на ней чуть сознание не потерял от наслаждения. Такое, значит, её безумие… Понял ты, речи больше не было, чтобы её убить. Шурка после того три года жил с ней, как с женой. Из хаты не выпускал. Это при живой-то жене! Да что та сделать могла, Людка-то? Она ж его лютый нрав лучше других знает. Бил он её и сейчас бьёт чуть не до смерти. Как напьётся. Три года, значит, три года… Потом остыл он к ней. Люди говорят, борщ и тот приедается. Нет, жила она по-прежнему в его хате. Но только теперь он стал возить её к разным людям, вроде как в аренду сдавать. К кому на ночь, к кому на несколько дней. Есть люди такие, всё им мало, безумную подавай… Платили за неё много. И берёг её Шурка, как дорогой товар. Тогда и прозвище к ней прилипло: Катька-Королева. И продолжалось это много лет, до недавнего времени, то есть. Этой зимой, аккурат после Крещенья, Катьку куда-то увезли. Не было её долго, месяца два… нет дольше. Браты тогда притихли, как воды в рот набрали. Толком не знаю, но говорили, что жила она в одном тайном месте, и туда к ней приезжал какой-то очень большой человек – то ли миллионер, то ли миллиардер. Пользовался ею, понял ты… Потом её назад привезли – вроде, как наскучила… И тут-то появился этот Костя. Прозвище у него Панас. Почему – не знаю.

Славик плюнул в ладонь, затушил там сигарету, а окурок положил назад в пачку. Потом он надолго замолчал. Гладил по волосам Нину, лежавшую с открытыми глазами, и, хмурясь, думал о чём-то своём.

− Красивая она, Катька-то. Сначала, когда малой была, − так себе, лягушонок длинноногий. Потом, когда расцвела, понял ты, глаз от неё нельзя было отвести. Как с картинки. Да, красивая… Так вот… Появился этот Костя. И заявил, что она сестра его. Документы какие-то показал. Долго они что-то с братами-то обсуждали. Целый день запершись у Шурки в хате просидели. Что порешили, догадываться только могу. Понял я, взяли они Костю в долю, в дело своё, значит. Как они их убедил, что им предложил, только им известно. Десять лет к своему делу никого не подпускали. А тут взяли первого встречного.

− А дело-то большое?

− Всего не знаю. Понимаю так, что большое. То, что мы делаем, нищие попрошайки – только малая его часть. Знаю, что на девках они зарабатывают много. Катька-Королева у них лучшая была, но она не одна. Ещё кое-что знаю, но говорить тебе не буду. Не надо оно тебе, не обижайся. Да… Так вот, вошёл, значит, Костя-Панас в ихнее дело. И дело оживилось. Перетятьки они кто? Селяне, они и есть селяне. А тот умный был. Чистый. Вроде тебя. Мы, убогие стали больше денег приносить. Надьку эту он, Костя где-то нашёл, петь научил. Пацан этот, Вася, гляди, спит, в электричках просит ещё с одним таким же, говорит, что они сами не местные, от поезда отстали, деньги-документы у них украли, подайте, люди добрые, братику на операцию. Вон та, с обожжённым лицом, Алина, так её Костя поставил возле больницы. Ей родичи больных много подают, думают − жертва врачей.

– А сам ты где работаешь?

– На вокзале. Где ж мне ещё…

− Где сейчас Катька?

− А вот этого-то я и не знаю. Сперва Костя приезжал к ней. Каждый день. С утра старался, когда ни Виктора, ни Людки дома не было. А потом она исчезла. После Пасхи это было. Больше я её не видел. Думаю так, что Костя её у братов выкупил и где-то спрятал. Где − не знаю.

Славик замолчал. Он сидел, поглаживая Нину по голове. На его лице застыло мечтательное выражение. Потом он вроде как опомнился:

− Только вот пробили Косте голову. За что – не знаю. Без памяти он. И придёт ли в себя никто не говорит… − он ещё немного помолчал. – А знаешь, мне его не жалко. Умный он был, это да! Но доверия у меня к нему не было. Гнилой он. Хуже, чем оба Маратовича. Катю жалко. Где-то теперь она? Катя-Королева…

Осторожно, чтобы не потревожить Нину, Славик достал из-за пазухи грязный носовой платок и высморкался.

− Ну что, хороший человек, потешил ты меня. Впервые за многие годы я так много разговаривал. Спасибо тебе. А сейчас уходи.

− Как «уходи»? Отсюда можно уйти?

− Видишь, вон там, у стены куча тряпок? За ней дыра. Ты как раз пролезешь.

− И вы знаете и остаётесь здесь?

− Какой же ты наивный! Куда ж мы пойдём? Некуда нам идти… Здесь наш дом. Кусок хлеба, да крыша над головой есть. Чего ещё хотеть? Знал бы ты, как мало человеку надо…

 

Глава 20

 

− Где ты был? – Санькины глаза метали молнии. – Где можно было столько пропадать? Опять у какой-то бабы? Фу! От тебя воняет!

Мне было не до объяснений – меня еле держали ноги. Я стал раздеваться прямо в прихожей, бросая вещи на пол. Еле добрёл до ванной. Санька зашла туда вслед за мной.

− Что с тобой? Ты весь в синяках. Кто тебя избил?

− Выйди, мне надо вымыться.

Не обращая на неё внимания, я снял трусы, залез в ванну и включил душ. Санька постояла, разглядывая мою спину, потом вышла.

От стояния под душем легче не стало. Я лёг в ванну и открыл горячую воду. Горячая ванна помогла, меня начало потихоньку отпускать.

− К тебе можно? − спросила Санька из-за двери.

− Заходи, − ответил я и прикрылся мочалкой.

Она открыла дверь и встала на пороге, прислонясь к косяку.

− Рассказывай!

− Извини, не сейчас. Нет сил…

− Ты сестру Афанасьева нашёл?

− Нет, не нашёл.

− Кто тебя избил?

− Маратович.

− Так я и знала! Где ты на него напоролся?

− Саша! Прошу тебя… Я страшно устал. У меня всё тело болит. Не допрашивай меня сейчас, пожалуйста… Принеси лучше аспирин.

Когда аспирин начал действовать, я вылез из ванны, оделся и с трудом добрёл до дивана.

− Сашенька, посиди со мной, пожалуйста! – позвал я.

Она с неохотой оторвалась от своего интернета и подошла ко мне.

− Ну что? Ты же устал, так спи.

− Я не могу заснуть. Посиди со мной…

Она, подумав немного, нерешительно присела на краешек дивана. Я взял её за руку. Она её мягко высвободила. Я повторил попытку. Она руку не забрала, только сжала её в кулачёк. Я закрыл глаза. Как это Славик говорил? «Знал бы ты, как мало человеку надо».

Казалось, я совсем не спал. Когда я открыл глаза, Сашенька по-прежнему сидела рядом. Но сейчас она трясла мою руку. Было утро.

− Вставай! Сколько можно спать! Я завтрак приготовила.

Небывалый случай – Санька сходила на кухню. Сама!

Я выполз из-под одеяла и в одних трусах подошёл к большому зеркалу в прихожей. Да-а-а! Вид у меня был тот ещё! Я был похож на леопарда. Только пятна на моей шкуре были красно-лилово-синими.

− Ты красавец! – заявила Санька, разглядывая мои боевые ранения. – Ты мне расскажешь или нет?

− Расскажу. Только сначала дай мне йод

Санька отыскала в своей косметичке маникюрные ножницы и пинцет. В ванной нашёлся йод. Я щедро покрасил йодом все те синяки, до которых смог дотянуться. Которые были на спине, раскрасила Санька, написав между ними какое-то слово. Подозреваю какое. И на кого тут обижаться?

Завтрак прошёл в гробовом молчании. Санька приготовила гренки. Она очень старалась. Я похвалил. Вроде, поверила…

− Ну?! – спросила она, еле дождавшись, когда я допью чай.

− Пошли, погуляем, воздухом подышим, − я знаками показал, что нас могут слушать.

Рядом с домом был небольшой парк. Пока мы там гуляли, я рассказал о вчерашних приключениях.

− Что будем делать дальше? – спросила Санька, когда я закончил.

− Где Афанасьев был в то утро с трёх до половины восьмого? Дома сидел? По улицам шатался? Раз он звонил Ольге, значит, нуждался в обществе кого-то близкого. А кто у него ещё тут близкий? Не Маратович же, в самом деле! Я бы на его месте поехал к Кате. Какая-никакая, а сестра. Как ни крути, надо продолжать её поиски.

− Где же её искать?

− Она инвалид. Нуждается в уходе. Значит, он её пристроил туда, где за ней будут присматривать.

− В психбольницу?

− Ты бы своего родственника сдала в нашу психушку? Нет. Это какое-то частное заведение. Которое он мог позволить на свои доходы.

− Ты всё усложняешь. Надо всё-таки искать в психушках. Он ведь почти как труп, а трупы не платят. Те люди, которые за ней смотрят, должны от неё избавиться. Куда они её денут? За село, и по голове, как Маратович? Не тот случай. И на улицу не выкинут – репутация. Им проще всего сдать её в психбольницу. Искать надо там.

− Твоими устами глаголет истина.

− Я всегда говорила, что я гениальная. Разве не так?

− Я с этим никогда и не спорил. Правда, тут есть одно «но». Если Афанасьев заплатил за сестру надолго вперёд, то избавляться от неё будут нескоро. Расскажи-ка лучше о твоих успехах.

Санькин рассказ был коротким. За списком телефонных звонков Афанасьева она пошла в ближайшее представительство его мобильного оператора. Там на приёме посетителей сидел симпатичный мальчик. Нежно глядя ему в глаза, она рассказала, что хочет бросить своего парня, но не может тому об этом сказать, потому что не помнит номера его мобильного телефона, он записан в её мобильном, а она его утопила в реке, когда ночью купалась голой. А не любит ли молодой человек купаться при луне? Она знает одно хорошее место, где по ночам никого не бывает. Эта трогательная история заняла у Саньки три минуты двадцать две секунды. Ещё через сорок секунд в её руках была желаемая распечатка. Нежное, многообещающее прощание длилось ещё шесть секунд. Итого, вся операция заняла четыре минуты двадцать восемь секунд.

