Купить книги   Написать автору

СОДЕРЖАНИЕ

МАМОЧКИНЫ ИСТОРИИ
Младшая  жена
Недоверчивая  невеста
Рейсшина

НЕНУЖНЫЙ  АНГЕЛ

ФЕЯ!

ГОД  СКОРПИОНА

ЗВЁЗДНОЕ  СИЯНИЕ  ЗЕМЛИ
Скачать  на  телефон      Купить  книгу

Младшая жена

− Ой, что я сейчас тебе расскажу! – спохватилась пани Мартулевич, накладывая оладьи. – Помнишь пана Доната, жил от нас через два дома вниз по улице?

− Нет, мамочка, не помню, − промямлил Казик с набитым ртом.

− Ай, Казя, что ты такое говоришь! Конечно, помнишь, должен помнить. Мужчина такой статный седовласый с чёрными бровями. Его фамилия… Кажется… Ой, а фамилию, вспомнить не могу… Совсем старая твоя мама, склероз уже начался…

− Да ну её, ту фамилию, мама! – отмахнулся Казик, беря с тарелки оладушек.

− А и правда! У него жена пани Ганна. Вот её ты помнить должен! Такая тихая женщина, и лицо у неё доброе, всегда-то она улыбается. Ты в школу ходил, так она меня, как видела, спрашивала: как там ваш Казимирчик учится? Она тебя Казимирчиком звала.

− Мамочка, какое это имеет значение?! – поморщился Казик.

− Ну хорошо, хорошо. Я понимаю, почему ты пана Доната вспомнить не можешь. Из-за того, какой он образ жизни вёл. Сейчас я расскажу, и ты вспомнишь. Он очень боялся заболеть. Не занимался ничем – только своим драгоценным здоровьем. Жил по расписанию. Утром вставал – всегда в одно время – и делал гимнастику. Затем обмывался холодной водой – всегда одной температуры – и обтирался специальным полотенцем. Потом завтракал. После завтрака у него была прогулка. Затем второй завтрак, после него сон – он всегда спал днём. Потом обед. После обеда опять прогулка, после прогулки ужин. Потом он читал книги и ложился спать. И так изо дня в день, из года в год. Сколько ж лет прошло? Пожалуй, лет двадцать пять, как они тот дом купили... Питался он строго по своей диете. Пил отвары каких-то трав, сам их заваривал. Книги читал только про здоровье. Газет не читал, фильмов или новостей не смотрел – боялся разволноваться. И он никогда не работал! Ничего не делал руками – чтоб здоровью не навредить. Всё пани Ганна – и по дому сама, и в огороде сама, и по магазинам ходила сама. Он же себя ничем не утруждал. У них хоть деньги и были, они не нуждались, но огород есть огород – то там копнуть, то здесь прополоть. Он − никогда ничего. Всё она, всё Ганна. А как он прогуливался! Чинно-степенно, только по одной дорожке, от крыльца к забору, ни шагу в сторону. И ни с кем не разговаривал. Чуть кто появится возле их забора, так он издали посмотрит так зло, исподлобья, мол, чего ты тут ходишь, а если тот ближе подойдёт, он разворачивается спиной и уходит. Заразиться, что ли, боялся? Или чтобы кто-нибудь ему настроение не испортил? Ну, вспомнил, о ком говорю?

− Да, вроде вспомнил. Такой среднего роста, коренастый, с седыми волосами, зимой всегда в русской шапке-ушанке ходил с завязанными на затылке ушами. Всегда ко мне спиной поворачивался.

− Да-да, он! Вспомнил?

− Вспомнил, только я не знал, что его Донатом зовут. А почему ты о нём в прошедшем времени говоришь? Он умер?

− Нет, не умер. Слушай, сейчас расскажу.

– – –

Год назад это было… да, в мае, ещё сирень цвела. Иду я мимо их двора, гляжу открывается калитка и выходит из неё какой-то мужчина в джинсах, футболке, на голове бейсболка, и сумка большущая через плечо. Выходит, здоровается со мной: здравствуйте, говорит, пани Божена, − и идёт себе куда-то дальше. А я иду и не могу понять, кто же он такой. Вроде и похож на Доната, так не он это – в джинсах-то и в футболке! Может, родственник какой? В общем, сходила я по своим делам – на рынок, по магазинам, в аптеку зашла, подругу старую встретила, постояли, поговорили, – возвращаюсь назад, гляжу, а в их калитку Ганна заходит, сама заплаканная. Я у неё: «Ганна, случилось чего? Что это за мужчина от вас сегодня выходил?». А она мне: «Как, что за мужчина? Так то ж Донат был. Уехал он». А сама плакать.

Я и оторопела. То Донат был, а я его не узнала! Да и как узнать? Он же всегда во френче своём ходил, застёгнутый до подбородка. А тут − футболка! И голоса я его не знала – он за двадцать пять лет мне и слова не сказал. А тут поди-ка − разговорился!

В общем, зашла я к ней, сели мы рядышком – я вдова одинокая, сыном забытая, да и она уже вдова соломенная – и всё она мне рассказала.

Оказалось вот что. Донат заболел. Всю жизнь боялся, чтобы не заболеть, и заболел. И не насморком каким-то, а раком. Рак желудка у него начался. Правильно наш старый ксёндз, упокой Господи его душу, отец Ладислав говорил: ничего в жизни бояться нельзя. Чего боишься, то обязательно с тобой приключится! Ты отца Ладислава помнишь, Казя? Забыл, поди? А как к нему на первое причастие ходил, помнишь? А когда ты на исповеди в последний раз был? Ладно-ладно, не кривись!

Стал у Доната живот болеть. Вроде несильно, но болит – и всё тут. Он собрался и впервые за двадцать пять лет из дому вышел – в больницу. Там его обследовали, анализы взяли и говорят: приходите завтра. Он назавтра к ним, как штык, с утра явился. А они ему и говорят: рак у вас, дорогой пан, рак второй степени, надо вам к нам ложиться, будем думать, как вас лечить. И что ты думаешь, он сделал? Наверное, лёг к ним в больницу и умалял, чтобы его резали, рак этот вырезали? Ведь всю жизнь человек только про здоровье и думал! Как бы не так! Он взял и написал им бумагу, что от лечения ихнего отказывается, и из больницы ушёл. Но ушёл не домой. Пошёл по магазинам. Это он-то, который двадцать пять лет со двора не выходил! Пошёл, значит, по магазинам, купил себе сумку большую, одежды всякой. Пришёл домой и говорит Ганне, мол, прощай, Ганя, уезжаю я от тебя. Та в слёзы: что да как, куда ты да почему? А он ничего не говорит, молча собрался, документы взял, и в дверь. Ганна в ту больницу: что вы моему мужу такое сказали? А они ей: так, мол, и так – рак у вашего мужа, ему срочно лечиться надо, да он не хочет, сбежал от нас. А если он лечиться не будет − жить ему от силы полгода. Та – на вокзал, может, догонит! А нет, его уже след простыл, и куда поехал неизвестно. И телефона у него-то нет – он же всю жизнь ни с кем не общался.

Вот, что она мне рассказала. Такое горе у женщины! И, главное, женщина-то хорошая, всю жизнь с этим нелюдем прожила, жалко её. В общем, стала я к ней приходить. Сколько вечеров мы с ней коротали вместе – две старухи одинокие... Сначала со зла мы думали, что это он перед смертью признался себе, что Ганну не любит и всю жизнь не любил, и решил уехать, чтобы в последние свои дни лица её не видеть. Потом порассказывала она, как они всю жизнь душа в душу прожили. И мы решили, что это он специально уехал, чтобы не видела она, как он помирает в мучениях, не страдала от этого. Любил он её, потому и пощадить хотел.

Прошло полгода, а его всё нет и нет. Ни живого, ни мёртвого. И весточки никакой нет. Думали – всё, пропал Донат, помер где-то. Ганна бедная, помня про врачебный приговор, уже его и оплакала. И я вместе с ней. И Болека своего покойного, отца твоего, вспомнила, каково мне было, когда я его похоронила.

Ты ешь, ешь. Это ещё не всё. Самое интересное я ещё не рассказала.

Прошло ещё пару месяцев. Сидим мы как-то с Ганной у неё в гостиной, о своих делах женских говорим. Вдруг распахивается дверь и входит, кто бы ты думал? Входит Донат. Собственной персоной. И спокойно так говорит: «Здравствуй Ганя!». Та, бедная, побелела вся. А он сумку свою, ту самую, на пол ставит и говорит, что домой он приехал. Сам смотрит и улыбается. А за спиной его девица стоит молодая, лет двадцать ей. Я её только потом заметила, так Донат меня огорошил. Ганна поднялась, обняла его, он её тоже. И видно – чуть не плачет, так рад, что её увидел. Я, конечно, за неё порадовалась – как же, мужа оплакала, а он вот он, живой. А про себя вздохнула: я-то своего Болека никогда не обниму... Да... так вот... наобнимались они, а потом берёт он эту девицу за руку, подводит к Ганне и говорит, что это вот Франческа и она ему – младшая жена. Вот так! Тут-то моя Ганка и сомлела. Упала в обморок. Я было к ней, так эта Франческа меня опередила, подскочила и давай в чувство приводить. И делала она это так, что сразу видно – умеет. Тут Донат на меня посмотрел, знаешь – как он может. Я сразу поняла, что там лишняя, и домой ушла. Пришла, а сама ни есть, ни спать не могу, всё думаю, что это за «младшая жена» такая, и что теперь с Ганной будет, бросит он её, что ли?

Хотела я к ним наутро зайти, так у них калитка была заперта на замок, а звонить я не решилась − мало ли что, вспомнила, как Донат на меня глянул накануне. В общем, долго я Ганны не видела. Как-то, в воскресенье это было, зашла я в костёл свечку поставить за упокой души моего Болека, отца твоего. Гляжу, а там Ганна с ксёндзом нашим о чём-то разговаривает. И вся она такая озабоченная, но вроде не горюет, вроде даже радостная какая-то. Я свечку-то поставила, сама села, молюсь Богородице за Болека моего, чтобы хорошо ему там на том свете было, да за тебя, чтобы всё у тебя было в порядке и не забыл ты меня совсем. Когда, значит, она с ксёндзом уже поговорила и к выходу идёт. Ну, думаю, сейчас остановится, поговорим мы по дружбе. Когда, нет, подходит, здоровается с улыбкой, а сама смотрит как-то сквозь меня. Сразу видно – о чём-то о своём думает, и настолько ей не до меня, что вроде, как и не узнаёт. Я на неё даже обиделась – целый год душа в душу жили, всеми горестями делились, а теперь она меня не замечает!

Долго рассказывать не буду, как оно было. Только прошло ещё пару дней, и приходит Ганна ко мне домой, сама такая счастливая, довольная. Уезжаю, говорит, вот попрощаться зашла. И рассказывает, как оно было.

Когда Донату сказали, что у него рак, у него с глаз будто пелена упала. Он решил, что все те годы, что он о себе заботился, прошли впустую – всё равно заболел. И сколько жить ему ни осталось, он должен получить от жизни всё, что он по дурости своей упустил, своё здоровье лелея. А потом можно и помереть. Да так, чтобы Ганна, жена его не видела его последних дней. Она и так с ним, бирюком столько лет промучилась, что заставлять хоронить его – это было бы слишком. Это он так думал!

Денег у Доната много. Откуда − не знаю, но тратить он мог, сколько хотел. Вот взял он эти свои деньги, не все, конечно, − Ганне много оставил – и уехал. Так получилось, что поехал он во Францию на Средиземное море то ли в Ниццу, то ли в Сент-Тропез, сейчас уже не помню. В общем, на курорт, где люди отдыхают и веселятся. И вот представь: человек, который двадцать пять лет из дому не выходил и даже новостей никаких не читал и не смотрел, попадает в этот человеческий водоворот, в этот вертеп, прости Господи! И человек этот знает, что жить осталось ему всего полгода!

Сколько он там прожил, не знаю, только факт, что недолго. Приключилась с ним беда. Ехал он как-то в ихнем автобусе – машину водить-то он не умел, вот и приходилось ему общественным транспортом пользоваться – когда заходят туда какие-то пьяные оболтусы из богатеньких, знаешь, которые считают, что им всё позволено, и давай к какому-то пассажиру приставать. А Донат-то наш нет, чтоб как все промолчать да в окно посмотреть, принялся этих подонков уму-разуму учить. Отвык он от людей-то за годы своего затворничества, позабыл, чего от них ожидать можно. Те оболтусы про первого пассажира забыли и за Доната принялись. Они им умные слова, а они его − кулаками да ногами. Мужчина он крепкий, но всё равно – лет-то ему за шестьдесят. Да и что он один против четверых сделает? Избили они его и на ходу из автобуса на дорогу выкинули.

Очнулся он только в больнице. Врачи у него спрашивают: кто такой, откуда? А он молчит, ничего не говорит. И не потому, что забыл. Просто не хотел про себя рассказывать – совсем разуверился и в себе, и в людях. Всё равно, думал, помирать скоро, так помру неизвестным. Врачи его лечат, процедуры всякие делают, а он лежит себе и безучастно в потолок смотрит. А себе думает, что жизнь свою прожил зря как паразит какой, ничего никому полезного не сделал, над Ганей своей издевался, она ему жизнь свою отдала, а он с ней как с неодушевлённым предметом обращался. И что избили его правильно – это ему справедливое наказание. Теперь ему остаётся только помереть, да так, чтобы никто не знал кто он, чтобы навсегда с лица земли исчезнуть. Вот так он терзал себя. Не скажу, что неправильно.

Так бы и помер, если бы не эта Франческа. Она в той больнице медсестрой работала. Что-то такое она в этом старике почувствовала… Мы, женщины, чувствовать умеем! Получше, чем вы, мужчины... Только вы этого понять не хотите. Короче, припал он ей до души. Может, жалость бабья взыграла... Да и то подумать, что ей до него? Ему за шестьдесят, ей двадцать два. Не красавица, конечно, но и не уродина. Такая себе, обычная девочка. Когда у Доната побои-то сошли, и его выписывать надо было, она его к себе забрала. Так он у неё и жил. Что там, на её квартире между ними было – не знаю.

Донат человек порядочный. Не стал её обманывать. Всё как есть ей рассказал: и что жена у него есть, и что болен он смертельно, вот-вот умереть может, и что уехал от жены умирать на чужбину, потому что считает себя перед ней виноватым и не хочет своими предсмертными страданиями мучить. Тут Франческа себя и показала. Другая стала бы в позу: иди отсюда к своей жене, зачем ты мне нужен, доходяга престарелый! А она – нет. Подумала и говорит: со своею женой ты поступил плохо – она жила с тобой, несмотря на твоё к ней отношение, потому что тебя любила, а ты её бросил в трудную минуту. Твоя болезнь это и для неё горе, зачем же ты оставил её это горе в одиночку переживать? Ты, наверное, просто ошибку допустил, будучи в расстроенных чувствах – это понять можно. Теперь ты должен эту ошибку исправить. Давай мы исправим её вместе – поедем к твоей жене. Ты перед нею извинишься и во всём покаешься. Как оно потом будет – посмотрим.

Вот такая она, Франческа! Другая бы одного отправила, чтобы с Ганной не встречаться. А она сама с ним поехала.

Словом, приехали они к Ганне. Извинился Донат перед ней и всё ей рассказал. А Ганна, то ли на радостях, что муж оплаканный вернулся, то ли от того, что обстоятельства так странно сложились, но Франческу не выгнала. Сказала, что ей надо подумать. Пошла к нашему ксёндзу посоветоваться – я тогда её там видела. А тот только руками разводит: что я могу сказать? – да что он может сказать, молодой ещё, не то что отец Ладислав… − не может христианин двух жён иметь. А с другой стороны – все сроки, назначенные врачами, прошли, а Донат-то жив и с виду вполне здоров. Может эта Франческа его на нашем свете и удерживает? Выгонишь её – он и помрёт... В общем, думала Ганна, думала и решила оставить всё как есть, как сложилось то есть. Да чего греха таить, эта Франческа ей понравилась. Разумная, скромная, по хозяйству умеет. У Ганны-то своих детей не было, а та ей как раз в дочери годится.

А теперь самое интересное… Когда первый испуг прошёл, Ганна заставила Доната в ту больницу сходить, обследоваться. Сходил он. Так вот… Оказалось, что он абсолютно здоров! Как будто кто взял и его опухоль вырезал. Врачи руками разводят. Говорят, уникальный случай. Объяснить трудно. Возможно, говорят, на него какой стресс подействовал, наверное, когда его те хулиганы избили. Только я думаю, его любовь спасла. Любовь двух женщин.

В общем, уехали они. Втроём. Во Францию. К Франческе. Хотят, чтобы Ганна тоже мир посмотрела, отдохнула, наконец, на старости лет.

– – –

– Вот такая история... Такое чудо Господь сотворил! Чего улыбаешься? Думаешь, не может такого быть? Думаешь, я это в каком женском журнале вычитала?

− Чудес не бывает, – улыбнулся Казик – Ошиблись врачи с диагнозом, вот и выздоровел человек…

− Ай, Казя! Ты самое главное не ухватил! Тоже мне – журналист! Причём тут диагноз? Чудо в том, как человек, прожив жизнь, − ведь старик уже − переменился. На седьмом десятке кто перемениться способен? Всю жизнь жил только для себя. А на пороге смерти научился себя другим отдавать. Ты видел где, чтобы одного мужчину две женщины любили и между собой не ссорились? Значит мужчина такой – каждая от него получает, что ей надо. Вот так!

– Ай, мама! Фантазёрка ты у меня! – сказал Казик, поставив чашку. – Какую историю рассказала!

– Чем тебе история не нравится?

– Почему не нравится? Очень даже нравится! Сюжет свежий и события изложены живо. Вот только истолковала ты их неверно. Возле одного мужчины две женщины ни за что не уживутся.

– Так ты, значит, в настоящую любовь не веришь?

– Да причём тут любовь! Там всё просто. Съездил Донат Францию посмотреть, пожил там на квартире у этой Франчески. Потом сюда её привёз, чтоб она Польшу посмотрела. Сейчас многие так делают. Это называется каучсёрфинг – частный туризм. Так путешествовать дешевле. Про младшую жену он просто пошутил. А ты целый роман сочинила!

– Твоя мама глупая, да?

– Почему глупая? Да в тебе великий писатель пропадает!

– Казик, Казик… Ты весь в Болека, отца твоего… – вздохнула пани Мартулевич. – Он тоже никогда не верил, что бы я ему не рассказывала. Говорил, фантазирую. А жизнь иногда такие истории придумывает – никакому писателю не приснится… На вот, возьми ещё оладушек!

Днепр, 2008–2016

Скачать  на  телефон      Купить  книгу

Наверх

Недоверчивая невеста

– Ну, вкусный бигос? – спросила пани Мартулевич, присев за стол напротив Казика.

– Угу! – кивнул тот, не отрываясь от еды.

– У тебя на подбородке капуста.

– Угу, – снова промычал Казик. Двумя пальцами сняв с подбородка кусочек капусты, он отправил его в рот.

– Когда ты в последний раз бигос-то ел?

– Вчера в кафе, – сказал Казик, проглотив.

– И как? Вкусный?

– Угу, – потом спохватился: – Твой вкуснее.

– Нет вкуснее маминой еды… – вздохнула пани Мартулевич. – Я не права?

– Угу.

– Ну что ты всё угу да угу! Поговорить со мной не хочешь? Сколько ты меня не видел? Почитай, со Дня всех святых…

– Мамочка! Я же ем! Как я могу разговаривать?

– Ай, у тебя всегда отговорка есть, лишь бы с мамой по душам не поговорить…

Казик продолжал молча жевать.

– Кто-то тебя ещё домашним накормил бы, если б мама не приехала… Четвёртый десяток уже разменял, а всё один, как перст…

– Мама! Сколько можно!? – воскликнул Казик, брызнув непрожёванной капустой.

– Не ори на мать! Сколько можно? Сколько нужно! – парировала пани Мартулевич. – Все твои друзья давно переженились. Мои соседки кто с внуком, кто с внучкой нянчатся. «Как ваш Казик? – спрашивают. – Женился уже?». А что мне отвечать? Вон лысый уже, а всё один, как перст!

– Мама, мне не некогда. У меня работа, – сказал Казик примирительно.

– Что это за работа такая? Зачем такая работа нужна, которая счастье построить мешает?.. – вздохнула пани Мартулевич.

Она забрала у Казика пустую тарелку и поставила перед ним большой кусок маковца.

– То же мне работа – журналист! Разных жуликов слушать, а потом другим пересказывать, что они брешут. То ли дело Гжесь, брат твой троюродный! Менеджер в банке. В девять на работу пришёл, в шесть ушёл. Свободное время дома с семьёй. И зарплата хорошая. Молчишь… Ну-ну…

Казик, громко сопя, уплетал за обе щеки мамин пирог.

– Совсем ты о себе не думаешь, Казя… Люди для своего счастья на такое способны – только диву даёшься!.. Ладно, не сопи на мать. Ешь. Расскажу тебе что-то. Только ты нос высморкай.

– – –

– Ты пани Урсулу помнишь? У них ещё статуи всякие в садике стоят – муж скульптурой увлекается. Не помнишь? Ну да, ты ж дома так редко бываешь – всех соседей перезабыл. Ладно, не о том речь…

У неё, у пани Урсулы, дочка есть Эмилия, Милка. Вот её ты точно не помнишь – она в школу поступила в год, когда ты закончил.

В её классе мальчик был – Томек. Отец его, пан Юзеф, инженер, а мать, пани Ядвига, то ли тоже инженер, то ли экономист – не знаю точно. Оба на заводе работают. Подружились они, в смысле Милка и Томек, чуть ли не в первом классе. Так всю школу и дружили. А потом оба поступили в университет. Они хорошо учились, на олимпиады, конкурсы разные ездили – умными были. Вот их обоих в тот университет и взяли сразу, без лишних слов. Милка, та в компьютерах разбиралась, потому стала на программиста учиться. А Томек по стопам отца пошёл – на инженера.

Тут пока интересного нет. Хотя почему нет? Девочка с мальчиком все школьные годы и весь университет вместе – такое редко встретишь. Обычно оно как – выпускной отгуляли и в разные стороны. А тут нет – и в школе, и в институте вместе.

Сам понимаешь, дружба дружбой, а дело-то молодое. Началось у них всё по-взрослому. А там дело и к свадьбе пошло. Куда уж деваться-то? Всю жизнь, почитай, вместе. Решили они дипломы защитить и сразу после этого – в костёл. Даже день назначили. Помню, какая пани Урсула счастливая тогда ходила. Не ходила – летала, как на крыльях.

Всё было хорошо. Платье пошили, гостей наприглашали.

И тут – на тебе! Приходит Милке вызов. Из Америки. Прямо из Калифорнии. Приглашают её на фирму работать. Гугл называется. Ты должен знать. Контракт ей там предлагают на целый год. И деньги хорошие. Да что деньги! Мне потом пани Урсула объяснила: там не в деньгах дело. Тому, кто на той фирме поработал, все двери открыты. И платить везде будут хорошо. Они про какие-то Милкины работы, что в институте делала, пока училась, прознали и захотели к себе её заполучить. Вот так!

Пришёл, значит, вызов… Ехать надо срочно, а то они другого возьмут. Что делать? Свадьба через две недели, а ехать надо через два дня. Они – в костёл к ксёндзу. Так, мол, и так – пожените нас срочно! А тот упёрся, говорит, не могу раньше срока, не положено, ЗАГС не зарегистрирует, а без их печати недействительно будет. ЗАГС, видите ли! Как будто браки в той конторе заключаются, а не у Господа на небесах. Эх, был бы покойный отец Ладислав, земля ему пухом!.. Тот придумал бы, как сделать, чтоб всем хорошо было. А этот молодой... Да что говорить, не всем Господь ум и сердце даёт, даже служителям своим.

Думали они, как им быть, думали. Тут Томек и говорит: «Да ну её ту свадьбу! Если ты этот шанс упустишь в Гугле поработать, я себе никогда не прошу. А пожениться мы всегда успеем – любовь-то у нас с тобой есть и никуда она не денется!».

Это он так думал…

В общем, отменили они свадьбу. Пани Урсула расстроенная такая была, будто дом у неё сгорел или что другое страшное случилось. Мне её так жалко было, так жалко…

Уехала Милка. Поплакала, конечно, – как тут не заплачешь! – и уехала. Стала она в Калифорнии жить. А Томека отец на завод устроил. Он там на хорошем счету – ему нетрудно было.

Уехала Милка… Тут интересное и началось.

Они ж с Томеком никогда в разлуке не были! Они с семи лет вместе. А тут – разлука. И не на день, не на два – на целый год!

Поначалу они каждый день по интернету разговаривали. По интернету… Раньше люди друг другу письма писали. Ты хоть знаешь, каково это – письмо получить? Достаёшь из почтового ящика, раскрываешь конверт, достаёшь из него письмо и читаешь-перечитываешь… Мне мой Болек, отец твой покойный, такие письма из армии писал! Я их по десять раз перечитывала. Храню их, как святое. Ладно, не о том речь…

Так о чём я… Да! Поначалу они каждый день по интернету разговаривали. Ну как каждый день… Калифорния, она ж на другом конце земли. Когда у них день у нас ночь. Так что, если для Милки это было каждый день, то для Томека – каждую ночь. А он на заводе работал. Уставал. А тут ночные разговоры. Короче говоря, прошла неделя, другая, месяц, ещё месяц и разговаривать они стали уже не каждый день, реже то есть.

Не понравилось это Милке. Мысли всякие в её голову стали лезть. Такая ж разлука у неё впервые. Всё равно, что гриппом без иммунитета болеть – без осложнений не бывает.

Стало ей казаться, что надоела она Томеку за столько лет, захотел он других девок попробовать, пока она вдалеке. Почему нет? Ведь свадьбу отменить это он предложил. Как-то уж очень легко…

Принялась Милка у родителей, да подруг допытываться: «Как там мой Томек? Не гуляет ли? Сохраняет ли мне верность?» Те ей в один голос: «Не гуляет Томек, не до того ему – устаёт, работает много, деньги копит на новую свадьбу, чтоб сыграть её, как ты вернёшься». На первую-то свадьбу им родители денег дали, а он теперь решил всё сам оплатить.

Есть такое выражение – «червь сомнения». Вгрызётся в голову – не прогонишь. Так и с Милкой случилось. Все ей говорят, что Томек её одну любит, ждёт не дождётся, а она всё равно сомневается. Думает, родители её берегут, волновать не хотят. А подруги… Да кто им верит! Сейчас она твоего парня перед тобой расхваливает, а через пять минут к нему же на свидание и побежит.

Думала Милка, думала, сомневалась и вот что удумала. Про это пани Урсула мне потом рассказала, когда вся эта история закончилась.

Они с Томеком разговаривали по Фейсбуку. Друг у друга в друзьях были, вот по видеосвязи и разговаривали.

Ты что? Дай-ка, по спине постучу! На вот, водички попей.

Ты чего поперхнулся? Не ожидал, что я в Фейсбуке понимаю? Думал, твоя мама совсем тёмная? Ай-ай-ай! Совсем ты обо мне плохого мнения…

Соседка наша, пани Хелена, мне семена цветов по интернету выписывает и штуки всякие для садоводства, так я часто к ней захожу. Она мне всё про тот Фейсбук объяснила. Она разбирается – полторы тысячи друзей у неё. Она и мне аккаунт сделать предлагает, уговаривает и так, и эдак. Да я не хочу – не моё это… Не понимаю я, как можно друзьями называть аж полторы тысячи человек, которых в живую и в глаза никогда не видел. Друг этот тот, кому не то, что жизнь – душу доверить не страшно. Если такого Господь хоть одного посылает – то от него большая награда. А тут полторы тысячи! Не понимаю.

Решила Милка посмотреть, что будет, если Томека какая-нибудь девица начнёт соблазнять. Чтобы в его верности убедиться лично, других людей не слушая.

В той Калифорнии красивых девиц – что у нас зимой ворон на деревьях. Я это в американских сериалах видела. Чего улыбаешься? Да, смотрит твоя мама сериалы! Как мне ещё вечера коротать, вдове одинокой, сыном забытой? Книги читать – зрение не то. Вот и смотрю телевизор. Одна. Или к соседке какой зайду посудачить. А там тоже телевизор есть.

Много в Калифорнии красавиц. Со всего мира съезжаются, чтобы моделью стать или актрисой. Так в сериалах говорят. Хотя, может, врут. Ладно, не о том речь…

Нашла Милка одну такую модель. Договорилась с ней как-то. Может, просто за деньги – платили-то ей хорошо. Взяла её фотографии и что там ещё надо и создала в Фейсбуке аккаунт якобы какой-то Анжелы. Всё придумала: и день рождения, и где живёт, где учится, друзей насобирала. Ну ты понял – притворилась она вымышленным человеком с лицом той модели.

Сделала она всё это и от имени той Анжелы прислала Томеку в Фейсбук письмо, что так, мол, и так, хочу быть твоим другом.

Откажи ей тогда Томек, может быть, ничего бы и не было. Милка успокоилась бы, и всё пошло, как и должно было.

Но он не отказал.

Томек парень не то, чтобы слабохарактерный, нет. Но уж очень он вежливый. Просится к нему человек в друзья – зачем отказывать?

Короче говоря, добавил он в друзья ту Анжелу.

У Милки тут и взыграло. Стала она от Анжелы ему послания слать. Мол, давай познакомимся поближе. Мне, к примеру, такая книга нравится. А тебе? Я такую музыку слушаю. А ты? И главное, она ж Томека знала, как облупленного, знала, что ему нравится. О том и писала. Он, может, и не отвечал бы, но представь, тебе пишет не просто девушка, а модель, вся из себя красавица, да пишет о том, что тебе нравится и самому. Вот ты бы, к примеру, удержался? Нет. Вот и Томек не удержался, стал на её послания отвечать. На каждое. И очень охотно.

Милка видит такое дело – её парень за её спиной переписывается с моделью. А почему – непонятно. То ли Анжела эта придуманная понравилась, то ли она, настоящая Милка, надоела. Чтоб выяснить, решает она идти напролом. Посылает ему от Анжелы письмо, а в нём пишет, что, мол, ты мне нравишься всё больше и больше, давай встретимся, может быть, у нас с тобой любовь будет. Вот так. Прямо в лоб.

Что ж Томек? Он ей ответил. Не сразу. Подумал полдня. Потом написал, что ты, конечно, очень красивая, но только у меня есть постоянная девушка, я её люблю, и скоро мы поженимся, так что извини.

Вот так, значит, он ей ответил.

А что Милка? Всё ж вроде ясно. Твой Томек тебя любит и изменять не собирается. Всё! Отступись! Другая так бы и поступила. Но не Милка…

Написала она сама себе от той Анжелы, что, мол, ты думаешь, что ты девушка Томека, но это уже не так, мы с ним давно переписываемся, у него ко мне любовь, и теперь мы будем вместе, а ты о нём забудь навсегда. И это послание переслала Томеку и приписала, что, мол, мы с тобой всю жизнь вместе, а как только я уехала, ты сразу с другой закрутил, такой ты сякой.

Томек ей отвечает, что неправда это. Да, переписывался он с Анжелой. И что из того? Она сама навязалась, сама любовь предлагала, но он-то отказался! И то послание, в котором он Анжеле отказывает, Милке переслал.

А она ему: тот отказ ничего не значит. Потому что главное не в нём, главное, что он с Анжелой переписывался, а ей, Милке, о том ничего не говорил. Всю жизнь она с ним самым сокровенным делилась, а он это от неё утаил. И Анжеле про Милку до самого конца не говорил. А это значит, что настоящей любви у него нет. А раз так – он не нужен, пусть уходит.

И из своего Фейсбука его выбросила. И на звонки отвечать перестала.

Он Анжеле: что же ты, такая-сякая, натворила? Как могла Милке такое враньё написать?

А Милка от Анжелы отвечает, что, мол, если бы я тебе не нравилась, ты бы меня в друзья не взял и так долго не общался. А теперь, когда Милка его выгнала, она и сама видит, что он слюнтяй и рохля. Не нужен он и ей. И из этого аккаунта тоже его выгнала.

Вот зачем она это сделала? Пойми их, молодых…

Томека как подменили. Был тихий спокойный мальчик, а тут словно бес в него вселился.

Схватил он свои деньги, что на свадьбу скопить успел и в кассу – билет покупать в Калифорнию. Чтобы туда прилететь и лично с Милкой объясниться. А там говорят, что билет ему продадут, только сначала надо визу получить.

Он – в посольство. А там спрашивают, зачем ему в Америку? Что он там забыл? Он им всё рассказал. Они говорят: то, что у тебя с девушкой проблемы, это, конечно, нехорошо, но это не основание нам тебя в Америку пускать. Да и другое – дадут ему визу, а он к своей девушке приедет и что-нибудь плохое ей сделает, убьёт, к примеру. Зачем это им? Вот вернётся она оттуда, пусть здесь с ней и разбирается. Короче, не дали ему визы.

Он сгоряча возмущаться стал, про демократию кричать, про права человека. А они его скрутили, из посольства вывели и нашим полицейским сдали. Те его – в участок. Он и там буянить продолжил.

Кто бы подумал?.. Тихий такой мальчик был…

Не стали его сажать. До утра у себя подержали, чтоб остыл, и отпустили.

На заводе про то узнали – он же в полиции сказал, где работает – и говорят: у нас коллектив – одна семья, хулиганы нам не нужны. Уволили его. Отец, пан Юзеф, как услышал, у него сразу сердечный приступ случился. Он же тому заводу всю жизнь отдал, а тут на тебе – собственный сын так опозорил! Отвезли его в больницу, прямиком в реанимацию.

Думаешь, это всё? Нет, не всё. Слушай, что дальше было.

Как отца в реанимацию увезли, Томек из дому ушёл. День его нет, другой. Пани Ядвига с ума сходит. Сам посуди: муж под капельницей, неизвестно, что там будет, а сын единственный пропал.

Хотела она уже идти в полицию, заявление писать, чтоб искали его, когда на третий день находит у себя под дверью конверт. Открывает, а там письмо от Томека. От Томека, потому что и почерк, и подпись его. Пишет, мол, не волнуйся, мама, со мной всё в порядке. Надо ему побыть одному, решить, как жизнь свою дальше строить. Как решит – даст знать. Ну и как положено: люблю, целую, твой сын Томаш.

На конверте ни адреса, ни почтового штемпеля нет. Не по почте письмо пришло. Кто-то под дверь подсунул. Кто же как не сам Томек? Значит, недалеко он ушёл, где-то поблизости прячется.

С этой мыслью бедная женщина немного успокоилась и стала только тем и заниматься, что мужа выхаживать.

Мне про то всё пани Урсула рассказала. А ей – сама Ядзя, пани Ядвига то есть.

Прошло какое-то время, где-то с неделю. Пана Юзефа уже из реанимации в общую палату перевели – на поправку пошёл.

Возвращается пани Ядвига от мужа из больницы, а возле дома её какие-то люди ждут. Двое. Мужчины. В костюмах, при галстуках. Неразговорчивые. И лица у них неприметные. Увидишь такого где в другом месте – ни за что не узнаешь.

Показывают они Ядзе свои удостоверения – мне пани Урсула сказала, что они из какого-то управления, но я толком не поняла – и говорят: «Томаш такой-то ваш сын?». Бедная Ядзя, ни жива, ни мертва, говорит, да, есть у неё сын Томаш, а что он натворил? Они ей: «Где он?». Она отвечает, что в данный момент не знает. Он с девушкой своей поссорился и из дому ушёл. Но он где-то здесь недалеко, в городе. А они: «Чем докажете?». Она им то письмо и показала.

Открыли они свой чемоданчик, достали какой-то порошок, кисточки посыпали на письмо, да на конверт, посмотрели на всё это, посмотрели на Ядзины руки, сравнили со своим компьютером и говорят, что на письме, да, есть отпечатки её сына, но на конверте их нет. То есть, письмо он в руках держал, писал его, но к конверту не прикасался. На конверте только её отпечатки и ещё одного человека, им неизвестного. И так прямо ей и говорят, что она их обманывает. И пусть скажет, где её сын, где она его прячет?

Бедная Ядзя тут и сама за сердце схватилась. «Что с моим сыном? Что он натворил?» – спрашивает. А те ей: «Он ювелирный магазин ограбил. Ограбил и скрылся».

Ядзя женщина крепкая – в молодости спортом занималась. Так просто её с ног не собьёшь. Она им и говорит: «Не может такого быть! Мой Томаш – мальчик честный и порядочный. Ни на что такое он никогда не пойдёт!».

А они ей свой компьютер показывают и говорят: «Видите, вот ваш Томаш в полицейском участке, когда его за хулиганство привели, видите его кепку» Она: «Вижу. Эту кепку ему на заказ делали, она одна такая». А теперь, говорят, глядите сюда. И показывают, что камера наблюдения того магазина записала – та же кепка. Кепка одна такая, говорят, значит, то ваш сын! А она: «Ну и что, что кепка? Лица-то не видно! Оно козырьком прикрыто».

Короче, не убедили они её, что Томаш магазин ограбил. Так и ушли.

На следующий день – Ядзя как раз у пана Юзефа в больнице была – звонят. Вы срочно должны к нам приехать, говорят. Она мужу соврала, что подруге помочь надо – не говорить же правду, он только с того света вернулся! – и к ним ехать.

Приезжает. А они ей: «Вы только не волнуйтесь, держите себя в руках». Она: «А что? Что случилось?». Они: «Погиб ваш Томаш. Нашли мы его, задержать хотели, а он бежать. Из какой-то машины водителя выкинул и сам за руль сел. Мы за ними. Он от нас на машине, да на повороте в столб врезался, машина загорелась. Не успели его спасти. Такие вот дела. Надо, что вы его опознали».

Заводят её в покойницкую. На столе – тело под простынями. Рядом на столике – та самая кепка, вся в саже. И запах такой, как шашлык сгоревший пахнет.

Обгорел он сильно, говорят, мы всего его не покажем, только часть. Но вы же мать, говорят, вы же его видели, знаете – опознать сможете. И простыню приподнимают. Так, чтоб увидеть можно было только грудь и полживота.

Ядзя посмотрела и говорит: «Не мой это сын, не Томек». Они: «Как же? Это он, точно он!». Она: «Нет, не он это!» Они: «Вам просто поверить трудно, что сын ваш мёртвый! Он это!» Она: «Нет, не он! У этого грудь волосатая, у Томека безволосая. У этого родинка под правым соском, у Томека на груди родинок нет. Мне ли про это не знать? Не Томек это и всё!».

Привели они её к себе в кабинет, и давай уговаривать опознание подписать. Им надо – без того опознания у них дело не клеится. Подпиши она его – они сразу дело закрыли бы, и гора с плеч. Преступление раскрыто, преступник убит и опознан. А Ядзя не подписывает. Упёрлась: не Томек это и всё тут!

Пререкались они так, когда телефон зазвонил. Тот, что старше трубку взял, послушал и в лице переменился. Потом бросил трубку и зло так говорит: «Да, действительно, не ваш это сын. Ваш сын только что государственную границу пересёк – на самолёте вылетел в Мексику».

Потом выяснилось, что когда Томека в полицию забрали, то посадили в одну камеру каким-то уголовником. Тому кепка понравилась, он её у Томека и отобрал, а потом на дело взял, чтобы замаскироваться. То, что Томека в кепке привезли, все запомнили, а что выпустили без неё – позабыли.

Слушай, что на самом деле было.

У каждого бывает, когда кажется, что всё, жизнь кончилась. У тебя такое было? Не было? Что плечами пожимаешь? Ну да, ты ж не скажешь… Кто такая мама, чтоб с ней делиться?..

Томек, как его с завода выгнали, домой не пошёл. Отчаялся он, что всё потерял: и Милку, и работу, и отца опозорил. Стало ему казаться, что мир рухнул, жизнь кончилась. В таком отчаянии стал он бродить по улицам. Бродил себе, бродил, когда навстречу ему – старый школьный друг. Узнал его, обрадовался. Как дела, спрашивает, как Милка? Томек, как её имя услышал, разрыдался. Друг этот увидел такое дело и к себе его домой затащил. Отпоил чаем или чем покрепче, Томек ему всё и рассказал.

А друг тот из богатеньких. Отец ему турфирму подарил. Он и говорит: «Ты зря в посольство пошёл. Просто так визу они бы тебе ни за что не дали. Только не нужна она, можно без неё обойтись. В Калифорнию есть другой путь, более лёгкий». Томек насторожился. «Какой?» – спрашивает. А тот ему: «Через Мексику. Если лететь туристом, то виза не нужна. Прилетаешь, добираешься до американской границы и её переходишь. А как перейдёшь, куда хочешь, туда и езжай. Там у границы люди есть, которые нелегалов переправляют. Заплатишь, они и помогут».

