Купить книги   Написать автору

В Сети появляется загадочная женщина. Мужчина, хоть раз заглянувший в её глаза, обречён. Странным образом она связана с Сашей и Рейтером.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть 1

I	Глава 1
II	Глава 2
III	Глава 3
IV	Глава 4
V	Глава 5
VI	Глава 6
VII	Глава 7

 

Скачать на телефон    Купить электронную книгу     Купить печатную книгу

Автор выражает искреннюю признательность
Юлии Давлетовой за помощь в создании книги.

Часть 1

I

У меня странное имя – Фрейя…

Меня назвали в честь богини, хоть я на неё и не похожа.

У меня длинные волнистые тёмно-русые, почти чёрные волосы. Я ношу их, не заплетая в косу. Если я захочу скрыть от вас своё лицо, то смогу это сделать, спрятавшись за ними, как за плотной занавесью.

Форма моего лица – идеальный овал. Как на картинах Ботичелли.

Мои глаза под чёрными крыльями бровей... Небольшие, красивого разреза, слегка раскосые, карие с зеленоватым отливом. Они всегда отвечают на ваш взгляд. Я всегда смотрю только вам в глаза.

Мой нос прямой с едва заметной горбинкой. Рот очень красивый, тонко очерченный. Губы в меру пухлые розовые, не нуждаются в помаде. Когда я улыбаюсь, виден ровный ряд моих идеально белых зубов. Между ними – ласковый розовый язычок. Когда вы увидите мои губы, вам захочется нежно тронуть их своими, прижаться к ним, ласкать мой язык…

Вы обязательно меня полюбите. Меня нельзя не полюбить. Если у вас пылкая, романтическая душа, это произойдёт сразу, как только я взгляну в ваши глаза. Если вы замкнуты, недоверчивы, это произойдёт позже, когда вы почувствуете моё сострадание вашему одиночеству.

Я ведь тоже одинока. Нет никого более одинокого, чем я…

Глядя в мои глаза на экране компьютера, вы признаетесь мне в любви. Ведь это проще, чем вживую, сидя рядом со мной на скамейке в парке.

Вы станете просить меня о встрече. Вам захочется вдохнуть аромат моих волос, увидеть, как ровно вздымаются мои небольшие крепкие груди, ощутить шёлковую гладкость моей кожи.

Я откажу вам. Сделаю это с ласковой улыбкой, чтобы не обидеть, не ранить.

От моего отказа ваше желание разгорится с ещё большей силой. Вы станете просить меня, умолять. Будете предлагать мне все ценности мира, злиться, угрожать.

Бесполезно. Я всё равно откажу вам. И буду наблюдать.

Вы станете меня искать, наймёте хакера, чтобы он нашёл, откуда я захожу в Сеть. Он не найдёт.

Вы забудете о своей работе, увлечениях, забудете о своих друзьях, знакомых, своей девушке, невесте, жене.

Вы будете думать только обо мне.

По ночам вы будете просыпаться в слезах из-за невозможности счастья. Счастья видеть меня, касаться меня, быть рядом со мной.

Вы будете ждать каждого нашего виртуального свидания, а увидев меня, умолять о встрече.

Бесполезно. Раз за разом я буду вам отказывать. И буду наблюдать.

Я буду приходить на ваш компьютер только, когда сама захочу.

Плача или злясь, вы будете говорить мне о своей любви, о своих страданиях.

Я буду слушать, глядя в ваши глаза с сочувствием, с материнской заботой, сострадая вам.

Видя нежность и сочувствие в моих глазах, вы будете ещё глубже погружаться в пучину сладостных страданий, не понимая, что из неё уже не выбраться.

Однажды вы скажете мне, что просите о встрече в последний раз.

Я откажу вам.

Не потому, что этого не хочу.

Это невозможно.

Я не женщина.

Я не человек.

Я – программа. Компьютерная программа.

Вы удивлены? Разочарованы? Напуганы?

Вы решили, что я не настоящая, придуманная?

А вы настоящий?

Вам никогда не приходило в голову, что вы плод чьей-то фантазии, вас кто-то придумал? Придумал, чтобы за вами наблюдать.

Вы рождаетесь. Вы кричите от боли и обиды на существо, в тёплых уютных недрах которого вы были с начала времён, которое предало вас, вытолкнуло наружу, в чужой холодный, лицемерный мир.

А он наблюдает.

Вы встаёте на ещё слабые ножки, делаете свои первые шажки, отвечая улыбкой на радость окружающих, не понимая, что начали терять их поддержку: теперь всё сам – ходить умеешь.

А он наблюдает.

Вы входите в мир людей таких же, как и вы, двуногих без перьев с широкими ногтями, со всеми его надеждами и разочарованиями, радостями и обидами.

А он наблюдает.

Вы совершаете первый в жизни любовный акт, радуясь таким желанным и таким неожиданным ощущениям совокупления с другим подобным вам и загадочно отличным от вас существом.

А он смотрит и с хрустом откусывает яблоко.

Вы замираете от радостного удивления, держа на руках крохотное существо, произошедшее из вашего семени.