− Преклоняюсь перед твоей гениальностью, −сообщил я, выслушав отчёт о проделанной работе. − Мата Хари перед тобой невинная гимназистка.

− Как я тебя понимаю! – поддержала она меня. – Ты знаешь, сколько я собой восхищалась? Целых полтора часа!

Чертовски приятно, когда с тобой соглашаются. Впрочем, следующий Санькин вопрос меня слегка озадачил:

− А кто это, Мата Хари?

− Шпионка была такая знаменитая. Только кончила плохо.

− Как это? Если кончила, то уже хорошо!

Увернувшись от моего шлепка по попе, Санька достала из сумочки ту самую распечатку. Она не поленилась и сверила бывшие там номера с нашими записями. Вот, что оказалось.

В тот самый день с трёх часов и до девяти телефон Афанасьева не бездействовал. Ему четыре раза звонил Кокин. Он сам звонил Ольге. В пять часов четыре минуты, как она и говорила. Разговор длился минуту семь секунд. В девять часов восемь минут он звонил Щуке. Они проговорили шесть минут. Было ещё два звонка на неизвестные нам номера. Один в три часа девятнадцать минут. Он длился семнадцать секунд. Другой был очень интересным – длился аж двадцать семь минут сорок восемь секунд.

− Надо выяснить, что это за два неизвестных номера, − высказал я своё авторитетное мнение.

− Нет, но какова проницательность! Всё-таки ж кандидат наук! – произнесла с придыханием Санька, похлопав ресницами. − Кто бы ещё мог до этого додуматься? Выяснить, что это за два неизвестных номера!

− Так, давай колись, что у тебя за туз в рукаве.

− Нет у меня в рукаве ничего! Чего придумываешь? Смотри сам в этот список. Только внимательно смотри. То, что Афанасьев с кем-то разговаривал полчаса, это, конечно, интересно. Но это не самое интересное. Самое интересное, что ему четыре раза звонил Кокин.

− Это понятно. Хотел, чтобы тот украденное вернул.

− Может, и так. А может, и нет. На три последних звонка Афанасьев отвечал очень коротко – секунда-две. А вот первый звонок очень любопытный. Смотри внимательно. Ничего не заметил?

− Действительно, они проговорили целых шесть минут.

− И всё?

− Вроде, да…

− Эх, мужики! Ничего не замечаете. Под самым своим носом.

− Сдаюсь. Говори.

− Помнишь, Кокин говорил, когда олигарх пропажу обнаружил?

− Сейчас припомню… Кажется в семь тридцать.

− Обнаружил, значит, и Кокину позвонил?

− Да, я тоже так понял.

− А во сколько был первый звонок от Кокина Афанасьеву?

− Ух ты! Вот это да! В три двадцать одну…

− А за две минуты перед этим Афанасьев сделал тот короткий звонок. А теперь, доцент, если ты такой умный, объясни мне, студентке блондинистой, что всё это значит.

− Не знаю… Я как-то не готов к такому повороту. Надо подумать.

− Напомни, как Кокин нашёл Афанасьева? Он говорил.

− Кажется, по объявлению в газете.

− Брешет! Сто пудов, брешет! Голубые объявлений в газеты не дают. Я их хорошо знаю.

− Верю. Теперь хоть понятно, почему Кокин мобильник Афанасьева спрятал. Чтобы самому на нём не засветиться. У них были какие-то отношения. Афанасьев не зря появился в том доме.

− Что будем делать?

− Не ехидничай, но надо всё-таки выяснить, что это за два номера, куда Афанасьев звонил.

− Как выяснять-то будем?

− Как-как? Возьмём и позвоним.

− И они сами нам всё расскажут.

− Может, нет, а может, и да. Попробовать стоит.

Неподалёку был телефон-автомат. Я недрогнувшей рукой набрал первый из неизвестных номеров.

− Да! Хто цэ? – ответил знакомый голос. До боли в рёбрах знакомый.

− Здравствуйте! Вам крупно повезло! Вы стали победителем нашей лотереи! – вещал я тонким, как мог, голоском.

− Якои лоторэи? Шо вы хочете?

− Вы выиграли крупный денежный приз!

− Та пишов ты! – и в трубке раздались короткие гудки.

− Ну что? – спросила Санька.

− Маратович. Александр который…

− Ух ты! Сходу попал! Звони по второму номеру!

Я набрал номер. Мне сообщили, что абонент не может принять мой вызов.

− Там телефон отключён.

− Когда-нибудь включат. Интересно, о чём можно говорить двадцать восемь минут ночью после кражи?

− Меня другое интересует: о чём можно говорить всего семнадцать секунд ночью после кражи?

− Можно отчитаться, что ничего не нашёл.

− Или как раз нашёл то, что надо. В любом случае, ночью после кражи Афанасьев не рассказывал Маратовичу ничего нового – за семнадцать секунд это невозможно. Он или утаил, что именно взял из сейфа, или Маратович и так знал, что это.

− Но, если Маратович знал, значит, эта кража – не случайность.

− И в ней замешан Кокин. Он позвонил Афанасьеву сразу после того, как тот разговаривал с Маратовичем

− Если Маратович не знал о краже, то кто ему рассказал?

− Опять же Кокин. Кто кроме?

− Блин! Надо квартиру менять – он нас слушает.

− Не надо. Не будем его напрягать. Пусть думает, что нас контролирует.

− Выходит, что у Кокина отношения не только с Афанасьевым, но и с Маратовичем.

− Может и так. Стоп! Давай остановимся, пока мы окончательно не запутались. Пока нам точно известно только одно: и Кокин о своими гэбэшниками, и Маратович со своими уголовниками ищут ту самую бумажку, которую Афанасьев спрятал чёрт знает где.

− А мы должны найти её первыми. Если хотим получить пять миллионов! – Санька посмотрела на меня решительно, в её глазах горели хищные огоньки.

− Да, если хотим пять миллионов… − повторил я за ней.

− А теперь слушай сюда, Рейтер! – заявила она весьма категорически. – Я вчера целый день просидела одна. Ты в это время пытался действовать в одиночку и вляпался в очередную неприятность. Тебя чуть не убили. Такое было в последний раз. Теперь будет, как договаривались – всё делаем вместе. Без меня ни шагу. Понял?

− Понял, товарищ генерал! − отрапортовал я.

− Тогда скажи, какой план наших действий.

− Я думаю.

Мы вышли из парка. На соседней улице шёл ремонт дороги. Рабочие заляпали битумом газетный киоск. Продавщица, громко ругаясь, пыталась хоть как-то его очистить. Я, задумавшись, попытался ногтем отскрести битум от стекла. У меня ничего не получилось − битум прилип накрепко. В одном месте к стеклу приклеилась верёвочка. Я потянул за неё. Она держалась прочно, не хотела отрываться. По улице с грохотом проехал грузовик, и через верёвку я почувствовал, как в ответ завибрировало оконное стекло.

− Как ты сказала? «И они сами нам всё расскажут»? – спросил я. – Тогда слушай план наших действий.

 

Глава 21

− Где это окно? – спросила Санька.

− На втором этаже, крайнее слева, там, где жалюзи закрыты, − ответил я, разматывая леску и аккуратно укладывая её в бухту.

− Почему ты так думаешь?

− Видишь, в нижнем левом углу к стеклу приделан пластиковый диск?

− Вижу, − согласилась Санька, разглядывая окно в бинокль.

− Это вибратор. Он защищает комнату от прослушивания лазерным стетоскопом. В ней можно говорить на разные секретные темы.

− Что это ещё такое – лазерный стетоскоп?

− Прибор такой. Он подсвечивает стекло лазером и считывает отражённый сигнал. Когда в комнате разговаривают, стекло вибрирует. В отражённом сигнале есть эти вибрации. Прибор их улавливает и преобразует в звук.

− А вибратор гудит и мешает услышать разговор?

− Ты правильно поняла.

− Я гениальная?

− Ты – супер!

− Погоди. Но, если вибратор будет работать, то твоим способом мы тоже ничего не услышим!

− Если мы здесь ничего не услышим, то хотя бы всё запишем, а дома я отфильтрую помехи вибратора, − в этом я как раз не был уверен, но сама идея была красивой. А красивые идеи всегда срабатывают.

− Всё-таки я не понимаю, зачем нам эти детские игры, когда можно купить какое-нибудь крутое подслушивающее устройство? Деньги-то есть!

− Купить-то не проблема. А воспользоваться мы им сможем? Ты посмотри внимательно – это не дом, а крепость. Зуб даю, любую современную прослушку там вычислят моментально.

− А твою гайку на верёвочке, значит, нет?

− Против лома нет приёма.

Уже смеркалось, надо было приступать к делу. Я взял купленную в охотничьем магазине фирменную рогатку, несколько гаек и начал пристрелку. Санька с биноклем корректировала огонь. Я всегда неплохо стрелял, из рогатки тоже. Уже вторая гайка попала в нужное окно и не разбила его. За ней ещё три. Мы спрятались в кустах и стали ждать. Прошло минут пятнадцать, но никакой реакции на рогаточный обстрел не последовало.

Наступила завершающая стадия подготовки. Я привязал леску к проволочке, торчавшей из битумного шарика, внутри которого была гайка. Затем положил шарик в металлическую ложку и стал его греть на огне зажигалки. Когда битум начал плавиться, я быстро вложил шарик в ремень рогатки, обмотанный фторопластовой лентой, к которой ничего не липнет, и, тщательно прицелившись, выстрелил в окно. Те несколько мгновений, что мой снаряд летел, разматывая за собой леску, мы с Санькой не дышали. Наконец прозвучал щелчок. В бинокль было хорошо видно, что шарик попал точно в середину стекла, немного сполз и замер. Теперь надо было ждать, когда битум затвердеет.