Зачем он это сказал? Наверное, просто заработать хотел – тот же ему сказал, что у него деньги есть. Вот он и всучил Томеку тур и билет в Мексику. Обманул, конечно – туда виза, вообще, не нужна. Не надо быть туристом. Купил билет, и лети. А про нелегалов он, наверное, в кино видел. Я видела такое в сериалах.

Томеку было не до сомнений. Ухватился он за эту идею – утопающий и за бритву хватается. Купил у друга тур в Мексику, пожил у него на квартире до рейса и улетел. То самое письмо матери написал и попросил друга, чтоб отдал. Да только тот в руки отдавать не стал. Вложил в конверт и под дверь подсунул.

Томек, пока у друга жил, всё продумал. Прилетел он в Мехико, там свою тургруппу бросил и на другой самолёт сел, который прямо к американской границе летел в город… как же его… Тихая… нет… а! вспомнила! Тихуана.

Прилетел он в Тихуану, выходит из аэропорта, глядит – а Америка вот она, прямо перед ним. Через дорогу. У аэропорта шоссе идёт, за ним забор, за забором граница. Метров сто, рукой подать, и ты в Америке. Над забором мост идёт крытый. Только чтоб через тот мост пройти, надо визу иметь. А её у него нет.

Сел Томек в такси, чтоб в город ехать. По-испански он ни слова не знает, да таксист по-английски понимал. Это ж граница, тут большинство по-английски понимает, что о таксистах говорить!

Таксист разговорчивым оказался. Откуда ты, парень? Зачем в Тихуану приехал? Хочешь, город покажу? Томек-то, парень простой, прямо сказал, что Тихуана ему ни к чему, ему в Америку надо, да визы нет. И хочет он найти где-нибудь место, где границу перейти можно, или людей, которые ему то место укажут. А таксист ему и говорит, что и места такие есть, и люди. Да только рискованно это очень. Американцы не дураки. Половину из тех, кто так границу переходит, скоро назад возвращают. Только тебя, говорит, парень, не вернут. Наши – всё больше крестьяне, да безработные. А ты – не наш и на крестьянина не похож. С тобой другой разговор будет.

Томек приуныл. «Никак не получится?» – спрашивает. Таксист помолчал, ухмыльнулся и говорит: «Зачем тебе, парень, в пустыню идти, через колючую проволоку лезть, от полиции бегать, когда можно спокойно на машине проехать?» Томек ему: «Как на машине?». Тот ещё помолчал, и говорит: «Мой брат раз в две недели ездит в Сан-Диего, груз возит, и тебя может провести в том грузе. Только заплатить надо столько-то». И сумму назвал, у Томека как раз было. Он так обрадовался, что про груз не спросил.

Пришлось ему с неделю пожить в отеле у племянника того таксиста. Там дёшево было, как раз ему по карману. «Отель» – одно название. Туда по ночам уличные девки клиентов приводили. Но Томека не трогали, и то хорошо.

И вот в назначенный день приходит он в глухой переулок. А там уже фургон ждёт. И не просто фургон, а холодильник. Выходят из кабины брат того таксиста и жена брата. Он – водитель, она – за старшего. Открывают они фургон, смотрит Томек, и плохо ему делается. Тот фургон доверху трупами набит в мешках. Оказывается, из Мексики в Америку много трупов возят для студентов и для всякой науки. Те двое и возят.

Пока Томек в себя приходил, те мешок для трупа раскрыли и говорят: «Полезай!» Он: «Нет, я к такому не готов!». Те: «Не морочь голову! Деньги заплатил – полезай! Не то сейчас уедем, а деньги не вернём!».

Ничего не поделаешь, залез Томек в мешок. Те мешок застегнули – не полностью, конечно, чтоб не задохнулся – и в фургон положили. И сверху трупами заложили, чтоб не видно было. Потом дверь закрыли и поехали.

И вот представь: едет Томек в фургоне, лёжа на трупах и другими трупами прикрытый. Холодно там, да не холод самое страшное – запах. Сильный запах мертвечины. И понимание того, что кругом одни покойники. Лежит Томека а сам думает, как бы сознание не потерять или, того хуже, как бы его не стошнило.

Доехали они до границы – это недолго было – остановились. Слышит Томек – разговор рядом. Женщина – жена брата таксиста – с кем-то разговаривает, с пограничником, похоже. Объясняет, что за груз везут. Тот слушает, потом говорит: открывай фургон! Томек услышал, что замок открывают, глаза закрыл и дышать перестал, чтоб за мёртвого приняли.

Открылась дверь. Пограничник внутрь глянул, убедился, что в фургоне трупы, и сразу дверь захлопнул. Не стал внутрь лезть, проверять. Видно, запах его отпугнул.

Фургон поехал – уже в Америке. Долго ехали. Томек закоченел весь, ни ног, ни рук не чувствует. Понимает – сейчас сознание потеряет, а там и сам в покойника превратится.

Вдруг фургон остановился. Те двое дверь открыли, Томека выволокли и прямо в мешке на обочину бросили. А сами – в кабину, да дёру оттуда. Томек сам из того мешка выбирался.

Вот так Томек в Америку попал.

– – –

– Как думаешь, что дальше было? – спросила пани Мартулевич.

– Думаю, они встретились... – ответил Казик.

– И как оно было? Как всё закончилось, по-твоему? Ты журналист, людей знать должен. Вот и расскажи, какой у этой истории конец.

– Это же твоя история…

– Моя? Опять скажешь, что я сочиняю? Сам попробуй сочинить. Посмотрим, получится ли у тебя придумать также, как в жизни бывает.

– Ну хорошо… – Казик ненадолго задумался. – Такая картина. Сидят эти двое в кафе, смотрят друг другу в глаза и понимают, что всё, что случилось – наносное, второстепенное. Главное – это любовь, которая никогда не кончается…

Пани Мартулевич рассмеялась:

– Ай, Казя! Насмехаешься, что я сериалы смотрю, а сам такое придумал, что только в мыльную оперу вставить! Я ж тебе не фильм пересказываю. Кино зачем снимают? Чтоб денежку заработать. А зритель не дурак – если история не понравится, платить не станет. Вот и придумывают киношники разные сказки. Но жизнь-то – не кино. Где ты видел, чтоб люди так просто обиды забывали? Не угадал. Другой конец придумывай. Вторая тебе попытка.

На этот раз Казик думал дольше.

– Другая картина. Сидят они двое в кафе на другом конце земли после полугода разлуки, смотрят друг другу в глаза и понимают, что ничего не чувствуют – нет у них никаких чувств. Их детская дружба переросла в привязанность, а та – в привычку, которую они за любовь принимали. А любви-то и нет. Потому как, если бы она была, то не стала бы Милка Томека так жестоко проверять – любви без доверия не бывает. А Томек не крутил бы с Анжелой по интернету. Полземли прошли, чтоб понять это.

– Это ты в каком-то французском фильме видел. Французы такое любят, – поморщилась пани Мартулевич. – Нет. Не угадал. Не так это было.

– – –

– Милка в главном офисе Гугла работала. Это в городе… как же его... Маунтин-Вью. Видишь – мама запомнила. Специально на карте смотрела…

Приехал Томек в тот город, нашёл офис, заходит в вестибюль и девушке администратору говорит: у вас работает такая-то, я хотел бы с ней переговорить. Та Милке звонит: тебя тут какой-то странный тип спрашивает. И камеру наблюдения, что в вестибюле, ей на компьютер переключает.

Милка, как на экран глянула, её словно током ударило. Уж чего она не ожидала так увидеть здесь Томека. Испугалась сильно. Страшно ей стало, что придётся, глядя в глаза, с ним объясняться. Только сейчас она по-настоящему поняла, что натворила. Схватила она сумочку, бросила тем, кто с ней работал, что плохо ей стало, и бежать.

Прибежала домой – на квартиру, которую снимала, то есть. Заперла двери, окна, выключила телефон, забралась под одеяло. Полежала так, и тут ей мысль ударила: если Томек аж в Америку приехал и её разыскал, то квартиру эту найти ему раз плюнуть.

Вскочила она из той квартиры и бежать. Только куда? Куда бежать-то? Она в чужой стране, друзьями обзавестись не успела. К кому ей с этим идти?

И знаешь, к кому она пошла? К той девушке модели, у которой она фотографии брала, чтобы фейсбучную Анжелу сделать. Лучше не смогла придумать.

Пришла Милка к Мелиссе – ту модель Мелиссой звали – и говорит: помнишь я твои фотографии брала? И рассказала всё, что дальше было. И что Томек приехал. Та ей: ну и что? Я, говорит, фотографии использовать разрешила, а дальше не моё это дело. Натворила делов – сама выкручивайся. Милка в слёзы. Помоги, говорит, не к кому мне больше обратиться. Та ей: «Да от меня чего ты хочешь-то?». Милка: «Поговори с ним, объясни, как оно было, ты ему нравишься, он тебя послушает». Мелисса: «А сама чего не можешь?». Милка: «Боюсь я сильно, мы с ним – всю жизнь, а тут – такое, не смогу с ним объясниться».

Мелисса видит – дело нешуточное. То ли доброта в ней проснулась, то ли о чём другом подумала… Хорошо, говорит, поговорю с ним. Только, говорит, как его найти? А Милка ей: иди ко мне на квартиру, он сам туда придёт.

Оставила Мелисса Милку у себя и пошла с Томеком разговаривать. Перед уходом в двери обернулась и спрашивает: «Ты чего хочешь? Чтоб он ушёл или чтоб остался?». А Милка смотрит на неё и говорит растерянно: «А я не знаю…». Мелисса только плечами пожала.

Пришла она к Милке на квартиру. Только вошла – тут звонок. Дверь открывает – а там Томек: «Анжела, ты?». А та увидела его – она ж его вживую никогда не видела – и вдруг говорит: «Да, это я – Анжела».

Между тем, Милка дома у Мелиссы не находит себе места. Из угла в угол бегает, ногти грызёт. Что ж я, думает, наделала? Зачем послала к Томеку эту Мелиссу? Я ж её не знаю совсем. А ну как та сама на Томека глаз положит? Она ж красивая!

Выскочила она от Мелиссы, даже дверь не захлопнула, и бегом домой.

Забегает к себе в квартиру и видит картину. Лежит Томек на её диване, а над ним не четвереньках Мелисса, вывалила на него свои прелести, и языком ему лицо лижет.

Милка, не помня себя, её за волосы: «Что ж ты такая-сякая делаешь с моим парнем? Я ж тебя только поговорить просила!» А та ей: «Ничего я не делаю! Ему в глаз соринка попала, я хотела её достать!». И сама Милке в волосы вцепилась. Томек вскочил, одной рукой глаз трёт, другой дерущихся девиц разнимает. А те разошлись не на шутку – ему и самому досталось.

Кончилось тем, что приехала полиция – соседи вызвали. Привезли их всех в участок. Там, пока в клетке сидели, и разобрались во всём. Всё друг другу высказали. Милка Томеку – за то, что с другой крутил. Он ей – за то, что после стольких лет ему не доверяла, проверку устроила.

Решили они так. Пока Милка домой не вернётся, никаких разговоров у них не будет. Ни по телефону, ни через интернет. Отдохнут друг от друга, о жизни поразмыслят. А как она вернётся, то они и думать будут, как им дальше быть.

– – –

– Ну и что? Она уже вернулась? – спросил Казик.

– Контракт ещё не закончился.

– А Томек как домой попал?

– Как? А просто – его тогда из полиции не отпустили. Девицы заявили, что претензий друг к другу не имеют, – их отпустили. А его нет – он же нелегал. Посидел в тюрьме, потом его депортировали – отправили домой. Скандал был, консул приезжал, да то неважно. Сказали только, что в Америку теперь ему двери закрыты.

Пани Мартулевич принялась собирать посуду со стола.

– Мамочка, а откуда ты всё это знаешь? – спросил Казик с улыбкой.

– Как откуда? Пани Урсула мне рассказывала, другие люди.

– Ты и переписку в Фейсбуке читала, и все разговоры слышала?

– Что ты хочешь сказать? Что мама обманывает? Мама никогда не обманывает!

– Я не говорю, что ты обманываешь, не обижайся. Съездил парень в Америку, а ты целую историю сочинила, хоть кино снимай. История, правда, хорошая, мне нравится. Только конец странный. Собственно, нет конца.

– Нет конца? Это ж не кино – это жизнь. В кино герои в конце поцелуются и всё – хеппи энд. На этом их история закончилась, ничего с ними дальше не происходит. А жизнь – она продолжается.

– Я в том смысле, что эта история для них ничем не кончилась. Томек зря в Америку съездил. Что с ними дальше будет – непонятно.

– Ай, Казя! Опять ты главного не ухватил. А главное не в том, что они про свадьбу не договорились, а что правду о себе узнали – что жить им вместе будет непросто, хоть и любят друг друга. Как же счастье своё строить, если правды не знаешь о своей половике, да, главное, о себе?

– Милке ещё долго в Гугле работать?

– Ещё месяц. Только пани Урсула говорит, что ей уже в другой фирме контракт предложили. Тоже в Калифорнии.

Днепр, август 2016

Скачать  на  телефон      Купить  книгу

Наверх

Рейсшина

– О! Мой любимый говяжий рулет! – воскликнул Казик, садясь за стол. – Нигде не ел такого вкусного, как у тебя!

– Секрет знаю, – сказала пани Мартулевич, пряча улыбку. – От бабушки достался. Женишься – твоей жене передам.

– Опять ты за своё, мамочка! – воскликнул Казик, положил в рот кусочек и стал медленно с наслаждением пережёвывать.

– Да, опять! И буду, пока своей хозяйкой не обзаведёшься. Или пока не помру. Уж и не знаю, что раньше будет…

Казик не ответил, предпочтя наслаждение едой бесполезному препирательству.

– Что ж тебе не везёт-то так? – не унималась пани Мартулевич. – Наверное, потому что ты толстый. Девушки стройных любят. Мой Болек, отец твой покойный, худеньким был. Помнишь отца-то?

– Помню, мамочка, помню. Не был он худым.

– Я, что, обманываю?

– Стройным он был, когда вы поженились – я фотографии видел. А потом ты его раскормила.

– Что ты хочешь сказать? Я виновата, что ты на мешок с отрубями похож?

– Нет, мамочка! Ты ни в чём не виновата!

– Ну да, в спортзал ходить тебе же лень, так у тебя мама виновата…

– Мама! Не порть аппетит!

– Ну вот! Теперь я тебе аппетит порчу! – пани Мартулевич отвернулась к окну. – Мама хочет, что ты счастливым был…

– Я и так счастлив.

– Ну да, счастлив… Какое ж это счастье бобылём жить? Занялся бы собой – может, встретишь какую...

– Не буду я в спортзал ходить. Мне и так хорошо. И, чтоб ты знала, не все женщины худых любят.

Пани Мартулевич повернулась к сыну.

– Не все, говоришь? Я чего-то не знаю? Кто она?

– Мамочка! Прекрати допрос!

– Мама не допрашивает! Мама хочет знать! У тебя кто-то есть?

– Мама! Давай, не будем! Хорошо? Лучше какую-нибудь историю расскажи.

– Это лишь бы со мной не разговаривать… Историю… Ты ж мне не веришь, говоришь, что обманываю.

– Я никогда не говорил, что ты обманываешь! Сочиняешь – да. Но не обманываешь.

– Историю тебе… Ну ладно, слушай историю.

– – –

– Пани Станишевскую помнишь? Учительницу твою Терезу Станишевскую? Вы её еще Рейсшиной прозвали за то, что длинная и плоская. Ну, вспомнил? С жёлтыми волосами в и очках без оправы. Конечно, помнишь.

Ну так вот… Всю жизнь она в школе проработала, а пришла пора – вышла на пенсию. А пенсии знаешь какие – на жизнь еле хватает. Лишняя копейка не повредит. Все как-то заработать норовят. Я, к примеру, цветы выращиваю, букеты из них делаю, люди у меня их и покупают, чтобы приятное другим сделать. Вот недавно у директора банка, где моя пенсия лежит, юбилей был, сорок лет, так я прилично заработала.

У пани Станишевской сада нет. Зато ей дом достался. Его ещё прапрадед строил. Как её мать умерла, она в нём одна жить осталась. Ты знаешь тот дом – возле парка, где клумба с фонтаном. Дом большой, два этажа, комнат много.

Решила она эти комнаты сдавать. И не просто сдавать, а так, чтобы постояльцы у неё и питались. Готовит она хорошо. Не так хорошо, как я, конечно, но кто пробовал, те хвалили.

Раньше это «пансион» называлось. Как сейчас – не знаю.

Постояльцы у неё появились сразу. Собственно, не постояльцы – постоялицы. Брала она только женщин, по большей части, молодых девушек. Мужчин не брала совсем. Опасалась она их что ли? Мужа не было у неё никогда. Во всяком случае, мне про то неизвестно.

Правила у неё строгие: в комнатах – порядок, к столу не опаздывать, вечером возвращаться не поздно. Она и на пенсии осталась учительницей, какой была. Помнишь? Все ученики у неё должны сидеть прямо, ни повернись, слово ни скажи. Если что не так, сразу крик поднимала, могла и линейкой стукнуть. За это многие родители жаловались, да только начальство ничего с ней сделать не смогло. Вздохнули все, когда её на пенсию проводили. Помнишь, как она тебя домашние задания переписывать заставляла за то, что почерк плохой?

Было ещё одно правило. Жилицы должны были читать книги. Каждой сама подбирала – у неё большая библиотека. Они должны были читать, а потом ей рассказывать, что поняли из тех книг. Учительница – она и есть учительница.

Как-то взяла она на жительство девушку Ирену. Та откуда-то из деревни приехала. Ну ты знаешь – едут молодые девки в город. Хочется им сытно есть, мягко спать, да по-модному выглядеть и чтоб руки при этом не сильно пачкать.

Ирка эта в разных местах работала, по большей части, продавщицей. Долго нигде не задерживалась. Чуть громкий окрик или косой взгляд – сразу дверью хлопала. Что зарабатывала, на удовольствия тратила. Везде, где молодёжь по вечерам собирается, её знали. В ночные клубы пускали без денег. По всему городу у неё были знакомые. Парни вокруг неё вились, что пчёлы вокруг цветка. То с одним, то с другим её видели. Что у неё с ними было – не знаю, не моё это дело.

Не понимаю, как можно сегодня с одним, завтра с другим… Мой Болек, отец твой покойный, у меня был единственным, первым и последним. И никого другого мне не надо... Ладно, не о том речь…

С пани Станишевской и другими жилицами Ирка держалась холодно. Ты знаешь – мы, женщины, посудачить любим. Ирка – нет. О себе – ни слова. И вопросов никаких никому не задавала – показывала всем видом, что никто ей неинтересен. «Здрастье-до свидания» – вот и весь её разговор.

В её комнате всё было разбросано, всё не на своих местах. Курила она там, а окурки в окно выбрасывала. По вечерам приходила поздно или совсем не приходила, ночевала бог весть где. Словом, наплевать ей было на правила пани Станишевской. А сделай та замечание, не препиралась – просто поворачивалась спиной и уходила.

Не нравилось это пани Станишевской. Невзлюбила она Ирку. Однажды решилась её из своего пансиона выгнать.

Утром за завтраком, на который Ирка, как всегда, опоздала и, вообще, села за стол в ночной сорочке, пани Станишевская устроила ей выволочку. Сказала, что та такая-сякая, ведёт себя неподобающим образом, и потому не место ей среди воспитанных людей, пусть собирает чемодан и уходит. Другая испугалась бы, стала оправдываться. Ирка – нет. Спокойно так отвечает, мол, что же это я такое делаю, что меня среди воспитанных людей держать нельзя? А пани Станишевская ей: ты даже ни одной книги, говорит, что я тебе давала, не прочла. А та так прямо и отвечает: «Да прочла я их давно». Пани Станишевская: «Что ты врёшь? Не видела я тебя ни разу с книгой в руках!». Ирка: «А вы проверьте». Пани Станишевская и спрашивает, что написано в такой-то книге там-то и там-то. Ирка, чашку с кофе не ставя, ей и пересказала. Дословно. Буква в букву. Все, кто был рядом – другие жилицы – прямо дар речи потеряли. Пани Станишевская другую книгу взяла, раскрыла наугад и спрашивает, что написано там. Ирка снова процитировала. Спокойно так, не моргнув глазом. А потом и говорит: «Вы зря кипятитесь. У меня фотографическая память. Мне чтоб книгу запомнить, достаточно её просто перелистать, глядя на страницы. А что до моего образа жизни, то как хочу, так и живу, и ваши нотации выслушивать не собираюсь, поскольку вы мне не мать. Из вашего пансиона я не уйду – он меня устраивает. И вообще, недосуг с вами разговаривать – на собеседование надо бежать, я на новую работу устраиваюсь». Встала из-за стола и ушла.

Взяли Ирку на ту работу или на какую другую, то неважно. Долго без работы она никогда не сидела. Куда ни приходила наниматься, везде её брали. Умела она, что называется, себя подать. Я её видела, покупала у неё уж не помню что. Спокойная, уверенная, в глаза смотрит, улыбается вежливо. И речь у неё правильная. Не скажешь, что из сельской местности. Вот только видно, что близко к себе не подпустит.

Пани Станишевская её не выгнала. То ли способности поразили, то ли о выгоде своей вспомнила – Ирка, какая ни была, деньги за жильё всегда вовремя приносила. Вот только отношения своего к ней не изменила.

Ты Збышека Вуйцика помнишь? Лет на пять младше тебя, в твоей школе учился. Не помнишь… Ну да, старшеклассники младших обычно не знают. Он теперь в таможне служит где-то на границе. Его родители развелись давно. Отец, пан Стефан, квартирку себе купил в новом микрорайоне, что за рекой. Дома там такие симпатичные… Ну, Збышек, ясное дело, деньгами помог. Да я не о том…

Так вот, этот Стефан пани Станишевской помогать взялся. У него грузовичок, на нём можно продукты в пансион привезти, бельё в прачечную. Если подремонтировать что надо: лампочку поменять, гвоздь забить – он и это делал.

То единственный мужчина, кому пани Станишевская дозволила в свой дом заходить. Откуда такое доверие – не знаю. Она женщина одинокая…

Однажды – было это в июле, жара стояла под сорок – Стефан был у пани Станишевской на кухне. Там канализация текла – он её ремонтировал.

Сидит он, значит, под мойкой с гаечным ключом в руке, а тут вдруг открывается дверь и входит Ирка. Она как раз с одной работы ушла, а на другую ещё не устроилась. Был день, злачные места закрыты, потому она дома сидела. Входит, стало быть, в кухню, а на ней ничего нет, одни трусики. Жарко – вот она одеждой обременять себя и не стала.

Пани Станишевская, как её увидела, вскрикнула и за голову схватилась. Стефан услышал, из-под мойки вылез и на голую Ирку уставился. Пани Станишевская кричит Ирке: «Прикройся, бесстыжая, тут мужчина!». А ему: «Чего пялишься?! Отвернись немедля!».

Думаешь, Ирка смутилась, формы свои чем прикрыла? Ага! Сейчас! Спокойно так подошла к холодильнику, достала из него бутылку с водой, и удалилась неспешно. Бросила только через плечо: «Кондиционер купите. Жарко тут у вас».

Дверь за ней закрылась, пани Станишевская на Стефана глянула, а у того физиономия счастливая, будто он нежданно-негаданно узрел саму Пресвятую деву. Она ему: «Чего ты на неё вылупился, такой-сякой!». А он ничего другого не придумал, как ляпнуть: «Так это, того, красивая она!». Пани Станишевская, как услышала про Иркину красоту, схватила мокрую тряпку, что ею стол вытирала, и с криком «Тебе бы только на сиськи пялиться!» с размаху хряснула его по физиономии.

Стефан от тряпки отшатнулся, да перецепился через кухонный стульчик и упал. Упал и лежит. Пани Станишевская ему, мол, вставай, чего разлёгся! А он не реагирует. Она снова: вставай, хватит придуриваться! Он не шевелится. Она наклонилась – а у него под головой красная лужа. Она как заверещит: «Убили! Убили!».

На крик Ирка прибежала. На этот раз в халате – догадалась накинуть. Был день, жилицы кто на работе, кто по делам. Они в доме одни были, вот она и прибежала. Прибежала и спрашивает, мол, что случилось, кого убили? А пани Станишевская ей: «Стефана убили! Ты убила!». Ирка возмутилась: «Чего это я? Я и пальцем к нему не прикоснулась!». А пани Станишевская: «Ты убила и всё!». И слушать ничего не хочет. Ирка подошла к нему, наклонилась, посмотрела внимательно и спрашивает: «Чего это у него лицо в грязи, и вермишелина под глазом прилипла?». Пани Станишевская: «Не знаю ничего! Ты – убийца!». Понятное дело – не в себе была.

Ирка посмотрела на неё и говорит: «Чем с вами препираться, лучше в полицию позвоню. Пусть приедут и разберутся, кто тут убийца. У меня там знакомые есть – те точно разберутся». И к телефону, что на кухне был.

Пани Станишевская как то услышала, к ней соображение сразу вернулось. Кричит: «Не звони! Не надо полиции!». Ирка: «Как не надо? Тут мёртвый человек лежит, труп, можно сказать. По любому, полицию вызывать надо». Пани Станишевская как запричитает: «Ирка! Ирена! Иреночка! Не надо полиции! Лучше выручи меня! Помоги мне! Ты же сможешь! Ты же умная». Ирка ей: «Чего это я вам помогать буду? Вы меня шпыняете на каждом шагу, последними совами обзываете. Теперь вот любовника своего убили, потому что ко мне приревновали. А я вам помогать буду?». А сама трубку с телефона сняла. Пани Станишевская то увидела и бух перед ней на колени! «Иреночка! – кричит. – Пресвятой девой, младенцем Иисусом тебя молю, здоровьем матери твоей заклинаю! Не выдавай! Не звони в полицию! Помоги! Помоги мне!». И в слёзы, и рыдает, аж заходится.

Ирка опешила. И представить она не могла, чтобы пани Станишевская перед ней на коленях ползала и в слезах умоляла о чём-то.

Положила она трубку и задумалась. Потом и говорит: «Есть у меня знакомый один, полицейский. У него присказка такая есть: «Нету тела – нету дела». Короче, надо, чтоб труп исчез». Пани Станишевская уже успокоилась немного и спрашивает: «Как исчез?». Ирка: «Известно как. Бесследно».

Стали они думать, как от трупа избавиться. Пани Станишевская подумала немного, потом в кухонное полотенце, что им посуду вытирала, высморкалась и говорит: «Пойдём ночью на кладбище, могилу выкопаем и в ней его зароем». А Ирка возражает: «Плохая мысль. Ночь по кладбищу сторож ходит с двумя псами. Увидит, как пить дать», – «А ты откуда знаешь?» – «Знаю. Была и видела», – «Что ты там делала ночью?» – «Как что? Известно что… Вам не понять», – «Ладно, давай не на кладбище. Давай его в реку скинем», – «Всплывёт», – «Мы к нему тяжёлое привяжем», – «Всё равно всплывёт. Не сразу, но всплывёт. А у него в лёгких воды нет. Значит, утопили уже мёртвого. Вы что, кино совсем не смотрите? Да в каждом детективе про утопленников такое говорят. Кто-то вспомнит, что видел, как он сюда входил. Придёт к вам следователь, вы что ему врать будете? Вы, вообще, врать-то умеете?».

Пани Станишевская за голову взялась, сидит, раскачивается, вот-вот с ней опять истерика случится. Вдруг к ней мысль приходит: «А давай, как в фильмах показывают, расчленим его, по мусорным пакетам разложим и за околицу вывезем. В разные места».

Ирка посмотрела на неё внимательно. Потом, значит, берёт нож, какой побольше, протягивает ей и говорит: «Начинайте». Та: «Что начинать?» – «Как что? Расчленять. Сначала голову. Потом руки, потом ноги. Ну, что же вы? Давайте, отрезайте ему голову».

Пани Станишевская нож у неё взяла, на Стефана посмотрела, нож бросила и говорит: «Нет, не смогу. Давай ты». А сама руки о передник вытирает.

Ирка ей: «Я? Я вашему любовнику голову отрезать буду? Не дождётесь!» – «Он мне не любовник», – «Ага. Рассказывайте».

Сидят они в кухне. Думают. На полу Стефан лежит. На стене часы тикают.

Потом Ирка говорит: «Как он к животным относился?» – «Он кошек любил. У него две дома живут. А что?» – «Если, к примеру, он красивого котика увидел бы, погладить захотел?» – «Непременно! Он, вообще, всех встречных-поперечных кошек погладить норовил. К чему ты это говоришь?» – «А если бы он тигра увидел, то же захотел бы погладить?» – «Ну да, наверное. Тигр тоже кошка. Ты что-то придумала?».

Ирка ещё поразмыслила и говорит: «Кажется, придумала. Давайте его в зоопарк отвезём и в вольер к тиграм сбросим. Пусть думает, что он захотел кису погладить, да сам туда упал. Никто не удивится. Те его, может, и не съедят, но так порвут, что никто не определит, когда и отчего он умер на самом деле».

Пани Станишевская подумала и говорит: «Он сегодня вишнёвой наливки выпил, так что будут думать, что то всё спьяну», – «Много выпил?» – «Порядочно. Стакан где-то тут стоял… Он когда ремонтом занимается всегда наливку пьёт, это ему сосредоточиться помогает. То есть помогало…».

Потом пани Станишевская говорит: «Это хорошая мысль тиграм его скормить. Как стемнеет, так и повезём». А Ирка ей: «Вы в своём уме? Сейчас мои соседки приходить начнут. Всё увидят», – «Давай его в грузовик положим, брезентом накроем, а вечером в зоопарк повезём», – «К вечеру по такой жаре он уже разлагаться начнёт. А тигры – не гиены, мертвечину есть не будут. Сейчас надо везти, пока свежий».

Пани Станишевская со стула вскочила, чтоб к делу приступить, и тут же обратно села. «Ну привезём мы его в зоопарк. А дальше как? Туда ж так просто не пройдёшь. Да ещё труп пронести… Как же мы к тиграм попадём?». А Ирка ей спокойно так объясняет: «Да всё просто. Сначала мы к больнице поедем. Там в приёмном покое инвалидные коляски есть, чтоб больных по кабинетам развозить. Их там, как тележек в супермаркете. Одну возьмём, никто не заметит. В зоопарке два входа. Мы поедем к главному, Стефана в ту коляску посадим, купим три билета и спокойно пройдём, как будто семья с отцом-инвалидом. Потом его тиграм перебросим, вас в ту коляску посадим и через другой вход выйдем – теперь инвалидом будете вы», – «Но сейчас же день, светло. И народу там много», – «Вот именно, что день! Жарко! Народу там как раз мало – все от жары прячутся, кто по домам, кто на пляже. Выберем момент, когда возле тигров вообще никого не будет, и через парапет его перебросим. Секундное дело!». Пани Станишевская вздохнула и говорит: «Ну хорошо, только давай поторопимся, пока не пришёл никто. Бери его за ноги, я за руки, и понесли». А Ирка: «Нет, давайте лучше я за руки, вы за ноги».

Подняли они Стефана, во двор вынесли, в кузов его же грузовичка положили и брезентом накрыли от посторонних глаз. Хорошо, что худым был, нетяжёлым оказался.

Потом Ирка к себе сбегала, переоделась, во двор выходит, а там уже пани Станишевская в кабине грузовичка сидит на месте пассажира. Ирка ей: «Я думала, вы поведёте». А та: «Я водить не умею». Ирка: «Я водить-то умею, но у меня прав нет». Ничего не поделаешь, пришлось ей за руль садиться.

Выехали они на улицу, а навстречу две женщины, жилицы того пансиона идут. Видят: со двора грузовичок Стефана выезжает, а за рулём не он, а Ирка, и рядом сама пани Станишевская сидит. Переглянулись они – а сам Стефан где? И, главное, почему пани Станишевская и Ирка вместе? Они ж ненавидят друг друга!

Подъехали заговорщицы к больнице, и тут им повезло. Приехала «скорая», и из неё кого-то на носилках стали выносить. Вокруг все суетятся, кто пульс щупает, кто в зрачки смотрит, кто капельницу держит. А Ирка пока за их спинами прошмыгнула, одну из колясок схватила, да в кузов её под брезент.

Едут, значит, те двое в грузовичке, и с ними Стефан в кузове. Едут в зоопарк. Уже почти к нему подъехали, когда слышат: сирена сзади. Ирка глядь в зеркало – полиция! Что делать? Полицейский, он что спросит? «Ваши права»! А их нет! «Кто владелец машины?». А он в кузове лежит, к даче показаний неспособный. Да! Ещё коляска с ними ворованная. Тоже преступление, хоть и небольшое.

Испугались они. Пани Станишевская позеленела, дрожит, вот-вот в обморок грохнется, или истерика с ней случится.

Что делать? Удирать? Так на этом драндулете их бегство продолжалось бы метров сто, не больше. Ирка и остановилась.

Полицейская машина сзади припарковалась. Двое – парень молодой за рулём, и напарница – девица чуть старше Ирки.

Парень из машины вышел и к ним направился. Ирка тоже вышла, о крыло грузовичка опёрлась кокетливо, чтоб фигура её обозначилась. Стоит, ждёт.

Полицейский подошёл, представился и говорит, мол, всё ли у вас в порядке, вы едете неуверенно. Ирка ему отвечает, что её пассажирка быстрой езды боится, и на пани Станишевскую пальцем показывает. Та ещё больше позеленела. Парень на неё глянул и у Ирки спрашивает, мол, что это с пожилой пани? Она нездорова? Ирка смотрит ему в глаза, улыбается открыто так, как она умеет, и говорит, что пожилая пани здорова, только у неё сильный стресс. «Что за стресс такой?» – парень спрашивает. А Ирка с улыбкой спокойно так отвечает: «Пожилая пани любовника своего убила и теперь боится в тюрьму сесть». Говорит, а сама верхнюю пуговицу своей рубашки то расстегнёт, то застегнёт. Полицейский ногу на подножку грузовичка поставил, смотрит на Ирку во все глаза и спрашивает: «И как же пожилая пани любовника убила?». Ирка, на полном серьёзе: «Мокрой тряпкой по лицу заехала, он и скончался на месте. От стыда, наверное». Полицейский уже про всё забыл – что он на службе и что напарница ему в спину смотрит. Спрашивает: «За что ж она так жестоко?». Ирка: «Из ревности. За то, что на мои красивые сиськи смотрел». Полицейский аж вспотел. И труп, спрашивает, имеется? Ирка: «Да он в кузове лежит. Мы его в зоопарк везём, чтоб тиграм скормить». Полицейский про тигров услышал, да мимо ушей пропустил, потому что придумывал, как у Ирки и номер телефона попросить.

Но не попросил. Напарница его вышла из машины, подошла и говорит: хватит, мол, с девицами в рабочее время любезничать, поехали – к нам вызов поступил. Про убийство сообщили – надо на место ехать, протокол составлять.

И уехали.

Ирка в кабину села и с места тронулась. Пани Станишевская хочет ей сказать, мол, зачем ты полиции всё про меня рассказала? Да только трясёт её всю от страха так, что слово путного вымолвить не может.

А вызов полицейским был вот от кого.

Те две курицы, которые Ирку с пани Станишевской в грузовичке видели, в пансион вернулись. Они работали недалеко, на перерыв домой приходили. Зашли они, значит, в пансион, а там никого. Приходят на кухню и видят – беспорядок. Пани Станишевская так торопилась от Стефана избавиться, что не подумала убрать там. Еда не приготовлена, даже посуда не помыта, мойка разобрана, инструменты Стефана у неё лежат. И главное – на полу красное пятно! Лужа высохла – пятно осталось. Они и решили – со Стефаном что-то случилось. И что-то серьёзное. Если бы он просто заболел или, допустим, травмировался, то пани Станишевская, конечно же, «скорую» бы вызвала. А тут они с Иркой вдвоём в его грузовичке куда-то уехали. Никак, убили Стефана и поехали труп прятать. Почему нет? Пани Станишевская дама уж очень вспыльчивая. А Ирка – та, вообще, личность подозрительная. Надо в полицию сообщить.

И сообщили.

Пока полицейские ехали в пансион, Ирка с пани Станишевской и со Стефаном в кузове доехали до зоопарка. Заехали в переулок, вытащили Стефана из кузова и посадили его в коляску. Кепку на глаза ему надвинули, чтоб не видно было, что те глаза всегда закрыты. Взялась Ирка за коляску, и покатили они её к входу.

Только пришли туда, только к кассе подошли, чтобы билеты купить, вдруг подъезжает здоровенный автобус. Выскакивает из него какая-то девица в яркой футболке, ну такая – из богатеньких, к ним подбегает и начинает щебетать: «Как хорошо, что у вас инвалид в коляске!». Ирка, которую удивить трудно было, большие глаза сделала: «Что хорошего в то, что человек калекой стал, передвигаться не может?» А та ей: «Вы меня неправильно поняли. Хорошо, что вам для него билет покупать не надо», – «С каких это пор инвалидов в зоопарк не пускают? Это нарушение прав человека!» – «Да пускают их в зоопарк! Просто вы билет можете не покупать!». И говорит, что она волонтёр такого-то благотворительного фонда, который заботится об инвалидах-колясочниках и как раз сегодня организовал для них бесплатную экскурсию в зоопарк.

Пока она это говорит, люди в таких же, как у неё, футболках из автобуса коляски с инвалидами выгружают. И много их – в смысле, инвалидов – человек двадцать пять.

Девица с криком «Давайте с нами!» у Ирки коляску со Стефаном из рук вырывает и бегом с ней к той толпе колясочников. И всем своим видом показывает, что всю жизнь мечтала о Стефане заботиться, и теперь эта мечта заветная, наконец, осуществилась.

Ирка от такого напора аж онемела. Переглянулась с пани Станишевской: на каком основании у них их же покойника так нагло реквизировали? И бегом за девицей. Отдай, говорит, он сильно контуженный, если проснётся и чужую женщину возле себя увидит, тут же скинет брюки и начнёт непристойные вещи делать.

Девица от Стефана аж отпрыгнула. Ладно, говорит, сами его катите. Только идите с нами – чем у нас больше колясок будет, тем больше денег нашему фонду спонсоры дадут.

Дали Ирке с пани Станишевской такие же футболки, чтоб им билеты не покупать – будто тони тоже волонтёры – и пошли всей толпой в зоопарк.

А в это время полицейские приехали в пансион.

Их те две курицы встречают и говорят, что тут загадочное убийство. И про всё рассказывают: про пани Станишевскую, Ирку, Стефана, про то, как видели грузовичок, и, самое главное, на кухню ведут и красное пятно на полу показывают.

У парня полицейского глаза-то и загорелись. Он молодой был, ничего серьёзного ему не поручали, а тут – целое убийство! Он Шерлоком Холмсом себя и вообразил. Кухню всю на коленках облазал. Про пани Станишевскую и Ирку стал расспрашивать: кто такие, как выглядят. Слушает, что те две ему говорят и всё себе в блокнот записывает и записывает – расследование проводит.

Напарница сидит в сторонке, покуривает, смотрит на всё это и только ухмыляется. А потом и говорит: «Этих двоих ты только что на дороге остановил и любезничал с ними, кобель ты стриженый».

Полицейского осенило: да, точно! Не в смысле, что он кобель, а в смысле, что с той самой Иркой разговаривал. И что про это убийство она сама ему всё рассказала. Рассказала, а он подумал, что она с ним кокетничает, и не поверил.

Он и говорит: «Да, разговаривал я с ней. Но как ловко она меня вокруг пальца обвела! Чтоб с толку сбить, чистую правду рассказала! Она, наверное, какой-то необычный человек. Наверное, у неё специальная подготовка!». А те курицы ему поддакивают, мол, да, конечно-конечно, она не такая как все, может целую книгу наизусть запомнить, только мельком глянув на страницы. Полицейский это услыхал, палец вверх поднял и со значением, так, говорит: «Она, наверное, спецагент! Может, из МИ-5, а может, из самого ЦРУ! А здесь у них шпионское гнездо».

Напарница то слушает, а сама рот себе руками зажимает, чтоб ненароком не засмеяться.

Умные мысли, они не по одной, они косяком ходят. Следующей парню в голову пришла такая мысль: если всё, что Ирка рассказывала правда, то они с пани Станишевской ехали в зоопарк, чтобы покойника скормить тиграм и таким образом замести следы жестокого преступления. И этот изощрённый способ не ЦРУ придумало. Тут явно почерк Моссад.

Напарница, как то услышала, захохотала, да так, что со стула упала и сломала себе палец. Указательный. На правой руке.

Парень был в азарте и на то внимание не обратил. Подхватил он напарницу, сели они в машину и поехали в зоопарк. Пока ехали, он по рации затребовал подкрепление, мол, в зоопарке преступники, которые вооружены и очень опасны.

А тем временем Ирка с пани Станишевской и Стефаном в коляске стоят в толпе колясочников у клетки с очень редким видом диких свиней. Свиньи в пыли валяются, да похрюкивают, как им и положено, а экскурсовод рассказывает, что этих свиней надо беречь и охранять, потому что без них всей нашей экологии настанет конец. Пани Станишевская тихо так шипит Ирке: «Ты ж, такая-сякая, говорила, что здесь никого не будет!». А Ирка ей: «Да кто ж знал! Но страшного ничего нет. Они кучей передвигаются. Когда будут далеко от тигров, мы от них отойдём и, что задумали, сделаем». Пани Станишевская: «Так чего мы ждём? Сейчас пошли!».

Стали они бочком-бочком потихоньку в сторону отходить. Почти уже совсем отошли, когда подбегает к ним та девица-волонтерка и начинает их поучать, что нельзя от группы отделяться, надо быть всем вместе и экскурсовода слушать. Потому что главное, что в их фонде ценится, так это дружба, единство и стремление к общим ценностям. Им за это спонсоры платят. А если они плохо слышат экскурсовода – людей-то много – то она будет рядом с ними идти и всё непонятное объяснять.

Ирка с пани Станишевской только переглянулись.

Переходят они от клетки к клетке, а та девица не отстаёт, щебечет им про то, какие замечательные зверюшки, и как сильно она их любит. Пани Станишевская уже не зелёная, она уже красно-бардовая. Понятно, что ещё пару слов о зверюшках она услышит, и у тигров будет двойной праздник.

Между тем, издалека стали доноситься полицейские сирены. И по тому, как они были всё громче, ясно, что полиция едет сюда.

Ирка с пани Станишевской улучшили момент, когда девица-волонтёрка кинулась на каком-то инвалиде панамку поправлять, и быстренько устремились прочь. Когда та вернулась, они уже далеко были. Хотела она за ними погнаться, да жалко было остальное хозяйство бросать.

Вольер с тиграми был у другого входа в зоопарк. Идти туда было минут десять. Они бы и быстрее дошли, да коляска оказалась поломанной – на одном колесе восьмёрка – петляла, прямо ехать не хотела. Это их и задержало. Когда они тигров увидели, там уже полицейские шныряли.

Что делать? Надо спасаться самим. Ирка говорит: «Они ищут двух женщин с трупом. Давайте Стефана в кустах спрячем, а сами просто так гулять будем. На нас футболки того фонда, нас не признают».

Тут как раз клетка с обезьянами, а рядом с ней большой куст. Закатили они коляску со Стефаном за тот куст, стали ветками маскировать. А обезьяны смотрят на то и верещат – интересно им, чем люди заняты. Галдёж подняли, на весь зоопарк.

Заложили они Стефана ветками, выходят из-за куста, а им навстречу тот парень полицейский с напарницей. На обезьяний галдёж прибежал. Увидел их и сразу довольный такой стал, что, значит, поймал преступников. Пистолет направляет и говорит радостно так: «Шалом вам!». А пани Станишевская: «Сам ты шалом!» и как заедет ему в глаз с размаху! Он на землю опрокинулся, пистолет из его руки вылетел и прямо к обезьянам в клетку. Полицейский кричит напарнице: «Стреляй! Стреляй в них! Они опасные! Стреляй, а то и тебя прибьют!». А она ему: «Не могу я стрелять! Я палец указательный на правой руке сломала! Из-за тебя, придурка!». А сама смеётся.

На крики другие полицейские прибежали. Парень с земли поднимается и кричит: «Хватайте! Хватайте тех двоих! Это они! Это убийцы!». Те Ирку и пани Станишевскую под руки взяли. А парень полицейский кричит: «Наручники на них наденьте! Они опасные!». Напарница на него смотрит и хохочет во всё горло. Только пани Станишевской руки за спину завели, чтобы наручники надеть, вдруг – ба-бах! Выстрел! Все полицейские на землю попадали, головы руками накрыли. Лежат – обстрела боятся. Потом поднялись, спрашивают: все ли целы? А напарница того парня не поднимается – лежит, смеётся, а на левом плече у неё расплывается тёмное пятно.

Все: кто стрелял? Смотрят, а оружия ни у кого в руках нет. Глядь – обезьяны по клетке мечутся и орут благим матом. Присмотрелись: оказывается, одна из них пистолет в руки взяла – они же любопытные – и случайно на спуск нажала.

Пошли все к выходу из зоопарка. Ирку с Пани Станишевской в наручниках ведут, парень полицейский одной рукой за глаз держится, другой напарницу обхватил, идти ей помогает.

У ворот стоит полковник. И строго так требует объяснить, что тут происходит, кого задержали, за что, почему у полицейского глаз подбит, а его напарница ранена.

Тот и объясняет, мол, задержаны опасные спецагенты Моссад. Они сюда приехали с целью сокрытия зверского убийства и совершения покушения на жизнь служителя порядка. Полковник спрашивает: «Как же они покушались?». А тот объясняет: «Использовав неизвестный приём, отобрали у меня табельное оружие, передали своим дрессированным обезьянам и приказали стрелять».

Его напарница, то услышала, смеяться стала, хоть и раненая была, да так, что челюсть вывихнула.

Полковник спрашивает, мол, если речь идёт об убийстве, то где тело? Парень полицейский говорит, что тело в инвалидной коляске в кустах у клетки с обезьянами, и он сейчас за ним сбегает. Полковник: нет, говорит, пусть другие туда сходят, тебя, говорит, к обезьянам подпускать нельзя. Они из пистолета лучше тебя стреляют.

Послал он туда двоих. Те возвращаются с пустой коляской. Нету там никакого тела, говорят, коляска есть, а тела нет.

Тогда полковник у пани Станишевской спрашивает: «Где тело вашей жертвы?». А та в слёзы: «Это не я! Это она! Это она Стефана убила!». И пальцем в Ирку тычет. А Ирка смотрит на неё и смеётся.

Полковник Ирке: «Может, вы мне объясните, что тут происходит. И где тело?». А Ирка ничего не говорит, только всё больше смеётся.

Тут напарница того полицейского к полковнику подходит и начинает с открытым ртом мычать, показывая на что-то поломанным пальцем.

Все туда посмотрели, а Ирка говорит со смехом: «А вот и тело! Само сюда идёт!».

Смотрят, а к ним служители зоопарка Стефана ведут живого и здорового. Только лицо у него грязное, и вермишелина под глазом прилипла. Заберите, говорят, этого алкаша. Он в вольер к тиграм хотел залезть зачем-то. А Стефан мычит: «Там кисы… Я их люблю…». И перегаром от него несёт.

– – –

– Ай да Ирка! Когда она поняла, что никакого убийства не было? – спросил Казик, вытирая слёзы.

– Казя! Я иногда думаю, я ли тебя родила? Что ж ты невнимательный такой? Ты забыл, что у Ирки фотографическая память? Она когда первый раз в кухню зашла, когда голая была, то обстановку запомнила. И что стакан с вишнёвкой на столе стоял, запомнила тоже. Когда она второй раз зашла – минуты не прошло – увидела, что стакана нет. Она сразу сообразила, что Стефан, падая, его смахнул и сам же в лужу наливки упал. Она поняла то, чего пани Станишевская со страху не уразумела, – у него под головой не кровь, а наливка. Потом нагнулась к нему и увидела, что он дышит.

– Ты хочешь сказать, что она с самого начала знала, что Стефан живой, просто заснул спьяну?

– Наконец, дошло!

– Что ж она издевалась-то так над пожилой женщиной?

– Проучить её захотела за спесь и высокомерие. А может, просто скучно ей было.

– Что потом?

– Парню полицейскому влепили выговор за глупость. И его напарнице заодно. За то, что ту глупость не пресекла. Пани Станишевская по-прежнему пансион свой держит, Стефан ей помогает.

– А Ирка?

– Ирка уехала. На следующий день. Сказала, что в нашем городке ей тесно и уехала в столицу.

Днепр, август 2016

Скачать  на  телефон      Купить  книгу

Наверх

Ненужный ангел

–Хочу, чтобы вы меня выслушали!

– С какой стати?

– Хочу и всё!

–Мне неинтересны ваши проблемы.

–Да, вам наплевать. И вообще, мы с вами незнакомы. Потому и хочу.

– Ну что вы пристали? Я устал. Возвращаюсь из командировки. У меня был тяжёлый день. Завтра у меня будет ещё один тяжёлый день. Мне надо выспаться. Я три часа просидел на вокзале. Мечтал, что зайду в купе и приму горизонтальное положение.

– Ну принимайте своё горизонтальное положение! Я же не против. Только выслушайте.

– Девушка, вам поговорить не с кем? У вас друзей нет?

– Друзей? Да у меня их знаете сколько? Вот! Полный телефон. Мессенджер всю дорогу пищит.

– Так я вам зачем?

– Потому что вы здесь и сейчас.

– Вот это я попал!..

– Ага, точно. Что попал, то попал.

– Можно я всё-таки под одеяло залезу? Я старше вас. У меня ноги болят.

– А, ну да, залезайте. Залезайте. Ложитесь в своё горизонтальное положение. Ложитесь и слушайте.

– Ну вот. Лёг и слушаю.

– Ага. Я тоже в одеяло завернусь. А тот тут холодно, в этих поездах. Вот, завернулась. Так лучше. Скажите, я красивая?

– Да, красивая.

– Не делайте одолжение! Правду говорите!

–Это правда. Вы – красивая.

– Ага, все так говорят. И сама знаю – красивая. Теперь другое скажите. Как вы думаете, я умная? Только врите – говорите, как есть.

– Думаю, скорей да, чем нет. У вас правильная речь, чувствуется хорошее образование. Вы работаете?

– Работаю. В одной крутой фирме. И зарабатываю. Сама всего добилась. Никто не помогал. И ту работу сама нашла. Сама там всё освоила. И на квартиру с машиной сама заработала.

–Вы просто молодец!

– Да. Знаю. Все так говорят. Умная и красивая. Молодец, как ни глянь.

– Так в чём проблема?

– В чём?.. Почему я одна? Мне тридцать лет. Я умная и красивая. У меня всё есть. Но я одна. Почему?

– Ну, знаете… Даже не знаю, что сказать…

– Не знаете и не говорите. Просто слушайте.

– Хорошо, слушаю.

– У вас было когда-нибудь такое?.. Проводишь отпуск с человеком, с хорошим человеком – таким хорошим, что хоть сейчас детей от него рожай – а возвращаешься и в тот же день влюбляешься в другого… В первого встречного. А он гад, и это видно. И всё равно к нему тянет…

– Ну нет! Уж такого со мной быть не могло!

– А, ну да, понятно, с вами не могло. Это я глупость сморозила. Но вот почему меня тянет к разным гадам?

–Сердцу не прикажешь. Если вы об этом…

– Не-е-е, я не об этом. Я о другом. Был у меня когда-то один… Давно, лет пять назад. Ещё до того, как я эту работу нашла. Мы с ним жили. Долго прожили – полгода.

Сначала всё хорошо было. Любовь и всё такое. Вместе просыпались, вместе на работу выходили – у меня тогда другая была. После работы встречались, шли куда-то. В заведение какое-нибудь посидеть или в клуб. Я всегда при нём была. Вроде всё хорошо. Только стала замечать, что он, по большей части, со своими друзьями общается. Не со мной. С ними. Я как бы в стороне. Стала его уговаривать: давай дома посидим, вдвоём побудем. Любовь у нас или что? Уговорила-таки.

Стали мы вечером домой возвращаться. Там у меня всё хорошо было. Я старалась. Готовить, правда, я не очень люблю. Но порядок поддерживать умею. Убирать, стирать – это я могу, корона с головы не падает. И ночью ему хорошо со мной было.

Вот только он всё время или в компьютер, или в телевизор смотрел. Куда угодно, но не в мою сторону. Как такое возможно? Такая я рядом, а он в экран смотрит! Говорю: давай поговорим, пообщаемся! Мы ведь живые люди! Пара, можно сказать. Я же всегда рядом, не только в постели! Поговори со мной. Я столько книг прочитала, столько всего знаю! Все друзья говорят, что я необычная, со мной интересно. А может, у тебя проблемы? Так поговори со мной – вдруг я что дельное посоветую! Он мне: устал, мол, сил нет на разговоры. Как с друзьями своими по полночи трындеть, так на это у него силы есть! А ещё говорит: скучно дома сидеть – мир большой. Да зачем куда-то ходить? Я же рядом. Я же целый мир!

Стал он пропадать. То в офисе задерживался, то дела у него какие-то. Я всё чаще была одна. Приходил поздно. И насчёт секса – всё реже. Спрашиваю: в чём дело, какие у тебя проблемы? Отнекивается, говорит, что работы много, устаёт.

Потом подруга мне настучала, что его с какой-то видели. Целовались они где-то в углу. Как домой пришёл, спрашиваю: правда? Он только глаза отводит. Я ему: если что, правду говори, не бойся. Ну разлюбил, чего не бывает! Я пойму – истерики не будет. Молчит. Разлюбил? – спрашиваю. Нет, говорит, люблю. Так в чём дело? – спрашиваю. С тобой, отвечает, трудно, надо быть всегда в напряжении. Я ему: да какое тут напряжение? Мы же просто общаемся! Разве это так трудно? Молчит. В сторону смотрит и молчит. А потом говорит: ну что присосалась? вампир, демон!

Представляете? Это я-то демон! Я для него всё… Ангелом была…

Проговорили тогда долго. До утра. Только ничего я не выяснила. Вроде и любит он меня, но быть ему со мной тяжело, просто невыносимо.

Стал он с той встречаться в открытую. Уже не со мной, с ней везде ходил. А я просто дома сидела. Нет, спали мы вместе. Во всех смыслах. Я не возражала, мне того не жалко. Но гулял он только с ней.

Однажды привёл её к нам. Чтобы познакомить. Старше его. Некрасивая. С кошкой. Кошка гадостная – на меня шипела. Наговорила она мне – в смысле, тётка, не кошка, – пока он выходил. И что теперь он с ней, и что с ней он счастлив, а со мной страдает, и потому надо бы мне свалить. Квартира, мол, всё равно не моя – он за неё платит. Потому, вали отсюда, девочка, и побыстрее.

Я ещё пыталась до него достучаться. Ответ был один – любит он не её, а меня, но со мной ему жить тяжело. Наверное, будет жить с ней.

Я как раз эту мою работу нашла, с первого же аванса сняла себе квартиру и съехала от него. Раз не нужна, без меня лучше... Он потом звонил: люблю, скучаю, хочу видеть. Даже пару раз встречались. В кафе. Мычал, что любит, скучает и всё такое.

У меня тогда депрессия была – мама не горюй... Думала, или в дурдом попаду, или на героин подсяду. Не-е-е, пронесло. Работа навалилась. Занятия по английскому, вождение, спорт. В общем, выплыла…

Потом он пропал. Донесли мне, что ту тётку с кошкой бросил, резко женился на другой и уехал заграницу. Работу там нашёл.

А недавно! Звонит! Не в скайп или Фейсбук. На телефон звонит. Из заграницы. Скучаю, говорит, сильно – приезжай. И что вы думаете? Я девушка простая – сажусь в самолёт и лечу в эту его заграницу.

Прилетаю, прихожу к ним на квартиру. Совсем, как та тётка с кошкой. Только без кошки.

Знакомит он меня со своей женой. Полная моя противоположность. Я ж видите какая? Меня издалека видно. А та – как макияж смоет, так будто вместе с лицом.

Сели за стол. Поговорили. Собственно, весь вечер я одна и говорила. Он, как и раньше, мычал невнятное время от времени. А супругу его, похоже, родители вообще разговаривать не учили.

Легли спать. Квартира – как наша «хрущёвка». Маленькая, стены тонкие. Всё слышно. Лежу, слушаю, как он её имеет. Как меня когда-то. С размахом.

Утром она со мной ни слова. Даже не глянула в мою сторону.

Пошли с ним город мне показывать. Я его по всем достопримечательностям протаскала. Фоткал везде меня. На мой телефон. Потом говорит: уезжай, не могу я, когда ты рядом. Без меня ему, видите ли, тоскливо, а со мной страшно.

Вот. Всё выложила. Такая история…

Выслушали и спасибо. Можете не комментировать.

Эй! Да вы спите…

Днепр, декабрь 2018.

Скачать  на  телефон      Купить  книгу

Наверх

Фея!

В тридевятом царстве тридесятом государстве…

Нет, не то.

В уездном городе N…

И это не то.

В далёкой-далёкой галактике…

Вообще, бред.

На соседней улице в панельном доме жил-был…

«Жил-был»? Архаизм. Просто «жил».

Так, попробую ещё раз.

На соседней улице в панельном доме жил некий молодой человек девятнадцати лет от роду.

Ну, это вроде ничего. Что там дальше… Ага! Имя надо дать.

Звали молодого человека…

Вот тут у меня всегда проблема. Как имя давать персонажу, так хоть головой об стенку. Имя-имя-имя… Лёша был, Павел, Сева… Даже Аристарх был! Имя-имя-имя…

Назову-ка в честь любимого кота – Пусей!

Шучу, конечно. Да и кот вряд ли согласится.

А, ладно! Пусть будет Иннокентий, Кеша. Бабушка «Берегись автомобиля» любила, вот и упросила родителей.

Так, кажется, сейчас пойдёт…

– – –

На соседней улице в панельном доме жил некий молодой человек девятнадцати лет от роду. Звали молодого человека Иннокентием, Кешей. Странноватое имя, как для нашего времени. Бабушка «Берегись автомобиля» любила, вот и упросила маму с папой.

Внешне Кеша ничем не выделялся из студенческой братии: стрижка, курточка, джинсы, кроссовки. И прыщи – как же без них! Отличия начинались, когда Кешина группа заходила в аудиторию. Пока большинство занимало места сзади, подальше от преподавателя, Кеша садился в первый ряд и всё занятие сидел там в одиночестве. На перемене, пока одногруппники стояли в очереди в буфете или курили на крыльце, Кеша листал конспекты, готовясь к следующему занятию. Единственным предметом, который он прогуливал, была физкультура.

Кеша не любил весёлых компаний. Он любил мечтать. Этому занятию он отдавался, что называется, всей душой. Мечтать он мог в любом месте и в любое время.

Сейчас Кеша мечтал дома, сидя за компьютером. Excel с курсовой работой был свёрнут в панель задач, а на экране был Инстаграм некой очаровательной особы, которая училась в параллельной группе. Кеша мечтал о ней, и ему было грустно. Повод для грусти состоял в том, что вряд ли Кеша когда-нибудь будет удостоен чести созерцать эту красоту вблизи, потому что такие девушки, как звёзды, и с ботанами они не общаются.

В который раз просмотрев фотографии, Кеша вздохнул и стал наугад рассеянно листать аккаунты других девушек. Вдоволь насмотревшись, он уже хотел было вернуться к курсовой, но тут на экране само собой появилось новое фото. В аккаунте с ником fairy_300 оно было всего лишь одно.

На него смотрела девушка его возраста. Серебристые волосы были подстрижены под пикси. Ярко-красная помада, умело подведённые синие глаза. А взгляд! Казалось, она смотрит не просто в объектив, а именно на него, студента Кешу. Взгляд был не просто внимательным. Он был пристальным с прищуром, таким будто незнакомка с фотографии знает о Кеше всё, всю его подноготную. От этого взгляда Кешино сердце ёкнуло, мысли о симпатии из параллельной группы улетучились.

– Нравится? – вдруг раздался голосок рядом.

От неожиданности Кеша чуть не свалился со стула.

В кресле, в котором он любил читать книги, сидела совершенно незнакомая девушка.

– Нравится, спрашиваю? – повторила незнакомка. – Чувак, ты дар речи потерял?

Когда первый испуг прошёл, Кеша понял, что это та девушка – с фотографии.

– Как вы здесь оказались?! – воскликнул он.

– Нарушила твоё уединение? – девушка смотрела Кеше в глаза. – Как оказалась? Материализовалась. Сам подумай – ты ж заперся. Как же ещё попасть в запертую комнату?

– Вы… вы кто, девушка?

– Какая я тебе девушка? Мне триста лет, я давно забыла, когда девушкой была.

– Вы кто? – повторил вопрос Кеша.

– Кто-кто… Там же написано – фея.

– Кто?

– Фея, говорю! Фея я. Нет, не так. Я фея. Нет, тоже фигня выходит. Я – фея! Один чёрт, ассонанс. Короче, я – сказочное существо.

– Что вы мне про фей рассказываете? Вы кто? Что вы тут делаете?

– Вот блин, и этот туда же!.. Что ж вы все такие непонятливые? – вздохнула гостья. – Чувак, дверь заперта, ты сидишь тут один на один с инстаграмными девками. И вдруг я возникла, откуда ни возьмись. Кем я ещё могу быть по-твоему?

Кеша, не зная, что ответить, смотрел во все глаза.

Она была такая же, как на фотографии. Одета в белую футболку с неприличным словом по-английски, чёрную кожаную куртку и короткую клетчатую юбочку. На ногах – тяжёлые армейские ботинки.

– Ну что рассмотрел? – спросила гостья.

– Вы как-то, того, на фею непохожи, – выдавил из себя Кеша.

– Это чего это непохожа?

– Ну… феи маленькие, крылышки, как у стрекозы…

– Ха! Крылышки! И этот тоже! Хоть бы раз кто что другое сказал! Все про крылышки! Я бы того Диснея!..

– Собственно, что вы тут дела… Зачем вы сюда… В смысле, чем могу быть полезен? – пролепетал Кеша.

– Ты? Полезен? Мне? – глаза гостьи округлились. – Ты себя видел? Сам подумай, мозгами пораскинь, какая с тебя кому польза? А тем более мне!

– Тогда зачем вы сюда?.. Уходите. Уходите отсюда!

– Не-е-е, теперь не уйду.

– Я вас… я тебя сейчас выброшу!

Кеша уже собрался вскочить со стула и выполнить угрозу, но тут гостья, сидевшая, закинув ногу на ногу, сделала движение как в фильме «Основной инстинкт».

Кешу прошиб пот. Собственно, как и в фильме, он ничего не увидел – картину дорисовала разогретая интернетом фантазия. Но о своём намерении выбросить гостью он забыл.

– Вот именно! – удовлетворённо констатировала та. – И прикинь: безо всякого волшебства.

Из кармана куртки она достала золотой телефон и повела пальцем по экрану.

– Так, ладно. Посмотрим, – сказала она. – Кто ты тут у нас… Фамилия твоя мне до одного места… Имя – Иннокентий, Кеша то есть. Вот, блин, имечко досталось. Как у попугая. Ладно, не кипешуй! Имя как имя. Был у меня один подопечный, Миньоном звали. Угадай, как его в школе дразнили? Так, дальше… Девятнадцать лет… роды… болел… ясли… садик… школа… Понятно. Нормальный среднестатистический обалдуй.

Кеша открыл было рот, чтобы снова возмутиться, но она вдруг сказала:

– Хочешь сиськи покажу? – бросила в кресло телефон, вскочила и двумя руками стала поднимать край футболки.

Кеша замер в ожидании – то, что он мог различить под тонкой тканью, было даже очень ничего… Футболку она поднимала медленно, призывно глядя на Кешу. Когда уже начали показываться края очаровательных округлостей, она её резко опустила.

– Что? Раскатал губу? – сказала она строго, вернувшись в кресло. – Назад скатывай. Секса у нас с тобой не будет. Это ты твёрдо запомни. С кем угодно, только не с тобой. С подопечными я не спариваюсь. Принцип такой. Догнал?

– Ага, дог… в смысле, понял. Но всё-таки, что ты, вы…

– Да не выкай, на ты меня называй, не боись. Я церемоний не люблю. Хочешь знать, чего я тут с тобой делать буду? Оно понятно: материализуется какая-то неизвестно откуда. Интересно ж, зачем! Сообщаю. Буду тебя осчастливливать.

– В каком смысле?

– В прямом. Ты ж, лошара, сам неспособен. Ты ж только мечтать умеешь. Вот я и здесь. Мы, феи, часто к таким приходим. Сказки, малым был, читал? Золушку помнишь? Лохушка редкая! На ней все верхом катались: и мачеха, и сёстры. А она терпела. Нет чтоб развернуться, бошки всем троим поотбивать и самой свалить на тусню, с принцем замутить! Вот я к ней и пришла.

– То её крёстная была!

– Ага, крёстная! Ты себе представляешь, чтобы фея, языческий персонаж, вошла в христианскую церковь и стал чьей-то крёстной матерью? Это я ей такое внушила. С её куриными мозгами ей только про специальный корпус фей рассказывать!

– Специальный корпус?..

– Ну да, спецкорпус. Спецназовцы мы. Берцы на мне видишь какие? Думаешь, я их купила? Это меня премировали. Как отличника боевой подготовки. Знаешь, какой у меня удар ноги? Слону яйца отбиваю на раз!

Кеша тупо уставился на её ботинки.

Гостья вдруг заливисто рассмеялась:

– Ну ты и лох, Иннокентий! Я же прикалываюсь! Где ты слышал, чтоб фея – фея! – и слона по яйцам!

– Ага, ну да… – наконец, отреагировал Кеша. – Так это вы соврали… ты соврала?

– Во-о-о! Догнал! Что ж ты всему веришь, Иннокентий? Нельзя верить всему, что говорят. Так! Я решила – буду тебя только Иннокентием звать. Не Кешей, а Иннокентием. Так прикольней.

– А тебя как зовут? – сообразил спросить Кеша.

– Как меня зовут? Сказать, как меня зовут? Это интересный вопрос. Понимаешь, Иннокентий, с этим проблемка. Сейчас один тип напрягся – имя мне придумывает. Автором себя считает. Ну-ну, думай-думай! А мы подождём… Только предупреждаю: насчёт клуба Винкс даже и не мысли!

– – –

Нет, вы видали такое? Она мне указывает! Ничего себе штучка! Возникла неизвестно откуда, нахамила главному герою!

Хотя, с другой стороны, она права – персонаж существует уже на трёх страницах, а имени всё нет. И насчёт фей Винкс права – это голливудский примитивизм.

Википедия говорит, что феи – мифологические существа кельтского и германского фольклора. Там же имена: Мелюзина и Моргана. Ну уж нет – кельтское имя смотреться не будет. Да и какая Моргана из этой гопницы? Надо имя попроще. Пусть будет… ну, скажем… Пусть будет Ларисой.

– – –

– Какая я тебе гопница?! Ну погоди, припомню это тебе!

– Я ничего такого не говорил… – удивился Кеша.

– То я не тебе. Есть тут один… Короче, как тебе имя Лорелея?

– Ты, наверное, хорошо поёшь?

– Да нет, с вокалом у меня не очень. А почему спрашиваешь?

– Лорелея это немецкая фея, которая своим пением завлекала моряков в пучину. У Гейне ещё стихотворение такое есть.

– Ты читал Гейне?

– Ну… про Лорелею знаю.

– М-да… тут проблемки будут… Ладно, не боись, не буду тебя топить, не мой профиль. Да тут и негде – до Рейна далеко. И вообще, я не она. Зови меня просто Лорой.

– В смысле, Ларисой?

– В смысле, Лорой! Не нравится мне Лариса. Фу! Что за имя такое? Крыса-Лариса!

– Хорошо, буду тебя звать Лорой.

– Что? Съел? Творец хренов! Не будет по-твоему!

– Ты это о чём, Лора?

– Да то опять не тебе. Не обращай внимания.

– Странная ты… фея. Как же ты будешь меня… это самое… осчастливливать?

– Известно как. Желания буду исполнять. Чтоб ты счастливым стал. Хочешь, любая из Инстаграма здесь окажется прямо сейчас? Прикинь, полностью готовая к употреблению.

Кеша невольно глянул на экран, но там уже был «геометрический вальс».

– Да нет, спасибо!

– Зачем нет? Не стесняйся – я отвернусь, смотреть не буду. Попользуешься, сразу счастливым станешь. И я свалю отсюда по-быстряку.

– Не-нет, спасибо, нет.

– Жесть… Похоже, тут надолго… Слышь… как тебя… автор! Придумай чего-нибудь, чтоб я свалила отсюда. Мне влом торчать в этом населённом пункте.

– – –

Я придумывать буду?! Ну уж нет! Нахалка! Явилась в моё произведение неизвестно откуда, перетянула одеяло на себя и претензии предъявляет! Сама выпутывайся!

– – –

– Это я-то явилась неизвестно откуда? Я – известно откуда! И ты, к твоему сведению, тоже известно откуда. Хоть и думаешь, что сам по себе. Стучишь сейчас по клавишам с кошкой на коленях. Не обращай внимания, Иннокентий, это я не с тобой, это я с одним чёртом разговариваю.

– Да… Странная ты… Феи все такие странные?

– Всякие есть.

– А сколько ты желаний можешь выполнить?

– Сколько хочешь. Пока ты себя счастливым не почувствуешь. Потом я свободу получу. А до того момента при тебе буду.

– Всё время?

– На горшок сам будешь ходить.

– Почему я?

Не переменившись в лице, Лора сказала с придыханием:

– Потому что ты особенный! Ты уникальный! Ты один такой на всей земле. Другого такого не найти. И лишь ты достоин неземного счастья, которое я тебе дам!

Кеша покраснел.

– Да?.. Серьёзно?

– Ха! Губу раскатал! – расхохоталась Лора. – Стебаюсь я. И, вообще, не думай, что я от всего этого кайф ловлю. Работа у меня такая. И я её работаю.

– Платят хорошо?

– Платят? – лицо Лоры вытянулось, потом вдруг стало серьёзным. – Счастливым за деньги не станешь. И другого не сделаешь.

– Как я понял, твой ресурс неограничен? Насчёт желаний.

– По официозу – да. Только не надейся. По желаниям ресурс неограничен, а по терпению – очень даже ограничен. Могу таким счастливым сделать, что тебя из дурдома до конца жизни не выпустят. Ты учти, родной: мы, феи, существа хоть и сказочные, но персонажи совсем не положительные. Про одну ты уже знаешь, что мужиков в речке топила. Я, правда, таким не увлекаюсь. Но моё терпение не презерватив – лопается быстро. Так что давай колись, что тебе нужно для полного счастья.

– Так сразу и не сообразишь…

– Добре. Облегчаю задачу. Я выложу список, а ты нужное подчеркни.

Она взяла свой телефон и провела по экрану. Перед Кешей повис светящийся текст.

– Круто!.. – только и смог сказать он.

– Фигня, – небрежно ответила Лора.

– Клёвая у тебя волшебная палочка.

– Э-э-э… волшебная… что?

– Ну, палочка… волшебная. Те же фея!

Лора шлёпнула себя ладонью по лбу.

– Ну ты и тормоз, Иннокентий! Двадцать первый век! Это телефон с проектором. Китайский. Новьё. Купила на «Алиэкспрессе».

– Правда?!

– Правда.

– Он же золотой!

– Да, золотой. И что? Могу себе позволить. Короче, читай и делай выбор. Только быстрее – батарея садится.

Только сейчас Кеша сообразил, что текст не висит в воздухе, а спроецирован на гардину. Он его внимательно прочёл. Он всё читал внимательно.

– Ты себе противоречишь, – сказал он наконец. – Сама сказала, что счастливым за деньги не станешь. А твой список начинается с миллиона долларов.

– Это стандартные опции. Я их всем предлагаю. Деньги – самое простое. Я тебе лям баксов, а ты сам себе за них покупаешь чего хочешь – ну, там, тачилу крутую или ещё чего – за руль садишься и сразу в счастье по самые уши, как свинья в помоях. А я сваливаю. И тебе хорошо, и мне… ещё лучше. Ну как? Согласен? Давай соглашайся, и кончим всё по-быстрому.

– Бесплатный сыр…

– Ты о чём?

– Ты мне миллион долларов, а я тебе что? Душу?

– Душу? На фига она мне? Я ж не Сатана, я – фея. Мне твоя душа ни на какое место не нужна.

– Тогда что? Что взамен?

– Ничего.

– Не может такого быть.

– Может. Ничего. Ничего мне от тебя не надо.

– Так не бывает.

– У людей не бывает. Я не человек – я фея. Делать счастливым – моё предназначение.

– Бесплатно?

– Абсолютно!

– Безо всяких условий?

– Ну отстой! – Лора выключила проектор, текст исчез. – Какое ж ты унылое говно, Иннокентий!

– А чего оскорбляешь?

– Я не оскорбляю, я факт констатирую. Как врач в морге. Назвать труп трупом это не оскорбление. Я тебе счастье предлагаю! За так! Бесплатно! А ты меня задалбываешь дебильными вопросами!

– Я тебя не звал!

– А я уже тут! И не уйду, пока ты, дятел, счастливым не станешь!

– – –

Вот, блин! Ничего себе поворотец сюжета! Она, оказывается, счастье за так раздаёт!

Мне бы кто такое предложил…

Ну-ну… Поглядим, что дальше будет.

– – –

– Ты ещё там бухтеть будешь! На улице минус десять, ты сидишь в тепле с кошкой на коленях, по клавишам стучишь, ни о чём голова не болит. И тебе чего-то не хватает! Вконец оборзел? Не лезь ко мне – я сейчас злая! Это я не тебе, Иннокентий, это я тому чёрту. Так доставлять сюда деньги или нет?

Кеша помялся.

– Не знаю… Вдруг столько денег ниоткуда.

– Ну и что? Что тебя смущает?

– Вопросы будут от разных людей.

– Ответишь. Придумаешь, что-нибудь. Заработал.

– Я не работаю, я в универе учусь.

– Нашёл.

– И кто поверит?

– В лотерею, там, выиграл или ещё чего.

– Это легко проверить.

– Хорошо, я даю тебе деньги, а ты их не трать, чтоб никто про них не узнал. Пусть лежат себе.

– Можно, конечно… Но тогда… а смысл?

– Так! Иннокентий! Я не поняла: тебе деньги нужны?

– Нужны, конечно… Кому не нужны…

– Тогда что за выпендрёж? Бери! Даю! За так!

– Да нет… что-то стрёмно…

– Точно, нет? – спросила Лора, внимательно на него глядя.

– Точно… – вздохнул Кеша.

– Ладненько, баксы пролетели, – она провела пальцем по экрану телефона. – Первый пункт вычёркиваем. Как насчёт любви? Я не про секс с Инстаграмом. Я про любовь. Большую и настоящую.

Она вдруг запела голосом Софии Ротару:

– И нам ещё любовь дана, чтоб целый мир собой заполнила она, чтоб никогда не исчерпать её до дна, тебе и мне любовь дана! – прокашлялась и сказала своим голосом: – Слова Шаферана, музыка Саульского. – закашлялась снова. – Вот блин, говорила же: с вокалом нелады. Да, Иннокентий! «Тебе и мне» – это слова из песни. Не понимай буквально. Что скажешь?

– Не знаю…

– Запарил ты меня! Не знаю, да не знаю… Это ж любовь! Не деньги! Никто же не спросит, откуда она!

Кеша задумался. Перед его внутренним взором снова предстал объект вожделения. На этот раз объект глядел на Кешу свысока, не скрывая презрительного отношения к дрыщам-заучкам.

– Не знаю… – промямлил он. – А чего, она в меня тоже… того… влюбится?

– Ага… того… тоже… в тебя… влюбится, – передразнила Лора его голосом. Продолжила своим: – Да, влюбится! Втюхается, втюрится, втрескается, влопается! Слышь, автор, кончай по словарю синонимов шарить! Короче станет твоей всей душой и по гроб жизни. Столько народу об этом мечтает, только у них с этим облом! А тебе достанется всё, сразу и задаром.

Кеша огляделся. Комната пять с половиной на три с половиной метра. Письменный стол, стул, на котором он сидел, кресло, в котором сидела Лора, диван, шкаф с книгами, ещё один стул у двери, на который он вешал свои джинсы.

Он представил свою пассию в этой комнате. Вот она, сидя в кресле, сушит феном длинные вьющиеся волосы цвета сладкого мёда... нет… короткие серебристые… Вот вешает на крючок свой стильный фирменный плащ. Вот в белье от Victoria’s Secret лежит на его диване. Вот её длинные стройные ноги… почему-то они похожи на ноги сидящей перед ним девушки… Кеша, мотнув головой, отогнал наваждение.

За стенкой такая же комната – спальня родителей. Они сейчас в отъезде, но ведь вернутся же!

– Наверное, откажусь, – сказал он решительно.

– Как! Откажешься от неземной любви?

– Любовь, может, и будет неземная, но приземляться всё равно придётся рано или поздно.

– М-да… Похоже, Иннокентий, ты уже приземлился.

Кеша промолчал.

– Ладно… Любовь тебе, значит, не нужна… А может тебе надо наоборот? Может, тебе для полного счастья, надо кого-то мучить? Так ты говори, не стесняйся! Я ж сказала: мы, феи, персонажи не положительные. Могу тебе пыточную сообразить на высшем уровне, со всеми инструментами. Только скажи. Ты электрический стул видел? Кто его изобрёл?

– Эдисон.

– А кто его надоумил?

– Ты?

Лора молча кивнула

– Правда? – не сдержался Кеша. – Или опять прикалываешься?

– Как хочешь, так и понимай. Всё будет правильно.

– Нет, пыточная мне не нужна.

– Вот блин! Что не предложи, тебе всё не надо! Хорошо, попробую зайти с другой стороны. Как ты относишься к власти и славе?

– – –

Что она к нему пристала? Он – бестолковый, недотёпа, амёба! Неудачный персонаж, моя ошибка. Встала бы и ушла! А я бы ей другого написал, интересного.

– – –

– Я не могу просто встать и уйти – я не человек! Это у вас, людей есть свобода выбора. Вы можете поступать, как заблагорассудится, потому что не знаете зачем живёте. Мы, феи, знаем своё предназначение с первого дня. Поэтому можем поступать только так, как предназначено. Я обязана делать людей счастливыми. Пока подопечный не станет счастливым, я не смогу его покинуть.

– То опять с кем-то разговариваешь? – спросил Кеша.

– Ага.

– Почему я его не слышу?

– Ты не можешь его слышать. Он автор, он тебя придумал.

– Меня никто не придумывал! Я есть!

– Все так думают.

– А почему ты его слышишь? Тебя он не придумал?

– Я сама явилась.

– Меня, значит, кто-то придумал, а тебя нет – ты явилась сама!

– У писателей, такое случается. И вообще, персонаж не может обсуждать своего автора. А потому, как сказал один судья – тоже, кстати, придуманный – давай вернёмся к нашим баранам, – она заглянула в свой телефон. – Так значит, для счастья ни любовь, ни деньги тебе не нужны. Слушай, а может, ты уже счастливый человек? То, за что некоторые дадут себе правую руку отрезать, тебе не надо! Спрашивается, зачем я здесь?

– Что ты там говорила про власть и славу?

– А! Вот оно что! Ты на всякую фигню не размениваешься. Тебе всё сразу подавай!

– А ты такое можешь?

– Говорила же: я всё могу. Вот только я тебе не советую идти по той дорожке.

– Почему?

– Счастливым ты будешь ровно три минуты. На четвёртой твоё счастье кончится. Навсегда.

– Не может быть!

– Так и есть.

– Не верю.

– Не ты первый у меня такой умный. Каждый раз всё повторяется.

– Но ты такие желания выполняешь?

– Понимаешь, Иннокентий… за те три минуты твоего счастья я успею свалить…

– А потом?

– Потом – всё. Ты – сам по себе.

– Но, если я снова стану несчастным, ты же вернёшься?

– Нет.

– Как нет? Ты же обязана делать людей счастливыми!

– Я только даю счастье. Не сможешь удержать – твоя проблема…

– Печально… А почему три минуты?

– Вот блин, приходится простые вещи объяснять… Видишь ли, Иннокентий, денег в мире много и любви хватает, в принципе, на каждого. Но место на троне – одно. А желающих – таких, как ты – навалом. Вот и выходит, что только сядешь на это место, надо сразу в него зубами вцепиться и держаться что есть силы. Потому что расслабишься – свергнут и в грязь втопчут. Ровно через три минуты. Какое ж здесь счастье?

– Что ж выходит – нет для меня счастья?

– – –

Разговоры, разговоры, разговоры… И тема страшно оригинальная – счастье! Десять страниц сплошной болтовни. Никакого действия.