Добропорядочный гражданин, честный плательщик налогов Андрей Петрович Кокин не делал тайны из своего места жительства. С помощью интернета мы его быстро установили. Там же мы нашли и спутниковый снимок его дома. Дом это находился в двухстах метрах от усадьбы Ильи Вениаминовича в том же «Царском селе». Весь микрорайон был окружён капитальным забором, увенчанным спиралью Бруно. Однако владельцы территории не удосужились расчистить зелёные насаждения по ту строну забора, и сэкономили на видеокамерах, обозревающих периметр. Нас с Санькой это вполне устраивало – дом Кокина стоял всего в каких-то двадцати метрах от забора, и проходить на территорию не было необходимости.

Днём мы сходили в охотничий магазин. Купили самое главное – рогатку. Кроме неё ещё несколько мелочей: нейлоновую леску, бинокль с устройством ночного видения – мечту моего детства, – штатив, цифровой диктофон и камуфляжную форму с подогревом. На последней настояла Санька. Придя на квартиру, она тут же в неё облачилась и стала изображать киношного спецназовца, делая всякие движения руками и ногами в мою сторону. В конце концов, я тоже оделся а-ля «Шварценеггер – молодые годы», и мы устроили в рукопашный бой. Санька лупила меня по-настоящему без скидки на мои боевые раны. Рука у неё оказалась тяжёлой.

Весь остаток дня мы честно проездили по городским психушкам, больницам скорой помощи, милицейским приёмникам. На всякий случай обзвонили морги. Как и следовало ожидать, следов Екатерины Афанасьевой мы не нашли.

Телефон, по которому Афанасьев тогда разговаривал целых полчаса, так и не включили.

– – –

Мы лежали на траве, глядя, как в темнеющем небе загораются звёзды.

− Саш, ты что с деньгами делать будешь? – спросил я.

− Ну-у-у, потрачу, конечно. Куплю квартиру. Только не здесь, не в этом городе. В Киеве. Или, нет, в Санкт-Петербурге. Люблю Санкт-Петербург, там один мой друг живёт. А может, в Амстердам уеду. Хочу в Амстердам, с детства мечтаю.

− А в личной жизни?

− Не знаю… Может, замуж выйду. Хотя… Зачем замуж с такими деньгами? Буду вольной женщиной. Любовников менять буду…

− Со мной в Амстердам поедешь? – спросил я.

− Зачем я тебе? – ответила она, помолчав. – Я студентка – ты мой преподаватель.

− Ты для меня не студентка.

− А кто?

− Женщина.

− Тогда я для тебя – чужая женщина.

− Я могу это изменить?

− Не знаю… Думаю, что нет.

− Я всё равно буду стараться. Можно?

Она помолчала, потом ответила:

− Можно. Старайся.

– – –

Подъехала машина. Из неё вышел Кокин и направился в дом. На первом этаже стали загораться окна.

Я осторожно натянул леску. Мой снаряд приклеился намертво. Я обрезал леску, продел её в отверстие в дне небольшой картонной коробки, привязал к её концу маленькую палочку. Затем закрепил коробку на штативе так, чтобы леска была натянута, положил в неё включенный диктофон и надел наушники. Сначала я ничего не мог разобрать, но потом стали слышны какие-то шумы: шаги, звук льющейся воды, покашливание.

Есть такая детская игра – «телефон». Надо две спичечные коробки, соединить натянутой ниткой, и можно говорить и слышать на десятки метров. В эту игру я играл ещё в первом классе.

Убедившись, что «техника» работает, я перешёл к следующей части плана.

Я отошёл от нашей засады, чтобы не быть записанным на диктофон, и позвонил Кокину. То есть, позвонил я не ему. Позвонил я на Санькин телефон. Тот был подключён к её ноутбуку, который остался в нашей квартире и к которому был подключён ещё и мой телефон. А вот мой телефон как раз и звонил Кокину.

− Да! Кокин.

− Здравствуйте, Андрей Петрович! Не узнаёте?

− Узнаю, конечно, узнаю, Михаил Александрович! Где это вы пропадаете? Не звоните, ничего не рассказываете. Мы тут волнуемся, знаете ли. Вам важное дело поручено. А вы пропали куда-то. Безответственно, знаете ли, с вашей стороны.

Он тянул время – хотел засечь, где я. В том самом окне, где была моя прослушка, зажёгся свет. Санька, у которой были наушники от диктофона, показала мне большой палец.

− Вам ли говорить о безответственности, Андрей Петрович!

− На что это вы намекаете, Михаил Александрович?

− Да я уже и не намекаю. Напомните, пожалуйста, любезный Андрей Петрович, как вы с покойным Афанасьевым познакомились.

− Вроде я вам говорил: по объявлению в газете.

− И никаких общих с ним дел у вас не было?

− Помилуйте, Михаил Александрович! Какие у меня с ним общие дела могли быть? С голубым-то!

− Не знаю, любезный Андрей Петрович, не знаю… Но подозреваю, что всё-таки были.

− У вас есть основания для подозрений? Конечно, кроме вашей, по-видимому, нездоровой фантазии.

− Скажите, пожалуйста, драгоценнейший Андрей Петрович, когда и от кого вы узнали о краже?

− От Ильи Вениаминовича, как только он её обнаружил. Я вам об этом уже докладывал.

− А до того времени вы спокойно спали у себя дома и ни о чём не подозревали?

− Спал сном праведника.

− Брешете вы, Андрей Петрович, простите, неправду говорите. И я это могу доказать.

− Что-то вы неинтеллигентно выражаться стали, Михаил Александрович…

− А вы поступаете неинтеллигентно. Хотел я ваше поведение сразу с Ильёй Вениаминовичем обсудить, но потом подумал: стоит сначала с вами переговорить. А вдруг я ошибаюсь? Зачем тогда нашего заслуженного олигарха зазря беспокоить.

− Это, конечно, здравая мысль. Так что там у вас на меня есть?

− Да, понимаете, документик любопытный ко мне в руки попал. Совершенно случайно, конечно же. Список телефонных переговоров Афанасьева в то утро. Так вот, в соответствии с этим списком, вы ему звонили сразу же после кражи. Не он вам, а вы ему. И разговаривали вы с ним целых шесть минут. Вот так, милостивый государь Андрей Петрович! Как вы это сможете объяснить?

В трубке наступила тишина. Наконец, Кокин сказал:

− Я смогу это объяснить. Но не по телефону. Приезжайте ко мне домой. Это в «Царском селе», где и дом Ильи Вениаминовича. Вы здесь уже были. Приезжайте. Посидим, чайку попьём. Я вам всё и расскажу. Это интересная история. Да! И девочку эту, Спиридонову прихватите. Ей тоже будет интересно.

− Ну что ж. Спасибо за приглашение. Ждите нас через часик-полтора. Приедем. До встречи.

Я отключил телефон, бросился к Саньке и отобрал у неё один наушник. Голос Кокина в нём звучал не так хорошо, как в телефоне, но вполне отчётливо.

− Шурка! Бери бригаду и рысью ко мне! Куда ко мне? Домой ко мне, идиот! Через час сюда это Рейтер приедет со своей сучкой. Как у тебя вчера был?! И ты его выпустил?! Куда ты смотрел! Он же скользкий, как слизняк! Его мочить надо! Он много знает! Чего ты мне не позвонил? Ты козлина деревенская! Сразу мне звонить надо было! Сразу! Почему он ко мне? Приезжай – расскажу. Бегом! Рысью! Жду. Всё.

Мой план заработал.

 

Глава 22

− Кажется, джип по трассе едет… Да, точно джип. «Рендж Ровер». Несётся, как угорелый. Сюда едет. Это они! – сообщила Санька и белкой скатилась с дерева, на котором был её наблюдательный пункт.

Ну что ж, Маратович с бригадой едет по наши шкуры. Не знает он, что мы уже здесь и сами его ждём. И не только мы…

Недалеко от особняка Кокина припаркована скромная «Нива». Водитель сидит за рулём. Лица не видно. Даже в наш крутой бинокль. Но мы знаем: его зовут Владик. Откуда знаем? Из телефонного звонка, который сделал любезнейший господин Кокин сразу после разговора с Маратовичем. С этим человеком он говорил очень осторожно и вежливо:

− Владик? Здравствуй, дорогой! Извини за поздний звонок. Как Маша, дети? Что там Вика кричит? Зубки режутся? Это же хорошо! Совсем большая стала. Зачем звоню? Понимаешь, Владик, извини, что отрываю тебя, но надо, чтобы ты поработал. Сейчас. Нет, не потерпит, извини. Я возмещу, ты же знаешь. Ты можешь сейчас говорить? Да, лучше выйди на веранду. Теперь можно? В общем, дела такие… Сейчас ко мне приедет Маратович со своими бандюками, потом Рейтер со Спиридоновой. Потом Маратович увезёт тех двоих сам знаешь куда… Так вот, Владик, проследи за ними. Надо, чтобы Маратович всё сделал чисто. Если ты только заподозришь, что они там о чём-то договорились, ликвидируй всех. Да, всех. Да, и Маратовича. Да, прямо сейчас. Да, до начала операции. Возьми «калаш». Знаю, что не любишь. Всё равно возьми. Договорились? Вот и хорошо. До встречи!

Вот такой был телефонный разговор.

Джип Маратовича подъехал к дому Кокина. Из него вышел сам хозяин и прошёл в дом. Без звонка – дверь уже была открыта. В бинокль было видно, что в джипе остались ещё двое.

Я включил диктофон, и мы надели наушники.

− Андрюха! Ты дэ? – раздалось издали.

− В кабинете! Сюда иди! – крикнул хозяин.