А на что, собственно, я рассчитывал? Сидит себе обычный студент дома в тепле за компьютером. Вдруг сваливается ему на голову эксцентричная особа и начинает счастье предлагать! Как он должен отреагировать? У него ж всё есть: стипендия в кошельке, джинсы на стуле, еда в холодильнике, девки в интернете.

Ладно. Изменим ситуацию. Как нас учили на военной кафедре: даём вводную задачу!

– – –

Вдруг, брызнув обломками замка, с грохотом распахнулась дверь, и в комнату ворвался некто в балаклаве и камуфляже. Подбежав к оторопевшим Кеше с Лорой, он, ни слова не говоря, за считанные секунды, бросив на пол лицом вниз, связал им руки за спиной.

– Этот пацан? – спросил грабитель сам себя, сверяясь со своим телефоном. Сказал удовлетворённо: – Этот! Что за сучка? Тёлка твоя?

– Не моя она, – отозвался Кеша. – Вы кто такой? Чего вам надо?

– Здесь я вопросы задаю! – рявкнул грабитель и пнул Кешу ногой в бок. – Ты кто, ранетка?

– Я фея, – сказала Лора.

– Что? Фея? – скривился грабитель. – Ясно. Под дебилку косишь.

Подобрав с пола телефон Лоры, он воскликнул:

– Гляди какая мобила! Крутяк! Центровая бимбара… – быстро сунул телефон себе в карман. – Слышь, шпанёнок, где твой пахан бабло прирыл? Колись по-быстрому и никому не будет больно. Ни тебе, ни твоей шмаре.

– Какое бабло?! – воскликнул Кеша. – Нет у нас бабла, денег, то есть.

– Этот тоже косит под дебила, – оскалился грабитель и стянул с головы балаклаву, под которой оказалась типичная зековская внешность: бритая голова, низкий лоб, глубоко посаженные бесцветные глазки, квадратный подбородок, покрытый рыжей щетиной.

Он перевернул Кешу, схватил его за грудки и поднял к своему лицу.

– Смотри на меня, шпанёнок! Смотри внимательно. У меня очень большие уши, – он повернул голову влево, потом вправо. – Уши очень большие. Просто огромные! Как у слона!!! Так, что ли? Так или нет? Говори!

– Нет, нормальные у вас уши, – пролепетал Кеша.

– Вот и я говорю, нормальные. А это что значит?

– Н-н-не знаю.

– Это значит, что нехрен на них лапшу вешать! – Он отпустил Кешу, и тот упал, ударившись головой. – Пахан твой кто? Профессор! А ты брешешь, что бабла нету?!

– Да нет у нас денег! Только на жизнь! Сейчас преподавателям платят мало!

– Брехня! – прорычал грабитель. – На «мерине» с водилой кто ездит?

– То один раз было! Один раз! – крикнул Кеша, морщась от боли. – Его ректор на учёный совет вызвал. Надо было срочно! То университетская машина была!

– Университетская, говоришь! – осклабился грабитель. – Так, шпанёнок, слушай сюда. Только слушай внимательно. Очень внимательно! Говорю медленно. Чтобы до тебя, профессорского потроха, дошло всё без остатка. Сейчас я пошарю на твоей хате. А ты лежи и молись, чтобы я что-то нашёл. Потому что, если не найду, вот тут настоящий допрос и начнётся. И тогда непонятно, сколько ты после этого проживёшь. Нет, валить я тебя не стану. Ты потом сам себя завалишь. Потому что трудно жить с выбитыми глазами и оторванными яйцами.

И грабитель вышел из комнаты.

Тут подала голос Лора:

– Автор! Ты что ж, сука, делаешь?! Ты зачем, падла, придумал такое? Он же пацана искалечат на всю жизнь. Или, вообще, убьёт. А ну, возвращай всё взад по-быстрому!

– – –

Что я делаю? Я создаю конфликт, в котором главный герой сможет в полной мере раскрыть свои внутренние качества.

– – –

– Сделай что-нибудь! – простонал Кеша.

– Не могу, – ответила Лора.

– Ты же фея!

– Для волшебства нужны руки. А они у меня связаны.

Из-за двери доносился грохот опрокидываемой мебели.

– Что теперь будет? – спросил Кеша.

– Отдай деньги. Они тебе для счастья всё равно не нужны.

– Да нет у нас денег! Правда, нет! Бате сейчас платят мало, жизнь дорогая, если что и остаётся, он всё на карточке держит, – простонал Кеша. – Не знаю, чего этот сюда явился. Может спутал с кем. Выручи! Ты же всё можешь!

– Во-первых, не всё, а только делать счастливым. Во-вторых, это твой гость. К тебе он явился, не ко мне.

– Я – твой подопечный. Он меня сейчас калечить станет! Тебе всё равно?

– В сущности, да.

– Как же ты потом меня счастливым сделаешь?

– Проблемка, конечно… Придётся тут задержаться, пока у тебя всё не заживёт.

– Придётся тут задержаться навсегда! Как я смогу стать счастливым, если буду калекой?

– Ха! Я знала калек, которые находили счастье и без моей помощи.

– Ты жестокая!

– Я предупреждала…

– Что же мне делать?

– Думай сам, чувак. Это твоя жизнь.

– Он и тебе что-то сделает!

– Мне триста лет. Думаешь, я чего-то боюсь?

– Ты выглядишь на девятнадцать.

– Я выгляжу так, как тебе приятно.

– Тогда какая ты настоящая?

– Я всегда такая, как приятно подопечному.

– А когда ты одна? Без подопечного, то есть.

– Без подопечного я не существую. Мечта не существует без того, кто мечтает.

За дверью звенела посуда – грабитель добрался до кухни.

– Триста лет… А сколько феи живут?

– Мы живём сколько хотим.

– Но есть же какая-то продолжительность жизни…

– Это вас. У нас – нет. Мы живём пока не надоест.

– У тебя такая жизнь – ты делаешь других счастливыми! Разве такое может надоесть?

– Может… Очень даже может… Когда мне было, сколько тебе, я тоже думала, что это прикольно… А оно – нет. За что ни возьмись, везде есть своё паскудство. К примеру, сделаешь счастливым какого-нибудь… а он всё растранжирит, потом меня же и проклинает – счастье, мол, некачественное подсунула. Первые тридцать–сорок лет ничего, а после первой сотни надоедает.

– А ты к таким не ходи. Ты ходи к тем, кто не транжирят.

– Тем, у кого мозги в голове имеются, фея не нужна – они сами счастье находят.

– У меня, значит, нет мозгов! Я, к твоему сведению, круглый отличник! Я побеждаю на всех олимпиадах!

– Ну и что с того? Какое в этом счастье? Сидишь в одиночестве, в компьютер пялишься. Ни друзей нет, ни девушки. Только фотки в интернете.

Шум за дверью стих. Вскоре вошёл грабитель. Стал выбрасывать книги из шкафа. Выбросил все. Бегло осмотрел, видимо, уже не надеясь что-то найти. Почесал затылок, плюнул аккурат на третий том химической энциклопедии и решительно шагнул к Кеше.

– Ну всё, шпанёнок! Сейчас я папкино бабло из тебя доставать буду, – Он перевернул Кешу, лежавшего лицом вниз и, коротко размахнувшись, ударил его кулаком по лицу. – Говори, где оно! Говори!

Он снова замахнулся, но Лора вдруг сказала:

– Молодой человек! А вы не допускаете, что мальчик говорит правду?

Грабитель повернул к Лоре голову. Опустив кулак, шагнул к ней.

– Слышь, ранетка, а ты, вааще, кто здесь такая? – спросил он, разглядывая её фигуру.

– Я же говорила: я фея.

– Какая? Плечевая что ли? Не-е-е, непохожа. И на элитную непохожа. Ты чья? С кем работаешь?

– Я не проститутка, – сказала Лора очень спокойно. – Я – фея.

– И чем же ты, фея, бабки зарабатываешь? – он её бесцеремонно разглядывать.

– Я не зарабатываю. Я приношу людям счастье.

– Оно понятно. Это то, что надо… У меня того счастья, как откинулся, ещё не было…

Он перевернул Лору легко поднял с пола и положил на диван. Она не сопротивлялась. Он принялся щупать её груди. Она смотрела на него совершенно спокойно. Тяжело дыша, он задрал ей юбку.

– А ну не трогай её, мразь! Подонок! Уголовник! – вдруг крикнул Кеша.

Грабитель медленно повернул к нему голову. Посмотрев словно на пустое место, он снова повернулся к Лоре.

– Сочная тёлка… – прохрипел он и, жадно глядя на Лорины ноги, стал медленно расстёгивать джинсы. – Сочная…

– Не трогай её, сука! Петух опущенный! – заорал Кеша.

Грабитель замер. Его глаза побелели. Он снова повернулся к Кеше.

– Это ты чё?.. Это ты мне?.. – сунув руку во внутренний карман куртки, он достал кастет. – Это ты зря так сказал. Эти твои слова мне сильно не понравились.

Продев пальцы в отверстия кастета, он шагнул к Кеше и резко замахнулся.

– – –

Так! Стоп-стоп-стоп! Всем стоять! Делаем стоп-кадр.

Сейчас переломный момент. Надо крепко подумать, что будет дальше, как будут развиваться события.

Вижу пока два варианта.

Вариант первый. Грабитель избивает Кешу, насилует Лору. Кеша попадает в больницу. Он в коме. Пока Лора, не имея возможности его покинуть (он всё ещё не счастлив), дежурит у его кровати, она знакомится с его родителями, бабушкой по папе, дедушкой по маме, помогает им разыскать потерянную в раннем детстве Кешину сестру-аутиста, ставшую гениальной шахматисткой, случайно узнаёт, что в подвале их садового домика тамплиеры спрятали Священный Грааль, и возвращает Элвиса, похищенного инопланетянами. Кеша приходит в себя. Пока он был в коме, на него снизошло откровение – он понял способ стать счастливым. Но Лоре он об этом не говорит, потому что этот способ сделает несчастными его близких. И т.д., и т.п.

Мыльная опера. Нет.

Вариант второй. Грабитель избивает Кешу, бросается на Лору, та бешено сопротивляется. Пока грабитель душит Лору, Кеша приходит в себя, преодолевает свои комплексы, ухитряется освободить руки, достаёт из-под стола гантель и проламывает грабителю череп. Но, увы, поздно – Лора при последнем издыхании. В Кеше просыпается большое чувство. Покрывая поцелуями истерзанные Лорины руки, он умоляет её не умирать, потому как лишь с ней одной он может быть счастливым, а девушек у него не было не потому что он лох, а потому что именно её, неповторимую, он всю жизнь и ждал. В последнем проблеске сознания, слыша его мольбы, она совершает чудо (фея, чёрт возьми!) – оживает и предстаёт перед ним, окружённая волшебным сиянием, прекрасная и обезоруживающе прямолинейная. Дальше следуют объятия, поцелуи и три ведра розовых соплей.

Дешёвая мелодрама. Нет.

– – –

– Ну всё! Приплыли! – воскликнула Лора. – У нашего автора снесло крышу!

– Чего? – спросил грабитель, замерев на половине движения.

– Ничего! Ты насиловать меня собрался? Так давай насилуй! Штаны расстегнул? Доставай что там у тебя есть.

– Ты, вроде как, не против? – повернув к ней голову, грабитель замер в изумлении.

– Да мне по барабану! Мне триста лет! Я в таких зашкварах была, что тебе и в белой горячке не привидится! Ты там чего? Завис? Программа выполнила недопустимую операцию? Сюда гляди, сейчас ноги раздвигать буду!

Она действительно стала медленно поднимать правую ногу, сгибая в колене. Грабитель уставился на эту ногу с отвисшей челюстью.

– Нравится? – спросила Лора.

Грабитель только сглотнул.

– Чего там стоишь? Сюда иди. Виднее будет.

Грабитель, словно заворожённый, сделал к ней шаг.

– Ты ближе, ближе подойди.

Он шагнул ещё раз, его расстёгнутая ширинка оказалась в двадцати сантиметрах от ботинка Лоры.

Поняв, что сейчас будет, Кеша в надежде затаил дыхание.

Вдруг грабитель шагнул назад и дрожащими руками застегнул джинсы.

– Не-е-е, чего-то подозрительно, – опасливо сказал он. – Чего-то легко соглашаешься. По ходу, ты трипперная. Или ещё чего не так.

Лора вернула ногу на место.

– Чего очканул-то? – спросила она. – Или ты не очканул? А! Понятно –проблемки имеются по этой части.

Кеша решил, что сейчас грабитель вспылит, а то и набросится на Лору с кастетом. Но произошло неожиданное.

Грабитель вдруг сник, его плечи опустились. Он понуро кивнул.

– Встаёт, а потом сразу падает? – спросила Лора с сочувствием.

Грабитель ещё раз кивнул.

– Тебе сколько годиков, паренёк? Где-то сорок?

– Сорок три, – пробормотал грабитель.

– А! Мелочи жизни! Найти себе женщину хорошую, делай это с ней регулярно и будешь, как молоток. Отбойный. Тут главное регулярность. Такое твоё счастье.

От этих слов грабитель словно расцвёл.

– Правда? Так просто? – спросил он с надеждой в голосе.

– Правда, – уверенно сказала Лора. – Уж мне-то можешь верить. Я в счастье разбираюсь.

Забыв о прежних намерениях, грабитель нерешительно потоптался и сунул кастет в карман.

– Ну чё… пойду я… – сказал он, шмыгнув носом.

– А как же профессорское бабло? – поинтересовалась Лора.

– По ходу, ошибочка вышла. Не на того навели. Я разберусь. Ну, вы, того, короче, прощайте.

Он решительно направился к выходу.

– Эй, паренёк! Телефон верни! – крикнула Лора.

Грабитель, остановился, обернулся, достал из кармана Лорин золотой телефон, опасливо шагнув к ней, пробормотал: «Извините», положил рядом на диван и быстренько покинул место действия.

– – –

Просто так взял и ушёл! И награбленное вернул!

– – –

– А ты чего ждал? Драматического финала? В людях научись разбираться, писатель!.. – сказала Лора. – Вот гад, просто так взял и ушёл. Мог бы и пацана освободить…

Она поднялась с дивана, подошла к Кеше и развязала ему руки.

– Пойди умойся. У тебя лицо разбито.

– Ага, я потом. Как ты развязалась? – спросил Кеша, разминая затёкшие руки.

– Известно как – я же фея!

– А говорила, что для волшебства нужны руки, а они у тебя связаны…

– Ты и поверил! Что ж ты всему веришь, Иннокентий? Иди умойся!

Кеша поспешил в ванную. Перешагивая кучу выброшенных из шкафа книг, он остановился.

– Дегенерат! На книгу плюнул, – сказал он, поднял третий том химической энциклопедии и рукавом стал оттирать плевок.

Оттерев, он поставил книгу на полку. Потом поднял с пола и поставил на полку ещё одну, потом ещё.

– Да иди, умойся! Потом порядок наведёшь! – сказала Лора.

– Ага, сейчас… – рассеянно ответил Кеша, не прерывая своего занятия.

Вдруг он замер. Потом, осторожно достав из-под других, поднял с пола старую книгу в пожелтевшей обложке. Его глаза засияли.

– Ух ты! Вот она где! – воскликнул он, показывая книгу. – Знаешь, что это? Это замечательная книга! «О теплоёмкости жидкостей» Курбатова! Издание столетней давности, семнадцатого года! Тут даже дарственная надпись есть!

Он раскрыл обложку – на авантитуле было что-то написано чернилами от руки.

– Ты счастлив? – спросила фея.

– Конечно! – воскликнул Кеша. – Знаешь, какой это раритет? Бате её на юбилей подарили, а он куда-то засунул и забыл куда. Думал, что потерял. Он так расстроился!.. Знаешь, сколько мы её искали? А она вот где! Он её просто в мой шкаф поставил, а не в свой. Приедет – обрадуется. Это же праздник будет!

– Ты счастлив? – повторила вопрос фея.

– Да! Конечно! Почему ты спрашиваешь?..

– Тогда я пошла…

– Как пошла?.. Куда? Постой! Постой! Не уходи! Останься!

– Мне тут больше нечего делать…

– Как нечего? Ты же должна меня сделать счастливым!

– Уже сделала.

– Постой! Постой… Как это сделала? Ты ничего не делала!

– Ты мечтал, чтобы книга нашлась. Она таки нашлась, и ты счастлив.

– Да, нашлась. А ты причём? Её грабитель нашёл, а не ты! Он меня сделал счастливым, а не ты! Ты ни одного моего желания не исполнила!

– Ты любишь отца. Твоё главное желание было – его порадовать. Оно исполнилось.

– Но это же так мало!

– Для счастья достаточно простой вещи. Ты её получил. А мне пора…

– Постой, постой… Как же это тебе пора? Как ты, вообще, можешь уйти? Ты сама сказала, что без подопечного не существуешь! Что мечты не бывает без мечтателя. Выходит, если я мечтатель, то я тебя вымечтал, я тебя придумал, и без меня ты исчезнешь!

– Ты не единственный, кто любит мечтать.

– Всё равно ты не можешь уйти – ты не исполнила моего желания! Нет, не так: не ты исполнила моё желание. Это сделал грабитель.

– Он не сам здесь появился. Его автор придумал.

– Ну хорошо, пусть автор. Ты говоришь, что есть какой-то автор, который придумал меня, придумал грабителя. В таком случае, это автор меня сделал счастливым, а не ты! Ведь так?

– Так-то так… да не совсем… Понимаешь, Иннокентий... Дело в том, что автор… он здесь не главный.

– Как не главный? Он же автор! Он всё придумывает!

– Не спорю, автор всё придумывает. Он придумал и тебя, и грабителя, и эту историю… – фея загадочно улыбнулась. – Но самого автора придумала я.

Днепр, зима 2019 г.

Скачать  на  телефон      Купить  книгу

Наверх

Год Скорпиона

Жил-был самый обыкновенный человек двадцати восьми лет.

И имя у него было обыкновенное – Дима.

И жизнь его была обыкновенной.

Жил он так.

Ровно в семь утра звонил будильник, а в семь сорок пять Дима выходил из дому. В восемь тридцать он садился за свой стол в офисе и включал компьютер. В полшестого вечера он выключал компьютер и выходил из офиса, а в шесть пятнадцать открывал дверь своей квартиры. Он съедал свой ужин, до восьми был в интернете, потом смотрел телевизор и в десять ложился спать.

За соседним с ним столом работала девушка Зина. Она носила золотые кольца и летом – ажурные колготки. Весь день она бросала на него нежные взгляды. Дима понимал, что можно было бы пригласить её куда-нибудь. Но почему-то этого не делал.

За те годы, что он здесь работал, в его компьютере сменились три операционные системы. Других перемен в его жизни не было.

Случилось это в конце сентября. Был ненастный день. Ветер гонял по небу серые тучи.

Автобус, который должен был везти Диму домой, задерживался. Чтобы не стоять в раздражённой толпе, Дима отошёл к витрине торгового центра и стал в неё смотреть.

Внезапный порыв ветра, разогнав облака, открыл низкое вечернее солнце, и всё вокруг озарилось золотым сиянием.

В тот же момент в витрине возник человек.

Дима встретился с ним глазами и оторопел: это был… он сам!

Тот, другой он, стоял в непринуждённой позе. На нём был элегантный смокинг, галстук-бабочка, лаковые туфли. Его лицо излучало свет.

Всё продолжалось какое-то мгновение. Набежали облака, сияние погасло, и двойник исчез. Присмотревшись, Дима понял, что видел одетый в смокинг манекен, на который наложилось его освещённое солнцем лицо, отразившееся в витринном стекле.

Дима посмотрел на скопившихся на остановке людей и отправился домой пешком.

На следующий день Дима почти на час опоздал на работу. Молча выслушав выговор начальника, он сел за свой стол и включил компьютер. Долго неподвижно сидел, глядя на знакомые таблицы. Потом решительно встал, шагнул к Зине, взял её за руку, вытащил из-за стола и повёл в каморку, где стояла копировальная техника. Там он подпёр стулом дверь и прямо на аппарате фирмы Xerox сделал то, чего она давно хотела.

Вернувшись за свой компьютер, Дима набрал в командной строке «format c: & format d: & format e:» и, щёлкнув по клавише «Enter», молча вышел из офиса.

– – –

В этом же городе жил другой человек. Совершенно необыкновенный. Звали его Аристарх. А жил он так.

Просыпался обычно часов в двенадцать. Вспоминал имя той, которая сегодня была рядом. Потом он её мягко прогонял. Обращаться с девушками он умел, они на него не обижались.

Завтракал Аристарх в одиночестве.

Потом он включал телефоны. И день начинался…

Аристарх родился в оперной семье, и его жизненный путь был предопределён с колыбели: музыкальная школа, консерватория, стажировка в Италии.

Вернувшись из Милана, он устроился в театр, где раньше служили его родители. Ему сразу дали понять, что диплом Ла-Скала он может взять в рамочку и повесить на стену – партии Ленского, ему не видать. А день грядущий ему готовит быть компримарио – петь князя Гремина.

Оперные артисты тоже любят подвигаться под ритмичную музыку. На одной из театральных вечеринок, ди-джей, стремясь уединиться с девицей из хора, попросил подвернувшегося Аристарха его подменить и на скорую руку объяснил, что надо делать.

Так Аристарх впервые встал за диджейский пульт. А через пару месяцев кое-кто в театре вздохнул с облегчением – ненавистный конкурент написал заявление «по собственному».

«Ди-джей Аристарх» был нарасхват: ночные клубы, корпоративы, радиостанции – везде желали видеть именно его, и везде ему приходилось успевать. После нескольких лет такой гонки он имел все основания быть довольным собой – в двадцать шесть лет он имел всё, о чём другой мог только мечтать: загородный дом, машины, женщины на выбор.

Имя «Аристарх» стало синонимом слова «успех», и желающих поддерживать с ним отношения было хоть отбавляй. Будучи включёнными в начале дня, его телефоны не смолкали. Позавтракав, не прекращая разговоров, он ехал на радиостанцию, где у него была своя передача. После четырёх часов в студии отправлялся куда-нибудь обедать. Потом – деловые встречи, студия звукозаписи – он был ещё и продюсером. Его вечер начинался в очередном клубе, где он играл музыку.

Случилось это в конце сентября. Был ненастный день. Ветер гонял по небу серые тучи.

Аристарх ехал в своём внедорожнике. Внезапный порыв ветра, разогнав облака, открыл низкое вечернее солнце. Яркий золотой луч на мгновение ослепил Аристарха, и он не заметил, как у едущего впереди грузовика с металлоломом зажёгся стоп-сигнал.

Он успел нажать на тормоз. Последнее, что увидел перед тем, как сработала подушка безопасности, – конец ржавого арматурного прута у своего лица.

Когда спасатели, разрезав обломки внедорожника, достали из них водителя, оказалось, что тот совершенно не пострадал.

Аристарх отвечал на вопросы полицейских, безучастно глядя перед собой. Подписав протокол, он молча повернулся и скрылся в сгустившейся мгле, не забрав из остатков машины свои телефоны.

– – –

Считать ли следующего персонажа обычным человеком или необычным – решайте сами.

Эта история началась в кирпичной ожидалке остановки пригородного автобуса далеко за городской чертой.

– Сигаретки не найдётся? – спросил стройный блондин брюнета, сидящего на приделанной к стене дощатой скамейке.

Тот расстегнул куртку, достал из кармана офисного пиджака сигаретную пачку и, не глядя, протянул её блондину.

– Но здесь последняя! – сказал Аристарх.

– Берите, я бросил, – ответил Дима.

– И носите с собой…

– Бросил, бросил! Берите.

– Уверены?

– Да.

– Завидую… А я вот не могу. Не получается, – он достал из кармана зажигалку и прикурил. Затянувшись, продолжил: – Какое наслаждение!.. Спасибо большое! А я вот без сигарет остался… Как-то так получилось…

Этих двоих, не имевших зонтов, сюда загнал противный сентябрьский дождь. Дима зашёл, когда начали падать первые капли. Когда дождь припустил, сюда вбежал Аристарх. Как очутились в этом месте, они вряд ли смогли бы пояснить. Просто пришли.

Табачный дым разошёлся по ожидалке. Когда он достиг кучи тряпья, сваленной в дальнем углу, та зашевелилась. Наружу показалось нечто, напоминавшее огромный картофельный клубень, замотанный в грязный шерстяной платок поверх чёрной трикотажной шапочки. «Клубень» открыл глазкИ, и оказалось, что это таки человеческая голова.

– Э! Закурить дайте! – произнесла голова сипло. – Дай закурить! Чё смотришь? Женщины уставшей не видел? – заявила она в ответ на недоумённый взгляд Аристарха.

Куча окончательно развалилась и из неё с кряхтеньем выползла «уставшая женщина». Воздух наполнился убойной смесью ароматов мочи, нестиранной одежды и перегара. Удивительно быстро для своей внушительной комплекции она подошла к Аристарху и, бесцеремонно вытащив прямо из его рта недокуренную сигарету, вставила её в свои распухшие потресканные губы.

Уставившись на Аристарха мутными глазами, она какое-то время его разглядывала, выпуская дым ему в лицо. Потом отвернулась и стала изучать Диму.

– Вы тут, чё, автобуса ждёте? – спросила она, наконец. – Так не ждите, не будет его. Полгода как отменили.

Повернувшись к Аристарху и приблизив своё лицо к его, она сказала:

– Слышь, фраерок, чё-то мне плохо сегодня. У тебя лекарство есть?

– Какое лекарство? Вам аспирин нужен? У меня где-то был, – Аристарх стал шарить по карманам.

– Ха! Аспирин! Ну ты прям юморист, прям Петросян какой-то! – она хрипло рассмеялась. – На кой мне твой аспирин? Мне настоящее лекарство надо! Настоящее! Которое от всех болячек! А то мне чё-то нехорошо, чё-то плохо сегодня. Чё-то я устала.

– Она спиртного хочет, – пояснил Дима.

«Уставшая», повернувшись, шагнула к Диме и села рядом, навалившись боком.

– Слышь, хлопчик, а ты клёвый. Ты мне нравишься. Тот не нравится, тот фраер. А ты нравишься. Ты с понятием, – сипло проворковала она. – Дай женщине здоровье поправить! Дай! Не за так. Я тебе хорошо сделаю.

Она протянула руку к Диминой ширинке.

– Слышь, ты! Руки убери! – вскочил Дима.

– Ай какой гордый! Ему женщина любовь предлагает, а он нос воротит! Чё, не нравлюсь? Да? Не нравлюсь? А может, ты не меня, может, ты этого фраера хочешь?

Вдруг она согнулась в три погибели и схватилась за живот.

– Ой, болит! Ой-ой-ой, больно как! – пару минут сидела так. – Чего ж оно больно-то так? Прям с утра болит… Чё-то совсем я разболелась… Полечиться надо… срочно надо…

Её крысиные глазки забегали, она вдруг вскочила и, приговаривая «Вспомнила! Есть, есть, должно быть. Васян оставить обещался», бросилась к своей «постели». После недолгих поисков с торжествующим воплем извлекла из её недр аптечный пузырёк с настойкой боярышника. Приговаривая: «Есть! Вот оно, лекарство!», она трясущимися руками отвинтила крышку и, опрокинув в рот, выпила всё содержимое.

«Лекарство» сразу возымело должное действие. И без того красное опухшее лицо «уставшей» стало пунцовым. Размахнувшись, она выбросила пустой пузырёк наружу. Потом уставилась на Аристарха.

– А ты чё тут делаешь? Автобуса ждёшь? – спросила она заплетающимся языком. – Так того… не будет его, не жди… Отменили…

С усилием она перевела взгляд на Диму. Вдруг её глаза широко открылись.

– Не захотел меня! Не захотел, погань брезгливая! А ну вали отсюда! Это моё место! Вали, говорю, с моей жилплощади!

Она бросилась на Диму и схватила его за воротник куртки. Завязалась борьба. Когда Диме таки удалось вырваться, он с силой оттолкнул её. Перецепившись, она упала на свои тряпки и замерла.

Некоторое время стояла тишина. Потом Аристарх, с изумлением наблюдавший за дракой, тихо спросил:

– Почему она не двигается? Ты её убил?

– Вряд ли… – неуверенно ответил Дима. – Она же на мягкое упала.

– Вроде и не дышит… Надо пульс пощупать. Там, на шее.

– Сам щупай.

– И пощупаю.

Аристарх шагнул к «уставшей», нагнулся и стал развязывать на ней платок, чтобы добраться до шеи.

Вдруг она широко открыла глаза и схватила Аристарха. Тот не удержался и рухнул на неё. Не выпуская «добычу», она стала орать:

– Ой больно!!! Ой, твою мать, больно мне!!! Ой что ж это делается!!! Больно-то как!!!

Аристарх беспомощно барахтался на ней, силясь встать. Дима попытался было разжать её руки. Но безрезультатно – «уставшая» держала Аристарха мёртвой хваткой.

Наконец, совместными усилиями Аристарха удалось освободить. В тот же момент вопли стихли. Руки «уставшей» упали, она снова замерла.

Аристарх вскочил и, ругаясь, стал отряхивать одежду и отплёвываться. Вытащил изо рта длинный волос. Секунду он на него смотрел, потом согнулся, едва выбежал из ожидалки, как его стошнило прямо под ноги.

– Какой кошмар! Какой кошмар! – повторил он, и его снова стошнило.

Вернувшись, он достал носовой платок и стал вытирать лицо.

– Какая гадость! Дёрнуло же меня к ней лезть! Какая вонь! Я весь воняю. У тебя влажных салфеток не найдётся?

– Кажется она беременна, – вместо ответа сказал Дима. – У неё живот большой, и вроде шевелится.

– Ну и что? Мне какое дело? – брезгливо скривился Аристарх. – С меня хватит. Я ухожу из этой мерзости.

Он вышел наружу, но через пару секунд вернулся, отряхиваясь.

– Чёрт! Льёт, как из ведра!

– Эти её боли… Похоже, это родовые схватки, – сказал Дима.

– Да мне-то что?

– Она рожать будет.

– Да чёрт с ней! Пусть рожает! Тебе жалко? Скорую ей вызови.

Подумав, Дима достал из кармана телефон, поводил пальцем по экрану.

– Мой разрядился, – сказал он. – Позвони ты.

Аристарх в сердцах сплюнул, привычным движением сунул руку в карман и замер.

– А чёрт! – выругался он. – Нет у меня телефона. Так получилось…

– Нехорошо получилось... Совсем плохо… – пробормотал Дима. – Самим придётся.

– Что придётся? – с опаской спросил Аристарх.

– Роды принимать.

– Принимать роды?! У это мрази? Ты в своём уме?

– Она мертвецки пьяна. Сама родить не сможет.

– Сможет! Да ты сам посмотри: это же не человек. Она все свои мозги пропила. Это животное! Кошки рожают сами. И собаки тоже. И эта родит!

– Я когда-то видел, как кошка рожает. Там всё не просто прошло. И кошка была трезвой.

«Уставшая» открыла глаза и стала кричать. Теперь это быль лишь нечленораздельные вопли. Покричав пару минут, снова отключилась. Под ней расплылось мокрое пятно.

– Кажется, воды отошли, – неуверенно сказал Дима. – У тебя ножа не найдётся?

Аристарх машинально сунул руку в карман куртки, достал продолговатый чёрный предмет и нажал большим пальцем на кнопку сбоку. С тихим щелчком выскочило блестящее лезвие.

– Ух ты! – восхитился Дима. Он взял у Аристарха нож и пару раз нажал на кнопку, любуясь выскакивающим лезвием.

– Американский. Стильная вещица, – пояснил Аристарх. – Собрался кесарево делать?

– Пуповину надо будет перерезать, – пояснил Дима, потом, вспомнив, сказал: – Только сначала её надо перевязать.

Покопавшись в куче тряпок, он вытащил кусок пластикового упаковочного шнура. Шагнув за порог, прополоскал его в луже и, вернувшись, повесил на край скамейки. Потом снял с себя куртку, пиджак, рубашку, майку. Пиджак и куртку надел снова.

– Ты что делаешь? – спросил Аристарх.

– Ребёнка во что-то завернуть надо, а тут всё грязное, – спокойно ответил Дима. – Твоя куртка тёплая, можно вместо одеяла использовать.

Аристарх машинально снял куртку, потом надел снова.

– Это «Труссарди»! Знаешь, сколько она стоит? Свою снимай!

– Мне совсем замёрзнуть? На тебе свитер! Снимай куртку!

– Пусть сначала что-то родится, – буркнул Аристарх и наглухо застегнул «молнию». – Ты хоть знаешь, что делать?

– Да так… В общих чертах… В интернете видел… – неуверенно ответил Дима.

Наступила тишина, нарушаемая лишь шумом дождя и хриплым дыханием «уставшей».

– Может, ну её? – тихо сказал Аристарх. – Какое тебе дело?

– Мне? Никакого… – пожал плечами Дима. – Предлагаешь просто сидеть и смотреть?

– Можно отвернуться…

– Можно…

– Сейчас дождь кончится – уйдём. И пусть, как хочет…

– А не кончится?

– Чёрт… ситуация!.. У тебя сигареты не будет? Ах да…

В этот момент «уставшая» снова стала кричать. Теперь она принялась расстёгивать на себе одежду. Сознание полностью к ней не вернулось, её руки тряслись и у неё ничего не получалось. Дима стал ей помогать. С криком: «Ты кто? Лапы убери!» она его оттолкнула, перевернулась на живот и попыталась отползти в угол.

– Помоги! – крикнул он Аристарху.

Тот помедлил, но, сделав над собой усилие, подошёл. Вдвоём они посадили «уставшую». Аристарх, став на колени, обхватил её сзади. Нечленораздельно вопя, она стала вырываться. Аристарх держал её что есть силы, и вскоре она перестала сопротивляться. Дима стал снимать с неё штаны. Пришлось повозиться – их было аж пять пар. Только он снял последнюю, она напряглась и дико заорала. Между её ног показалась голова ребёнка.

Всё прошло быстро. Ребёнок закричал сразу. Дима перевязал пуповину упаковочным шнуром и перерезал её ножом Аристарха. Затем обтёр новорождённого своей майкой и завернул в рубашку.

Прошло ещё какое-то время. Ребёнок, который было успокоился, снова заплакал, и на лице «уставшей», наконец, появилось осмысленное выражение.

– А чё это вы со мной делаете-то? А? Чё? – просипела она, тяжело дыша, глядя то на Диму, то на ребёнка в его руках.

Аристарх отпустил её, встал, снял куртку и бросил её Диме. Затем вышел из ожидалки и подставил лицо под струи дождя.

Мутный взгляд «уставшей» остановился на ребёнке.

– Ой! Дитё! Чё это?

– Это твой сын. Ты родила. Только что, – сказал Дима.

Сказанное дошло до неё далеко не сразу.

– Так это чё, я беременная была? А я-то думаю, чё это я такая уставшая… – наконец, пробормотала она.

Дима, стоя на коленях, протянул ей ребёнка. Мельком глянув, она отвела взгляд и принялась натягивать штаны. Громко сопя и ни на кого не глядя, надела все пять пар.

– Слышь ты! Ребёнка возьми! – сказал Аристарх, который вернулся в ожидалку и наблюдал эту картину.

«Уставшая» встала на четвереньки, затем с кряхтеньем, держать за стену, поднялась на ноги и направилась к выходу.

– Э! Ты! Стой! Ребёнка возьми! – крикнул Дима.

Он положил плачущего ребёнка на скамейку, вскочил с пола и схватил «уставшую» сзади за руку. Та, вдруг развернулась, грязной пятернёй другой руки упёрлась ему в лицо и с рычанием что есть силы толкнула. Он, как мячик, отлетел, ударившись о стену. Со звериным оскалом на лице она бросилась на Аристарха, ударила коленом в живот и, толкнув его, согнувшегося от боли, прямо в лужу у ожидалки, скрылась за дождём.

– – –

– На кой он тебе? От него даже родная мать отказалась, – Аристарх продолжал уговаривать Диму.

– Я ему не мать…

– Давай оставим здесь. Кто-то будет идти мимо, заберёт.

– Посмотри: на асфальте трава растёт. По этой дороге не ездят. Слышал, что она сказала? Автобус не ходит. Сюда никто не придёт.

– Тьфу ты, чёрт… И курить нету… – Аристарх сел на скамейку рядом с Димой, державшим на руках ребёнка, завёрнутого в «Труссарди». – Ладно. Хорошо. Давай подведём итоги.

– Подводи, – кивнул Дима.

– Мы приняли роды у какой-то бомжихи-алкоголички. Она нас побила и сбежала, оставив нам своё чадо. Видимо, в уплату за оказание акушерских услуг. Бартер, так сказать. Теперь мы сидим средь чистого поля у дороги, по которой никто не ездит и не ходит. У нас, то есть у тебя, на руках новорождённый, который ни разу не пробовал мамкиной титьки, и поэтому может помереть. Я ничего не забыл?

– Мы не можем позвонить, – напомнил Дима.

– Ах да! И этого наши перспективы становятся ещё менее лучезарными. Вопрос: что делать дальше?

– Дождь вроде кончается… – задумчиво сказал Дима.

– И солнце вроде садится… – передразнил его Аристарх.

– Дождь кончится – пойдём людей искать.

– Ночью в степи!

– Остановки просто так не делают. Если есть, остановка, значит, где-то должно быть человеческое жильё.

– И как мы его найдём?

– Здесь должна быть ещё одна дорога – местного значения. По ней и пойдём.

Дима оказался прав – дождь скоро кончился. На землю опустился густой туман. Выйдя из ожидалки, молодые люди обнаружили на её крыше то, чего в дождь не заметили – покорёженные ржавые буквы, которые складывались в надпись: «Вольное». А шагах в двадцати нашли просёлочную дорогу, уходившую в степь. После недолгих раздумий они пошли по ней. Асфальт был основательно разбитым и, чтобы постоянно не перепрыгивать с одного островка на другой, идти пришлось по обочине, на которой сохранилась пшеничная стерня.

Впереди шёл Аристарх, за ним Дима с ребёнком на руках.

– Было бы неплохо до темноты успеть, – сказал Аристарх. Не услышав ответа, обернулся: – Как думаешь, успеем?

– Когда-то в этих степях всадник мог целый день проскакать и живой души не встретить, – медленно произнёс Дима.

– Ну, пацан, умеешь ты ободрить! – воскликнул Аристарх. Помолчав, сказал, обернувшись: – Кстати, меня Аристархом зовут.

– Дима.

– Понятно… Дима, а ты всегда такой… немногословный?

– Всегда.

– А ты кто по жизни?

Дима долго не отвечал, потом глухо буркнул:

– Никто.

Помолчав, Аристарх сказал:

– Да я, собственно, тоже теперь никто, – подумав, продолжил: – Выходит, о прошлом нам рассказать нечего… Надо думать о будущем. Надеюсь, оно у нас есть... А, Димон? Есть у нас будущее? Как думаешь?

– Я – Дима.

– Ну извини! Есть у нас будущее, Дима?

– Не знаю.

– Исчерпывающий ответ.

Долго они шли молча. Тишину нарушил Аристарх.

– Дима, а давай пацана назовём.

– В смысле, что значит назовём?

– Ну имя ему дадим. Мать от него отказалась. Об отце в этих обстоятельствах и говорить не приходится. Как ни крути, мы ему самые близкие люди. Кому как не нам его назвать?

– Ну… давай.

– Предлагай.

– Что предлагать?

– Имя предлагай!

– А почему я? Я не знаю. Сам предлагай.

– Да-а-а… С креативом у тебя тоже проблемки… Дима-Дима… О! Ты ж его первым в руки взял! Принял прямо из этой… в общем, из материнского лона, как говорится. Давай в честь тебя назовём!

– Да ну! Чего это в честь меня? Будто тебя там не было!

– Хорошо! Годится! Уговорил! Увековечим нас обоих. Пусть будет Дмитрием Аристарховичем!

– Да ну, почему Дмитрий? Других имён нет?

– Так! Имеем конфликт точек зрения. Как быть в такой ситуации? Предлагаю поступить, по обычаю цивилизованного мира.

Аристарх забрался на кучу строительного мусора, выброшенного здесь кем-то.

– Начинаем открытое собрание акушерского коллектива автобусной остановки «Вольное», – торжественно произнёс Аристарх. – На повестке дня вопрос о присвоении имени присутствующему здесь новорождённому младенцу мужского пола. Поступило предложение назвать мальца Дмитрием Аристарховичем. Другие предложения есть? Нет. Тогда голосуем. Кто за? Я за! – он поднял руку. – Ты тоже за. А руку не поднял потому, что в ней виновник торжества. Кстати, он тоже за, но сказать пока не может. Единогласно! Итак, новорождённый младенец мужского пола отныне зовётся Дмитрием Аристарховичем. А назвавшим его присваивается почётное звание крёстных отцов. Всё! Дело сделано.

– Когда ребёнка крестят, какую-то молитву читают, – серьёзно сказал Дима.

Аристарх подумал, простёр к ребёнку руку и, устремив на него грозный взгляд, произнёс:

– Да пребудет с тобой Сила, о юный падаван!

Затем он спрыгнул на землю.

– Почему собрание открытое? – спросил Дима.

– Э-э-э… А как иначе? Погляди вокруг – открытая степь! Суслики, кузнечики, птички-зайчики! Они тоже участвуют. И они тоже за, – он подошёл к Диме отвернул полу «Труссарди», которым было прикрыто лицо ребёнка и, оставив ёрничество, совершенно серьёзно сказал: – Ну, будем знакомы, Дмитрий Аристархович!

Дима прислушался и тихо произнёс:

– Кажется, собаки лают.

– – –

– Так откуда, говорите, у вас это дитё? – повторил вопрос участковый.

– Я ж вам объяснил откуда! – горячился Аристарх. – Что ж вы тупой такой, товарищ старший лейтенант!

На мясистом лице участкового не дрогнул ни один мускул.

– Это ты верно заметил. До нас, сельских, доходит не сразу, – участковый зевнул, дыхнув на Аристарха перегаром. – Ещё раз расскажи. Только подробно. Откуда младенец?

В село Вольное Дима и Аристарх пришли, когда было уже совсем темно. На его единственной улице они не встретили ни души. Лишь собаки сопровождали их передвижение громким лаем из-за заборов. Бредя в полном одиночестве, молодые люди искали если не больницу, то хоть какое-то учреждение, куда бы они могли обратиться. Наконец, пройдя по селу порядочно, они обнаружили двухэтажный кирпичный дом, над освещённым входом в который была надпись белыми буквами по синему фону: «Полиция». Надпись была старой, но её недавно обновили – закрасили первые две буквы синей краской другого оттенка и поверх белым вывели: «По».

Внутри они обнаружили помещение с решётками на окнах, в котором был древний письменный стол, несколько стульев, крашеный в серый цвет сейф. В дальнем углу была устроена клетка из стальных прутьев с двумя скамейками внутри. На стене висел портрет Президента, большой спутниковый снимок села и учебные плакаты по курсу огневой подготовки с пистолетом Макарова и автоматом Калашникова.

Местный участковый оказался плотным мужчиной под пятьдесят в расстёгнутом милицейском кителе поверх задрипанной рубашки. Он уже собирался уходить и, не разглядев вошедших, недовольно пробурчал, что участок закрыт, пусть приходят завтра. Но когда Дима положил ему на стол свою ношу, он что-то себе смекнул и тут же изменил тон.

– Его родила бомжиха прямо на автобусной остановке, – заново стал объяснять Аристарх.

– На какой остановке? – маленькие бесцветные глаза участкового внимательно смотрели из-под набрякших век.

– Да на вашей! Это же село Вольное?

– Вольное.

– Значит, на вашей остановке. Там так и написано: «Вольное».

– Что вы там делали? Автобус же не ходит. Полгода как отменили.

– Да причём тут автобус?.. Хотя правильно… Автобус не ходит, людей нет. Вот она там и живёт.

– Кто?

– Бомжиха.

– Откуда ты её знаешь?

– Да не знаю я её! Видел там.

– Кто такая? Как зовут?

– Не поинтересовался. Не было возможности.

– Какая она из себя?

– Да какая… Высокая, выше меня на полголовы. Плечи широкие. Испитая рожа… лет сорок…

– Она нашего возраста – не больше тридцати, – поправил его Дима.

– Да нет! Она старая!.. Хотя, если алкоголичка, тогда… – засомневался Аристарх.

– Что ты делал на той остановке? – спросил участковый. – Автобус же не ходит.

– Как что?.. Дождь был сильный… ну я зашёл переждать…

– Зашёл, а дальше что?

– Зашёл, а там Дима сидит…

– А бомжиха?

– Бомжиха?.. Она потом появилась.

– Тоже зашла дождь переждать? Ты же сказал, что она там живёт.

– А! Да! В смысле, нет! Она там всё время была. Просто она спала, и я её не заметил.

– С ним спала? – участковый кивнул на Диму.

– Да нет!..

Аристарха прервал топот и скрип открываемой двери.

– Звал, Василич?

На пороге стоял небритый усач лет тридцати в ватнике и форменных милицейских брюках, заправленных в выпачканные в грязи кирзовые сапоги. На его голове была армейская ушанка с отпечатком звезды-кокарды на козырьке.

– Почему не по форме одет? – вместо приветствия спросил Василич.

– Так это… Ты чего? Я же того…

Василич украдкой кивнул на молодых людей.

– Ага… понял… Понял, Василич… Я мигом…

Он неуклюже повернулся, чтобы уйти.

– Степан! Стой! – поспешил его остановить Василич. – Фельдшерку позови сюда, тётю Маню.

– Так она того… Поздно же. Закрылась она, наверное…

– Домой к ней сходи!

– Ага… понял… Понял, Василич… Я мигом… О, а чего это у тебя? Дитё, что ли?

Забыв о поручении, он подошёл к столу и стал рассматривать ребёнка.

– А чьё оно? Никто ж в селе не рожал, вроде…

– Беги за тётей Маней, Стёпа! Бегом беги! И за руку сюда веди. А то зацепится языком за кого, до утра не дойдёт.

Когда за Степаном закрылась дверь, Василич продолжил разговор:

– Непонятно мне получается: сперва ты сказал, что та бомжиха живёт на остановке, а теперь говоришь, когда зашёл её там не было, а он был. Путаешь меня?

– Она всё время там была! – воскликнул Аристарх. –Просто я её не увидел, когда зашёл! Да как вы не поймёте!

– Почему не пойму? Это я как раз хорошо понимаю. Пьяный ты был или под наркотой. Потому и не заметил. Я ту остановку хорошо знаю, с малолетства с неё в город ездил. Там ожидалка маленькая, человека не заметить нельзя.

Аристарх только всплеснул руками и схватился за голову. В разговор вступил Дима.

– Она в углу гнездо себе сделала из тряпок. В них и спала. С головой укрылась, вот мы её и не увидели, – сказал он спокойно, глядя участковому в глаза.

Старший лейтенант отвёл глаза первым, медленно откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

– Я вот сперва не поинтересовался… Вы кто такие оба? – спросил он осторожно. Как вас зовут, где проживаете?

– Меня зовут Дима. Он – Аристарх.

– И фамилии у вас есть?

Молодые люди переглянулись.

– Зачем вам наши фамилии? – сказал Дима настороженно.

– Имею право поинтересоваться. Обязан, – он почесал живот и, как бы невзначай, выдвинул ящик стола. – Документы свои покажите.

Молодые люди снова переглянулись.

– Какие ещё документы? – спросил Аристарх.

– Любые, – сказал участковый. – Паспорт, права, военный билет.

– Я с собой не ношу, – сказал Дима.

Аристарх стал искать в карманах, потом спохватился:

– Вот чёрт! На козырьке остались…

– Так ты на машине! – сообразил участковый. – Чего ж пешком ходишь? Сломалась?

– Да нет… То есть да, сломалась…

Раздался топот двух пар ног, дверь распахнулась и в комнату вошли Степан и женщина лет шестидесяти в жилетке из овчины поверх вязаной кофты и цветастом платке.

– Вот, Василич, как раз домой шла, – сказал Степан.

На нём теперь быль ремень со всем вооружением: пистолетом в кобуре, дубинкой, наручниками и газовым баллончиком.

– Ой, ребёночек! – воскликнула женщина, бросилась к столу и взяла ребёнка на руки. – Ой ты мой маленький! Хорошенький! Откуда это, Василич?

– Вот эти граждане принесли, тётя Маня.

– А откуда ж принесли? Нашли, что ли? А где ж его мать? Он же совсем маленький!

– Да вот они говорят, что сами роды принимали. Возможно такое?

– Вы, чего, правда роды приняли? – спросила тётя Маня удивлённо.

– Правда, – сказал Дима.

– А у кого? Кто мать-то?

– Да бомжиха какая-то. Родила и тут же сбежала. А ребёнка нам вот оставила.

– Как сбежала? От дитя своего сбежала? – на лице тёти Мани отразился суеверный страх.

– Мы её остановить хотели. Только она, здоровенная, нас как котят раскидала, – сказал Аристарх.

– Ох, ужас-то какой! Божечки мои! Ребёночка родить и выбросить… – принялась причитать тётя Маня.

– Возможно такое, тётя Маня? Без больницы родить? – оборвал её Василич.

– Возможно, почему невозможно. Родить можно, где угодно, – ответила та, глядя на ребёнка жалостливо. – Давно это случилось? Он квёлый какой-то.

– Часа три-четыре назад, – сказал Дима. – Он не ел ничего. И мать, когда рожала, сильно пьяная была.

– Ой, господи-божечки ты мой! Пьяная! Да как же такое может быть? Пьяная! Его ж срочно отпаивать надо! Он же тоже пьяный! Потому и квёлый такой! Ещё и голодный! Василич, давай машину заводи, в город его везти надо!

– Погоди голосить, тётя Маня! Какая машина? Какой город? – повысил голос Василич. – Ливень был – дорогу размыло. Не проедем мы. Самим придётся.

– Да как самим? У меня же на фельдшерском пункте только зелёнка да перекись водорода! У меня же нет ничего для младенцев! Я же его выходить не смогу! Он же помрёт здесь!

– Не верещи, тётя Маня! Не верещи! – прикрикнул Василич. – Степан, а ну беги бегом к Коваленкам. Их пацану год, может, у них что для младенцев осталось. Пусть Валентина хватает, что найдёт и сюда бежит. И к Маринке продавщице забеги, пусть в магазине своём пошарит – памперсы какие поищет или ещё, чего там надо.

Степан молча сорвался с места и бросился исполнять поручение. Василич продолжил:

– А ты, тётя Маня, давай успокойся и освидетельствуй мне ребёнка. Для протокола.

– Как же ж я для протокола? Я ж никакое не официальное лицо, – произнесла тётя Маня сквозь слёзы. – Как же так можно, ребёночка выбросить… Кошка-собака так не сделает… Как же так можно… Он же помрёт теперь…

– Кончай реветь, тётя Маня! Ты у нас в селе единственный медработник. Так что вытри сопли и давай освидетельствуй.

Тётя Маня вздохнула сквозь слёзы и развернула «Труссарди» и Димину рубашку.

– Ох ты господи, он же не обмытый… И пуповина верёвкой пластмассовой перевязана… – пробормотала тётя Маня, вдруг схватила ребёнка, прижала его к себе и зарыдала ещё больше.

Аристарх бросился к ней и попытался забрать ребёнка, но Василич вскочил и оттолкнул его. Он обнял тётю Маню и стал что-то говорить ей на ухо. Она немного успокоилась, положила ребёнка, завернула его, и села на стул, рядом с Василичем, опасливо покосившись на Аристарха.

Василич достал из ящика стола бланк протокола и ручку и спросил:

– Так что писать в протокол, тётя Маня?

Та вздохнула сквозь слёзы, достала носовой платок, высморкалась. Более-менее придя в себя, сказала:

– А что писать… Ребёнок мужского пола. Доношенный. Упитанный. Кожные покровы бледные, выражена послеродовая желтуха… Вялый, рефлексы заторможены…

Раздался топот ног. В комнату вбежал Степан, с ним дебелая молодуха лет двадцати пяти. Ни на кого не глядя, она схватила ребёнка на руки.

– Бедненький! Бледный-то какой! И не кричит… Так! Тётя Маня! Пошли ко мне! У меня горячая вода, детские смеси Богданчиковы остались. Сейчас всё организуем, – потом улыбнулась ребёнку. – А ты держись! Мы тебе помереть не дадим!

– – –

Когда за Валентиной с ребёнком на руках и тётей Маней закрылась дверь, участковый сказал:

– Теперь, граждане, будем разбираться с вами.

Молодые люди переглянулись.

– Нам бы поесть чего-нибудь, – сказал Аристарх.

– Поесть? – ухмыльнулся участковый. – Вы не в вашем городе. И тут не этот… как его… не Макдональдс.

Он многозначительно посмотрел на Степана. Тот взял стул, на котором сидела тётя Маня, поставил у двери, сел на него и сняв с пояса дубинку, стал вертеть её в руках.

– Ну так как будем граждане? Давайте сделаем по-быстрому. Вы мне всё по правде расскажете, я запишу в протокол и… а там поглядим… Так как?

– Мы ж вам всё рассказали! – воскликнул Аристарх.

– Всё, да не всё… Давайте будем так… Будем считать, что вы ничего тут не говорили, а я, соответственно, ничего не слышал. А сейчас вы начнёте сначала и расскажете, как оно на самом деле было, всё по правде.

Аристарх собрался было вспылить, но Дима жестом руки остановил его.

– Мы случайно встретили женщину без определённого места жительства и приняли у неё роды, – он стал говорить, глядя участковому в глаза. – Придя в себя, она сбежала, оставив ребёнка. Мы тоже могли бы его бросить, но мы сделали всё возможное, чтобы спасти ему жизнь – принесли его сюда. Это и есть правда. Какие к нам претензии?

На этот раз участковый выдержал Димин взгляд.

– Если всё так и было, то вам всем миром надо в ноги поклониться и к награде представить. Только соображения есть…

– Какие тут могут быть соображения? – не выдержал Аристарх.

– А такие! – вдруг гаркнул участковый. – Налицо уголовное преступление. Я должен дело открыть. Только непонятно по какой статье. То ли оставление в беспомощном состоянии, если всё было по-вашему, то ли что похуже…

– Да что ещё может быть?! – воскликнул Аристарх.

– Где его мать?! – снова крикнул участковый. – Родила и тут же сбежала? И грудь ему ни разу не дала! Думаете, я поверил? Думаете, я поверил, что мать на такое способна?

– Способна! – в ответ крикнул Аристарх, вскочив со стула. – Именно так она и поступила!

Степан встал со стула и шагнул к Аристарху, подняв дубинку.

– Сядь, Аристарх! – твёрдо сказал Дима. – Сядь и заткнись!

Аристарх пару секунд смотрел на него дикими глазами, потом сел и обхватил голову руками. Степан опустил дубинку и тоже вернулся на место.

– Хорошо. Как это себе представляете вы? – спокойно спросил Дима, глядя в глаза участковому.

Тот медленно откинулся на стуле и скрестил руки на груди.

– Думаю, родная мать грудь ему не дала не потому, что сбежала… – медленно произнёс он. – А потому что не смогла.

Он взял паузу. Степан аж дыхание затаил.

– Почему же не смогла? – спросил Дима.

– Убили вы её.

Услышав это, Аристарх рассмеялся.

– Убили! Идиота кусок… – пробормотал он сквозь смех.

– Кончай ржать! Он не шутит! – бросил ему Дима. Потом сказал участковому: – Допустим, убили. Тогда логично предположить, что мы стали бы заметать следы. Постарались бы бесследно скрыться. А вместо этого мы чёрти сколько тащились сюда по грязи, несли ребёнка. Зачем? Если мать убили, ребёнка зачем спасать?

– Зачем?.. – пожал плечами участковый. – Не знаю. К примеру, один из вас его отец…

Аристарх воскликнул: «Ой блин!!!» и схватился за голову. Дима сказал, ничуть не изменившись в лице:

– У вас тут, наверное, самое серьёзное дело, это когда чья-то корова соседу под дверь нагадит. Вот и даёте волю фантазии.

– Да нет, гражданин Дима, извиняюсь фамилию не знаю – ты назвать не хочешь. У нас тут дела посерьёзней, чем у вас в городе бывают. В районе банда орудует. Ночью проникают в дома и всё ценное забирают. А если хозяева отдавать не хотят – пытают. С особой жестокостью. По словам потерпевших, не наши они, не из нашего района – городские. Трое. В масках. Одна из них – женщина. И, что характерно, лезут только к тем, у кого есть, что взять – точно знают. Кто-то их наводит. Что на это скажешь, Дима?

Дима промолчал – собирался с мыслями.

– Молчишь? Ну молчи, – продолжил участковый. – А теперь сам подумай: получаю я такую вот ориентировку, а через два дня ко мне приходят двое, которые под неё подходят. Что я должен делать?

– Под неё все городские подходят, – заметил Дима.

– У нас село глухое, от трассы далеко. Городские здесь знаешь, когда в последний раз были? Ещё при коммунистах. Когда студентов на уборку бураков присылали. Сейчас их сюда не заманишь… А вы вот пришли… – очень спокойно сказал участковый. – Фамилии называть не хотите, документов никаких. Да ещё младенец с вами новорождённый, который попал к вам при невыясненных обстоятельствах. Что я думать должен? Что? Молчишь, Дима? Ну молчи. Я сам скажу, как было. Та женщина была членом вашей банды. Забеременела от одного из вас. Дело понятное. А когда родила, убили вы её, чтоб не была обузой. Её убили, а ребёнка пожалели. Здесь не город, местность безлюдная, подкинуть некуда, вот вы придумали сказочку с бомжихой. Разве не так?

Дима только покачал головой.

– Молчите? – не скрывая торжества сказал участковый. – А что вам сказать? Нечего. А потому выворачивайте карманы.

– Что? – не понял Аристарх.

– Выкладывайте всё из карманов на стол, – повторил участковый.

– Не имеете права! – вскочил со стула Аристарх.

– Карманы выворачивай! – гаркнул участковый и выхватил из ящика стола пистолет и, передёрнув затвор, направил на Аристарха.

Степан тоже вскочил и, повозившись, достал из кобуры свой пистолет.

Молодые люди, переглянувшись, и неохотно выложили на стол содержимое своих карманов.

– Степан, закрой их в камеру! – приказал участковый.

– Права не имеете! – крикнул Дима.

– Имею! Задержать на семьдесят два часа имею! Степан! Чего ждёшь?

Без лишних слов, заломив Диме руку, Степан затолкал его в клетку. Затем он загнал туда Аристарха, задвинул засов и защёлкнул навесной замок.

– Нам положен телефонный звонок! – воскликнул Аристарх.

– Хорошо. Положен так положен, – сказал участковый, взял со стола Димин телефон и, подойдя к клетке, протянул его Аристарху.

– Он разряжен, – сказал тот.

– Вот беда-то! – вздохнул участковый и вернулся к своему столу.

– Дайте со служебного позвонить! Вон на столе у вас стоит, – продолжал Аристарх.

– Стоит-то он стоит. Да только какая-то падла кабель вырезала.

– Нам положен адвокат! – категорически заявил Дима. – Вы обязаны нам его предоставить!

– А вот это можно! – ухмыльнулся участковый. – Адвокат у нас есть – детишкам в школу продукты возит. Мерин. На ферме живёт. Если хочешь, я его приведу. Он за морковку на всё готов. О! А что это тут?

Участковый и достал из лежащих на столе вещей нож Аристарха. Нажал на кнопку – выскочило лезвие. Снова подойдя к клетке, спросил:

– Что это, я спрашиваю?

– Это туристский нож, – сказал Аристарх.

– Туристский? Туристский, говоришь? – его неподвижное лицо ожило. – Это называется холодное оружие! Всё, граждане! Не отвертитесь! Одна статья у вас уже есть!

– – –

Уходя, участковый выключил свет, «потому что электричество нынче дорогое». Приставлять охранника к задержанным не стал – он жил в этом же здании на втором этаже, перекрытия здесь тонкие – всё слышно, а спит он чутко, и, если что, сразу услышит. Молодые люди остались одни в своей клетке.

Было тихо, только снаружи доносился редкий собачий лай.

– Знаешь, о чём думаю? – сказал Аристарх. Он сидел на широкой деревянной скамейке, прижавшись спиной к стене.

– Не знаю, – ответил Дима, лежавший подложив руки под голову на другой скамейке.

– Идея у меня дурацкая возникла, – Аристарх сделал паузу. – Вот выберемся отсюда… Понимаешь… пацана этого себе оставить хочу. В смысле, усыновить. Дмитрия Аристарховича. Как тебе?

Дима ответил не сразу.

– Дурацкая идея – ты сам сказал, – произнёс он через время.

– Я ему, конечно, никто… Не зачинал и, тем более, не рожал… Но согласись, если бы не мы, его бы сейчас собаки бродячие ели.

– Не ты ли меня уговаривал оставить его там, на остановке?

– Ну уговаривал… было дело… – Аристарх встал и стал ходить взад-вперёд по клетке. – Я, может, не тебя, я, может, себя уговаривал… Выходит, не уговорил.

– Думаешь, тебе его отдадут?

– Не знаю… Зачем им здесь лишний рот? Видишь, как бедно живут… А у меня деньги есть. Вырастить его смогу, воспитать, и вообще… Есть же какие-то законы… Найму адвокатов…

– Для себя сначала адвокатов найми.

– Ай! Да что этот мент нам сделает? Шерифом себя вообразил! Крестьянин чёртов…

– Крестьянин, не крестьянин, а тебя здесь закрыл.

– Ну и что? Что у него против меня? Ничего!

– У него, может, и ничего. А у тебя что? Устроит он тебе завтра допрос, начнёт вопросы задавать под протокол: как твоя фамилия, где живёшь, чем занимаешься, откуда у тебя деньги на «Труссарди» и зачем тебе выкидной нож. А ты ему всё это и расскажешь.

– Перебьётся! Не собираюсь я ничего рассказывать! Нет у него оснований нас задерживать. Спорим, что уже к обеду он нас выпустит!

– Не выпустит, не надейся. Он уже старый, а всего лишь старший лейтенант. Ему ещё звёздочки на погоны нужны, чтоб пенсия больше была.

– Ну и что он нам предъявит?

– Придумает что-нибудь. Про шайку грабителей он сходу сымпровизировал, не задумываясь. А сейчас у него целая ночь для творчества.

– Ничего кроме вранья! А враньё рано или поздно вскроется. Неужели он этого не понимает?

– Да всё он понимает! Просто пока оно вскроется, он уже на пенсии будет. А может, он просто денег хочет. Будто ты ментов не знаешь…

– Знаю. Их все знают. Что ты предлагаешь?

– Предлагаю попытаться выспаться. Завтра тяжёлый день.

– И то верно… – вздохнул Аристарх и лёг на скамейку.

Поворочавшись, он кое-как устроился. После долгого молчания сказал:

– Дима, можно вопрос?

– Ну, давай…

– Ты когда-нибудь со смертью сталкивался?

– Если ты о тётке с косой, так их тут полное село, – ответил Дима.

– Да нет… Я говорю про настоящую смерть… свою… – Дима промолчал, и Аристарх продолжил: – Вот живёшь себе на свете, и всё у тебя хорошо. Бизнес в порядке, денег – хоть стены обклеивай, от тёлок отбоя нету… Всё идёт, как по маслу. Вдруг – вспышка, удар, и перед твоим лицом возникает ржавая железяка. И ты понимаешь: нажал бы на педаль на тысячную секунды позже, и эта железяка была бы внутри твоей головы. А ты стал бы просто куском мяса. Понимаешь? Тысячная секунды, и тебя бы не было! Только не это самое поганое, не то, что мог помереть… Другое… Глядишь на эту ржавую железяку, которая спокойненько так покачивается у твоего носа, и понимаешь… нет!.. нутром чувствуешь, что вот сдохнешь ты, а ничего не изменится… Тебя не будет, а за твоим пультом будет стоять другой Аристарх. Или Вениамин, или Вася Пяточкин. И те же бабы, что вешались на тебя, будут лезть в штаны к нему. Потому что им всё равно. Потому что всем всё равно… Потому живёшь так, что по-другому и быть не может… Понимаешь, о чём я?

Дима ничего не ответил.

– Знаешь, я тогда решил, что там, наверху, меня помиловали. А теперь… теперь я так не думаю… Теперь я по-другому думаю… Теперь я думаю, что никакое это не помилование. Это отсрочка.

Не смотря на жёсткие скамейки, молодым людям всё же удалось заснуть.

– – –

Их разбудил громкий звук – где-то поблизости, будто кувалдой ударили по большому листу железа. Сразу ударили ещё раз. Разом, как по команде, во дворах залаяли собаки. Стали доноситься крики. Прогромыхав по лестнице, участковый выбежал на улицу.

В селе что-то происходило: раздавались голоса, не успокаивался собачий лай. Шум приближался.

Дверь вдруг распахнулась, вспыхнул свет. В участок ввалились участковый и ещё несколько мужчин. Они тащили какого-то парня. Тот отчаянно сопротивлялся, и его приходилось держать сразу нескольким. В узкую дверь все пройти не могли, и двоим пришлось, оставшись снаружи, отпустить парня. Усилий остальных не хватило, и тот вырвался, отбежал в угол, где стоял сейф. Затравлено озираясь, схватил за горлышко стоявший на подоконнике графин и, размахнувшись, разбил его о сейф. Выставив перед собой грозное оружие, стал кричать:

– Не подходи! Не подходи, суки ментовские! Порежу! Всех порежу!

Мужчины, среди которых были участковый и Степан, остановились в двух шагах.

– Брось «розочку»! Пристрелю! Брось, говорю! – крикнул участковый и выхватил из кобуры на поясе пистолет.

– Стреляй! Стреляй, мусор поганый! – заорал в ответ парень, быстро сбросил с себя куртку и разорвал футболку. По пояс голый с горлышком от графина в руке он продолжал орать: – Ну! Стреляй! Вот я перед тобой! Убей меня! Чего не стреляешь?

– Брось «розочку» и встань на колени! – приказал участковый. – На колени! Убью!

– Хрен я тебе на колени встану!!! Стреляй! Давай, убивай меня! – продолжал орать парень, брызжа слюной. Из его носа текло. Вдруг он заорал ещё громче: – А-а-а!!! Менты честного человека пытают!!!

Продолжая во всё горло орать, он острым краем разбитого горлышка бить себя по предплечью. Брызнула кровь.

Вдруг Степан сорвал с себя шапку и что есть силы бросил парню в лицо. На мгновение тот потерял контроль. Степану этого хватило. Совершив молниеносный бросок, он прижал парня к стене, одной рукой держа его за горло, другой – за руку с «розочкой». Тут же подоспели остальные. Под истошные вопли парня свалили на пол, завернули ему руки за спину и надели наручники.

– Послал же бог придурка… – выдохнул участковый и сел на стул. – Стёпа, перевязать его надо, а то он нам весь участок кровью заляпает.

– Сейчас сделаем, Василич! – сказал Степан, взял с сейфа аптечку и приступил к делу.

Задержанный, едва Степан к нему прикоснулся, стал брыкаться, сопровождая телодвижения отборной руганью. Бывшим здесь двум мужчинам пришлось, навалившись, прижать его к полу.

Пока Степна совершал медицинские манипуляции, участковый приводил в порядок свою форму. Застегнул пуговицы, кое-как приладил на место оторванный погон. Степан как раз закончил перевязку. Задержанного перестали держать.

– Как тебя зовут? – спросил участковый. Услышав в ответ поток мата, он пнул задержанного ногой и повторил: – Как тебя зовут? Фамилия! Говори!

– Пошёл на хрен, мент поганый! – был ответ.

– Ага, я, значит, мент поганый… – с ледяным спокойствием сказал участковый. – Стёпа, ну-ка поверни клиента…

Степан повернул парня так, чтобы тот смотрел в пол. Участковый присел на корточки рядом, и с размаху двинул его кулаком по затылку. Тот впечатался носом в пол и взвыл:

– Сука!!! Что ж ты делаешь, тварь?!!

Из его носа полилась кровь.

– Я делаю? – изобразил удивление участковый. – Ты споткнулся и упал, нос себе разбил. Разве не так это было? А, Степан?

– Ага, так, – подтвердил Степан.

– А сейчас ты ещё раз споткнёшься, – сказал участковый и ещё раз двинул парня по затылку.

– Тварь!!! Тварь!!! Сука ментовская!!! Что ж ты делаешь, тварь?!! – взвыл парень.

– Повторяю, я ничего не делаю. Это ты всё время падаешь. Ноги тебя не держат. Видать, план хреновый куришь, – спокойно сказал участковый. – Но я могу сделать. Знаешь что? Вот выведу тебя за село, в Длинную балку и выстрелю в затылок из табельного оружия. Думаешь не смогу? Смогу. Дело не новое. Знаешь, где я при Советах служил? В следственном изоляторе. В расстрельной секции. Так что в этих делах кое-что понимаю… А потом мы со Степаном тебя закопаем, но так, что ни холмика не останется, ни собаки тебя не найдут. Как раньше расстрелянных закапывали. Ты должен знать. Тебе на зоне рассказывали.

Парень затих, только тянул носом.

– Та-а-ак… Кажется, начинает доходить, – констатировал участковый и сел за свой стол.

– Это до тебя не доходит, мусор вонючий! – прорычал парень. – Ты не знаешь, кто перед тобой. Это не ты меня, это я тебя закопаю. Сейчас сюда Ниндзя приедет, мы твоё село спалим, а тебя я своими руками зарою. Только я стрелять тебя не буду. Я тебя живьём зарою.

– Сидел у нас один такой… Тоже всех порешить обещал, – холодно сказал участковый. – Слышал бы ты, как он скулить стал, когда ему зачитали отказ на прошение о помиловании. На колени упал и обоссался. Недолго мучился – дядя Вася быстро его кончил…

– Сссука!

– Понятно. Душевный разговор пока не получается… Степан, ну-ка в камеру его помести!

Степан, схватив парня одной рукой за штаны, подтащил его к клетке, отпер её, легко забросил его внутрь и запер.

Проследив за этим, участковый сказал:

– Дядя Митя, ну-ка расскажи, как оно всё было.

Один из бывших тут мужчин, лет пятидесяти, прокашлялся и стал говорить:

– Я ж, Василич, помню, как ты про тех разбойников рассказывал. Я тогда, в тот же день, как домой пришёл, ружьё зарядил и положил под кровать. Когда, сегодня спим с моей старухой... А я ж плохо сплю… почки у меня… Когда слышу, вроде фортка хлопнула. Ну я тихо так встаю, ружьё в руки и туда. Уже ж светало – всё видно. Когда точно! В зале кто-то стоит и окно открыто. Ну я ждать не стал, бахнул вверх раз, другой… Этот – в окно. Я его – прикладом в спину. Когда слышу: через забор кто-то шасть! И – в поля. Второй, значит. Я во двор. А тут как раз сосед прибежал, Петро. Мы – за палки, а этот вот – в сарай. Тут как раз вы со Степаном прибежали.

Другой мужчина, где-то под сорок, во время рассказа только согласно кивал.

– Боевой ты дед, дядя Митя! – воскликнул участковый.

– Второго бы найти, Василич, – осторожно сказал дядя Митя. – Как бы не вернулся…

– Тут ты прав, дядя Митя… – вздохнул участковый и стал хлопать себя по карманам. – Ах да! Мобильник дома оставил. Сейчас, погоди, дядя Митя, доложу, попрошу план «Перехват» объявить.

Он вышел из участка и поднялся к себе наверх. Было слышно, как с кем-то разговаривает. Вскоре он вернулся и сел за свой стол.

– Ну, что? – спросил дядя Митя.

– Доложил – ответил участковый хмуро. – «Перехват» объявлять не будут. Жертв, говорят, у вас нет. И личный состав сейчас занят. В городе опять какой-то кипеш возле горадминистрации. Все там. Так что, говорят, решайте своими силами. Такие дела…

Все промолчали. Потом дядя Митя сказал:

– Пойду я, Василич… Там моя старуха одна, волнуется… Сам понимаешь… – он встал со стула.

– Да понимаю, дядя Митя, понимаю… – сказал участковый. – Иди, успокой тётю Наташу.

– И я пойду. Детишки у меня дома одни остались, – сказал Петро и тоже встал.

– Ага, и ты иди, Петя…

Мужчины ушли. Участковый встал и подошёл клетке. Посмотрел на Диму, Аристарха, потом спросил у нового задержанного:

– Слышь, крутой, эти двое из твоей банды?

Тот, повозившись, сел на полу прямо, насколько позволяли скованные за спиной руки, и сказал:

– Браслеты сними.

– На вопрос ответь.

– Браслеты, говорю, сними! Не положено в камере в браслетах!

– На вопрос ответь – сниму. Эти двое из твоей банды?

Парень глянул на Аристарха, потом на Диму и презрительно сплюнул на пол.

– Понятно, – сказал участковый. – Стёпа, выпусти их. И наручники сними с этого.

Степан отпер клетку, выпустил молодых людей, поставил парня на ноги и снова запер клетку. Затем через решётку снял с него наручники. Просунул сквозь прутья его одежду.

– Мы можем быть свободными? – спросил Аристарх. – Верните наши вещи.

– Нет, не можете, – ответил участковый.

– Какие к нам претензии? – возмутился Аристарх. – Вы нас заперли, и в нападении мы не участвовали. Одного члена банды вы взяли. Он дал понять, что мы к ней отношения не имеем. С ним за всё и разбирайтесь! Мы вам зачем?

– А затем, что с ним всё ясно. А с вами – нет! Называть вы себя не хотите, и при вас обнаружено холодное оружие.

– У вас тут туалет есть? – спросил Дима.

Лицо участкового перекосилось.

– Да, мы здесь в селе не под себя ходим. Мы не дикое быдло! У нас есть туалеты.

– Где, если не секрет? – Дима проигнорировал выпад участкового.

– Во дворе! У нас здесь все удобства во дворе!

– Что вы тут себе позволяете? Честных людей в клетку сажать! – продолжал горячиться Аристарх. – Я найду на вас управу! Перед законом ответите! Сейчас не Советский Союз! Кто у вас тут в селе главный? Кто тут власть представляет?

Участковый побагровел.

– Председатель сельсовета у нас главный! – прорычал он. – Как посрёшь, сходи в сельсовет, пожалуйся. Только он сейчас в Турции, на пляже пузо греет. Вместе с секретаршей своей. Так что я здесь единственная власть!

– – –

Деваться было некуда, и Диме с Аристархом пришлось остаться в участке. Утром, участковый, вернулись откуда-то из села, собрался было устроить им новый допрос, как в участок вбежала запыхавшаяся тётя Маня. Опасливо глянув на молодых людей, она бросилась к участковому.

– Василич, а правда, что к Мите Покотило залезли?

– Правда, правда.

– А правда, что, он их подстрелил?

– Нет, это неправда.

– Ой, я так испугалась! Так испугалась!

– Тётя Маня, ты что, про это спросить прибежала?

– Да нет, не про это. Мне тебе что-то рассказать надо. Важное!

– Так садись и рассказывай.

– Так это… А как же?.. – тётя Маня кивнула на молодых людей, которые сели на стулья у стены.

Участковый только рукой махнул: говори, мол, не обращай внимания. Покосившись на Диму с Аристархом, тётя Маня села к ним спиной рядом с участковым и стала говорить тихим голосом. Впрочем, как она ни старалась сохранять таинственность, каждое её слово было хорошо слышно.

– Пришла я сегодня на работу, – начала она. – Опоздала. Я ж обычно с восьми, а тут замешкалась: пока скотину накормила, пока внуков в школу собрала… Теперь же на мне всё… Мамка-то с папкой в Италии, а мне ж теперь и накормить их, и в школу собрать, и уроки проверить. Пока мамка с папкой на заработках… Ой, мне вчера Катерина, невестка, по скайпу такое…

– Тётя Маня! – остановил её участковый. – По делу давай!

– Ага, по делу… Это хорошо, что ты меня остановил. Ты меня останавливай… Я уже старая, мысли разбегаются… Про что это я?

– Не знаю. Ты не сказала.

– Да! Правильно. Вот. Пришла, значит, я к себе на фельдшерский пункт. Да! Я ж сначала к Валентине забежала, на младенца глянуть. Ой, хорошенький такой, розовый уже. И ест так хорошо! Валентина от него не отходит. И Мирон её… Ты ж знаешь, как он к детям… Валентина мне и про то нападение рассказала. А я ж ночью слыхала, как что-то бахнет! Потом ещё раз! Ну, думаю…

– Тётя Маня!

– Что? А! Ну да. Пришла, значит, я к себе на фельдшерский пункт. Гляжу: нет больных, совсем никого. Ну, думаю, значит все у нас живы-здоровы, и слава богу. А раз нет никого, дай, думаю, перехвачу чего. Я ж с утра закрутилась совсем, не успела. То скотина, то внуки… Так я с собой взяла. Светка, Пашки электрика дочка, вчера заходила – нарыв у неё на пальце… Так она меня таким салом угостила! Пашка, он какую-то хитрую коптильню придумал, так теперь у него сало…

– Тётя Маня! Про сало – потом!

– Ага! Да. Правильно. Ты извини, Василич, старая я, мысли разбегаются…

– Ты что-то важное рассказать хотела!

– Да-да! Да, так вот. Только, значит, я свой тормозок достала, тут вдруг дверь открывается, и входит какая-то женщина. То есть, это я не сразу поняла, что женщина. Сначала думала – мужик. Здоровенная она. Потом гляжу: в платке. Чего это, думаю, мужик в платок замотался? Может, думаю, гей какой-то? Они ж в бабское рядятся. Когда нет, садится передо мной и говорит, здравствуй, мол, тётя Маня. Я гляжу: бомж бомжом! Лицо раздутое и голос пропитый и прокуренный – сиплый, но вроде женский. И голос почему-то знакомый. Присмотрелась я, и тут до меня дошло: это ж Люська Перебзяк! Явилась! Предоставляешь? Это ж сколько лет прошло, как мать её из дому выгнала? Лет десять?

– Двенадцать, – сказал участковый, прикинув про себя.

– Слышь, Василич, ты-то знать должен, а правда, что Люську тогда мать из дому выгнала за то, что она своего папку убила?

– Дед Гриша умер от того, что с лестницы упал. На чердак лез, ступенька подломилась, он и упал, – сказал участковый тоном, не терпящим возражений. – Несчастный случай. Дело закрыто.

– Ага, понятно… Значит, не скажешь…

– Я сказал. Это всё. Про Люську продолжай.

– Да. Ладно. Ступенька, так ступенька… Так вот… Про Люську… Села она мне за стол, я ей: «Люська, ты ли?». Она мне: «Что, – говорит. – Узнала?». Я говорю: «Узнать-то узнала, только увидеть не ждала. Зачем пришла?». А она мне: «Плохо мне. Грудь болит и живот». Разделась она, посмотрела я её и спрашиваю: «Люська, а ты не рожала?». Потому что по симптомам там послеродовое осложнение. Она и говорит: «Родила». Я и спрашиваю: «Давно?». Она мне: «Вчера». Спрашиваю: «А ребёнок-то где? Он живой?». А она мне знаешь, что говорит? Говорит: «Ребёнок-то живой, да только его у меня забрали». «Кто ж забрал?» – спрашиваю. А она говорит: «Какие-то двое. Городские. Не знаю я их. Не видела раньше. Меня побили, ребёнка забрали и унесли куда-то. Думаю, что на органы». Вот так!

Тётя Маня, бросила быстрый взгляд через плечо на молодых людей.

– А ты у неё не спросила, где она рожала? – сказал участковый.

– Ой, нет… Извини, Василич, не догадалась. Старая совсем, ума нет…

– То ничего, тётя Маня… А где сейчас Люська? Ты её отпустила?

– У меня она, на фельдшерском пункте. Я ей примочки поставила, так она, того, лежит…

– Это хорошо! Стёпа! А ну беги на фельдшерский пункт, тащи Люську сюда! Сейчас мы у неё всё и спросим.

Степан сорвался с места и бросился выполнять поручение.

– Интересная история получается… – сказал участковый, когда за Степаном закрылась дверь. – А что, всё складывается. Выследили, дождались, когда родит и… За бомжиху-то кто вступится?

– Почему же мы его на органы не отдали? – не выдержал Аристарх. – К вам зачем-то принесли!

– Почему? Почему… – вопрос застал участкового врасплох. Он быстро нашёлся: – А машина у тебя поломалась! Сам сказал! Поняли, что не довезёте, вот сюда и принесли. Чтоб материал не пропал. Здесь его выходят, потом вы с братками приедете и заберёте.

– Фантазия у тебя, участковый! Хоть романы пиши!

– А ты мне не тыкай! Я с тобой на шконке не валялся! – воскликнул участковый.

– Эта Люська никогда сама не признает, что ребёнка бросила. Она же понимает, что это статья, – сказал Дима. – Что угодно будет рассказывать, чтоб на нары не попасть.

– Ну, пусть рассказывает. Послушаем.

– Интересно получается, – задумчиво сказал Дима. – Вы готовы поверить криминальному элементу, а нам верить не хотите…

Участковый, смерив Диму взглядом, процедил сквозь зубы:

– Люська, какая-никакая, она наша, местная. Мы её сызмальства знаем. А ты здесь – непонятно, кто такой и откуда взялся.