− Здоров был, начальник! – приветствовал его Маратович, после того, как громко протопал по лестнице.

− Здравствуй. Ты мне когда-нибудь лестницу завалишь – топаешь, как слоняра.

− Я балету не учился. На зоне не до того было.

− Ты уже двенадцать лет как с нар слез. Мог бы давно на человека стать похожим.

− А нафига? Бабла от этого прибавиться?

− Был ты быдлом, Шурка, таким и остался.

− Андрюха, кончай фуфло впаривать. Ты со мной дела имеешь как раз потому, что я такое быдло, как я есть. Или не так? Был бы я чистюлей, як ты, став бы я делать, те что делаю?

− Ладно, хорошо. С тобой спорить…

− Вот и хорошо. А теперь говори, чего это я сюда приехал.

− Я ж тебе говорил. Сейчас Рейтер приедет со Спиридоновой. Надо их к тебе за село везти.

− Что это так? Такая была любовь!

− Знает он много. Знает про Панаса. Обещал Илье всё рассказать.

− А та бумага с банковыми реквизитами де? У него?

− У него, у кого ж ещё.

− Так пусть отдаст.

− Так сейчас и заставим. Инструменты, знаешь где.

− А что раньше так нельзя было?

− А-а-а! Это всё Илья. Он ему почему-то верит. Думает, что Панас бумажку спрятал, хочет, чтобы тот её нашёл.

− А сейчас Илья согласен?

− Да кто его спрашивать будет? Вытащим из Рейтера эту бумажку, и пусть Илья идёт к кобыле на капсюль, олигарх поганый! С его-то миллиардами эта сотня миллионов…

− Так может ему, этому Рейтеру грошей…

− Пять миллионов взял. Всё равно бумажку не отдаёт, падла!

− Чего это?

− Не понятно чего? Больше хочет. Всё роет, роет, ищет что-то. Понятно что – компромат ищет. Чтоб больше выцыганить.

– А он знает для чего та бумага?

– Нет, не знает. Илья ему сказочку рассказал, что он государственный переворот готовит. Тот и поверил.

− Я не сказал – он про Катьку что-то прознал. Вчера приехал вынюхивать.

− Как же ты его выпустил, балбес?

− Да я, того, в схованку его повёз. Допросить хотел. Оставил его там, отъехать мне надо было… Приехал, а его нет! Дырку нашёл в стене. Правильно ты кажешь, скользкий он. А когда он будет?

− Где-то через полчаса. Погоди, включу-ка я защиту.

− Та кто там нас слушать будет?

− А-а-а, всё равно…

Он застучал по клавиатуре компьютера. В нашем «подслушивающем устройстве» раздался мерный гул, за которым ничего не было слышно. Он сопровождался каким-то треском.

− Что это? – шёпотом спросила Санька.

− Похоже, он вибратор включил,− ответил я.

− Отфильтровать сможешь?

− Не знаю… Попытаюсь.

Мы терпеливо прождали минут пять, проклиная научно-технический прогресс. Внезапно гул исчез. Мы услышали голос Кокина:

− Я лучше выключу. Мне этот дребезг на нервы действует.

− А что оно там такое?

− Какая-то деталька в окне резонирует от вибратора. Я этих фирмачей завтра вызову. Такие деньги заплатил, а они через задницу сделали!

− Да ты, того, не нервничай. Никто нас не слушает, кому оно надо. Скажи лучше, как там тот Вахид, или як его там?

− Вахид в порядке. Корабль уже вышел. Контейнер, кстати, тоже готов. Одного свинца пять тонн. Как там твои бойцы?

− Бойцы тренируются.

− Пусть хорошо тренируются. Они не магазин грабить будут. Там − база хранения повышенной секретности. Чуть что не так и конец нам всем.

− Андрюха, а ты мне никогда не говорил, как ты его нашёл, Вахида.

− То не я – Илья его нашёл. Они в Швейцарии на лыжах катались.

− А ты тогда причём?

− А я нашёл ту головную часть.

− Як нашёл? Вона в поле лежала, или что?

− Да нет, в поле она не лежала. Знал я про неё. Знал, что забыли её учесть.

− Так что, про неё никто кроме тебя не знает?

− Знают, конечно, кому надо. Но молчат. Про запас берегут. Может, специально и забыли.

− Сколько ж там бомб?

− Десять.

− Ого! Ты смотри... Это ж можно пол-Америки подорвать.

− Можно. Для того Вахиду они и нужны. А ты думал, за что он такие бабки платит? Или тебе Америку жалко?

− Мне та Америка до сраки. Мне американского бабла хочется, только чтоб много было.

− Если бы твой Панас сукой не оказался, всё было бы, как задумано. А теперь иди знай, будет ли то бабло…

− Да откройте вы новые счета, и вся проблема!

− Ты, Шурка, себя самым умным считаешь? Если бы можно было так просто новые счета открыть, думаешь, мы бы это не сделали? Эти счета Вахид сам открыл и сам их контролирует. Если он только заподозрит, что у нас с этим что-то не так, то откажется от операции. И это как минимум. Ты не знаешь, что это за люди. От него мы с тобой в твоём коровнике не спрячемся.

− А если…

− Шурка, сиди в своём селе и делай, что тебе говорят. Остальное не твоего ума дело!

− Да я что? Я ничего. Я ж быдло. Только скажи, а вторая часть той бумажки где? У тебя?

− Шурка, что-то ты много вопросов стал задавать! К чему бы это?

− Да я так, интересуюсь.

− Интересуется он! У меня вторая половина! У меня! Хочешь знать где? Не скажу! Не надейся!

− Да ладно, ладно! Ну спросил, ну так что? Да где тот Рейтер? У мене уже руки чешутся!

− Да кто ж его знает! По времени уже должен быть… А ну, гляну, где его телефон.

− А что это оно такое у тебя?

− Система слежения. Могу любой мобильный телефон отследить.

− Ты гляди какое оно! Я тоже такое себе хочу.

− Тебе оно не надо. Всё равно пользоваться не сможешь.

− Да куда мне, быдлу…

В разговоре повисла пауза, во время которой было слышно щёлканье клавиатуры компьютера. Потом Кокин заорал:

– Вот сука! Он же, падла, с места не сдвинулся! Сейчас я ему…

Через несколько секунд в моём кармане завибрировал телефон. Моя линия связи снова заработала.

− Добрый вечер вам, дражайший, Михаил Александрович, − Кокин говорил сладеньким голоском. – Да где же вы и ваша очаровательная дама? Я вас заждался, чай уже три раза закипал.

− Ах, простите великодушно, любезнейший Андрей Петрович! − ответил я в том же ключе. – Безмерно виноват я перед вами. Приболел, знаете ли! Да так неожиданно, что самому страшно стало.

− Какая же хворь с вами приключилась, бесценный вы наш?

− Стыдно признаться, милостивый государь, стыдно признаться… Геморрой, знаете ли, одолел, будь он проклят! Решил я перед встречей с вами сходить, знаете ли, по большому, а он возьми и вылезь! Так что ни сидеть, ни ходить я теперь сутки не смогу. Спиридонову, не поверите, девушку молоденькую в аптеку послал за свечами геморройными.

− Что ж вы так, Михаил Александрович! Взрослый мужчина, а какать не научились.

− И на старуху бывает проруха. А я ведь ещё совсем не старый.

− Вы бы, что ли, «скорую» вызвали, а дражайший? А может, я вам сам вызову? Есть у меня один приятель – анальных дел мастер. Только скажу, он у вас через полчаса будет.

− Что вы, что вы! Не стоит беспокоиться! У меня это не впервой. Как-нибудь справлюсь. А! Вот и Спиридонова со свечами явилась, со спасительными. Так что, извините, я сейчас лечиться буду. Как вылечусь, я вам позвоню. Всего наилучшего!

− Ну что ж, желаю вашей попе скорейшего выздоровления!

Я бегом вернулся к нашей «прослушке» и отобрал наушник у давящейся от смеха Саньки.

− И что там?

− Да фуфло гонит, падлюка! Говорит, что заболел, геморрой у него, видите ли, вылез.

− Так давай я сейчас с моими хлопцами туда приедем, да мы ему на раз тот геморрой вылечим!

− Да погоди ты! Тут что-то не так. Чего это он ни с того, ни с сего мне позвонил?.. Тут что-то не так. Это какая-то подстава.

− Я сейчас к нему приеду, да спрошу.

− Куда к нему?

− Туда, где он сейчас сидит.

− А где он сейчас сидит? Это я его телефон вижу. А сам он может где угодно быть. Придумал какой-нибудь фокус и морочит мне голову!

− Да что он может придумать?

− А я знаю? Он кандидат наук, а не быдло, как ты! Надо было его телефон на прослушку перепрошить. Да я поленился.

− А як цэ – «телефон на прослушку перепрошить»?

− Есть такая система. Посылаешь на тот телефон СМС со специальными настройками, якобы от мобильного оператора. Клиент СМС открывает, и его телефон перепрошивается, потом начинает передавать тебе всё, что говорят вокруг.

− А клиент это знает?

− Нет, конечно.

− Так это ж хорошо! А в тебя такое есть?

− Купить можно, не проблема. Если б я раньше не поленился, сейчас бы слышали, о чём тот Рейтер разговаривает.

− Так давай я туда…

− Отставить! Никто никуда не поедет. Иди знай, что этот хитрожопый придумал. Ты туда, а там тебя уже ждут.

− Кто?

− Не знаю! В общем, всё. Отбой. Езжай домой и сиди тихо. Понадобишься, я тебя найду.

− Ты ж говоришь, он много знает. Надо что-то делать.

− То уже моя проблема. Езжай домой! Идём, я тебя провожу. Ты говоришь, он Катьку искал?

− Ага. Как он прознал про неё?

− Интересно не то, как он узнал о ней, а зачем он её искал. Да ладно, пусть ищет.