– Значит, так просто вы наши вещи не вернёте и нас не выпустите…

– Так просто? Не-е-е…

– Тогда мой бумажник можете оставите себе! А я пошёл, – Дима встал со стула.

– И мой забирайте! – воскликнул Аристарх, вскочил и направился к двери. – Вы просто гопник в погонах!

– Уйдёте с территории села – буду расценивать, как побег! Догоню – получите на всю катушку! – в спину ему пообещал участковый.

Аристарх даже не обернулся. Только он приблизился к двери, она распахнулась и раздалось:

– Вау! Какие люди! Аристарх собственной персоной! Что ты тут делаешь?

– – –

Ей было чуть за двадцать. Морковного цвета волосы забраны в хвост, виски выбриты. В ушах пирсинг: в мочке по одной серьге, на самом ухе – три. Одна серьга – в левой брови. Глаза густо наведены, на губах яркая помада. Одета она была в камуфляжную униформу.

– Ты, что, корням поклониться приехал? Или клубешник открыл для аборигенов в местном коровнике? Чего молчишь, как мумия на допросе?

– Вспомнить пытаюсь…

— Oh my God! Он вспомнить пытается! Чего ты дикий такой? Не узнал, что ли? «Сферу» вспомни! Ты там в мае играл.

– Ты – Ниндзя!

– Точняк! Вспомнил! – она небрежно ткнула мизинцем в Диму. – Что за покемон? Водила твой? Чего-то керосинки твоей не видела… Сдохла? Понятно, чего шаришься в сельской местности. Так ты погоди, я сейчас перетру тут с местным шерифом, подкину тебя куда тебе надо. Я по-быстрому.

Она бесцеремонно плюхнулась на стул перед участковым.

– Здорово, шериф… Сколько?

– Сколько чего? – осторожно спросил участковый.

– Чего? Во даёт! – ухмыльнулась Ниндзя. – Бабосов сколько? Говори, не ломайся! Мой чёрт у тебя в козлятнике сидит. Вот этот вот, – она ткнула мизинцем в парня в клетке. – Говори, сколько хочешь, я башляю, забираю чёрта и сваливаю.

Лицо участкового стало непроницаемым.

– Этот гражданин задержан по подозрению…

Ниндзя скривилась, как от зубной боли.

– Шериф, слушай, ты того… целку не строй. Это ж твой ментовский бизнес – словил-продал. Я ж всё понимаю. Тут всё по-честному – ты этого чёрта словил, теперь тебе его продать надо. Ну так вот она я перед тобой – покупаю.

Она достала из кармана куртки пачку долларов и бросила её на стол. Тётя Маня охнула и закрыла ладонью рот.

– Столько хватит?

Участковый побагровел.

– Что, мало, что ли? – Ниндзя с удивлением огляделась по сторонам, встретившись взглядом с Аристархом, воскликнула. – Видал, как они тут в деревне оборзели! Мало ему!

– Гражданка, спрячьте деньги! – потребовал участковый.

– Чего прятать-то? Бери, шериф! Не жалко, у меня ещё есть. Бери! Я ж от чистого сердца! Жинке своей чего купишь. Или в гадюшнике этом марафет наведёшь.

– Заберите деньги! – повторил участковый.

– Да чем мои деньги хуже чьих-то других? У других берёшь, а у меня не хочешь?

Участковый побагровел.

– Я вас задерживаю за попытку дачи взятки! – он достал из ящика стола наручники.

– Ну-ка тихо, тихо! Не кипешуем, – Ниндзя вскочила со стула, шагнула к двери, быстро расстегнула куртку, выхватила укороченный «Калашников» и направила его на участкового. – Ну-ка, шериф, иди открывай свой зоопарк!

– Не могу, – коротко сказал участковый.

– Не гони, ментяра! Иди клетку открывай! – крикнула Ниндзя, срываясь на дискант.

– Не могу. Ключей у меня нет.

– Что ты гонишь! Как это ключей у тебя нет? А где они?

– У сержанта, у помощника моего. А его нет. Он на задании.

– Это усатый, длинный такой чувак? Винтажный весь, в ушанке?

– В ушанке.

– Тогда понятно… – не опуская автомата, другой рукой она достала из кармане связку ключей и бросила её на стол. – Вот тебе твои ключи. Иди открывай.

Участковый побелел.

– Где Степан? – спросил он.

– Так его Степаном зовут… Буду знать, – ухмыльнулась Ниндзя. – У нас твой Степан. Да ты не боись, не помрёт. Такому дубинкой по голове – полная фигня. Полежит связанный – от него не убудет. А я с чёртом вернусь – сама его выпущу. Иди клетку открывай!

Участковый медлил выполнять приказ. Ниндзя направила автомат на тётю Маню и передёрнула затвор.

– Шевели булками, ментяра! А то сейчас бабуля на кладбище поедет! Ей там давно прогулы ставят.

Тётя Маня побледнела и затряслась.

Участковый взял со стола ключи, подошёл к клетке и отпер замок. Сидевший там парень вдруг взвился, выбил дверь клетки и, схватив участкового за горло, затащил его внутрь.

– Ну что?! Я обещал?! Я тебе обещал, сучара?! Я обещал, что тебя урою?!! – орал он, навалившись всем телом.

– Хмурый! Стоять! Стоять! Отпусти его! – закричала Ниндзя.

– Урою! Урою! Живьём закопаю! – он её не слышал.

Ниндзя подошла к клетке и пару раз двинула автоматом парня по спине.

– Завязывай, Хмурый! Кому сказала?!!

Парень отпустил участкового, который упал на пол, держась за горло.

– Ты знаешь, кто он такой? Он вертухай! Он в расстрельном СИЗО работал! Беспредельщик хренов!

– Остынь, Хмурый! Мы власть не трогаем! Остынь, говорю!

Хмурый плюнул на лежащего участкового и пнул его ногой.

– Ну, падла, повезло тебе сегодня… Только, помни, жизнь длинная. Я ещё вернусь.

Он закрыл клетку и навесил замок. Ключи сунул в карман.

– Всё, Хмурый, дело сделано. Валим отсюда, – сказала Ниндзя.

– Погоди малёхо. Не так быстро, – ответил Хмурый.

Он подошёл к столу участкового и стал выдёргивать из него ящики, выбрасывая содержимое на пол. Наконец, из нижнего выпала связка из двух ключей. Хмурый поднял их и большим открыл сейф. Выгреб на пол лежавшие там бумаги. Маленьким ключом открыл внутреннее отделение и возгласом: «Во! Что надо!» достал оттуда пистолет, две заряженные обоймы и служебное удостоверение. Раскрыв удостоверение, он громко прочитал:

– Литовченко Сергей Васильевич, старший лейтенант, – подойдя к клетке, торжествующе воскликнул: – Попал ты, Литовченко! По самые помидоры попал!

К нему присоединилась Ниндзя:

– Что, шериф, не захотел мои бабки брать? Теперь сам башлять будешь! Теперь с тебя десять штук баксов! Пять штук за ствол и пять за ксиву! Да! И ещё пять штук за тот ствол, что мы у твоего Степана забрали!

Участковый, который, сидя на скамейке, пытался отдышаться, прохрипел:

– Пистолет Макарова столько не стоит.

– Не стоит, – согласился Хмурый. – Но сегодня в нашем магазине акция! Только для вас! Бешеные скидки! Тебе, ментяра, деваться некуда. Тебя начальство за ксиву и два табельных ствола за яйца подвесит и самого на зону отправит.

– Всё! Хмурый! Хорош! Сваливаем! – скомандовала Ниндзя. – Аристарх! Давай с нами! И покемона своего бери!

– – –

На улице их ждал «Гранд Чероки» камуфляжной окраски. За его рулём сидел широкоплечий парень в балаклаве. Ниндзя уселась рядом с водителем, Хмурый и молодые люди сели на заднее сиденье.

Едва тронулись, Ниндзя повернулась к Аристарху:

– Сейчас едем к нам на базу, похаваем, побазлаем за жизнь. А вечером Бекас поедет в город за хавчиком и вас подкинет. Только так, Аристарх… короче, вам дорогу знать не надо… Без обид… Хмурый, на, держи, помоги гостям.

Достав из бардачка, она протянула Хмурому две балаклавы. Он надел их на головы молодым людям задом наперёд так, чтобы те ничего не видели.

«База» была тщательно замаскирована в глубине небольшой рощи. Там было два трейлера и ещё один джип.

–Заходите, – сказала Ниндзя, отперев дверь одного из трейлеров. – Только обувь снимите – у меня чистенько.

Внутри действительно было чисто. На полу лежали коврики, на окнах занавески, на стенах фотографии котиков.

– Я здесь одна живу. Парни – в своём вагончике. Я порядок люблю, – сказала Ниндзя и аккуратно пристроила автомат на диван между двух плюшевых медвежат. – Мойте руки, сейчас есть будем.

Пока молодые люди по очереди приводили себя в порядок, Ниндзя поставила на стол бутылку виски, достала из холодильника полуфабрикаты из супермаркета, разогрела их в микроволновке.

Когда сели за стол, Дима напомнил:

– Ты обещала Степана отпустить.

– Обещала – отпущу, – сказала Ниндзя. – Тебе какое дело? Почему за мента пишешься? Сам подментованный?

– Нет.

– Точно нет? А то смотри, у меня с этим просто, – она показала большим пальцем через плечо на автомат на диване. – Выпущу ментёныша. Только позже. Аристарх, не сиди – наливай.

Аристарх спохватился и налил виски в одноразовые стаканчики, наполнив их на четверть.

– Ну, за встречу! – сказала Ниндзя и, ни с кем не чокнувшись, опрокинула жидкость в рот. – Люблю этот самогон ирландский! Не то, что наша водка…

Повисло молчание. Молодые люди ели жадно – сильно проголодались. Ниндзя, поковыряв одноразовой вилкой салатик, отложила её и стала разглядывать Аристарха, бросая редкие взгляды на Диму. Потом взяла бутылку и налила виски в стаканчики под самый верх. Они выпили ещё раз, как и раньше, не чокнувшись.

– Так как ты здесь оказался, Аристарх? – спросила Ниндзя.

Глядя мимо неё в окно, Аристарх задумчиво сказал:

– Это сложно объяснить… Не знаю, поймёшь ли… Я ещё сам в этом не до конца разобрался, – и вернулся к еде. – А ты как здесь?

– Ясно. Не хочешь говорить… – Ниндзя снова налила виски. – Как я здесь?.. А что? Расскажу. Поймёшь-не поймёшь – без разницы. Хоть поговорю с кем… Ну, давай, поехали!

Они снова выпили. Ниндзя, язык которой слегка заплетался, начала рассказывать:

– Тусовку нашу помнишь? Не помнишь? Меня помнишь, а тусовку нет? Ну да, ты ж в «Сфере» недолго играл. Короче, тусим мы вместе ещё со школы. То есть я, Хмурый и Бекас. Потом, как школу кончили, парни работать пошли. Мой фазер меня тоже пристроил – у него ж везде свои. Походила я в одну контору, что-то там поделала, уже и не помню что. А потом чувствую: впадлу мне там на заднице сидеть с девяти до шести. Ушла. Он меня – в другую контору. Я и оттуда ушла. Короче, стал фазер проводить среди меня разъяснительную работу. Проводил-проводил, пока не задолбался проводить. Решил, что рано мне работать, надо учиться.

Сунул он меня на эту… как её… на внешнеэкономическую деятельность. На первом курсе молодая была, перепуганная – на ленты ходила, даже конспекты писала. А потом поглядела: а на фига оно надо? Студентам всё до лампады. Таких, чтоб вправду учились, там, как говорится, по пальцам одной руки. Остальные или всю дорогу обкуренные, или приходят тупо сниматься. А преподы, так то, вообще, песня! Там в глазах вместо интеллекта счётчик. Разговаривает он с тобой, а там цифры мелькают – сколько с тебя скачать. У них же всё за бабки. Контрольные, курсовые, зачёты, экзамены – всё! А цены – как в аэропорту, в дьютифри. Поглядела я на всё это и забила большой болт. Смысл туда ходить? Ходи-не ходи – по любому фазер в каждую сессию им туда лавэ заносит.

Короче, забила я на универ, и стала с тусить на районе. Как раз Хмурый с Бекасом откинулись – один с зоны, другой из армии. Мы там, на районе, самые крутые были. Потом полиция эта новая появилась. Ничего так пацаны и девчонки. Договорилась бы я с ними. Да только их меняют всё время. Всё время разные патрули наезжают. Стали нас доставать. Так, по мелочам… По хулиганке и всё такое… А потом Бекас пацана подстрелил малолетнего. Случайно. Он как раз прибарахлился – травмат купил. Стояли на улице, он нам показывал, типа, какой он крутой. И выстрелил случайно. А там как раз мамаша с сынулей из магазина шла. Пуля от стены срикошетила и пацану в лёгкое. Пацан-то выжил, но кипеш был ещё тот! Назавтра всю нашу тусовку повязали. Как нашли? Кто его знает…

Фазер это разрулил. Не знаю как, но разрулил. Тут он мастер! Из козлятника меня домой привёз и наехал по полной: «У тебя только тусня в голове! О будущем не думаешь!» И всё такое. А я злая тогда была… Я ему: «Чего байду разводишь? Я молодая! У меня своя жизнь. Тебе оно параллельно!». Он мне: «Ты на мои деньги живёшь! Будешь делать всё, что скажу!». Ну я его и послала по факсу. Далеко. Думала, сейчас уроет. Нет. Спокойненько так: «Больше ни копейки не получишь. Живи, как знаешь. Зарабатывай сама». Я тоже так, без кипеша, встала и вышла. Тачку, что он мне на днюху подарил, в тот же день слила. Купила нам с парнями стволов, патронов… что там ещё… ну там, броники, берцы – Бекас сказал, что надо – он знает. И переехали мы в сельскую местность.

Думаешь, зря? Не-е-е, не зря. Тут знаешь сколько бабла? У земледельцев этих. Тут бабла немеряно. Не у всех, ясен пень, но есть. И много. Они только прикидываются нищебродами. У них тут и коровки, и свинки, и мясо, и сало, и всё-всё-всё… Они ж в город на базар регулярно ездят продавать. А бабки куда девают? В банк относят? Ха! В банки! Трёхлитровые! В огородах зарывают. Они там и лежат, в огородах… Они ж их не тратят! Вот ты, Аристарх, ты ж всегда при капусте… Всегда… Я знаю – мне говорили… Вот ты, к примеру, бабла нарубил, ты что делаешь? Правильно! Умничка… Ты его тратишь. А вот они, земледельцы эти сраные, они ж свои бабки не тратят. Не-е-е, не тратят… А на что тут тратить? Всё ж само из земли растёт! Вот они свои богатства и ныкают. А это неправильно! Чему нас учит экономическая теория? Чему? Правильно! Деньги должны работать! А эти земледельцы свинорылые омертвляют капитал! А это преступление! Вот мы и восстанавливаем справедливость. Отбираем у них деньги и выпускаем их на свободу. Понимаешь? Мы свободу баб… в смысле, деньгам даём. Чтоб работали. Пусть пользу приносят…

И делается это легко! Тут до города рукой подать, а всё равно, что в Антарктиде. Делай с местными что хочешь. Один мент на три села и у того «Жигули». Пока доедет – Элвис воскреснет. У городских свои базары, им сюда переться облом. Этих земледельцев все бросили. Хоть Освенцим тут устраивай – всем до лампады. Хочешь прикол? Знаешь, кто мне местных буржуев сдал, у которых бабло должно быть? Местный мэр! В смысле, председатель сельсовета. Задаром! Пришла я к нему прямо в кабинет с бутылкой вискарика, побазарили мы, он мне общую картину и обрисовал. Прикинь! За вискарь! Только попросил, дать ему уехать. И в Турцию умотал. С секретуткой своей.

Слышь, Аристарх, ты нюхнуть не хочешь? Не хочешь, нет? Зря… Колумбийский! Давай, нюхни! Нет… А ты, покемон? И ты такой же… Чего-то вы, парни, припухшие какие-то оба… Ну дело ваше… А я вот нюхну…

Что-то я понты гоню… А ты меня слушаешь… Не-е-е, Аристарх, ты не думай, я тут не из-за бабла. Да и что ту за бабло? Это для моих парней, для Хмурого, штука баксов – бешеные бабки. А для меня или, скажем, для тебя это так… мелочь… Я тут чисто по приколу. Сказал же фазер, чтоб сама зарабатывала. Вот и зарабатываю. А что? Как дочечку воспитал! Да и фазеру в душу насрать. А то правильного строит, муфлон вонючий! Будто не знаю, что ему каждый день заносят… Только чувствую, задолбает скоро меня эта пастораль… Придётся тут завязывать. Ну ничего, выну металл из ушей, покрашусь под цивильную, ну хоть в блондинку, и брошусь фазеру в ноги. Скажу, образумилась, мол, твоя дочечка, папочка любимый, хочу, чтоб по-твоему, чтоб в Англию уехать учиться. А папочка, он что, он же дочечку любит. Отстегнёт капусты, сколько надо. И уеду я из этой сраной страны, и не вернусь сюда больше, гори она огнём!

Только вот с этим селом закончить надо. Этот мент, блин… Говорили, что договорной, с ни можно вопросы решать… Сука ментовская… Ну ничего, по-хорошему не захотел – по-плохому будет. Та-а-ак! Где мой «Афоня»? Ага, вот ты где! Что тут у тебя записано? Покотило… Это у которых Хмурого повязали. Не-е-е, там облом, про них мэр стрындел… Так, что тут… Логвин, Сулима… Ага, вот! Самое оно! Коваленко Мирон и Валентина, и ещё ребёнок, Богданом зовут. Фермеры. Ребёнок – это хорошо. Тут всё по-быстрому будет. Когда дети – всё зашибись. Мальца в свою тачку посадил – паханы всё сами выдадут, как в кассе. И спасибо скажут, что возьму.

– – –

– Что делать будем? – спросил Дима, глядя на Ниндзю, похрапывающую в обнимку с плющевым медведем.

– Не знаю… – ответил Аристарх – Никогда б не подумал, что эта сучонка на такое способна…

– Хорошо её знаешь?

– Ну как хорошо… Так… знаю… В клубах кто только не тусуется… Сам не видел? Не был никогда?

– Ты, наверное, удивишься, но не был.

– Ни разу?

– Ни разу.

– Ну ты даёшь! Туда ж все ходят.

– Не все. Далеко не все.

– А, ну да! Пенсионеры.

– Что делать будем?

– Выбираться отсюда надо.

– Свалить хочешь …

– Не имею ни малейшего желания проводить время в обществе этих дегенератов.

– До тебя, вообще, дошло, что эта Ниндзя на сегодняшнюю ночь запланировала?

– Грабить кого-то будут.

– А кого?

– Каких-то… Да я прослушал.

– Семью Коваленко она грабить собралась, которые пацана нашего к себе забрали. Надо что-то делать.

– Ну не знаю… я, как бы, не правоохранитель…

– Ну и говно же ты, Аристарх!

– Чего сразу в бутылку лезть! Что я такого сказал?

– Ты, вообще-то, пацана того усыновлять собирался. Имя ему дал. А теперь отморозиться хочешь.

– Из чего следует, что я хочу отморозиться? Просто я констатировал, что в этих делах не спец.

– Спец-не спец… Нет тут спецов. Одни мы с тобой.

– Ну тогда вяжи её, пока дрыхнет. А потом френдов её свяжем, – решительно сказал Аристарх

Встав со стула, шагнул к дивану и протянул руку к автомату.

– Не трожь ствол! – вдруг раздался негромкий голос.

В двери вагончика, которая почему-то оказалась открытой, стоял широкоплечий брюнет с аккуратно подстриженной бородкой. Видимо, он вёз их сюда на «Чероки», просто сейчас на нём не было балаклавы. Зато в руке был самый настоящий «Узи», который был направлен на Аристарха.

– Очень тихо, на цыпочках выходим на улицу, – сказал он и отступил на два шага. – Повторяю: тихо. Девушку не будим.

Переглянувшись, парни выбрались из вагончика.

– Встали на колени! – велел парень с автоматом.

– Чего это я на колени буду становиться! – возмутился было Аристарх и тут же получил удар в спину, от которого упал лицом вниз. Рядом упал Дима.

– Потому что сказали, муфлон хренов! – сказал подскочивший сзади Хмурый. Он уселся на спину Аристарху и стал умело заворачивать ему руки. – Не стой, Бекас, второго вяжи!

– Не ори, Нинку разбудишь, – пробурчал тот, положил автомат на землю и принялся липкой лентой связывать Диме руки за спиной.

– Ниндзя сказала, что вы нас в город отвезёте! – воскликнул Аристарх.

– Ага, отвезу. Как только так сразу, – прошипел сквозь зубы Бекас. – Я тут таксистом работаю. По межгороду.

– Ниндзя! – вдруг крикнул Дима во всё горло.

В ответ Бекас тут же со знанием дела заклеил ему рот липкой лентой, несколько раз обмотав ею его голову. Потом крепко связал ноги у щиколоток. Хмурый также поступил с Аристархом.

Потом бандиты встали над связанными друзьями.

– Чё будем делать? – спросил Хмурый.

– Ясно что – валить, – спокойно ответил Бекас.

– Бекас, я того… не по этим делам… Не моя статья это. Не мокрушник я…

– Совершенствоваться тебе надо, расти.

– Бекас, я вор в законе. Если на зоне узнают…

– Ты на зону собрался? Я – так нет. Если этих отпустим – точно попадём. Нинку батя отмажет, а мы с тобой получим по полной.

– Мы ж их везли в балаклавах, они дорогу не видели…

– Они тебя видели, меня видели, базу видели, стволы видели – все признаки организованной преступной группы. Только за одно это можно пятачок отхватить.

– Ну, они, типа, не виноваты… Их Ниндзя в тачку сама посадила.

– Нинка тёлка. У неё мозги между ногами расположены. Она когда этого, Аристарха увидела, у неё то самое место заработало. Он для неё, типа, идеал мужчины. Она мне про него жужжала ещё когда мы на районе тусовались. Только знаю я таких фраерков. Он только для баб ценный. Первый же мусор вытряхнет из него всё, что он про нас знает. По любому валить их надо. Нинке скажем, что я их в город отвёз.

Бекас взял Диму за ноги и потащил его, как был лицом вниз, по земле к джипу. Открыл заднюю дверцу и, без усилий подняв, как мешок с картошкой, бросил внутрь. Потом проделал то же самое с Аристархом. Парни вовсю извивались, что-то мычали, но связаны они были умело, и их старания были напрасны.

Ехали недолго – минут пять. Бекас выбросил обоих из джипа и, протащив метров десять, оставил лежать лицом вниз. Там была небольшая поляна, окружённая со всех сторон высоким густым кустарником.

Вслед за ним на поляне появился Хмурый. Он был бледен и заметно дрожал.

– Не тяни резину, Хмурый. Давай, вали обоих и погнали отсюда. Что-то сыро тут, а у меня насморк хронический.

– Я сейчас, сейчас… – пролепетал тот, дрожащими руками доставая из-за пазухи пистолет.

– Ты чего делать собрался?! – удивился Бекас.

– Как чего? Ты сам сказал валить этих.

– Так не волыной же, дятел! Шмальнёшь – ту слышно будет на десять километров. Пером! Перо доставай и пиши их. Одного, потом другого.

– Пером?! – ужаснулся Хмурый. – Я, того, не могу пером!.. Это ж близко подходить…

– А чего? Кровью заляпаться боишься? Так не беда – отмоешься. Тут речка рядом. Это попервах страшно. Тут главное – быстрота. Режь по горлу, там, где сонная артерия, быстро и глубоко. Понял? Резко. Вот сюда, – он ткнул носком сапога в Димино горло. – Резко перо вставил и отходи, потому что брызнет. Не боись, он помрёт быстро, за минуту, кровь вытечет и всё, кранты. Ну, давай, не тяни резину.

Хмурый стал засовывать за пазуху пистолет, но руки дрожали и у него ничего не получалось. В сердцах он бросил пистолет на землю и вынул из кармана куртки выкидной нож. Раскрыв его, он нерешительно шагнул к Диме. Нагнулся, занеся лезвие, но через секунду выпрямился.

– Слышь, Бекас, не по-человечески это… Пусть хоть последнее слово какое скажут…

– Ну и ссыкун же ты, Хмурый, – процедил Бекас и сплюнул. – Ты когда кабана колешь, разговариваешь с ним?

– Так то кабан…

– А этот чем не кабан тебе? Что того, что этого резать. Так к чему с ним разговаривать?

Хмурый постоял в нерешительности, потом, быстро глянув на Бекаса, нагнулся к Диме и разрезал липкую ленту, которая заклеивала тому рот.

– Сейчас станет плакать, чтоб не убивали, – презрительно сказал Бекас и сплюнул сквозь зубы.

– Ну, говори, чего-нибудь. Молись или ещё там чего надо, – сказал Хмурый Диме. – Твоя последняя минута пошла.

Однако ни рыданий, ни просьб, ни молитв бандиты не услышали. Дима совершенно спокойно сказал:

– Сегодня ночью мы пойдём с вами.

– – –

– Странные идеи тебя посещают, – сказал Аристарх.

– Ничего странного. Всё логично. Чем брать на себя два убийства, им выгоднее нашими руками совершить грабёж. Нас подставить. Опять же: станем сообщниками – сами не захотим о них рассказывать.

– По-моему, им проще, как говорят, нет человека – нет проблемы. Этот Бекас вообще отмороженный. Ему что свинью резать, что человека.

– Помнишь, что ночью было? Когда тот дед стал стрелять, Бекас просто сбежал и Хмурого бросил. А у него автомат есть!

– Ты это к чему?

– Они в первую очередь о своей шкуре думают. Бекас не захотел сам нас резать. Пытался Хмурого заставить. Это обычная уголовная тактика – кого-то подставить вместо себя. Я знаю – сам на районе вырос. Для нас это шанс.

– Какой-то хилый шанс…

– Какой есть.

– М-да… Они тебя убивать собрались, а ты размышлял… Так себе, хладнокровненько… А я от страха чуть концы не отдал…

Парни сидели на земле крепко привязанные к дереву недалеко от вагончика Ниндзи. Та ещё не проснулась. Бекас с Хмурым были в своём вагончике. Вечерело.

– Говоришь, Бекас хотел заставить Хмурого нас убить… А если он сегодня заставит тебя кого-то убить, чтобы кровью повязать?

– Ты хотел сказать: попытается заставить?

– Ну или так.

– Не знаю.

– Так спокойно говоришь… Может, всё-таки продумать наперёд, спланировать?

Дима не ответил. Через некоторое время сказал:

– Знаешь, я всю свою жизнь планировал. Жил по расписанию, как скорый поезд. Проснулся, побрился, позавтракал, вышел из дому, приехал в офис – всё по минутам…

– Что ты хочешь сказать?

– Какой смысл планировать? Мы ж не знаем, как оно будет… Спланируем одно, а оно по-другому повернётся… А-а-а, как будет, так будет! Разберёмся на месте.

– Понятно. Тебя достало. Потому ты тут, – после молчания сказал Аристарх. – А я вот ничего никогда не планировал. Жил, как получится. Результат налицо – я тоже здесь, рядом с тобой.

– Я и говорю: планируй-не планируй…

Они долго молчали.

– Знаешь… а я не жалею… – сказал Аристарх.

– О чём?

– Да о том… За эти сутки… Ведь только сутки прошли. В эти сутки произошло больше, чем за всю жизнь. За всю предыдущую жизнь… Похоже, оно того стоило. Как думаешь?

Дима ответил не сразу.

– Не знаю. Может быть. Во всяком случае, какой-то смысл появился.

– Вот-вот! Смысл! Это ты правильное слово сказал! Именно смысл! И неважно, чем всё кончится. Главное, что есть смысл.

Дима молча пожал плечами. Аристарх продолжил:

– Знаешь, вот что в голову пришло. Вот эти люди… Милиционер, тётка Маня, эти… как их… Коваленки… В городе бы встретил – прошёл бы мимо. Крестьяне… Ни образования, ни манер, ни внешности. Низшее сословие. Чёрная кость. А ведь у их жизни есть смысл! Ценность их существования очевидна. То, что они делают, непременно кому-то нужно. Хлеб, там, они растят или овощи какие, или свиней, коров. Это ж всё нужно! Минимум, им самим. Без этого обойтись нельзя. А кому нужно то, что я делаю? Кто без этого жить не может? В чём мой смысл? В суете? А? Дима, чего молчишь?

– Думаю.

– О чём ты думаешь?

– Откуда только у тебя слова берутся…

– Ф-ф-фууу, Дима! Какой же ты плоскопараллельный!..

– Всю жизнь ел говядину и проходил мимо. Теперь вдруг любовью воспылал. Так не бывает.

– Да причём тут любовь! Речь, вообще, не о них. Речь обо мне!

– Вот-вот! Всё о тебе, любимом.

– Да! Обо мне! О ком же ещё? Обо мне. Я хочу понять, зачем существую. Именно я! Вот этот гомо сапиенс по имени Аристарх двадцати шести лет. А тебе неинтересно, зачем ты существуешь? Ты кто по жизни Дима? Пиджак, бледная кожа. Ты на фирме работал? Надоело офисным планктоном быть, ты и сбежал? Просто надоело, или тоже думать стал, зачем ты есть? А? Что молчишь? Скажи хоть что-нибудь! Поделись сокровенным.

– Ну уж нет! Я, как-то, в слушателях не нуждаюсь. Сам как-нибудь…

– Вот, блин, собеседничек попался!..

Беседу прервала Ниндзя. Выйдя из вагончика и, видимо, не до конца проснувшись, она уставилась на них осоловелыми глазами. Ничего не сказав, поспешила за кусты. Вернувшись, не глянув на парней, направилась в вагончик, где жили Бекас с Хмурым. Оттуда стал доноситься разговор на повышенных тонах. Впрочем, скоро крики стихли. Подельники стали совещаться, лишь изредка повышая голос.

– Хорошо, – сказал Дима. – Надоело, говоришь… Да, надоело. Надоело жить по чьим-то правилам. Надоело, что тот, кто те правила устанавливает – быдло быдлом, для которого Цезарь это салат, а Мандельштам, вообще, ругательство. Эти вот трое хоть голубой кровью не прикидываются, просто людей грабят. А тот – элита! И ты от него зависишь целиком и полностью, и он сделает с тобой всё, что захочет.

– Обычное дело, – сказал Аристарх. – Наверх пробиваются не те, кто умнее, а те, кто оборотистей. Взять меня, к примеру. Я не последний человек, денег имею много. Потому что я такой умный? Аж никак! Просто ухватиться сумел.

– Да чёрт с ним! Я не про то. Я про другое… Другое… Про то, что в чужую игру играешь, потому что по-другому не можешь. Потому что своей игры у тебя нет, и единственное, на что ты способен – быть скотиной, которую доят все, кому не лень. Ты, Аристарх, про смысл хотел услышать? Вот он тебе – смысл!

Помолчав, Аристарх сказал:

– Каждый испытывает какую-то степень несвободы… И те, твои начальники, тоже далеко несвободны…

– Я не о моих начальниках! Я – о себе! Ты вот о себе, и я о себе.

– Тоже наверх захотел?

– Скотиной быть не хочу.

Аристарх не ответил. Они долго молчали, прислушиваясь, стараясь разобрать, о чём говорили бандиты в вагончике.

Аристарх спросил:

– Дима, когда у тебя дэ-эр?

– Что такое дэ-эр?

– Ну, день рождения!

– А это… Двадцать пятого октября.

– Так ты Скорпион! И я Скорпион. Шестое ноября. Может, это судьба? Может, это год такой, когда для нас с тобой всё должно измениться? Год Скорпиона!

– Такого не бывает.

– Почему не бывает? Есть же год Крысы, Обезьяны. Даже год Свиньи есть. Почему года Скорпиона не бывает?

– Крысы, свиньи, петухи – это всё по китайскому календарю. А Скорпион знак зодиака. Он бывает только месяц. У китайцев такого нет.

– А мы не китайцы! У них нет, а у нас с тобой будет!

Дима молча улыбнулся.

Помолчав, Аристарх сказал:

– У меня вопрос возник. Тут где-то должен быть Степан. Где он?

– – –

– Где бабло прячешь, курва?! Колись! – заорал Хмурый и с размаху ударил по лицу Валентину Коваленко.

Та, отшатнувшись, упала на пол рядом с лежащим без сознания связанным мужем. Хмурый подскочил к ней и принялся бить ногами.

– Ой, мамочка! Ой, не бейте! Не бейте меня! Нет у нас никаких денег! – что есть силы кричала женщина.

– Говорите, где деньги, женщина! – сказала Ниндзя, когда Хмурый отступил, запыхавшись. – Говорите сами, потому что калекой сделаем! Мужа вашего искалечим, и вы калекой будете. Руки сломаем и ноги. Нечем работать будет – с голоду помрёте. И дети ваши сдохнут. Говорите сами!

– Нет у нас денег! Нет! – причитала Валентина. – Ты сама посмотри, девонька! Хата бедная, живём бедно. Откуда деньги? Еле концы с концами сводим.

– Денег нет, а крыша новая! Не, врите женщина! Скажите, где деньги прячете, и мы уйдём.

– Всё, что было, на крышу отдали! Всё-всё до копеечки! Правду говорю! Не вру я! Не вру!

– Да-а-а, упёртый клиент попался, – сказала Ниндзя.

Она шагнула к Диме, разрезала липкую ленту, которой были связаны его руки, стащила с его головы балаклаву.

– Ну-ка, покемон, покажи свои таланты, поговори с дамой. У меня не выходит уговорить. Может, у тебя получится.

Дима, озираясь по сторонам, замялся.

– Тебя, чего, заклинило, покемон? Давай работай! Сам напросился сюда, никто не заставлял. Отрабатывай теперь отмену приговора. А то эта отмена превратится в отсрочку.

Дима нерешительно шагнул к лежащей на полу Валентине. Та, ожидая удара, вздрогнула и закрыла лицо руками.

– Валя… – сказал Дима.

– Вау! По имени! – воскликнула Ниндзя. – Вот это подход!

– У вас во дворе мешки с цементом – я в окно вижу, – продолжил Дима. – Цемент впрок не закупают – он портится. Вы строиться собрались. Значит, деньги у вас есть. Скажите, где, и это сразу закончится. Не скажете – вам переломают все кости.

В глазах Валентины мелькнула и тут же погасла злобная искра.

– Ой, нету у нас ничего! Ой, нету!.. – простонала она и заплакала навзрыд.

– Чегой-то неубедительно, покемон, – скривилась Ниндзя. – Клиент не верит. Надо подкрепить слова действием.

Хмурый снял с пояса телескопическую дубинку, резко взмахнув, раскрыл и молча протянул Диме.

– Что замер, покемон? – процедила Ниндзя. – Обещал кости ломать – ломай! Мужик сказал – мужик сделал.

В четыре часа ночи на двух джипах они подъехали к дому семьи Коваленко, окружённому новеньким двухметровым еврозабором. Бекас с Хмурым бесшумно перемахнули через калитку. Страшно вскрикнул и затих сторожевой пёс. Не прошло минуты, калитка отворилась, вышел Бекас, вытащил с заднего сидения джипа Аристарха с Димой. Вдвоём с Ниндзей они повели парней в дом. Поставили у стены со связанными руками и с балаклавами, надетыми задом наперёд.

Они были в комнате, служившей спальней. На полу рядом с кроватью лицом вниз лежал мужчина в одних трусах – хозяин. Из его разбитой головы на пол капала кровь, на руках были пластиковые наручники. Рядом в разорванной ночной сорочке стояла его жена. Её руки тоже были связаны за спиной, лицо в кровоподтёках, рот заклеен липкой лентой. Она тряслась от страха, из глаз текли слёзы.

Всё в комнате было перевёрнуто. Хмурый выворачивал на пол содержимое шкафов, резал обивку мебели. Ничего не найдя, бросился к Валентине, рывком сорвал с её рта липкую ленту и стал орать, чтоб выдала тайник с деньгами. Ниндзя за спиной Хмурого демонстративно поглаживая свой автомат. Бекас зашёл в соседнюю комнату, оттуда стал доноситься грохот опрокидываемой мебели, перекрываемый детским плачем.

– А ну, взял инструмент! – прорычал Хмурый.

Дима вздрогнул и, машинально протянув руку, взял дубинку.

– Бей! – коротко приказала Ниндзя.

Дима не двинулся.

– Бей!!! – повторила Ниндзя.

Хмурый вынул из-за пазухи пистолет Макарова, демонстративно передёрнул затвор и приставил ствол к Диминой голове.

Дима поднял дубинку, но тут же опустил.

– Женщин бить нельзя, – сказал он.

– Бей её, падла!!! – крикнула Ниндзя.

– Я женщин не бью! – сказал Дима.

– Так. Понятно, – Ниндзя подошла к Аристарху и, сорвала с него балаклаву. – Аристарх, ну-ка вразуми своего покемона. Объясни ему, что к чему.

– Женщин бить нельзя, – повторил Аристарх.

Ниндзя некоторое время смотрела на него молча. Её глаза наливались кровью. Потом сказала изменившимся голосом:

– Жесть вообще капец! Что ты гонишь, Аристарх! Это она для тебя женщина? Вот это быдло для тебя женщина? Глаза разуй, Аристарх! На рыло её посмотри. Это не женщина! Это, вообще, не человек! Это животное! Такая же, как свинья, что в её в сарае живёт! Жирная хрюкающая скотина!

– Она – человек. И она – женщина, – сказал Аристарх, глядя Ниндзе в глаза.

– Аристарх, ты совсем конченый! Если она женщина, я тогда кто? – выпалила та. Её лицо дышало злобой. – Я кто для тебя?

Она вдруг с размаху ударила Аристарха по лицу. Потом ещё раз и ещё.

– Ты тоже женщина! – крикнул Аристарх.

– Что?!! Выходит, я – то же, что и она?!!

Она сорвала с шеи автомат и ударила им Аристарха по лицу.

Дима рванулся было в её сторону, но Хмурый его остановил, схватив за горло и ткнув в лицо пистолетом.

– Ты не женщина! – прохрипел Дима. – Ты мразь! Связанного бьёшь!

– А-а-а! Понятно! – злобно рассмеялась Ниндзя. – Понятно, Аристарх, почему ты меня тогда отшивал! Почему ты меня сегодня сдать собрался! Понятно! Для тебя все бабы на одно лицо! Тебе, вообще, не баба нужна! Вот он твой идеал! Вы, оказывается, не просто так. Вы, оказывается, сладкая парочка!

Она снова ударила Аристарха автоматом.

– Смотри сюда, покемон! Сейчас я твоему красавчику-любовнику буду личико подправлять! Чтоб не был таким красавчиком. А ты, если хочешь ему личико сохранить, ломай кости этой курве! Выбирай: эта тварь или твой любовник!

– Он мне не любовник! – воскликнул Дима.

– Говори, что хочешь. Это уже всё равно. Он или она! Бей её!

– Нет, погань фригидная! Никого я бить не буду! – крикнул Дима.

– Что?!! Я фригидная?!! – прорычала Ниндзя – Хмурый, вали его!

– Погоди, – ответил Хмурый.

– Вали его, кому сказала!!!

– Погоди! Мы не так договаривались.

– Хмурый, ссыкун! Вали паскуду! – кричала Ниндзя, брызжа слюной. – Хорошо, я сама завалю!

Она вскинула автомат на Диму и нажала на спусковой крючок. Выстрела не последовало. С воплем: «А-а-ай блин!», – щёлкнула предохранителем, передёрнула затвори хотела было выстрелить, но Хмурый, схватив за ствол, направил её автомат в потолок.

– Рано! Бекас скажет когда! – крикнул он ей в лицо. – И не из автомата!

Их диалог неожиданно прервал Бекас, вернувшийся из соседней комнаты.

– В селе шум. Собаки лают, – сказал он, мельком оглядев картину происходящего. – По ходу, услышали. Сейчас начнётся.

– Хорошо, – тяжело дыша, сказала Ниндзя. – Сделаем по-твоему. Волоки ментёныша во двор.

Бекас молча вышел.

Хмурый, не опуская пистолета, нацеленного Диме в голову, отступил на шаг. Ниндзя перевесила автомат за спину, повернулась к Аристарху и, не глядя на него, тоже достала пистолет Макарова и передёрнула затвор. Она заметно побледнела.

В комнате повисла зловещая тишина. Бандиты замерли. Они чего-то ждали.

То, что произошло дальше, продолжалось какие-то секунды.