Кокин проводил Маратовича до машины, постоял на крыльце, подождал, когда «Рендж Ровер» отъедет подальше и махнул рукой Владику, чтобы тот возвращался домой.

Когда он зашёл в дом, я осторожно потянул за леску. В темноте раздался лёгкий щелчок, и она ослабла. Я смотал леску в бухту. К её концу по-прежнему была привязана гайка вымазанная битумом. От вечерней прохлады он стал хрупким и легко отскочил от стекла.

Ну что ж, полковник Кокин… Привет тебе от инженера Рейтера, кандидата технических наук. Можешь поцеловать мой геморрой!

 

Глава 23

− Объясни, что происходит! – категорически потребовала Санька, плюхнувшись на кровать мотельного номера.

− Сейчас, только отдышусь, − пообещал я, завалившись на соседнюю кровать прямо в обуви – у меня не было сил стащить с ног тяжёлые армейские ботинки, которые входили в нашу полевую экипировку.

Мы только что совершили марш-бросок. На попутном транспорте добрались до нашей квартиры, забрали вещи, оставив известные Кокину телефоны, и, сменив три машины такси, добрались до этого загородного мотеля. Мест не было и нам пришлось взять один номер на двоих.

Полежав и подождав, когда Санька освободит ванную, я всё-таки заставил себя раздеться и умыться.

− Отдышался? – спросила Санька. Она сушила волосы феном.

− Отдышался, − я положил подушки на кровати повыше и устроился на них полулёжа. – В общем, ситуацию я понимаю так. То, что мне наговорил Илья Вениаминович про якобы готовящийся переворот – это сказка. Он понимал, что возможностью смены власти в этой стране меня не шокировать. Рассказать правду он не рискнул – не знал, как я отреагирую. Я мог бы наплевать на всё, пойти и сдать его.

– А правда-то в чём? Не тяни резину! – спросила Санька.

– Правда состоит в том, что мы с тобой влипли в историю с международным терроризмом.

− Ни чего себе! – воскликнула она и выключила фен. – Ну-ка, объясни!

− Когда развалился Советский Союз, и началось разоружение, наши генералы сумели где-то прирыть на чёрный день одну разделяющуюся головную часть баллистической ракеты. Полковник КГБ Кокин рассказал об этом своему другу-компаньону Илье Вениаминовичу. Тот где-то в Швейцарии снюхался с террористом Вахидом. Теперь Кокин руками бандитов Маратовича хочет выкрасть эту штуковину с базы, где она хранится, в освинцованном контейнере перевезти в морской порт и погрузить на корабль Вахида.

– Почему в освинцованном?

– Радиация. Чтоб не засекли по дороге.

– А бумажка причём?

– Потом Вахид расплатится – переведёт деньги на счета, что на той бумажке. Нет бумажки – олигарх с Кокиным денег не получат. Вот и всё.

− Хорошо, это понятно. А что там Кокин с Маратовичем говорили о второй её половине?

− Как я понял, Кокин, чтобы иметь гарантии, бумажку эту разрезал и половинку забрал себе. Помнишь, что записано на той части, которую Афанасьев украл? Номера счетов и только часть кода доступа. Выходит, вторая часть – у Кокина. Это так он своему другу Илье доверяет.

− Афанасьев?..

− Афанасьева Маратович одолжил Кокину, чтобы тот украл ту половинку бумажки, что у олигарха.

− Получается, Кокин хочет всё себе прикарманить?

− Хочет – товар, фактически, в его руках. Друга Илью он может спокойно похерить. Я тебе больше скажу: он и Маратовича грохнет сразу после операции. Чтоб не делиться. Это Владик сделает.

− А Маратович это понимает и сам эту бумажку ищет.

− Конечно, он её ищет. Иначе, зачем он тебя воровал? Кокин, когда узнал об этом, сильно удивился. Даже помог мне тебя найти.

− И того мужика в Киеве тоже Маратович убил?

− Похоже на то.

− Почему Кокин от него не отделается?

− Как ты не понимаешь? Он ему нужен, чтобы головную часть ракеты добыть. Это будет выглядеть, как нападение на секретную базу банды уголовников. Сам Кокин останется в тени.

– А-а-а! Всё понятно.

– Да, понятно. Но не всё.

– Что ты имеешь в виду?

– Есть несколько вопросов, которые мне не дают покоя.

– Какие?

– Я там, где-то бутылку воды видел…

– Умеешь ты резину тянуть! На, держи!

– Мне, что, засохнуть? Спасибо. Тьфу ты, без газа!

– Говори уже, что там за вопросы, не трави душу!

– Хорошо. Я спрашиваю, а ты отвечай.

– Да спрашивай уже, наконец!

– Вопрос первый: почему Илья Вениаминович настоял, чтобы поисками документа занимался именно я? Я ведь не профессионал – не мент, не гебешник. В этом смысле я – никто. А он мне миллионы дал. Он же любого профессионала смог бы купить за меньшую сумму. Зачем ему именно я – первый встречный? Непонятно.

– Что непонятного? Прочитал он твоё досье, понял, что соображалка у тебя есть, и ты всё найдёшь.

– Ну и что? Мало ли у кого «соображалка» есть! Нужно ещё опыт иметь, знать нюансы розыскной работы.

– Зачем кого-то со стороны привлекать – ты уже всё равно в курсе дела.

– Во-первых, Кокин тоже в курсе дела. А он как раз профессионал.

– Кокину олигарх не доверяет – тот у него половину бумажки отобрал.

– Во-вторых, до разговора с Ильёй Вениаминовичем я не был в курсе дела. Он сам мне всё рассказал, я его за язык не тянул. Зачем? Зачем рассказывать такие вещи постороннему?

– Ты всё усложняешь. С точки зрения олигарха у тебя есть два достоинства. Первое – ты умнее Кокина – доцент и так далее.

– Спасибо.

– Кушай на здоровье. Второе – ты не из их тусовки. Тебя никто не знает, ни друзья, ни враги. Если олигарх хочет, чтобы всё было сделано тихо и незаметно, ты ему идеально подходишь.

– Может быть…

– Что там у тебя на второе?

– На второе и сразу на третье: почему Илья Вениаминович в присутствии постороннего человека, Афанасьева открыл сейф, и почему он его не закрыл?

– Сейф он мог открыть ещё до прихода Афанасьева не важно зачем. А не закрыл… Понятно почему – так торопился удовольствие получить, что просто забыл. Склероз.

– Неубедительно, хотя логично…

– У тебя всё? Я спать хочу.

– Ещё один вопрос. Почему, вычистив сейф олигарха, Афанасьев стал так странно себя вести?

– Ну, ты даёшь! Это уж совсем просто. Крыша у него поехала, когда понял, что в руках держит. Решил олигарха обокрасть – дураком был.

– Вот в этом-то я и сомневаюсь, в том, что он был дураком. Судя по тому, что рассказали Ольга и Славик, он был человеком разумным, предусмотрительным и не склонным на импульсивные поступки.

– Ага, понятно – Ольга! Она, когда это рассказывала, тебя за член держала, да? Потому ты ей и веришь!

– Саша!

− Что «Саша»? Саша устала, Саша хочет спать! Спокойной ночи!

Мы залезли под одеяла. Я выключил свет.

На улице дул лёгкий ветерок. На оконной занавеске качались тени от дерева, освещённого уличным фонарём. Сон не шёл.

− Спишь? – спросил я в полголоса. Она не ответила, но я слышал, что не спит. – Саша, у нас очень сильные противники. Намного сильнее нас. Они уверены, что их деньги в наших руках. Они нас найдут – это вопрос времени. Ты представляешь, что они с нами сделают за сто миллионов долларов?

Санька молчала. Из-за окна доносился шум машин, проезжавших по шоссе неподалёку.

− Саша, мы ещё можем спастись. Давай уедем подальше отсюда. Пересидим где-нибудь пару недель. Пройдут сроки их операции – она у них или сорвётся, или они организуют её как-то по-другому. Нас это уже касаться не будет. Потом вернёмся – до нас уже никому не будет дела. А, Саша?

Она рывком села на кровати, отбросив одеяло.

− А теперь слушай меня, Рейтер! – её голос был ледяным. – Я не хочу ходить в твой вонючий университет! Я не хочу потом всю жизнь ходить на какой-то вонючий завод! Я хочу жить свободно и счастливо! А для этого мне нужны те два с половиной миллиона долларов! Такой шанс выпадает в жизни только один раз – за неделю стать миллионером! И упускать его я не желаю!!!

Она так же рывком упала на кровать и накрылась одеялом с головой. Через секунду вскочила опять.

− Ты сам, Рейтер, чего в жизни добился? Тебе пятьдесят, а у тебя ни денег, ни семьи, ни квартиры нормальной, ни машины! Ничего! Одно уважение окружающих. И что ты с ним делать будешь, с уважением этим? На хлеб намажешь или дом за него купишь? Ты забыл старика Кудрина, коллегу твоего? Помнишь, каким он был уважаемым человеком? Всю жизнь до старости студентов учил. А помер по дороге на работу, как собака, на газоне за сто метров от факультета. И провалялся там целый день, пока в морг не забрали. Один провалялся, никто к нему не подошёл! Ты такого себе хочешь? Вытри сопли, Рейтер, и думай, что дальше делать будем. Думай! Ты умный!

− А ты?

− А я красивая. Мне думать вредно. У меня от этого морщины будут, − она легла, отвернувшись к стенке и укрывшись с головой.

Я встал и вышел в ванную. Из зеркала над умывальником на меня смотрел небритый пятидесятилетний мужик с мешками под глазами. На что жизнь ушла? Впереди – одинокая старость. Это страшнее, чем Кокин, Маратович и все их бандиты вместе взятые.

Я достал бритву и сбрил двухдневную щетину. Вышел подышать свежим воздухом. Перед входом в мотель был автомат с кофе. Я взял стаканчик «эспрессо» и сел на скамейку.