Вдруг под самыми окнами грохнул выстрел. Тут же ещё один и ещё – целая канонада. Дима крикнул Аристарху: «Падай!» и, резко взмахнув дубинкой, с разворота ударил Хмурого по руке с пистолетом что есть силы так, что раздался хруст ломаемой кости. Ниндзя рывком вскинула свой пистолет на Аристарха, но, увидев краем глаза Димин удар, быстро повернулась и выстрелила в него. Мгновение спустя Аристарх в прыжке головой сбил её с ног и навалился всем телом. В доме загрохотали сапоги, и в комнату ворвался участковый, с ним ещё трое с охотничьими ружьями.

– – –

– Болит? – спросил Аристарх.

– Терпимо, – поморщившись ответил Дима.

Они сидели на скамейке у калитки во двор Коваленко. Дима поддерживал левой рукой правую, наспех перевязанную тётей Маней. На руках у Аристарха был новорождённый, которого он вынес из дома, подальше от суеты.

Несмотря на предутренний час, во дворе было людно. Сошлись соседи – ближние и дальние. Большинство стояло поодаль, возбуждённо переговариваясь, некоторые женщины поспешили в дом – помочь Валентине, успокоить детей. Там во всех комнатах горел свет, по занавескам двигались тени.

Во дворе, у самого крыльца, в луже крови лежал мёртвый Бекас. Его лицо было накрыто какой-то тряпкой. На крыльце, пристёгнутые наручниками к столбу, подпиравшему козырёк, на корточках сидели Ниндзя и Хмурый. Неподалёку на вынесенных из дома стульях, не выпуская ружей из рук, демонстративно не глядя на задержанных, расположились те трое, что были с участковым. Сам же Литовченко отдавал распоряжения Степану, лицо которого было основательно разбито.

– Как-то не очень понимаю, что тут произошло, – сказал Аристарх. – Может, объяснишь?

– По-моему, всё ясно, как божий день, – ответил Дима. – Они решили завязать с разбоем. С нашей помощью.

– Прикольно… Поподробнее, пожалуйста.

– Пожалуйста. Бекас придумал как вывести из игры всю банду, подставив вместо себя нас с тобой.

– Почему именно Бекас, а не Ниндзя?

– Потому что он был главным. Он, а не Ниндзя. У той просто был начальный капитал для их бизнеса. Она считала себя главной, но на деле планировал всё Бекас.

– Ну-ну, может быть… Продолжай.

– Здесь они грабили не по-настоящему. Они имитировали грабёж. Им надо было поднять шум, чтобы их соседи слышали. Такой вот вопрос: зачем они Валентину избивали? Какая была необходимость? Ответ: чтоб она кричала.

– Нелогично... Грабят по-тихому.

– Ещё раз говорю: они не грабили. Они имитировали ограбление.

– Зачем?

– Чтобы поднять шум. Чтобы на шум сюда прибежал участковый.

– Опять нелогично…

– Логично! План был такой: только появляется участковый, они стреляют в него, стреляют в Степана, которого привезли с собой в другом джипе. Помнишь, что Ниндзя сказала? «Волоки во двор ментёныша». Зачем?

– Чтобы убить его, когда появится участковый?

– Да. И участкового тоже. Из своего оружия.

– А Ниндзя и Хмурый должны были убить нас из табельных стволов полицейских!

– Точно! Ты всё понял. Потом нам в руки вкладывают своё оружие. В руки участкового и Степана – их табельные пистолеты. Уничтожают свидетелей – Валентину с мужем – и скрываются. Всё бы выглядело, будто грабителями были мы. Тем более, протокол о нашем задержании участковый уже составил. Вот и получилось бы, что все трупы – жертвы перестрелки при задержании банды грабителей.

– Да… хитро… – сказал Аристарх. – Только они ошиблись.

– Ну да. Посчитали местных безответной скотиной.

Друзья помолчали.

– Никогда так страшно не было… – сказал Аристарх. – Я там стоял, как парализованный.

– Это ты со страху на Ниндзю бросился? – улыбнулся Дима.

– Ты знаешь… Когда она в тебя выстрелила… Во мне словно что-то перемкнуло… как короткое замыкание. Я ж, вообще, ни о чём не думал. Просто прыгнул на неё.

Светало. Опустился утренний, пахнущий прелой листвой густой туман, в котором тонули все звуки. Друзья были как бы отгорожены им от реального мира.

– Надо возвращаться в город, – сказал Аристарх. – Здесь нам нечего делать. Здесь мы чужие.

– Угу, – ответил Дима.

– Чем заниматься будешь? – чуть погодя, спросил Аристарх. – Вернёшься в офис?

– Только не туда, – сказал Дима, подумав, продолжил: – Дело попробую открыть. Имею кое-какие соображения.

– Свой бизнес – это хорошо. Если деньги нужны будут, в смысле, начальный капитал, так у меня есть. Ты не стесняйся.

– Спасибо. Как-нибудь сам. Кредит возьму под квартиру.

– Рискованно.

Дима только пожал плечами.

– А я усыновлю пацана, – сказал Аристарх. – Решил. Усыновлю и воспитаю. Хорошим человеком будет.

– Справишься? Это ответственность. Я бы не рискнул, – Дима искоса посмотрел на друга.

– Разберусь. Не боги горшки обжигают, – сказал Аристарх. – Приедем домой… Сначала, конечно, няню найму. Это не проблема – есть знакомые. Позвоню – приедут сразу. Потом – по магазинам. Кроватку куплю, коляску, подгузники, ползунки, там, всякие… Что ещё… А! Ну да! Игрушки! Как же без них. Вот… И будем мы с ним жить. Научусь, купать, пеленать… что там ещё нужно… С ночными клубами завяжу – ни к чему это теперь… С радио тоже… Нет! На радио ездить буду. Там прикольно. Слушатели всякие звонят, фигню несут в эфире, а я, типа, вопросы им задаю. В принципе, оно недолго, малого можно будет с няней оставлять. Да… вот так… В ясли, в садик отдавать не стану, сам буду воспитывать. Потом он в школу пойдёт. Будем мы с ним уроки делать, а я буду на родительские собрания ходить. Прикол! Я – на родительском собрании! Типа, деньги на шторы сдавать! Ха! Да… вот так… И всё у нас будет классно! Будем мы с тобой, Дмитрий Аристархович, жить долго и счастливо!

Вдруг потемнело, пахну?ло перегаром и мочой. Из тумана возникла грузная фигура.

– А ну дай сюда дитё, фраер! – просипела она и сходу ударила Аристарха в шею чем-то блестящим. Вырвав из его рук ребёнка, проворно скрылась в тумане.

Схватившись за шею, из которой фонтаном била кровь, Аристарх сполз на землю.

– Да что ж это такое… – успел прошептать он.

– – –

Был солнечный сентябрьский день. Городской люд высыпал на улицы, спеша насладиться уходящим теплом.

–- А кто это у нас такой холёсенький! – дама лет пятидесяти протягивала наманикюренные пальчики к годовалому ребёнку, сидевшему в детской коляске. – А как нас зовут, такого сладенького?

– Женщина, не лезьте к ребёнку, – негромко сказал темноволосый молодой человек, укладывавший в прикреплённую к коляске сумку продукты из супермаркета.

– Он у вас такой аппетитненький!.. – просюсюкала дама, но подняв глаза и увидев направленный на неё взгляд, осеклась.

Ничего более не сказав, молодой человек застегнул сумку и покатил коляску прочь от входа в торговый центр. У одной из витрин он остановился и с минуту задумчиво смотрел, как девушка в рабочем комбинезоне разбирает бывший там манекен. Затем поправил на ребёнке шапочку и покатил коляску дальше.

Днепр, декабрь 2016 – февраль 2019.

Скачать  на  телефон      Купить  книгу

Наверх

Звёздное сияние Земли

Мысль есть суть материи.

Бенедикт Спиноза

Часть 1

Люди не смотрят в небо. Им неинтересно, что там за блестящие точки у них над головами. Если сегодня ночью все звёзды погаснут, они этого даже не заметят.

Когда я впервые её увидел, она смотрела в небо. Показалось, что просто на меня. Мне в глаза!

Её губы едва шевелились. Она что-то шептала. Молилась? Читала стихи? Кому? Мне?!

Что она говорила? О чём молила? Чтобы вернулся тот единственный, кого она любит? Но где он? Далеко? Быть может, он на важном задании? Как и я?..

– – –

Станция, где я живу, это летающая обсерватория. Главное в ней – телескоп. Он очень сложный. Состоит из двух модулей: оптического – для наблюдения за видимыми объектами – и радиомодуля – для обнаружения замаскированных целей по их радиоизлучению. Есть лазерный дальномер, чтобы определять расстояние до цели.

Станция небольшая. Представьте себе цилиндр длиной двадцать и диаметром пять метров. На одном его торце находится двигательная установка. Она нужна, чтобы удерживать станцию на орбите. Сразу за ней – агрегатный отсек. Его «начинка» – энергоблок с ядерным реактором, запасы топлива, гиродины, процессоры и блоки памяти главного компьютера, приёмопередатчики, навигационное и ещё какое-то оборудование, о котором мне ничего не известно. Доступа туда у меня нет.

К агрегатному отсеку примыкает склад. Там находится всё, что мне нужно для жизни – еда, одежда, медикаменты – и то, что необходимо, для функционирования станции – сменные материалы, инструменты для ремонта и многое другое.

Примерно половину станции занимает жилой отсек. Главное здесь – телескоп. Это массивная конструкция, занимающая много места. Собственно, оптика, антенны радиодиапазона и лазерный дальномер находятся за бортом, в открытом космосе. Внутри – разные механизмы, термостаты, электроника – много всего. Я управляю этим с помощью главного компьютера, у которого большой экран. Второе по значимости устройство – сейф с Кнопкой (до сих пор не могу понять, зачем он нужен – Кнопку никто не украдёт, кроме меня здесь никого нет!). Ещё здесь моё спальное место, обеденный стол, оранжерея, ассенизационный блок, телевизионный монитор, спортивные тренажёры (мои кости хрупкие, но мышцы в порядке – их надо нагружать, чтобы не атрофировались).

Всё перечисленное снаружи закрыто маскирующим экраном. Зато открыт телевизионный ретранслятор, который находится на другом торце станции. Это настоящий спутник связи, который вмонтирован в станцию со всеми его антеннами, солнечными батареями и двигателями ориентации, интегрированными в двигательную установку станции.

Ещё на моей орбите находятся два спутника-автомата. Они устроены, как и станция, только там нет жилого отсека и склада, а телескоп установлен в агрегатном отсеке.

– – –

Не знаю, зачем это рассказываю. Эту запись никто не услышит…

А вдруг?..

Здесь только аудио, изображения нет. Меня лучше не видеть.

– – –

Я понимаю, что забыл принять таблетку, когда с беспощадной ясностью начинаю видеть опостылевшую обстановку: белые панели внутренней обшивки, поручни, с помощью которых перемещаюсь по станции, огни сенсорных экранов.

В такие минуты проклинаю себя за то, что согласился участвовать в этом проекте. Смерть на больничной койке больше не кажется ужасной.

Антидепрессант следует принимать в строго определённое время. Это как-то связано с суточным ритмом. Если забыл, до того момента мне приходится десять–пятнадцать часов слушать свои мысли.

Зачем нужен антидепрессант? Чтобы лучше переносить одиночество. Так мне объяснили.

Оставаясь наедине с собой, обычный тридцатишестилетний мужчина думает о будущем. Он его планирует. Мне планировать нечего. Моё будущее мне известно досконально.

В такие моменты включаю телескоп и смотрю на Землю.

Сначала смотрел телевизор. Но вскоре понял, насколько мне это неинтересно. Новости, шоу, фильмы – какая-то чужая ненастоящая жизнь. Разглядывать Землю в телескоп – в самом деле занимательно.

В первый год смотрел куда попало. На города, реки, гусеницы поездов. Скоро понял, что интереснее всего люди.

Сверху они забавные. С этого ракурса не видно ни роста, ни лиц. Они выглядят эдакими паучками. Переставляют ножки, машут ручками. О том, мужчина это или женщина можно судить разве что по тени. Да! У женщин выступает грудь.

Ещё одно: никто не смотрит вверх, в небо. Никогда.

Как-то забыл принять таблетку. Накатила тоска. Опять захотелось перерезать себе сонную артерию. Почувствовал: если не увижу живое человеческое лицо, так и поступлю.

Я направил телескоп на один из городов на территории, за которой обязан наблюдать. Почему именно на него? Случайно выбрал.

Не было ни облаков, ни дымки. Картинка была чёткой. Конец летнего дня. Люди на улицах, в парках, во дворах. Куда-то торопятся, бредут домой, прогуливаются. Большинство идёт в одиночку, реже – парами, молодёжь – стайками.

Никто не смотрит вверх. Никому не интересно, что над головой.

Через город течёт река. Есть пляж. Смотрю туда – народу много. Многие сидят или лежат – загорают. Хоть и лицами вверх, глаза закрыты, или на них очки.

Её нашёл случайно. Сначала не понял – думал на человеке шапка такая. Ушёл с того места аж на два экрана, когда сообразил: человек, женщина, стоит подняв голову, и смотрит в небо. Прямо на меня!

Я вернулся назад – таки да! Женщина смотрит в небо! Дал полное увеличение. Стоит, руки опущены, лицо обращено кверху. Огромные карие глаза.

Она была во дворе загородного дома. Дом небольшой – где-то пятнадцать на пятнадцать метров. Во дворе огород, несколько деревьев, аккуратные дорожки, какие-то постройки.

Женщина простояла, глядя в небо, с минуту и вернулась к прерванному занятию. Она подвязывала помидорные кусты к вбитым в землю колышкам. Судя по обилию ягод на ветках и отсутствию сорняков, к огородничеству она относилась с душой. Это занятие было скорее хобби, чем средством к существованию, – если судить по панелям солнечных батарей на крыше дома и стоящему во дворе электромобилю.

Ей было чуть за тридцать. Крепкая фигура, быстрые умелые руки. Точные, уверенные движения.

Когда работа была почти закончена, во двор вбежала девочка лет семи. Волосы заплетены в две косички, яркая курточка, за спиной рюкзачок. Она подбежала к женщине и чмокнула её в щеку. Они о чём-то поговорили, и девочка вприпрыжку побежала в дом. Женщина сняла рабочие перчатки, аккуратно повесила на колышек и поспешила за девочкой.

Через полчаса она вышла, чтобы продолжить работу. Закончив, пару минут постояла, любуясь результатом, и вернулась в дом.

Я зафиксировал координаты – теперь телескоп смотрел только туда.

Долго во дворе никто не появлялся. Только когда начало смеркаться из дома вышла девочка. Она вынесла игрушки и стала играть, усевшись за небольшой столик. Вскоре вышла и её мать (кем она ещё могла быть?) села в плетёное кресло неподалёку и принялась за шитьё. Так они проводили время, пока не стемнело.

Когда засыпал, у меня перед глазами стояла эта картина: сидящая в кресле женщина и рядом её дочь, играющая в свои игрушки.

– – –

Их жизнь была сродни моей – такой же размеренной и однообразной. Каждое утро, выйдя из дому, они садились в машину. Ехали недалеко, меньше километра. Там была школа. Девочка выходила, её мать по дороге домой объезжала местные магазины. После уроков девочка возвращалась сама и сразу заходила в дом. Выходила только поздно вечером. Женщина во дворе появлялась ненадолго – только, чтобы сделать какую-то работу на огороде, или посидеть рядом с дочкой, пока та играет.

К ним никто не приходил. Однажды в воскресенье приехала пожилая пара, возможно, родители женщины. Дважды в неделю приезжала какая-то девушка. Бывала недолго – не более получаса. Её не встречали и не провожали.

Поскольку единственным мужчиной, который приближался к тому двору, был почтальон на велосипеде, логично было предположить, что женщина одинока. Но почему? Молодая, красивая. Что мешало ей бывать в обществе, встречаться с мужчинами? Ребёнок? Но девочка уже достаточно большая.

Каждый раз, работая во дворе, женщина подымала голову и несколько минут смотрела в небо. Как и в тот, первый, раз, когда её увидел, она что-то шептала. К кому она обращалась?

Раз от разу мне всё больше казалось, что она разговаривает со мной. Именно я – тот, кому она адресовала свои мольбы. Впервые пожалел, что не глухой и не умею читать по губам.

Я дал ей имя – Натали. Почему? Не знаю. Само всплыло в сознании.

– – –

Мне надо работать в оранжерее. Собственно, «оранжерея» это громко сказано. В жилом отсеке есть стеллаж размером с большой холодильник. Там расположены прозрачные контейнеры, в которых на специальном субстрате растут овощи. Они мне нужны для полноценного питания. Как ни бились наши учёные, но консервированного заменителя свежей зелени так и не нашли. Приходится каждый день уделять какое-то время этому «сельскому хозяйству».

Надо сказать, что это занятие мне не даётся. Ну нет у меня склонности к земледелию, и всё тут! Когда ещё не ходил в школу, родители возили меня к бабушке. Та рьяно прививала мне любовь к выращиванию зелёных насаждений. Я сопротивлялся, бабушка злилась, всё заканчивалось моим громким рёвом.

С оранжереей у меня сплошные проблемы. Овощи меня не любят. Наверное, в отместку. Нет, сначала всё было хорошо. Они росли в полном соответствии с тем, что написано в «Руководстве по работе в оранжерее» – толстой книге, которая длинным шнурком привязана к тому самому стеллажу. Потом им это надоело.

Сначала появилась плесень. Откуда плесень в тщательно стерилизованном гермообъекте?

За считанные часы листья салата покрылись белёсым налётом, перья лука пожухли. Прочёл всё, что написано на этот счёт в «Руководстве», и понял: чем пытаться вылечить мои растения проще выбросить весь «огород» к чёртовой матери. Так и поступил – перенёс заражённые контейнеры в санитарный шлюз и отправил их в космос. Тщательно продезинфицировал стеллаж и всё окружающее пространство. Потом достал со склада новые контейнеры, пакеты с семенами и засеял свой «огород» заново.

Вскоре появились всходы. Я было обрадовался – снова буду с зеленью. Но, увы, новые ростки оказались хилыми. Добиться обещанной «Руководством» густой ярко-зелёной растительности мне стоило больших трудов.

Когда искал на складе семена, то обнаружил нечто интересное. Оказывается, там были не только нужные мне овощи. Кто-то положил туда пакетики с семенами самых разных растений. Большинство из них несъедобны, а нахождение здесь некоторых вообще абсурдно. Например, как здесь вырастить канадский кедр? В складской ведомости, где скрупулёзно обозначили все единицы хранения вплоть до мельчайшего винтика, эти загадочные семена не значились, что было очень удивительно.

Однажды, пережёвывая безвкусные листья салата (всё, что здесь вырастает, наверное, полезно для организма, но почему-то не имеет вкуса), подумал: почему бы не украсить обстановку?

То, что нужно, нашёл быстро – семена астры циннии. Выбросил в мусор один из контейнеров с салатом, установил в оранжерею новый и засеял цветами. Перелистал «Руководство». О том, как выращивать астры, там не было ни слова. Недолго думая, включил в блоке управления программу роста салата.

Сначала взошли пять ростков. Взошли быстро. Но показались листики, и ростки стали слабеть. На листиках появились светлые прожилки, замедлился рост. Пересмотрел от корки до корки «Руководстве», но причины этого не нашёл. Там говорилось, что и как следует делать, но не объяснялось почему. В конце концов решил, что программа роста салата, которую я задействовал, не подходит. Перешёл на ручное управление. Извлёк из памяти остатки школьных знаний о биологии и стал добавлять разным росткам разные удобрения. В результате три из них окончательно засохли, но два пошли в рост. А вскоре появились и бутоны.

Однажды, глядя, как Натали работает в огороде, заметил, что там совсем нет цветов. Есть овощи, фруктовые деревья, какие-то кусты, но цветов почему-то нет. Мне пришло в голову, что её можно сделать ей подарок! Да-да! Я, инвалид, доживающий свои дни на космической станции, могу сделать подарок женщине, которая не выходит у меня из головы! Я подарю ей цветок! Когда распустятся мои астры, одну из них подарю ей.

И тут же сообразил, что зря радуюсь. Допустим, выращу цветок, но как его подарить Натали? Как переправить подарок не просто на Землю, а точно ей в руки?

Отсюда ничего нельзя переправить вниз. Даже если случится невероятное и сюда прилетит другой космический аппарат, ничего не получится на него передать – на станции нет стыковочных узлов, а внешний люк заварен.

Её создатели сделали всё, чтобы у меня не было ни малейшей возможности не то, что передать что-либо на Землю, но и просто дать о себе знать. Здесь нет интернета, нет передатчиков. Приёмники сигналов, которые я, в принципе, мог бы переделать для передачи, находятся за глухой стеной в агрегатном отсеке, у меня в жилом отсеке только их периферийные устройства.

Впрочем, нет, не совсем так. Есть один передатчик – Кнопка. Но её мобильный модуль приспособлен только для того, чтобы отдать один единственный приказ…

Только сейчас до меня дошло, насколько катастрофично моё положение. Даже персонаж Даниеля Дефо не был настолько оторван от человечества, как я!

От полноценной истерики меня спасло осознание того, что монитор параметров тела в моём животе расценит её, как тяжёлый системный кризис, делающий невозможным нормальное функционирование организма, и решит это самое функционирование прекратить.

Я принял две таблетки антидепрессанта и впал в забытьё.

– – –

Перед Робинзоном Крузо я имею преимущество – мне не приходится бороться за выживание. Стало быть, мне ничто не мешает думать.

Проснувшись после того, как проспал почти сутки, почувствовал, что ко мне вернулась способность мыслить хладнокровно.

Допустим, посаженный мной цветок вырастет. Собственно, почему нет? Однажды это произошло. Как его передать Натали?

Для цветка нужен контейнер. Он должен быть герметичным и теплоизолированным, чтобы цветок не пострадал в открытом космосе.

Так как воспользоваться услугами курьера не получится, контейнер придётся сбросить со станции прямо Натали в руки. Но падая, он разгонится до огромной скорости и загорится от трения о воздух. Даже если не сгорит, его удар о землю будет подобен взрыву артиллерийского снаряда. Значит, контейнер должен быть оснащён системой торможения.

Как бы я ни целился, трение о воздух, неоднородности гравитационного поля приведут к непредсказуемому изменению траектории его движения. Значит, падение должно быть управляемым – контейнер должен иметь возможность маневрировать в атмосфере.

Нужна активная система наведения, которая будет всё время держать его на курсе.

Ничего этого у меня нет…

Подошла бы боеголовка баллистической ракеты. Их конструируют для точного попадания в цель с большой высоты. Достаточно извлечь из неё ядерный заряд и положить вместо него мой цветок… Допустим, мне удастся вмешаться в управление полётом такой ракеты и подогнать блок разведения боеголовок поближе к станции…

Нет, не выйдет… Ни вмешаться в управление, ни подогнать к станции… Хотя бы потому, что траектории таких ракет проходят ниже моей орбиты – боеголовки попросту до меня не долетят. Кроме того, они рассчитаны на быстрое падение, чтобы их не успевали сбивать, а мой цветок должен падать медленно.

Я смотрел, как Натали целует вернувшуюся из школы дочку, и меня охватило чувство беспомощности. Хотел принять таблетку, но сообразил, что самое ценное для меня сейчас – ясность мысли. С депрессией придётся справляться самому.

Контейнер нашёлся быстро. Фильтровальный патрон системы очистки воды подошёл идеально. У него прочный корпус, а транспортные заглушки надёжно его герметизируют, волокнистый фильтровальный материал – прекрасная теплоизоляция. Вырезал материал из середины патрона – как раз получилось пространство для цветка. И по габаритам патрон подходил – он был таким, чтобы после использования его можно было выбросить через санитарный шлюз.

Дальше начались сложности.

Просто взять и сбросить контейнер на Землю невозможно. Станция ведь не висит на одном месте, она очень быстро движется по орбите. И сброшенный с неё контейнер будет иметь ту же скорость – на этой высоте около трёх километров в секунду. Чтобы он сошёл с орбиты, эту скорость надо как-то погасить. Допустим, мне это удастся. Тогда контейнер начнёт двигаться к Земле по пологой сужающейся спирали, пока не войдёт в атмосферу. В ней его падение станет более крутым. Под действием земного притяжения он будет ускоряться, причём, настолько, что, если его не затормозить, он сгорит.

Когда приземляется космический аппарат, он сначала тормозится от трения о воздух, затем выпускают парашюты и перед самой землёй включают двигатели мягкой посадки, если таковые предусмотрены. Всё это происходит под тщательным контролем, чтобы аппарат приземлился там, где нужно.

Для меня всё это было недоступно.

Впрочем, не всё так плохо! У меня было явное преимущество. В отличие от многотонных спускаемых аппаратов, мой контейнер весил всего-то килограмм! Его затормозить намного легче – хватит и парашюта.

Приземлить контейнер целым и невредимым – это меньше, чем полдела. Главное – доставить его именно туда, куда мне надо. Конечно, можно было бы рассчитать параметры спуска контейнера так, чтобы он упал поближе к Натали – я неплохо знаю баллистику. Но по мере приближения к Земле на него должно действовать столько случайных факторов, что погрешность такого расчёта была бы огромной – сотни километров.

Без активной системы наведения, подобной тем, что используют в боеголовках ракет, мне не обойтись.

Я вернулся в начало – к боеголовке, которую мне не добыть.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, с головой погрузился в ремонтно-профилактические мероприятия.

– – –

Привычное занятие охладило мои эмоции и прояснило мозги.

Итак, есть задача: доставить полезный груз массой примерно в килограмм с орбиты в точку земной поверхности с такими-то координатами.

Что для этого нужно?

Во-первых, пусковое устройство. Контейнер надо запустить со станции так, чтобы погасить его орбитальную скорость. Тогда он сойдёт с орбиты и направится к Земле.

Во-вторых, надо иметь возможность отслеживать перемещения контейнера. Он скроется из поля зрения после запуска и будет быстро от меня удаляться. Распознать объект размером с полметра на расстоянии в десятки тысяч километров это потруднее, чем отыскать иголку в стоге сена! К контейнеру надо прикрепить какой-нибудь маячок.

В-третьих, аэродинамическое сопротивление контейнера должно быть большим. Тогда, будучи очень лёгким, он начнёт тормозиться ещё в разрежённых слоях атмосферы и в плотные слои опустится уже на безопасной скорости. Но контейнер маленький и не сможет создать большого сопротивления. Значит, к нему надо прикрепить дополнительную аэродинамическую поверхность.

В-четвёртых, та самая дополнительная поверхность должна быть управляемой – изменять по команде свою геометрию или смещаться относительно центра масс контейнера. Делать это должен какой-то механизм, управляемый дистанционно.

И, наконец, в-пятых. Нужна система наведения, в которую заложены координаты места посадки.

Может быть, я излагаю слишком «технически»? Но что поделать, по-другому у меня не получается – таков способ моего мышления.

Эти пять пунктов записал на листе бумаги, который прикрепил к панели рядом с экраном компьютера.

И тут же чуть не закричал от радости. Система наведения у меня уже есть! Это телескопы – мой и двух спутников. Они могут смотреть точно на дом Натали! Надо всего лишь придумать, как «привязать» к ним контейнер.

С первым пунктом тоже всё просто – единственное пусковое устройство, которое у меня есть это санитарный шлюз.

Шлюзом пользуюсь редко. Потому что с каждым мешком мусора в космос вылетает воздух. За один раз немного, но за год, как ни экономь, теряется один-два кубометра – приличное количество.

Мусор – это отработанные фильтровальные патроны, батарейки, упаковки еды, салфетки, постельные принадлежности, обезвоженные отходы моей жизнедеятельности и другие мелочи. Жду, когда всего этого накопится столько, чтобы шлюз был заполнен не меньше, чем на три четверти. Мусор собираю в мешок из специального материала, рассеивающего излучение радаров. Когда тот наполняется, кладу его в шлюз и закрываю внутренний люк. Проверяю герметичность и нажимаю кнопку «Эвакуация». Открывается внешний люк, и давление воздуха в шлюзе выбрасывает мешок наружу. Внешний люк сконструирован так, чтобы открываться резко. Тогда воздух, вырываясь из него с большой скоростью, «выстреливает» мешком, словно снарядом из пушки. Это сделано специально, чтобы мусор быстро отлетал от станции.

Станция сориентирована так, что санитарный шлюз направлен в сторону, обратную её движению. Мешок выбрасывается с ускорением, уменьшающим его орбитальную скорость, из-за чего сходит с орбиты.

Со вторым пунктом тоже оказалось несложно. Создатели станции, лишив меня передатчиков, кое-что проглядели. Они оснастили систему пожаротушения беспроводными датчиками дыма. В случае пожара такой датчик пищит и передаёт сигнал компьютеру. Конечно, передатчик у него слабенький – всего метров на двести, – но если переключить мой телескоп в радиодиапазон, то на экране такой сигнал и с тридцати тысяч километров будет гореть яркой звездой.

С аэродинамической поверхностью тоже должно быть несложно. Лучше парашюта ничего не придумаешь. В принципе, можно приделать к контейнеру крылья и заставить его планировать… Но так просто их не сделаешь – нужны материалы, оборудование. Да и посадочная трасса может оказаться слишком длинной, я не смогу её контролировать. Так что – парашют.

Управлять парашютом просто. Знаю – прыгал, будучи курсантом. Потянул за левую управляющую стропу – повернул налево, потянул за правую – направо, потянул за обе – погасил горизонтальную скорость. Вот только как за эти самые стропы тянуть?

И на этот вопрос быстро нашёлся ответ. Недалеко – в системе вентиляции. В невесомости нет конвекции. Выдыхаемый воздух остаётся возле лица. Если его не удалить, придётся вдыхать его снова. Поэтому на космических станциях постоянно работают вентиляторы. На моей тоже. Но не все – автоматика включает только тот вентилятор, возле которого нахожусь в данный момент. Так экономнее. На каждом вентиляторе есть жалюзи, которые, отклоняясь, направляют воздух мне в лицо. Ими управляет несложный механизм – миниатюрный сервомотор с реечной передачей. Мотор вращается в одну или другую сторону – рейка сдвигается влево-вправо. Если половину строп парашюта прикрепить к одному концу рейки, другую половину – к противоположному, а сервомотор закрепить на контейнере, то можно будет смещать парашют относительно центра масс контейнера. Натягивать стропы не придётся. Парашютом можно будет управлять не как парашютом, а как дельтапланом – сместился влево – повернул налево, сместился вправо – направо.

Осталось самое сложное – как всем этим управлять на расстоянии. Все передатчики в агрегатном отсеке, у меня под рукой ничего нет. Даже если мне как-то удастся прорезать отверстие в стенке, отделяющей агрегатный отсек от склада, ни к чему хорошему это не приведёт. Агрегатный отсек заполнен азотом. Если туда попадёт кислород, кто даст гарантию, что сложное оборудование, которое там находится, не начнёт выходить из строя? И другое: а чем тогда мне дышать? У меня нет столько кислорода, чтобы разбавить весь тот азот.

Мои размышления прервал тонкий писк – впервые за долгое время пришли разведданные. Как мне не хотелось, но пришлось читать.

То, что там было написано, меня не обрадовало.

– – –

Наши отношения с противником вдруг резко ухудшились. То ли наш Президент что-то не то сказал – им не понравилось, то ли наоборот, это не важно. Главное в том, что противник в обстановке строжайшей секретности привёл свои ракетные войска в состояние боевой готовности. Военнослужащих отозвали из отпусков, боевым расчётом запретили покидать расположение части.

Мне объявили «оранжевую готовность». Согласно «Рабочему регламенту» мне следовало произвести визуальную оценку состояния ракетных баз противника и быть готовым к переходу в «красную готовность», то есть к активации Кнопки.

Я открыл «Рабочий регламент» на странице «Оранжевая готовность» и, сверяясь с текстом, в чётко обозначенном порядке произвёл предварительный осмотр объектов наблюдения.

То, что я увидел, вызывало тревогу. Ракетные базы теперь охранялись усиленными патрулями, на позициях стояли боевые машины. Личного состава на территории не было видно – все находились на боевых постах. Военнослужащие, которые изредка появлялись, были в полной экипировке.

Поток легковых машин, направленный к военным городкам, намного превышал поток из городков – офицеры возвращались из отпусков и увольнений. В принципе, это обычная картина для учений, которые объявлены внезапно. Хуже другое – всё быстро изменилось. Уже через пару часов уезжало больше машин, чем приезжало. Военные городки покидали семьи военнослужащих. Во время учений такого не бывает…

Я сообразил, что, увлёкшись посторонним делом, выпал из курса происходящих событий. Сделав перерыв в наблюдениях, включил телевизор и стал просматривать все новостные каналы – и наши и противника. Впечатление было удручающим. И с той, и с другой стороны патриотическая риторика, уничижение оппонента, репортажи с заседаний военных кабинетов, выступления ярых отчизнолюбов. Градус ненависти нарастал.

Я не стал докапываться до причин происходившего. Не моё это дело.

Переключая каналы, понял, как могу управлять приводом парашюта. Также, как и телевизором.

Когда нажимаю на кнопку пульта телевизора, инфракрасный светодиод посылает кодированный пакет импульсов. Телевизор улавливает его, раскодирует и делает то, что хочу. Это работает на расстоянии в несколько метров.

Но у меня есть «пульт», которым можно посылать сигналы на десятки тысяч километров! Это мой телескоп. Точнее, его лазерный дальномер. Он посылает пакет импульсов в интересующую меня точку земной поверхности, улавливает отражённый сигнал и по времени задержки рассчитывает расстояние. Ничто не мешает мне перепрограммировать его так, чтобы он выдавал нужные импульсы, вынуть из телемонитора дистанционный блок, подключить его к моему сервомотору, а когда «спускаемый аппарат» будет подлетать к Земле, поймать его в прицел и просто нажимать на кнопки, как в обычном телевизионном пульте! Только вместо «громче–тише» будет «влево–вправо».

Вот только заниматься этим мне было некогда.

В режиме «оранжевой готовности» проводить наблюдения нужно непрерывно. Причём, лично, не доверяя компьютеру. Следует одну за другой осматривать базы противника. Я не просто смотрю. По каждой базе отвечаю на вопросы специального опросника. Мои ответы обрабатывает компьютер. Он вырабатывает приоритеты – составляет список наиболее вероятных целей, которые нужно уничтожить в первую очередь, – определяет порядок нанесения удара, необходимые силы и средства. Осмотрев все базы, начинаю новый цикл осмотра и заново заполняю опросник. Компьютер уточняет свои выводы. И так много раз до отмены «оранжевой готовности». Если объявляется «красная готовность», придётся активировать Кнопку и действовать согласно выработанным компьютером приоритетам.

После первого осмотра компьютер выдал список целей. Второй целью в нём были пусковые установки поблизости города, где жила Натали…

Я решился нарушить «Регламент». После очередного цикла наблюдений навёл телескоп на дом Натали. Было время, когда она обычно выходила поработать в огороде. Но её там не было. Прождал долго. Она так и не появилась…

– – –

На Земле ничего не менялось. Решил увеличить перерывы между циклами наблюдений, в нарушение запрета иногда поручал их компьютеру. Мне нужно было время, чтобы заниматься «спускаемым аппаратом».

Я разобрал один из вентиляторов, вынул сервомотор с рейкой, приспособил к нему дистанционный блок из телемонитора, спаял для этого несложную электронную схему. Вентилятор теперь дул только в одном направлении, а телемонитором можно управлять с помощью его собственных кнопок.

В этом ничего сложного не было. Сложности начались потом, там, где я их совсем не ждал.

Для парашюта нужна была тонкая прочная ткань типа капрона. Но синтетика может электризоваться и создавать помехи для электроники. Поэтому на борту её нет. Моя одежда и постель хлопчатобумажные и льняные. Перерыл весь склад, пока не нашёл утеплённый комбинезон, верхний слой которого был из подходящего материала. На купол как раз хватило ткани с его куртки.

Хуже было со стропами. На станции нет ни верёвки, ни шпагата. Они здесь просто не нужны. Можно было бы, конечно, использовать полоски ткани, просто нарезанные из штанин комбинезона. Но я побоялся, что при сильных рывках такие «стропы» будут лопаться.

Выхода не было – пришлось плести верёвки самому. Как это делается знаю – опекун научил.

Из штанин комбинезона нарезал тоненькие полоски ткани, сложил их по четыре, связал концы и принялся за плетение. Работа оказалась кропотливой. Шаг плетения был мелким – продвижение очень медленным. Поначалу получалось плохо – верёвка выходила неравномерной, если отпустить, она скручивалась клубком. Приходилось расплетать и начинать сначала, тщательно контролируя длину шага и натяжение полосок. Очень мешало то, что надо было отвлекаться на наблюдения.

В конце концов, дней через десять у меня было восемь тонких прочных верёвок, которые вполне подходили на роль парашютных строп. А ещё чрез два дня мой «спускаемый аппарат» был собран, осталось только вложить цветок.

И тут я понял, что не знаю главного.

Мешок с мусором, выброшенный из шлюза, однозначно двигается к Земле. Но сколько времени он падает – сутки или год, – сколько при этом делает витков вокруг неё – было неизвестно. Соответственно, не знал, сколько времени будет падать «спускаемый аппарат». Это время должно зависеть от его массы и от силы, с которой он вылетит из шлюза.

Массу фильтровального патрона знал – полкилограмма. Это было на нём написано. Но масса всего «спускаемого аппарата» – контейнера с прикреплёнными к нему аккумулятором, сервомотором с электроникой, датчиком дыма и парашютом – мне была неизвестна.

Обычных весов на станции, понятное дело, нет – здесь нет веса. Обычно космонавты контролируют свою массу с помощью специального прибора – массметра. Но его на эту станцию почему-то не поставили. Видимо, моя масса никому неинтересна. Даже если б и был, то, рассчитанный на тело человека, он вряд ли смог измерить массу всего лишь в один килограмм.

Пришлось делать массметр самому. В принципе, ничего сложного – обычный пружинный маятник. Период колебаний зависит от массы его груза. Груз – то, что надо взвесить, пружина… А вот подходящей пружины у меня нет. Но ничего! Нет пружины, зато есть эластичные ленты, которыми я фиксирую разные предметы, чтобы в невесомости не улетали.

Я натянул эти ленты крест-накрест поперёк жилого отсека, закрепив за поручни. В месте пересечения прикрепил к ним скотчем груз – упаковку пищевого концентрата. Почему её? Потому что – на ней написан вес. Натянул ленты, отпустил и засёк, за сколько секунд «груз» совершит десять колебаний. Потом проделал то же самое с разными предметами, на которых тоже был написан вес, и построил калибровочную кривую моего импровизированного «массметра». И наконец, определил продолжительность колебаний «спускаемый аппарат». По калибровочной кривой нашёл массу – один килограмм сто шестнадцать граммов.

Осталось узнать самое главное – с какой силой надо выбросить «спускаемый аппарат» из шлюза, чтобы он быстро достиг Земли и вошёл в атмосферу там, где мне надо, а не с другой стороны земного шара. Несмотря на то, что в моём компьютере есть мощный баллистический вычислитель, определить это расчётным путём было невозможно по многим причинам. Шлюз не ракетный двигатель, рассчитать пусковой импульс, который он может создать, нельзя. Тело, которое сходит с орбиты, движется непредсказуемым образом, ускоряясь из-за притяжения Земли и аэродинамического парадокса при входе в атмосферу. Просчитать можно только последний виток и то с большой погрешностью.

Надо было экспериментировать. Запускать макеты «спускаемого аппарата» и смотреть, как они будут двигаться в надежде, что сам «спускаемый аппарат» будет вести себя так же.

Самым простым было сделать макеты. Достал со склада достал три фильтровальных патрона, прикрепил к ним скотчем разные ненужные мне предметы, так, чтобы получить вес каждого макета в килограмм сто шестьдесят шесть граммов (принял, что цветок будет весить пятьдесят граммов). Среди прочего там были и датчики дыма, которые пришлось снять в разных частях станции.

Конечно, я поставил под угрозу живучесть станции. Но, с другой стороны, фильтровальные патроны следовало заменять задолго до исчерпания их ресурса. По этой причине риск здесь был минимальным. А что касается выведенной из строя противопожарной сигнализации… Пришлось стать более внимательным.

Первый эксперимент был самым волнительным.

Я не знал, в какой точке орбиты надо произвести пуск. Выбрал наугад – точку апогея. Когда станция к ней приблизилась, замкнул сигнал тревоги в датчике дыма и под его громкий писк положил макет в санитарный шлюз. Закрыл люк, дождался, когда главный компьютер сообщит, что станция в апогее, и нажал на кнопку «Эвакуация». Послышался характерный удар, с которым воздух вырывается из шлюза, стенка станции около него вздрогнула. Глянул в иллюминатор, увидел, как макет, кувыркаясь удаляется. Вскоре он пропал из виду.