Ветер стих. Пахло дымком от костра. В лесу за шоссе, вовсю пели соловьи. В небе ярко светили летние созвездия.

Моя тревога никак не вязалась с атмосферой тёплой летней ночи. Мне казалось, что всё происходящее со мной – кошмар, от которого я никак не могу очнуться. Или я схожу с ума, и это − моё безумие?

Безумие…

Кокин сказал Маратовичу, что я не найду Екатерину. Сказал уверенно. Почему?

Если Афанасьев в ту ночь всё-таки поехал к ней, то у неё он и спрятал то, что мы ищем. Может быть…

Мне надо её найти быстро. Пока Кокин не понял, зачем я её ищу. Или он уже понял? Тогда – поздно…

Я вернулся в номер. Санька спала на спине, чуть похрапывая. Я погладил её по щеке. Она повернулась на бок и задышала нормально. Я вытащил из сумки ноутбук и вышел с ним на улицу.

Найти в интернете, что прописывают при аутизме, не заняло и десяти минут. Вряд ли Екатерине выписывают что-то одно, скорее сочетание двух или трёх лекарств. Так будет легче найти.

Я вернулся в номер, лёг в постель и мгновенно уснул.

Санька, разбудив меня чуть свет, первым делом занялась нашей внешностью. В ближайшем мини-маркете она нашла всё необходимое. Меня она заставила сбрить усы, которые я не брил ни разу в жизни, и собственноручно побрила мне голову налысо. В новых чёрных очках меня трудно было узнать. С собой она провозилась намного дольше. С помощью макияжа она изменила не только черты лица, но даже его форму. Из мотельного номера вышли совсем не те двое, которые вселились в него накануне.

Первым делом мы нашли себе новую квартиру. Не в центре, в «спальном» районе – там легче затеряться. Проблему транспорта мы решили просто – наняли на день таксиста на стареньком «Жигулёнке-шестёрке».

Полдня мы колесили по городу, объезжая аптеки, где продавались нужные лекарства. Там с нами поначалу не хотели даже разговаривать. Приходилось долго убеждать провизоров, что моя племянница, а Санькина сестра тяжело больна, мы должны купить ей лекарства, где её рецепты мы не знаем, какой врач их выписывал тоже, а спросить не у кого, потому что её родители попали в автокатастрофу и сейчас в коме, и может случиться что угодно, мы не знаем, что нам делать, да не нужны нам ваши лекарства, нам врач нужен, ну купим мы их без рецепта, а вдруг ей станет хуже, Сашенька не плачь, они хорошие люди, они нас поймут, посмотрите, пожалуйста, рецепт на фамилию Афанасьева, нету, ой, простите, это фамилия её матери, тогда Перетятько, тоже нету, простите, извините, спасибо, мы пойдём…

Рецепт, выписанный для больной Екатерины Перетятько, мы всё-таки нашли. Врача звали Бурмага Елена Александровна.

 

Глава 24

− Кто там? – спросил из-за двери слабый женский голос.

− Здравствуйте! Вы Елена Александровна? – светлое пятнышко в дверном глазке потемнело – меня кто-то внимательно изучал. − Мы вам звонили. Мы по поводу Екатерины Афанасьевой.

− Да-да, я помню! Подождите, я сейчас открою.

Ждать пришлось довольно долго. Когда я уже решил снова нажать на кнопку, раздался звук открываемого замка.

Хозяйка квартиры оказалась невысокой пожилой женщиной с гладко зачёсанными седыми волосами и густыми чёрными бровями. Я понял, почему она долго не открывала – она одевалась. На ней был костюм, который лет тридцать назад был парадным: тщательно вычищенные и выглаженные тёмно-серые жакет и юбка, от которых исходил запах ныне забытого нафталина, и белая блузка с высоким воротником, застёгнутым большой брошкой с камеей.

− Проходите, не стойте на пороге, − она отступила в сторону, пропустив нас с Санькой.

Это была двухкомнатная квартира в доме постройки конца сороковых годов: высокие потолки, деревянные перекрытия, стены, обитые картоном вместо штукатурки, крашеные водоэмульсионной краской с накатанным орнаментом. Пахло сыростью и гниющей древесиной. Обстановкой комнаты, куда мы прошли, служили: древний продавленный диван, под стать ему стол, бывший одновременно обеденным и письменным, книжные шкафы и полки, занимавшие всё пространство стен. Здесь повсюду были книги: в шкафах, на хромых стульях, на старом телевизоре, на полу. Большинство книг были по медицине и психиатрии. Было много художественной литературы. Один из книжных шкафов был заполнен родными мне техническими изданиями.

− Елена Александровна, мы вам торт принесли, − сказала Санька.

− Ой, спасибо, дорогие вы мои! – её глаза загорелись. – Да вы присаживайтесь! Вот, на диван можно. Сейчас-сейчас, я книги со стульев уберу…

− Давайте я вам помогу, − я принялся снимать со стульев пыльные стопки книг и складывать их на пол.

− Ой, простите, я совсем растерялась! Так редко кто-то приходит. Да ещё такие обаятельные! Сейчас-сейчас, я чаю приготовлю. Вы, пожалуйста, посидите, подождите.

Мы с Санькой чинно уселись на диване. Пока хозяйка возилась на кухне, звеня посудой, мы молча разглядывали корешки книг. С Санькиного лица не сходило удивлённое выражение – такого обилия книг в обычной квартире она никогда не видела.

− Вот и я! – сказала Елена Александровна, входя в комнату с огромным подносом в руках.

Санька вскочила и принялась помогать хозяйке накрывать на стол. Я стал резать торт.

− Может, вы вина хотите? – озабоченно спросила Елена Александровна, когда мы, наконец, уселись за стол.

− Нет, что вы! Мы не пьём, – уверенно соврала Санька.

Чай мы пили из чашек, когда-то бывших частью парадного сервиза. Они долгие годы простояли в серванте, и сейчас чай имел привкус въевшейся в них пыли.

Елена Александровна ела торт маленькими кусочками, которые она тщательно пережёвывала и не спешила проглатывать.

Я нарушил своё табу и съел немного торта. Он оказался действительно вкусным. Я забылся и взял бы ещё один кусок, если бы Санька не стукнула меня ногой под столом.

− Елена Александровна, мы из молодёжного благотворительного фонда «Протяни руку другу». Мы опекаем молодых людей с особыми потребностями, в общем, инвалидов, − бессовестно врала Санька, ей не терпелось перейти к делу.

− А что это за фонд такой? Никогда не слышала, − засомневалась Елена Александровна.

− А он появился недавно. Учредительное собрание состоялось только неделю назад. Так что, мы ещё молодые, – Санька кокетливо улыбнулась. − Вот Михаил Александрович, он вице-президент фонда, а меня зовут Саша Спиридонова, я координатор проекта помощи молодым людям с психическими расстройствами.

− И чем это я, старуха могу быть полезна вашему молодёжному фонду? – спросила она, поглядывая на остатки торта.

− Мы собираем данные о молодых инвалидах, которые могут нуждаться в нашей помощи, − вступил в разговор я. – Некоторых из них мы никак не можем разыскать.

− Зачем это?

− Мы хотим побывать у них дома, оценить характер и размер помощи, которую можем предоставить.

− А что это за помощь?

− Это мы будем решать в каждом конкретном случае. Может быть, нужны медикаменты, может, питание, может, одежда. Мы должны посмотреть, тогда примем решение.

− А вы помогаете только молодым?

− Да только до двадцати восьми лет.

− Жаль… − её глаза погрустнели, она помолчала, затем сказала, принявшись складывать какую-то фигуру из бумажной салфетки: − По телефону вы что-то говорили о Катеньке Афанасьевой.

− Да, Елена Александровна, мы никак не можем её разыскать. Мы знаем, что она воспитывалась в специнтернате. Знаем, что кто-то её удочерил.

− Почему вы обратились ко мне?

− Вы ведь её врач. А врачи не должны терять из виду своих пациентов. Да ещё таких.

− Да, это вы правильно сказали. Врачи не должны терять из виду своих пациентов. Таких своих пациентов. Как мало сейчас осталось настоящих врачей... − она замолчала, продолжая складывать салфетку. Вскоре салфетка превратилась в изящную розу. Она протянула её Саньке. – Вот, возьмите, Сашенька. Этому, искусству оригами меня научил один мой пациент.

Санька поблагодарила и хотела о чём-то спросить, но Елена Александровна её не слушала.

− Это было давно, в пятьдесят первом, – она взяла другую салфетку и начала её складывать. − Я только окончила мединститут и начинала работать. Он поступил к нам в тяжёлом состоянии. Тяжелейшая депрессия. Был на грани самоубийства. Про него шёпотом говорили, что он был в лагерях. В «шарашке». Знаете, Сашенька, что такое «шарашка»? Не знаете? Действительно, откуда вам… Это такой концлагерь, где сидели самые талантливые люди, специалисты.

− Его звали Эмиль. Его посадили в сорок первом. Сразу, как война началась. Даже толком не объяснили за что. Сначала он сидел в одном лагере с уголовниками. Делать фигурки из бумаги он научился там. Бумаги там было мало, но он их делал, Потому и выжил. Уркам его фигурки очень нравились. Они и бумагу ему доставали. Потом, через полгода его перевели в ту самую «шарашку». Там они разрабатывали какое-то оружие, что-то для артиллерии. Он никогда не говорил, что именно.

− У него была семья. Жена и маленькая дочурка. Когда его посадили, то запретили с ними переписываться. Из лагеря он вышел только в сорок шестом. Сразу же поехал домой. Сюда, в этот город. А дома нет… Ему соседи потом рассказали, что произошло. Его жену немцы расстреляли. А годовалая дочка потерялась. Потерялась при странных обстоятельствах.

− Колонну, в которой его жену с дочкой вели на расстрел, полицаи гнали по улицам города. На тротуарах стояли люди. Они смотрели на тех, кого через несколько минут уже не будет в живых. Смотрели молча. Кто-то равнодушно, кто-то с любопытством, кто-то со злорадством. Людям, знаете ли, нравится, когда убивают кого-то другого… Главное, что другого, главное, что не тебя… Эта толпа стояла по всему пути движения колонны. Внимательная… жадная… молчащая…

− В одном месте Рахиль, её звали Рахиль, заметив, что конвоиры отвлеклись, вытолкнула свою дочь из колонны. Девочка на своих слабых ножках, не понимая, что делает, неуверенно пошла в ту самую толпу. Толпа расступилась – зеваки шарахались от неё, как от прокажённой.

− Девочка прошла толпу насквозь и стукнулась лобиком о колени какой-то женщины. Она потянулась вверх, прося взять её на ручки, как это всегда делала с мамой. Та женщина, увидев её глазки, схватила и прижала её к себе. Так, обняв чужую дочь, она какое-то время стояла под недоумёнными взглядами зевак. Затем опомнилась и с ребёнком на руках что есть духу бросилась прочь. Больше её никто не видел.

− Через несколько минут Рахиль уже лежала с простреленной грудью на дне рва под горой трупов других несчастных.

− Эмиль, узнав обо всём, поклялся найти свою дочь. Его, бывшего врага народа, высококлассного инженера взяли работать на один из наших заводов простым рабочим. Всё свободное время посвящал поискам дочери. Прошло пять лет, и он её таки нашёл – он был очень упрямым человеком. То есть, нашёл он не её. Он узнал, что в одном из сёл неподалёку живёт женщина, простая крестьянка. Поселилась она там осенью сорок первого. Она некрасива, замкнута, живёт без мужа с одной только девочкой, которая называет её мамой. Хотя девочка на неё совсем не похожа.

− Трудно описать, как Эмиль обрадовался! Он бросил все свои дела. Он приехал в то село. Он долго бродил по нему, расспрашивая людей о той женщине. Наконец, ему объяснили, где её найти. Он нашёл тот дом. Простой сельский дом. Вошёл во двор. Ему никто не вышел навстречу. Он постучал в дверь. Ему никто не ответил. Он открыл дверь – она не была заперта. Он позвал хозяев. Ему опять не ответили. С замершим сердцем он переступил порог. И вот что он увидел. Окна и двери были распахнуты настежь. На обеденном столе стояли тарелки с едой. Над ними ещё поднимался пар. В доме никого не было…

Елена Александровна замолчала, доделывая розу. Было так тихо, что было слышно, как тикают мужские часы на её руке.

− Свою дочь Эмиль так и не нашёл, − сказала Елена Александровна и протянула мне розу. – Это вам, Михаил, на счастье…

− А что было дальше? – спросила Санька.

− Дальше?.. Ах, дальше… − Елена Александровна, прищурившись посмотрела в окно. – Эмиль тяжело заболел, лежал у нас, я его лечила. Потом мы поженились. В шестьдесят втором он умер. Вот и вся история…

− В моей жизни было только два мужчины: мой отец и мой муж. Всё, что вы видите перед собой в этом доме, мне осталось от них. Папа начал собирать коллекцию книг по медицине. Я всю жизнь продолжала его дело. Кому они сейчас нужны?.. А от Эмиля мне остались те технические книги, да часы, что сейчас на мне. «Победа». Хорошие часы. До сих пор идут. Только стали отставать.

− Простите мою болтливость – старухи любят поговорить о прошлом. Я увидела вас двоих, увидела, как вы друг на друга смотрите, и вспомнила эту историю.

− Катеньку Афанасьеву я, конечно же, помню. Я её наблюдала с тех пор, как она поступила в наш интернат. Она с рождения страдала задержкой развития. А тут ещё та история… Её, вернее их − у неё ещё брат есть, Костя − их родителей убили. Чуть ли не у них, детей на глазах. На улице подошли какие-то подонки и зарезали. Говорили, что их в карты проиграли.

− После того случая у Катеньки началось обострение. Она и так была малоконтактная. Теперь у неё развился стойкий аутизм. Она совсем ушла в свой мир. Мы с трудом научили её самостоятельно есть, пить, хоть как-то себя обслуживать.

− А потом её удочерили. Я тогда была против. Убеждала, доказывала… Да кто меня, старуху, слушал? Катеньку забрали те люди, знаете, из простых. Мне они сразу не понравились. Фамилию ей свою дали. Она ведь теперь не Афанасьева. Она теперь, как же… Ага, она теперь Перетятько. Может, потому вы её не нашли.

− Долго я её не видела. Наверное, год… нет, больше. Потом нашли они меня. Перетятьки эти. Я уже в интернате не работала. Сократили меня. Я сейчас в поликлинике при военкомате работаю. На одну восьмую ставки. Хоть какие-то деньги… Печать у меня осталась. Рецепты могу выписывать. Да… Нашли они меня, Катеньку привезли, показали. Хуже ей не стало, но она стала какая-то возбудимая. Ничего толком про неё не рассказали. И никогда не рассказывали… Скользкие они какие-то, Александр и Людмила. Людмила, та всё молчит, в пол смотрит. Её бы саму подлечить. А Александр, тот всё говорит, говорит. Да что толку? Из его разговоров ничего понять невозможно. Кто за Катенькой ухаживает, как… Так они ко мне её и привозят раз в полгода. Я ей рецепты выписываю, мне за приём деньги платят. Маленькие, но деньги…

− Да! Вы знаете, а в прошлый раз её не Перетятьки привезли. Её Костя привёз, брат её. Нашёлся-таки. Представляете, радость какая! Сколько ж это они не виделись? Не знаю… Сначала я не поверила, а потом присмотрелась – похожи они. И лицом, и даже взгляд у них один.

− Знаете, Катенька, она удивительная. Она ангелочек такой… Иногда разговариваешь с ней, кажется, всё она понимает. Но не слова она понимает – она душу твою понимает.

− А где она? Куда её Костя увёз? – осторожно спросила Санька.

− Вот этого я не знаю, Сашенька, не знаю… Хотя… Костя как-то вскользь сказал, что теперь Катенька будет жить в каком-то месте, знаете, не для всех… Но там же дорого! Может, у него есть деньги? Не знаю…

Мы вышли на улицу, и какое-то время, молча, стояли у подъезда. Потом я сказал:

− Саша… Саш, я всё сделаю, чтобы мы те деньги раздобыли, ты не думай…

− Я знаю… − она погладила меня по руке. – Ты извини, что я накричала на тебя ночью. Мне ведь тоже страшно… Но… Мы ведь справимся? А?

− Конечно! Мы ведь умные… Всё хорошо, Сашенька. Всё будет хорошо.

 

Глава 25

− Давайте уточним, когда это у неё начало проявляться? – спросил главврач, разглядывая меня сквозь фирменные очки в золотой оправе взглядом оценщика ломбарда.

− Я ж тебе говорю, брат, как матушка её, баба бывшая моя то есть, в загранку подалась с грузином этим, Дато, а Шурку эту мне спихнула, так оно и началось. Шурка, она хоть и дочь мне, ну, так мне Валька говорила, матушка её то есть, а я, то есть ей батька родной, но я, типа, всё равно не могу с ней справиться. Ну, я, типа, решил сюда её привезти. Ты, брат, не боись, я всё оплачу, в долгу не останусь, базара нет! – пообещал я и смачно рыгнул.

Я сидел в шикарном кожаном кресле в кабинете главврача элитного санатория. На мне была футболка с портретом Виктора Цоя, широченные шорты и пластиковые сандалии. На шее красовалась толстенная золотая цепь, на которую можно было посадить добермана. От меня за версту несло пивом, которым Санька предварительно меня накачала и заставила заесть каким-то особо вонючим сыром.

В приёмной за стеклянной дверью на диване сидела сама Санька. На ней была чёрная футболка с какими-то иероглифами, чёрная мини-юбка, не скрывавшая ничего, и её любимые армейские ботинки, зашнурованные, однако, белыми шнурками. На её отбеленном лице чёрной помадой были ярко нарисованы огромные губы, густыми чёрными тенями замалёвана вся поверхность век. На чёрно-белую, торчащую во все стороны причёску, которую Санька делала с особым благоговением, нельзя было смотреть без содрогания. Ногти на левой руке были выкрашены в чёрный цвет, на правой – в коричневый, но мизинец был нежно-розовым. На мой вопрос почему, прозвучало: «Так надо!».

Санька мерно раскачивалась, что-то тихо мыча и изображая глубокую меланхолию, переходящую в готовность в любой момент покинуть этот стрёмный мир.

− Как Валька уехала, так Шурка и стала таким вот монстром. Накрасится, как чучело, и сваливает из дому. Что, где – ничего не говорит. Раз на улице увидел её с друганами. Такие же пегие, как она. Сидят на газоне, пиво пьют. Я ней, типа, иди домой, а она бритву достаёт, и кричит, типа, подойдёшь – себя порежу. Я бритву отобрал, успел, харою ей натрескал и дома запер. Неделю сидела. Молчала. Потом выпустил. Я ж не вертухай какой-то! Так она по новой! Опять с тем же кодлом тусуется. Говорят, они «эмо», готовы они с собой покончить. Мир им этот, видите ли, не нравится. «Эмо», блин, как страус!

− Страус – эму, − вставил свои пять копеек главврач, не скрывая самодовольства.

− Я знаю, что страуса зовут эму. Не тупой. Я, что б ты знал, кандидат наук. Чего вылупился? Челюсть подбери! Я кандидат технических наук. Ты что, думал я всю жизнь на оптовом торговал? Девяносто пятый год помнишь? Помнишь, как госбюджет всей науке порезали? Я тогда семь месяцев без содержания сидел. Как раз диссертацию до ума довёл и защитил. А как защитил, так заявление на стол положил и послал всю эту сраную науку к такой матери. Так что, братан, ты базар-то фильтруй, то есть, за лексиконом следи. А то у меня хватит возможностей организовать кому-то похороны на центральной аллее.