Макет должен был отстать от станции, обогнуть Землю и появиться прямо по курсу, на более низкой орбите. Я снова нарушил «Регламент» – телескопы на спутниках оставил наблюдать за базами противника, свой же переключил в радиодиапазон, установил минимальное увеличение и стал ждать.

Я почему-то решил, макет появится в поле зрения часов через шесть. Но он не появился. Не появился и через двенадцать часов, и через сутки. Я не знал, что и думать. То ли он пошёл прямиком на Землю, то ли датчик дыма перестал работать, то ли сигнал слишком слабый, и телескоп его не увидел. То ли вкралась ошибка, о которой и не подозреваю.

Я забросил все дела и только смотрел на экран телескопа, стараясь ни о чём не думать. Макет появился через тридцать пять часов и ниже меня всего на две тысячи километров. Это был плохой результат – в таком темпе он будет падать несколько суток, а куда упадёт – предсказать невозможно. Одно было хорошо – я не ошибся в датчике – его сигнал телескоп видело отчётливо.

Сила, с которой был выброшен макет, явно была недостаточной. Надо было увеличить давление в шлюзе.

Я уже навредил станции – разобрал вентилятор, демонтировал датчики дыма, привёл в негодность фильтровальные патроны. Но меня было не остановить.

Недалеко от моего спального места висел углекислотный огнетушитель. Он меня раздражал – каждый раз, засыпая, приходилось смотреть на красное пятно. Решил пустить его в дело. Подходящий гибкий шланг и манометр нашёлся на складе. Полдня ушло на то, чтобы просверлить во внутреннем люке шлюза отверстие и герметично закрепить в нём шланг, другой конец которого через тройник с манометром присоединил к соплу огнетушителя.

Я положил в шлюз второй макет и закрыл люк. Получив подтверждение герметичности, аккуратно приоткрыл вентиль огнетушителя, дождался, когда манометр покажет давление в одну атмосферу. Закрыл вентиль и в апогее орбиты нажал «Эвакуацию». Удар от разгерметизации шлюза был очень сильным. Я не на шутку испугался за целостность станции. Однако обошлось. Когда посмотрел в иллюминатор, макета уже не было видно. Остался только шлейф из хлопьев углекислоты.

Макет вошёл в атмосферу через сутки, на шестом витке и в самом центре поля зрения телескопа. Результат, в принципе, неплохой, но… Какой бы ни была теплоизоляция, за сутки температура в «спускаемом аппарате» упадёт, и цветок замёрзнет.

Я запустил баллистический вычислитель и принялся за расчёты. По всему выходило, что давление в шлюзе надо увеличить ещё раза в полтора. Тогда макет должен войти в атмосферу уже на втором витке и там, где мне надо. Но тут возникли опасения, выдержит ли конструкция станции такие перегрузки. Ведь толщина её стенки всего три миллиметра, а шлюза – и того меньше.

Я решил рискнуть и последний макет запустил именно таким образом. При старте удар был такой силы, что отошла одна из декоративных панелей на стенке возле шлюза. Но станция снова уцелела. Всё-таки замечательные у нас инженеры!

Макет появился через восемь часов ниже меня на двадцать тысяч километров. С замиранием сердца я ждал следующего витка. Каково же было моё ликование, когда через полтора часа на экране появилась яркая звёздочка! Макет был всего в трёхстах километров над Землёй и быстро снижался. Переключил телескоп в видимый диапазон, дал полное увеличение и несколько минут любовался тем, как он падает, кувыркаясь, начинает дымить и, наконец, вспыхивает ярким пламенем.

– – –

Мои астры распустились! Обе!

Пенно-пышные полусферы из ярко-малиновых лепестков с мелкими жёлтыми цветочками внутри. Решил, что цветок побольше подарю Натали, а тот, что поменьше, оставлю себе. Буду любоваться.

У меня всё было готово. Срезал цветок, поместил его в «спускаемый аппарат». Закрепил всю конструкцию на «массметре», определил массу – килограмм сто шестьдесят девять граммов (великолепно! В своих предположениях я ошибся всего на три грамма!). Включил баллистический вычислитель и уточнил за сколько секунд до прохождения апогея орбиты надо произвести пуск, чтобы спускаемый аппарат вошёл в атмосферу там же, где и последний макет.

Затем включил датчик дыма, положил «спускаемый аппарат» в шлюз, закрыл люк и накачал туда углекислого газа.

Процедура запуска была многократно отрепетирована. Мои действия были отработаны до автоматизма, и я всё делал, сохраняя железное спокойствие. Но когда осталось только дождаться сигнала таймера и нажать на кнопку, меня вдруг начало трясти. В голове билась мысль: то, что сейчас произойдёт – главное дело моей жизни. Если что-то пойдёт не так…

Минуты тянулись, как столетия. Я перестал осознавать себя. Словно выйдя из своего тела, видел, как какой-то безволосый безногий урод замер, держа палец на кнопке.

Прозвучал сигнал таймера, и в то же мгновение я нажал на кнопку. Точнее, нажала моя рука. Машинально. Мне не сразу стало понятно, что всё уже произошло.

Раздался сильный удар, стенка станции вздрогнула – произошёл пуск. Мой «спускаемый аппарат» улетел к Земле.

Чувствуя, как сердце, бешено колотясь, ударяется о грудную клетку, ощутил облегчение. Огромная работа почти закончена –подарок Натали отправлен. Осталось приземлить его у неё во дворе.

Вдруг мигнул свет, прозвучал предупреждающий сигнал, на экране главного компьютера появилась надпись: «Внимание! Начинается коррекция орбиты! Соблюдайте осторожность!». Раздались негромкий гул и шипение – включилась двигательная установка. Станция вздрогнула и пришла в движение. Меня прижало к стенке. Это продолжалось секунд десять. Затем всё смолкло, на мгновение вернулась невесомость. Двигатели ненадолго включились снова, чтобы погасить первоначальный импульс. Меня несильно стукнуло о противоположную стенку. И всё прекратилось. На экране компьютера появилось: «Коррекция орбиты проведена успешно».

Мне стало казаться, что лечу пропасть. Только сейчас до меня дошло, что произошло.

Коррекции орбиты проводились редко и в строго определённое время. Внеочередная коррекция означала одно: станция сдвинулась с орбиты.

Запуская свои макеты и «спускаемый аппарат», я каждый раз сообщал станции некоторый импульс. Обычная отдача, как при стрельбе из пистолета. Разумеется, импульс был слабым, и смещение станции было ничтожным, но вполне достаточным, чтобы внести ошибку в мои баллистические расчёты.

Проще говоря, я запустил «спускаемый аппарат» неизвестно куда. Не было никакой гарантии, что удастся его приземлить там, где надо.

 

– – –

На космической станции никогда не бывает полной тишины. Постоянно раздаются какие-то звуки – работают вентиляторы, реле, клапаны.

Из оцепенения меня вывел звук включившегося вентилятора, к которому я подлетел, медленно дрейфуя в невесомости.

Надо было спасать ситуацию. Наверное, что-то ещё можно было предпринять!

Мой телескоп, как и телескопы на спутниках, был направлен на Землю, и «спускаемый аппарат», двигаясь на большом угловом удалении от неё, ещё долго был бы мне невиден. Наплевав на «оранжевую готовность», переключил телескопы спутников в радиодиапазон и стал ждать. Вскоре «спускаемый аппарат» появился в поле зрения первого из них. Затем его «перехватил» второй спутник.

Спустя восемь часов после старта увидел «спускаемый аппарат» в своём телескопе. Он появился на шесть секунд позже и немного западнее, чем его предшественник макет.

Это было плохо. Это значило, что мой подарок войдёт в плотные слои атмосферы там, где не получится им управлять.

Остался последний виток. Через полтора часа всё должно было решиться.

Чтобы унять волнение принялся крутить ручки спортивного тренажёра. Крутил целый час, не чувствуя усталости. Потом занял своё место перед экранами телескопа, проверил, правильно ли запрограммирован дальномер.

И тут произошло то, чего я меньше всего ожидал. Вдруг появился низкий пульсирующий звук. Обычное освещение погасло. Вместо него жилой отсек заполнило тусклое красное свечение, которое пульсировало синхронно со звуком. По-прежнему ярко светился только экран главного компьютера, на котором загорелось: «Красная готовность!». В тот же момент с громким щелчком открылся сейф.

 

Часть 2

Ах да… Простите, не объяснил, кто я.

Я – Наблюдатель.

Из восьми миллиардов землян о моём существовании знает человек сто. Но они будут хранить молчание до конца своих дней.

Я живу на орбитальной станции, чтобы наблюдать за Землёй. Не за всей, конечно, – за территорией противника. Точнее за той её частью, где находятся пусковые установки баллистических ракет.

Вы-то думали, что это делают люди в секретных командных пунктах через объективы спутников-шпионов!

В общем-то, вы правы – раньше так и было. Наши учёные и инженеры создали настолько совершенную систему раннего обнаружения ядерной атаки, что обмануть её казалось невозможным. Вот и сидели симпатичные парни в военной форме в мягких креслах и, попивая кофе, следили, как бы на какой-нибудь пусковой установке противника не загорелся огонёк ракетного двигателя.

Конечно, я сильно упрощаю. Но в целом всё так и выглядело.

У нас не только учёные и инженеры на высоте. У нас очень хорошие разведчики. Они обнаружили, что учёные и инженеры противника, которые оказались совсем не хуже наших, придумали, как обмануть симпатичных парней в форме, которые наблюдают за их территорией через объективы спутников-шпионов.

Слабым звеном оказались те самые спутники-шпионы. Обнаружить огонёк двигателя они по-прежнему могли, но вот рассказать об это симпатичным парням у них уже не получалось.

Вся наша система раннего обнаружения рухнула в один момент.

Разумеется, вам об этом не сказали.

Выход напрашивался сам собой – раз невозможно передать информацию с орбиты симпатичным парням, то нужно самих этих парней вынуть из мягких кресел и отправить на орбиту. Пусть смотрят на территорию противника собственными глазами. Но вот незадача: международные соглашения, которые нам навязал противник (теперь понятно почему), запрещают размещение на орбите Земли обитаемых станций военного назначения. Наши учёные и инженеры, а с ними и разведчики стали думать, как этот запрет обойти. И придумали.

Так появился я.

Из той сотни посвящённых, которые знают о моём существовании, своими глазами меня видели человек пятнадцать. Но они никому ничего не расскажут. И не только потому, что дали подписку о неразглашении.

Им не поверят.

Потому что в это трудно поверить.

– – –

Когда я родился, у меня было всё, что и у других людей.

Теперь у меня много нет.

У меня нет ног. Мои много раз переломанные ноги ампутировали. Зачем они в невесомости? Толку с них никакого – всё равно передвигаться здесь нужно с помощью рук, – а кислород их ткани потребляют.

Мой кишечник укорочен. Так с ним меньше проблем. Длинный кишечник не нужен – поя здешняя пища усваивается легко и почти без остатка.

Желудок ушит до минимума. Там, где мало физических усилий, и есть нужно мало.

Зубы мне удалили все – здесь их некому лечить, если что. Вместо них у меня протезы.

На том, что осталось от моего тела, нет ни волоска. Это требование разработчиков систем регенерации воздуха и воды. Если что-то забьётся, чинить будет некому. Сюда никто не прилетит.

Хоть и принимаю время от времени ультрафиолетовые ванны, чтобы в организме вырабатывался витамин Д, из-за отсутствия солнечного света моё лицо очень бледное. С первого взгляда кажется, что я мертвец. Впрочем, о каком взгляде можно говорить… Меня никто не видит – на станции нет видеокамер.

Расчётное время моей жизни – двенадцать лет. Потом я умру. Такой же ресурс и у станции.

Как только монитор параметров тела, вживлённый в мою брюшную полость, решит, что мой организм окончательно вышел из строя, он сообщит об этом компьютеру. Тот впустит в атмосферу станции смертельную дозу усыпляющего газа. Я сам не замечу, как усну. Через пятнадцать минут после того, как моё сердце сократится в последний раз, включится маршевый двигатель, который поднимет станцию на орбиту захоронения. Затем главный компьютер выдаст команду на остановку реактора. Погаснут огни, упадёт температура, и этот мёртвый кусок металла с моим трупом внутри начнёт вечное путешествие по орбитальному кладбищу.

Тут же будет запущена новая станция с новым Наблюдателем на борту.

Мою станцию со мной внутри запустили на геосинхронную орбиту под видом тяжёлого спутника связи. Для виду она и сейчас обслуживает какие-то телевизионные каналы. Телеканалы противника тоже – такая вот ирония…

Вернуться на Землю не получится. Это не предусмотрено – посадку спускаемого аппарата с человеком наш противник легко засечёт. Это рассекретит весь проект.

Но это не главное. Мне нельзя возвращаться. На Земле меня ждёт смерть.

У меня была блестящая карьера. Я учился в Технологическом. Поначалу всё было хорошо. Был способным. Мне прочили светлое инженерное будущее. Потом надоело – утратил цель. Ушёл с последнего курса и поступил в военное училище. Там я, что называется, нашёл себя. Что может быть лучше, чем защищать Родину?

Потом были войска противоракетной обороны, где дослужился до командира дивизиона, затем академия высшего командного состава. В академии прошёл негласный отбор, и мне предложили продолжить службу в Главном командном пункте противоракетной обороны. Так я стал одним из тех самых симпатичных парней. Почему я? Во мне обнаружили редкое сочетание: высокие профессиональные качества, замешанные на исключительном патриотизме.

Простым оператором был недолго. Мой рост был скорым: командир расчёта, начальник смены, начальник подразделения. Полковником был уже в тридцать лет.

Однажды на занятиях по физподготовке на полосе препятствий сломал правую ногу. Это было странным – обычное упражнение, которое проделывал тысячу раз.

В больнице сделали рентген, наложили ортез, но домой не отпустили – принялись делать какие-то анализы. Более того: запретили вставать. Неделю провалялся на койке, не понимая, что происходит. Потом мне сообщили приговор.

Оказалось, что у меня редкая болезнь с мудрёным названием. Из моих костей быстро вымывается кальций. То, что сломал ногу, а не позвоночник, было редкой удачей. Процесс, начавшись внезапно, был очень агрессивным. Остановить его не удалось – время было упущено. О продолжении службы теперь и речи не шло. Мне грозила тяжёлая инвалидность, затем мучительная смерть.

Тогда казалось, что меня приговорили к смертной казни и сразу привели приговор в исполнение. Жизнь без армии для меня не имела смысла. Отказавшись выходить в отставку, взял отпуск и, наплевав на врачей, стал сам себя лечить. Был твёрдо уверен, что физические нагрузки способны излечить любой недуг. Бегал, плавал, ездил на велосипеде.

Однажды во время пробежки упал – поломалась левая нога. В падении сломал и левую руку.

И после этого моё доверие врачам не возросло ни на йоту. Когда переломы срослись, продолжил мои занятия. Они были недолгими – очень скоро опять упал. На этот раз поломались обе ноги.

Я сдался. Сутками напролёт лежал, глядя в потолок, ни на что не реагируя. Внутри я был мёртв.

Потом ко мне пришли двое в гражданском. Они представились сотрудниками некоего секретного подразделения и предложили продолжить службу в несколько необычном качестве.

Так я стал Наблюдателем. Если бы не это, то давно бы умер – мой позвоночник рассыпался бы под моим собственным весом. В невесомости же болезнь замедлилась. У меня появились те самые дополнительные двенадцать лет жизни.

Секретность была исключительной. Для всех, кто меня знал, я умер. Были похороны. Мне даже показали мою могилу.

Согласитесь, лучше стать космическим монстром и двенадцать лет приносить пользу Родине, чем сдохнуть в расцвете сил на больничной койке!

– – –

Первое главное занятие Наблюдателя – наблюдать. Наблюдать за территорией противника. Для этого и предназначен мой телескоп – родич того телескопа, который с орбиты фотографирует дальние галактики. Только мой всегда направлен на Землю. Отсюда, с огромной высоты при максимальном увеличении можно отчётливо видеть даже нитки швов на куртке часового, охраняющего вход на военную базу противника.

Моя орбита такова, что объекты наблюдения хорошо видны только треть суток. В остальное время меня подменяют два автоматических спутника, которые летают на моей же орбите. На них установлены такие же телескопы, и они передают мне всё, что видят. Симпатичным парням на Землю передать не могут, а мне могут. Такая вот история… Через три телескопа я могу смотреть на Землю круглосуточно, в какой бы точке орбиты не находился.

Конечно, смотрю на Землю не всё время. Первые месяцы не мог налюбоваться и смотрел, не отрываясь, на всё, что мог увидеть. Потом мне надоело, и я стал смотреть туда только, когда мне велит «Рабочий регламент». Или, когда забывал принять антидепрессант. Постоянное наблюдение ведёт компьютер станции. Если он что-то заметит, то просто скажет посмотреть в телескоп.

Глядя в него, я должен понять, является ли то, что увидел компьютер, пуском баллистической ракеты. Как это определить, меня научили. Кроме того, от наших разведчиков регулярно приходят сводки о ракетных войсках противника, которые облегчают понимание того, что вижу.

Что мне следует делать, если это случится?

Нажать на Кнопку.

В мире всего две таких Кнопки. Об одной вы знаете – она у Президента. О другой не знает никто. Она – у меня.

Разумеется, никакая это не кнопка. Это сложное устройство, в котором много кнопок. Оно хранится в чемоданчике в специальном сейфе. Кнопкой называю его для простоты. И глагол «нажать» не более, чем эвфемизм – задействовать Кнопку не так-то просто.

Почему она у меня?

Потому что я успею «нажать». Президент не успеет – до него просто не дойдёт информация об атаке. Потому Кнопка Президента – чистой воды декорация. Моя – настоящая. Не Президент, а именно я должен принять решение об ответном ударе.

На это у меня будет всего несколько секунд, пока отработают двигатели первой ступени вражеской ракеты, что должно быть хорошо видно в мой телескоп.

В начале моей жизни здесь каждый день представлял, как это будет: вижу пуск ракеты противника, «жму» на Кнопку, наши боевые спутники сбивают ракету своими лазерами, а через несколько минут на всей вражеской территории загорается пламя ядерных взрывов.

Способен ли я «нажать»? Да, способен и сейчас. Если противник нападёт, сделаю всё возможное, чтобы защитить мою Родину. Это не громкие слова. Это действительно так.

– – –

Моё второе главное занятие – ремонтно-профилактические мероприятия. Станцию надо поддерживать в рабочем состоянии. Кроме меня это делать некому. У меня есть «Регламент ремонтно-профилактических мероприятий». Это двенадцать толстенных книг. Каждый день открываю одну из них и приступаю к работе с каким-то агрегатом. На следующий день работаю с другим. И так три месяца. Потом всё начинаю сначала.

В первый год работы было много. Приходилось устранять заводские недоделки: где-то переинсталлировать программу, где-то перепаять разъём. Теперь, когда всё наладил, работа заключается в простом тестировании функциональных узлов. И, конечно, надо заменять расходные материалы.

В целом, с «железом» всё хорошо. Если регулярно проводить ремонтно-профилактические мероприятия, станция проработает положенные двенадцать лет и даже больше.

Выявились проблемы, с которыми мне справиться не удалось. Почему-то сдвинулся с места наружный маскирующий экран. Он поглощает радиосигналы радаров и мешает противнику оценить действительные размеры станции. На экранах радаров она должна выглядеть, не больше тяжёлого спутника связи.

Вернуть экран на место у меня не выйдет. Мой выход в космос не предусмотрен, внешний люк перед стартом заварили наглухо.

Другая проблема, которая сперва казалась незначительной – перестал работать вживлённый мне в бедро дозатор антидепрессанта. Правда, это не в аппаратуре станции, это во мне, но я ведь её часть. Приходится принимать таблетки. Иногда забываю, хоть компьютер и напоминает.

– – –

«Красная готовность» означает, что противник наверняка собрался атаковать, и я должен нанести ответный удар как можно раньше. Поводом является запуск двигателя ракеты или вышибного заряда, который поднимает её из пусковой шахты. Другими словами, если увижу вырывающиеся из шахты дым и пламя, то обязан задействовать Кнопку.

Как только зазвучал сигнал «красной опасности», компьютер сразу показал наиболее вероятную цель. Это была пусковая установка возле города, где жила Натали. Бронекрышка шахты уже была открыта. Виднелся серый обтекатель ракеты.

Ослеплённый и оглушённый пульсациями света и звука, действуя машинально, достал из сейфа тот самый чемоданчик. Сорвал пломбы, открыл.

Его содержимое я хорошо помнил. Там был блокнот с боевыми кодами и, собственно, мобильный терминал, через который следовало отдать команду.

Введя идентификационный код, который вытатуирован на моём левом предплечье, перевёл терминал в боевой режим. Открыв блокнот, нашёл нужный боевой код и ввёл его. Затем откинул предохранительную скобу, закрывавшую красную кнопку (да-да, та самая кнопка действительно красного цвета!). Осталось только нажать.

Я впился глазами в экран. Станция перемещалась по орбите, угол зрения менялся. От этого постепенно изменялась конфигурация изображения. Обтекатель ракеты уходил из виду. Больше ничего не происходило. Бронекрышку открыли, но никаких признаков запуска ракеты, который должен был начаться сразу после этого не было.

Минуты шли за минутами. Сигнал «красной готовности» не смолкал, пульсируя будто внутри головы, отключая мышление, убивая само желание мыслить. Собственно, мышление в тот момент и не требовалось. Требовалось действие. Одно-единственное действие – конвертировать попавшее на сетчатку глаза изображение дыма из ракетной шахты в движение лежащего на красной кнопке указательного пальца.

Но ничего не происходило. Я ждал. Собственно, ожиданием то моё состояние не назовёшь. Не было ни мыслей, ни эмоций, которые соответствовали бы этому понятию. Не было, вообще, никаких мыслей и эмоций. Я перестал быть собой, будто слился воедино с пульсациями, заполнившими и заменившими собой реальность, сам превратился в красную гулкую пульсирующую субстанцию, протянувшуюся от той ракетной шахты до красной кнопки, предназначенную совершить одно-единственное лёгкое движение.

Время шло. Медленно, очень медленно в остатках сознания всплывал образ. Что-то серое на белом. Сначала серое было вытянутым, расположенным горизонтально. Потом в нём появились светлые перемычки, разделявшие его на шесть равных частей, выглядевших словно зёрна. «Зёрна» стали чернеть, приобретая каждое свою форму. Контрастность увеличивалась, и становилось понятно, что «зёрна» – это буквы. Буквы складывали слово. Смысл его ещё не доходил, но было понятно, что оно напечатано шрифтом «Arial» на обрывке бумаги в клеточку из школьной тетради, который, медленно кружась, скользя по корпусу ракеты, падал в пусковую шахту. Каким-то непостижимым образом понял, что самое важное для меня – остановить это падение. Достаточно было просто протянуть руку. Для этого надо было отвести её от кнопки. Но как это было сделать, если указательный палец словно прирос к ней? У меня же есть вторая рука! Только об этом вспомнил, в ней оказался нож. Я ударил им по суставу между дистальной и средней фалангами указательного пальца.

В момент, когда меня пронзила острая боль, понял, что это было за слово – «Натали».

Я очнулся. Вокруг было всё то же пульсирующее красное свечение. И звуковой сигнал звучал по-прежнему, но уже не внутри моей головы. И главное – сильная боль. Это было не наваждение – находясь в трансе, я действительно отрезал себе фалангу пальца!

Я бросился к медицинской укладке и наспех перевязал кровоточащий обрубок. Затем вернулся к компьютеру.

Обстановка была ужасной. Мобильный терминал, блокнот с кодами, экраны компьютера – всё было залито кровью. В воздухе, медленно кружась плавали кровавые капли.

Я достал пылесос. Собрать с его помощью плавающую в воздухе кровь оказалось несложно – она быстро сворачивалась и капли превращались в твёрдые круглые гранулы.

Затем влажными салфетками, как мог, оттёр экран. Мобильный терминал и блокнот оставил, как есть.

Изображение на экране не изменилось – крышка шахты по-прежнему была открыта.

Пискнул таймер – через пять минут «спускаемый аппарат» должен появиться в поле зрения моего телескопа. Но тот направлен в другую сторону!

Я приказал главному компьютеру перенацелить телескоп с бездействующей шахты на то место, где ожидал увидеть «спускаемый аппарат». Ничего не произошло – компьютер проигнорировал мою команду. Я повторил её – безрезультатно. Здоровой рукой стал нажимать все клавиши подряд, даже Reset. Компьютер, без сомнения, был исправен, но меня не слушался. Видимо, «красная готовность» включила какую-то блокировку, о которой мне не известно.

Уходили драгоценные секунды, надо было что-то предпринять. Недолго думая, сорвал со стены декоративную панель, нашёл кабель питания и, открутив накидную гайку, вынул разъём из системного блока компьютера.

Всё прекратилось: смолк звуковой сигнал, погасло красное свечение. Через пару секунд зажёгся нормальный свет.

Я вернул разъём на место и включил компьютер в безопасном режиме. Когда система загрузилась, на экране снова появилась злополучная шахта, но других признаков «красной готовности» не было. Затаив дыхание, отдал команду перенацелить телескоп. Получилось! Медленно, неохотно, но компьютер подчинился.

Отметка «спускаемого аппарата» в радиодиапазоне появилась, когда я уже начал терять надежду. Переключив телескоп в видимый диапазон, увидел причину задержки – мой подарок двигался по очень пологой траектории с уже раскрытым парашютом.

При максимальном увеличении было видно, как его швыряет во все стороны из-за плохой аэродинамики. Но всё же парашют держал его на курсе.

До места посадки было далеко – километров пятьсот. Высота – меньше ста километров. Определить точнее было сложно – дальномер был запрограммирован на управление парашютом.

Я сделал три засечки координат «спускаемого аппарата» и просчитал его траекторию. Вышло, что он должен упасть на шестьдесят три километра северо-западнее дома Натали.

Пора было приступать к управлению спуском. С помощью дальномера дал команду повернуть направо. Ожидал, что парашют слегка сдвинется и «спускаемый аппарат» повернёт. Но тот отреагировал резко – дёрнулся и исчез с экрана.

С бешено бьющимся сердцем стал двигать во все стороны поле зрения телескопа, понизил увеличение. Тщетно! Он будто испарился.

Наконец, догадался перейти в радиодиапазон. Там его отметка появилась сразу. Только вела себя странно – быстро вращалась, двигаясь по замысловатой спирали.

Я понял свою ошибку. Точнее две. Надо было поворачивать не так резко и сразу вернуть парашют на место. Это как управлять автомобилем – резкий поворот руля может выбросить машину в кювет, и в конце поворота руль должен вернуться в первоначальное положение.

С помощью дальномера кое-как сумел остановить вращение «спускаемого аппарат» и направить его в нужную сторону.

Занимаясь поимкой «спускаемого аппарата», краем уха слышал сигнал, сообщавший о приходе разведданных. Но в тот момент этот звук был для меня не более, чем жужжание назойливого насекомого.

«Спускаемый аппарат» опустился в плотные слои атмосферы. Его скорость упала, он слегка раскачивался на стропах. Теперь моими стараниями он двигался точно в направлении дома Натали. Но вот незадача: из-за потери скорости и встречного ветра траектория его спуска стала более крутой. По расчётам выходило, что, двигаясь так, до места посадки он не долетит километров семь.

Я стал лихорадочно перебирать в голове знания об аэродинамике. Вспомнил наставления моего инструктора по парашютизму: хочешь продлить удовольствие – ищи восходящий поток. Однажды у меня это получилось – я вошёл в поток над гранитным карьером, меня подняло довольно высоко, и мой прыжок длился целых двенадцать минут. Вопрос был в том, удастся ли применить эту технику сейчас. Погода стояла безоблачная, кучевых облаков, которые всегда венчают восходящие потоки, не было. Значит, найти такие потки визуально крайне сложно. Если они, вообще, были – подстилающая поверхность представляла собой равнину, покрытую прямоугольниками сельскохозяйственных угодий, на которых зеленели всходы. Такая поверхность прогревается солнцем равномерно, и надеяться на «сквозняк снизу» здесь не приходилось. Надо было искать неоднородность – более горячее место.

Рискуя потерять из виду «спускаемый аппарат», уменьшил увеличение телескопа. Километра на три южнее трассы спуска увидел то, что было нужно – небольшой город. Асфальт, бетон, стены домов, крыши – всё это на солнце нагревается сильнее, чем окружающие поля. Значит, и поток нагретого воздуха над ними должен быть более сильным.

Заложив крутой вираж, направил «спускаемый аппарат» к тому городку. Вернув максимальное увеличение, хорошо видел, как, пролетев над первыми же домами, вся конструкция вздрогнула, купол парашюта затрепетал и вскоре, увеличившись в размерах, заполнил всё поле зрения телескопа.

Я заставил «спускаемый аппарат» сделать над городком два круга, чтобы, двигаясь по спирали, он поднялся максимально высоко. Затем направил его к месту посадки.

От того городка туда, где жила Натали, вела широкая автострада. Над разогретым асфальтом поднимался горячий воздух, в потоке которого я и держал «спускаемый аппарат». Над массивами многоэтажек на городской окраине его подняло ещё выше, и даже испугался, что мы пролетим место посадки. Но нет – район, где был дом Натали, был весь в зеленеющих садах, там не было восходящих потоков. Прибыв на место, завёл «спускаемый аппарат» в сужающуюся спираль и опустил его во дворе Натали. Он повис на ветках дерева, что росло недалеко от дорожки, ведшей от дома к воротам.

– – –

Во дворе никого не было. Ворота были закрыты. Грядки помидоров на огороде было не различить между сорняками.

Наверное, надо было дождаться, когда дочь Натали вернётся из школы. Тогда кто-нибудь из них обязательно нашёл бы мой подарок – странный предмет, висящий на дереве.

Монитор разведданных, пропищав, напомнил о «красной готовности».

Я перенацелил телескоп. И похолодел.

Летний ветерок развеивал серый дым над жерлом шахты.

Я пропустил атаку!

Я пропустил атаку!!!

Рука сама потянулась к терминалу. Глядя на экран, попытался нажать на красную кнопку. Но ничего не вышло – она словно пропала, на обычном месте её почему-то не было. Пересилив себя, оторвал взгляд от экрана. Кнопка была там, где и прежде. Я не мог на неё нажать, потому что было нечем – у меня не было фаланги указательного пальца.

С минуту тупо смотрел на залитый кровью терминал с красной кнопкой и мою искалеченную руку. Потом перевёл взгляд на экран.

Дым над шахтой рассеялся. Был виден обтекатель ракеты.

Атаки не было…

Я чуть было не начал ядерную войну.

Когда тебя тянет в пропасть, руки сами пытаются нащупать спасительную опору.

Мои руки навели телескоп на дом Натали.

У ворот стоял фургон «скорой помощи». Дверь дома была открыта. Два человека в униформе парамедиков выкатывали из неё носилки.

На носилках лежал человек. Мужчина. Хоть он был укрыт, было видно, что у него нет ног. Голова выбрита наголо, глаза закрыты, на бледном лице кислородная маска.

Парамедики катили носилки по дорожке мимо дерева, на котором висел мой подарок. Натали шла рядом, держа мужчину за руку и не отрывая взгляда, от его лица.

Носилки закатили в фургон, Натали села в него следом. Дверцы захлопнулись, фургон тронулся с места.

– – –

Только что прослушал ту запись. Первое желание было – уничтожить. Собрался даже выбросить диктофон в санитарный шлюз. Удержался в последний момент. Даже переписал в главный компьютер. Хоть что-то после меня останется…

Заканчивается двенадцатый год моей жизни здесь. Заканчивается моя жизнь.

На многие вопросы нашёл ответы.

Наши ракеты и сейчас представляет грозную силу. Но настоящее оружие не они.

Настоящее оружие – это я.

Именно меня, смертельно больного патриота, живущего в полной изоляции на орбитальной станции, боится наш противник.

Они обо мне знают. Когда сдвинулся маскирующий экран, они заподозрили неладное и стали узнавать, что там висит у них над головами. У них хорошие разведчики – не хуже наших. Интересно, сколько времени им понадобилось, чтобы узнать всё в деталях? Месяц? Год? Два?

Конечно, они могли бы запустить спутник-убийцу и сбить станцию. Но это рассекретило бы их знание обо мне.

Они не стали отвечать симметрично. Не стали выводить на орбиту такого же, как я.

Они использовали меня, чтобы начать войну.

История с открытой шахтой… То была провокация. Они открыли крышку и зажгли в шахте дымовую шашку, чтобы я принял это за пуск ракеты. Если бы тогда нажал на красную кнопку, началась бы ядерная война. По нашей вине. Точнее, по моей.

Почему мне тогда удалось освободиться от гипноза? Наверное, потому что в моей крови не было антидепрессанта. Работая над подарком для Натали, совсем прекратил его принимать. Если бы в тот день принял, таблетку, моё сознание было бы полностью парализовано световым и звуковым сигналами. И я точно нажал бы на кнопку.

Зачем мне теперь об этом думать…

Интересно, кто мой сменщик?

Впрочем, и это мне незачем…

Кальция в моих костях почти не осталось. У меня сломана левая рука и шесть рёбер. Они уже не срастутся. В моём желудке язва, в почках камни. Сердце работает с перебоями. Срок моей жизни был рассчитан верно. Каждый раз засыпая, не знаю, не вдыхаю ли смертельный газ. Монитор в моей брюшной полости может сработать в любой момент.

Мне не страшно.

Что ещё сказать…

По-прежнему занимаюсь ремонтно-профилактическими мероприятиями. Станция не просто мой дом – она мой друг, моя оборочка. С ней всё должно быть хорошо.

Много читаю. Не помню, говорил ли – в моём компьютере большая библиотека. Сонеты Шекспира многие помню наизусть

Слушаю музыку. Полюбил Шопена, могу слушать бесконечно.

Да! Выращиваю цветы. Астры. Горжусь – вывел новый сорт. Очень красивый.

В телескоп на Землю больше не смотрю. Не хочу. Да и не надо. Там сменились правительства. Те, кто пришёл к власти, воевать не собираются. Уверены, что всё можно решить дипломатическим путём. Ну-ну… Правда, и не разоружаются.

Мне не страшно. Каждый раз засыпаю в хорошем настроении.

 

Эпилог

Дорогой доктор Голдман,

Высылаю Вам эту запись в надежде, что Вы поможете разобраться.

Вот уже месяц прошёл со дня похорон. Но лишь вчера решилась включить наш компьютер. Был мой день рождения, и приличия требовали ответить на поздравления.

Этот файл обнаружила сразу. Раньше его там не было. Я слежу за порядком на рабочем столе, чтобы не было ненужных ярлыков. А тут вдруг какой-то файл в самом центре экрана! В последний раз включала компьютер за два дня до того, как Марк умер. Точно помню – этого файла не было!

Но как Марк мог его записать?

Вы знаете – Марк не вставал. Его сознание было в сумеречном состоянии. Когда он бредил, его мучили галлюцинации, я давала ему антидепрессанты, которые Вы прописали. Они его успокаивали, но всё равно он оставался неконтактным – молча смотрел в потолок или бормотал что-то непонятное.

Может быть та история – проявление его бреда? Но она совсем не похожа на бред! В ней есть сюжет, логика. Её развязка кажется вполне логичной.

Там столько технических подробностей! Скажу как астроном: и устройство космической станции, и посадка «спускаемого аппарат» – всё весьма достоверно. А сколько там специфических деталей! Откуда Марк всё это знал? Он ведь был инженером-химиком и никакого отношения ко всему этому не имел!

И как он смог всё это записать? Когда? Ночами? Я сплю чутко – услышала бы. Наверное, когда отвозила Алису в школу… Но моё отсутствие длилось не более сорока минут – как же он успевал? И в огород, и с Алисой посидеть выходила ненадолго – только, когда он спал.

То, что запись сделал Марк, нет сомнения – это его голос. Причём голос совершенно здорового человека!

Дорогой доктор Голдман! Вы же лечили Марка с самого начала, с того злосчастного дня! Пожалуйста, помогите разобраться. Откуда всё это?

Ваша Натали.

– – –

Милая Натали!

Спасибо, что обратились ко мне с этой проблемой.

Случай, без всякого сомнения интереснейший! Однако так, сходу дать исчерпывающий ответ, увы, не возьмусь. Поймите меня правильно – за всю тридцатилетнюю практику я с таким никогда не сталкивался. Здесь нужен тщательный анализ.

Понимаю, Вам не терпится получить от меня хоть какой-то ответ. Ну что ж, могу высказать кое-какие соображения, но с оговоркой, что они имеют весьма предварительный характер, и, возможно, впоследствии я их в какой-то степени изменю.

Во-первых, по содержанию записи. Вы понимаете, конечно, что никто не доверит ядерную кнопку смертельно больному инвалиду, живущему в полной изоляции далеко от Земли. А если он сойдёт с ума? Если захочет отомстить человечеству за свои страдания? Патриотизм – аргумент хороший, но только для тех, кто в него верит. Безусловно, всё что мы с вами слышали на этой записи – вымысел, фантазии чистой воды.

Теперь о причине этих фантазий.

Вероятно, причиной всему то состояние, в котором находился Марк после автокатастрофы. Сочетанная травма, ампутация ног, повреждение мозга, длительная кома – всё это привело к тому, что сознание Марка, его личность оказались как бы заперты внутри его тела. Смею предположить (подчёркиваю – это лишь предположение!), что это состояние, удалявшее его от Вас, Алисы и ото всех нас, ему казалось одиночным заточением на космической станции. Почему именно там? Может быть, имея жену астронома, он втайне мечтал о космических полётах? Как знать… Всё окружающее он видел, будто с очень большого расстояния, словно наблюдал через мощный телескоп. Постепенное угасание воспринималось им сначала как «оранжевая», а по мере приближения конца, как «красная готовность». В его искажённом мировосприятии это была готовность к катастрофе, к прекращению существования мира, его мира.

Простите, я Вам не говорил – не хотел травмировать, – ещё вначале, когда общая картина состояния Марка стала понятна, мы предположили, что он вряд ли проживёт дольше года. Видимо, мы обсуждали это при нём, забыв, что, иногда в состоянии комы человек способен воспринимать окружающее. Похоже на то, что Марк принял оставленные ему двенадцать месяцев за двенадцать лет жизни на космической станции.

Возможно, Вас в какой-то степени утешит, что даже в своём бреду он Вас и искренне любил. Именно Вам, а не кому иному, он стремился сделать тот странный, невозможный подарок. Именно к Вам он рвался из своего страшного заточения. Вы до самого конца оставались символом его свободы, его звёздным сиянием.

Вы спрашиваете, откуда у химика Марка широкие познания в областях, от которых он был далёк. Думаю, тут всё просто. Взял на себя смелость связаться с некоторыми его коллегами. Все они в один голос утверждают, что Марк был весьма разносторонней личностью и живо интересовался самыми разнообразными знаниями. Странно, что эта его черта от Вас почему-то ускользнула.

Разумеется, эти рассуждения справедливы только в случае, если Марк сделал эту запись сам. Однако это проблематично. Скажу более определённо: это невозможно. Находясь в столь тяжёлом, критическом состоянии, наговорить такой длинный текст Марк не смог бы физически.

Учитывая, что в записи голос Марка звучит, будто он совершенно здоров, могу высказать осторожное предположение. Возможно, имеет место совпадение, и эта запись, вообще, никак не связана с его состоянием. Возможно, Ваш муж сделал её давно, ещё до автокатастрофы, чтобы порадовать Вас занимательной историей. Видимо, это был его подарок Вам. Этим можно объяснить то, что ярлык файла стал видимым именно в Ваш день рождения. Не разбираюсь в компьютерах и не могу сказать, как он это сделал, но мои знакомые уверяют, что это возможно.

К сказанному мне пока нечего добавить. Но обещаю: если разгадка этой тайны существует, вы о ней узнаете первой.

Всегда Ваш, д-р Голдман.

– – –

Дорогой доктор Голдман!

Сегодня, убираясь в саду, нашла странный предмет. Он висел, зацепившись за ветку яблони. Раньше его не замечала – он прятался в листве. Нашла сейчас, потому что листья начали опадать.

Это пластмассовый цилиндр, к одному из торцов которого прикреплены какие-то устройства, а с ними небольшой парашют. Другой торец был закрыт крышкой, как у бутылки с водой, только большего размера. Не сразу, но мне удалось её открутить и заглянуть внутрь.

Там лежала засохшая астра.

Ваша Натали.

Днепр, весна–лето 2018

Скачать  на  телефон      Купить  книгу

Наверх