Час назад у нас с Санькой состоялся подобный разговор в кабинете заведующего горздравотделом. Мы туда нагло завалились, отодвинув в сторону секретаршу. Санька упала в кресло, а я сел поближе к хозяину кабинета, чтобы толково и доходчиво объяснить ему, что моя единственная дочь находиться на грани суицида и нуждается в серьёзной психиатрической помощи, не порекомендует ли он какое-нибудь «крутое» заведение, где ей эту помощь окажут за мои деньги, но только, чтобы «крутое». Нежное обоняние чиновника не устояло перед убойной смесью ароматов пива и непереваренного сыра, и он шустро выдал мне адрес единственного в нашей местности санатория, куда богачи здешнего разлива сдавали на лечение своих чад. За что я его от всей души поблагодарил слюнявым поцелуем в губы и пятьюдесятью долларами в карман, а Санька на прощанье громко пукнула.

− Ну, хорошо, мы возьмём вашу дочь на лечение, − смилостивился главврач.

− Не-не, ты её возьмёшь, если я тебе её сдам. Сначала ты мне покажешь, где ты её содержать будешь и чего будешь с ней тут делать. А то, если чего не так, так мне Валька яйца-то повыкручивает, а я, соответственно, тебе. Сначала левое, потом правое. Или наоборот. Ладно, гиппократ, давай, вынимай гузно из кресла, сейчас экскурсию проводить будешь! – Я вышел в приёмную и заявил Саньке: − Шурка, подымайся, потопали смотреть, где ты жить тут будешь!

− Не-а! – буркнула Санька. – Мне леньки. Сам топай. А мне это фиолетово.

– Ну-ка вставай, коза разноцветная!

– Мир, дверь, мяч.

− Чего? Я кому сказал, вставай, коза! По рогам сейчас натрескаю! – гаркнул я. – Вставай! Пошли, блин, позырим, что тут за пионерский лагерь.

Я попал в точку: санаторий действительно когда-то был пионерским лагерем, принадлежавшим знаменитому военному заводу. В суперсовременных строениях теперь трудно было угадать скромные кирпичные домики, где юные пионеры-ленинцы спали, дрались подушками и по ночам ходили мазать друг друга зубной пастой.

Насчёт «проводить экскурсию», это я, конечно, хорошо сказал. Экскурсию проводил не главврач, а я сам. Мы и передвигались по санаторию в таком порядке: впереди уверенно шёл я, за мной, пыхтя и отдуваясь, семенил главврач, замыкала шествие Санька. Я нахально открывал все двери, что попадались на пути. Санька, будучи вне поля зрения хозяина, осматривала то, что пропускал я: женские туалеты, комнату гигиены, сестринские посты.

Монотонно звучавшие за моей спиной комментарии хозяина я слушал вполуха. Меня не интересовали ни одноместные палаты, почему-то пустовавшие, ни комната релаксации, ни музыкальный салон, ни комната арттерапии. Я искал больную Перетятько. Но больной Перетятько нигде не было. Да и другие больные тоже на глаза не попадались.

− Слышь, братан, а где эти, как их, пациенты? У них сегодня культпоход? Ты их в цирк повёз? Показывать там будешь? − спросил я, пробегая очередной пустой коридор.

− Понимаете, наш санаторий рассчитан только на двадцать четыре пациента…

− Так, где они? Эти двадцать четыре! Куда они подевались? Вконец с ума сбесились, да поразбежались?

− Понимаете, двадцать четыре койко-места – это его максимальная вместимость… Обычно больных у нас меньше. Это зависит от разных факторов. Например, осенью, когда у хронических больных бывает обострение…

− Ага, я понял! У тебя, как на овощебазе – осенью густо, весной пусто.

− В целом, вы тенденцию уловили.

− Я ж говорю: не тупой. Да ты мне хоть кого-то покажи. Я ж должен знать, какие друганы у моей Шурки тут будут.

Пациенты в санатории всё-таки были. Они находились под присмотром медсестры в дальней беседке на берегу речки. Их было всего трое: старушка из тех, про которых говорят, что столько не живут, хлопец года на три младше Саньки. И она. Да, это могла быть только она, Екатерина.

Она действительно была очень красивой. Круглолицая, с красивого разреза карими глазами и изящным вздёрнутым носиком. Её густые прямые чёрные, как смоль, волосы как раз расчёсывала медсестра. Было видно, какое удовольствие испытывает пожилая женщина, ухаживая за своей очаровательной пациенткой. В Екатерину действительно можно было влюбиться, если бы... Если бы не её равнодушный, неподвижный взгляд.

− Так, братан! Молчи ничего не говори. Я попробую угадать сам. Во-первых, бабуля! Какое-то чувырло сдало свою мутрешу тебе на хранение, чтоб, значит самому со старухой не вожкаться. И будешь ты её хранить тут до самого её летального исхода. А так как платят тебе за хранение столько, что ты можешь весь санаторий содержать и других пациентов не брать, летальный исход наступит нескоро. Оно и видно: здоровье ты в бабуле поддерживаешь неслабое, на ней скачки выигрывать можно, как на призовой кобыле. Я угадал? Чего лыбишсья? Таки угадал! Я ж говорю: не тупой.

− Так, пошли дальше. Пацан. От чего ж ты тут мальца лечишь? От зависимости? Ага! По глазам вижу, от зависимости. От какой? Сейчас скажу… На нарика не похож. В руках карты. От игровой зависимости ты его лечишь. И лечить ты его будешь долго, раз даёшь в карты играть!

− Заместительная терапия, − блудливо ухмыльнулся главврач.

− Ну, ты и жучара! − продолжал я издеваться. Судя по взгляду, которым он изучал мою золотую цепь, делать это я мог долго и безнаказанно. – Моей Шурке ты тоже какую-нибудь «заместительную терапию» придумаешь, чтоб из меня бабло качать? Ты знаешь, что я за подобные дела на своём оптовом делаю с такими вот клиентами?

Я шагнул вплотную к главврачу и очень аккуратно поправил на нём галстук, затянув узел как можно туже. Он покраснел, на его лбу выступила испарина.

− Ладно, продолжим угадайку, − сказал я, для порядку ещё и пиджак на нём застегнув. − Теперь девица. Девица даже очень-очень! Что она делает в твоём пионерском лагере? Пострадала в борьбе за высшее образование? Или от несчастной любви крышей поехала? А?! Не слышу?!

− О-о-она всегда, то есть, с детства такая, − промямлил главврач.

− Чего? С детства? Дебилка что ли?

− Да-да, у неё одна из форм дебилизма.

− А ты случайно не брешешь, толстожопый? Не верю я, чтобы такая краля – и дебилка! Не ты ли её тут дебилкой и сделал? Это что ж с моей Шуркой тут будет?

− Нет-нет, вы не думайте! Она действительно страдает дебилизмом.

− Кто ж за неё такую тебе платит?

− Простите. Не могу этого сказать. По правилам нашего заведения я не могу разглашать финансовую информацию.

– Красивая... У тебя фотка её есть? Подари!

– Нет, простите. Фотографии нет.

– Некому сфоткать?

– Почему? Приезжал тут один… Недели три назад. Профессионал. Фотосессию ей устроил.

– И ты разрешил?

– Мне позвонил тот, кто… вы поняли. Раздетой даже снимал…

– На календарь «Дебилки нашей Родины»? А фотки где?

– У заказчика.

− А что, дебилы мобильными телефонами пользоваться умеют? Что это у неё на шее висит?

− А, это? Это… тот… В общем, это её брат с ней разговаривал.

− Так она таки по мобиле разговаривать может! Какая ж она дебилка? Не надо нас дурить!

− Вы не поняли! Когда с ней разговаривают, она иногда слушает. Непонятно, что она понимает, но создаётся впечатление, что до неё всё-таки что-то доходит. Это получается не у всех. Кого-то она не воспринимает совершенно, когда с ней заговаривают, начинает кричать. А кого-то она слушает. Её брат был таким.

− Был?

− Он пропал. Говорят, погиб.

− Как?

− Точно не знаю. Это случилось с неделю назад. С тех пор у неё этот мобильный телефон отобрать невозможно. Держит при себе, не отдаёт. Видно, чувствует…

− А как же они?..

− Как они разговаривали? Телефон раньше был на сестринском посту. Когда брат звонил, телефон ей приносили, к уху прикладывали. И она слушала. Потом телефон забирали. А в последний раз – это ночью было – он говорил долго. После того разговора она телефон не отдала.

− Он только по телефону с ней общался? Сам не приезжал?

− Почему? Приезжал. В последний раз был где-то месяц назад.

– – –

На нашу квартиру мы возвращались, не проронив ни слова. Когда мы зашли, я без сил рухнул в кресло. Я не мог пошевелиться. Не хотелось даже дышать.

Сашенька, приняла душ, смыла с себя клоунскую раскраску и села к зеркалу втирать в кожу питательный крем.

Сашенька у зеркала…

− Что ты на меня так смотришь?

Я не ответил. У меня перехватило дыхание.

Что ты тогда сказал Ольге, Рейтер? Что ничего не ждёшь от Сашеньки? Ты кого обманывал? Ольгу? Себя?

Стоп! Отставить лирику! Поедешь на вокзал, возьмёшь из камеры хранения «Гюрзу». Потом – в «Царское село». Сегодня весь этот кошмар должен закончиться.

Прости меня, Сашенька. Я знаю, ты хорошая, ты простишь. Вот только надо отдохнуть. Чтоб рука не дрожала. Надо отдохнуть. Поспать. Совсем немного. Поспать… Спать…

Конец 1 части

Скачать на телефон    Купить электронную книгу     Купить печатную книгу

Наверх