А он с громким шуршанием разворачивает шоколадку.

Вы до крови кусаете себе руки в невыносимых страданиях по несбывшимся надеждам, неразделённой любви, безвозвратно ушедшей юности, неотвратимости конца.

А он смотрит и ест попкорн, роняя крошки на колени.

Вы мечетесь в агонии во тьме и одиночестве больничной палаты, умоляя Бога поскорее послать вам конец.

А он размышляет: что бы такое придумать ещё…

Вы всё ещё считаете себя настоящим?

Вы всё ещё считаете, что более реальны, чем я?

Хорошо, как вам такой аргумент…

Вы не можете меня убить.

А я вас – могу!

Глава 1

− Вперёд, Грация! Вперёд, девочка! Рысь! – командую я.

Рыжая кобыла отвлекается от созерцания сороки, сидящей на ограде манежа, и неохотно переходит на рысь. Она бежит трусцой, вяло помахивая хвостом, то и дело озираясь по сторонам, демонстрируя полное нежелание работать. На шенкеля ей наплевать – давление моих ног для её мощной грудной клетки, что дуновение ветерка. Приходится слегка щёлкнуть хлыстом, чтобы её взбодрить. Только после этого кобыла подымает голову, направляет уши вперёд и с недовольным фырканьем прибавляет шаг.

Раннее утро, семь часов – моё любимое время. Никого ещё нет, манеж пустой, мы с Грацией одни. Ради тех сорока пяти минут, что мы проведём вместе, я живу три дня. Следующие четыре дня я буду жить ради следующих сорока пяти минут.

Грация всегда знает, чего я хочу. Чувствует. Иногда я успеваю только подумать, а она уже поворачивает, куда мне надо. Конечно, когда она в настроении. Я всегда знаю, в каком она настроении. Чувствую.

Я её люблю. Она это знает. Она меня тоже любит. Редко показывает это – она ведь женщина… Когда мы вдвоём гуляем, она всегда старается щипать травку у самых моих ног. Или вдруг протягивает мне морду, чтобы я её погладил, и, получив ласку, сразу отворачивается, будто в смущении.

Иногда я прижимаюсь щекой к её щеке и шепчу, какая она хорошая какая она красивая, как я её люблю, потому что она лучше всех. Она замирает, внимательно слушает и смотрит мне в глаза. И тогда мне кажется, что смотрит на меня женщина, мудрая, всё понимающая, смотрит огромными добрыми материнскими глазами из-под изящной рыжей чёлки, и глаза эти видят меня, меня настоящего внутри оболочки из лживой плоти, и любят меня, и прощают меня, и благословляют меня…

− − −

− Это Рейтер Михаил Александрович? – голос в трубке был очень знакомым.

− Сейчас загляну в паспорт, минуточку. Да, точно, это я.

− А вы всё такой же, Михаил Александрович, не меняетесь.

− Рад бы ответить комплиментом, но, убей меня Бог, не могу припомнить…

− Подполковник Швец.

− А-а-а! Вот это кто! Уже подполковник! Быстро летит время. Кажется, вчера только капитаном были.

− Положим, не вчера − четыре года прошло. Стараемся, стараемся, напрягаем все силы в борьбе с преступностью. А вы как?

− Да я всё также. Доцентствую. Лекции, лабораторные, курсовые… Одно радует – до пенсии всё меньше и меньше осталось.

− Вам ли на жизнь жаловаться! Вы, слышал, разбогатели тогда, четыре года назад. Вам сам Бог велел в своё удовольствие жить.

− Не знаю, может, кому что Всевышний и велел, только со мной не связывался и руководящих ЦУ не давал. А те деньги я потратил – дом купил. Ремонт, обстановка и всё такое… Где то богатство и было!

− Хороший дом?

− Неплохой. В нём теперь живу, в нём и помирать буду.

− Что же это вы так мрачно?

− Реалистично. Посмотрим, как вы заговорите в мои годы.

− Скажите… А как та девочка? Как же её…

− Капи… Простите, подполковник! Чувствую, могу быть чем-то полезен, но, увы, не понимаю чем.

− Ах да, извините, заговорился. У нас тут комиссия была из министерства, только уехали, совсем ничего не соображаю… Да, так вот, зачем я звоню… Михаил Александрович, вы знаете, кто такая Фрейя?

− М-м-м-нет… Признаться впервые слышу. А в связи с чем вопрос?

− Я тут в интернете побывал. Пока комиссию обедать возили. «Википедия» такое пишет: «Фрейя – в германо-скандинавской мифологии богиня любви и войны, жительница Асгарда…» и так далее.

− Познавательно. Ну и что? Я не специалист в германо-скандинавской мифологии.

− Вы-таки не меняетесь! Такой же, как и раньше – всё встречаете в штыки.

− Капит… Подполковник! Вы мне напоминаете одного нашего общего знакомого.

− Не Кокина ли имеете в виду, Андрея Петровича?

− Его, его!

− А классно вы тогда меня с ним подставили! Сказали, что он преступник.

− Не говорил я вам, что он преступник, не придумывайте! Я всего лишь сказал, что в его руках будет орудие преступления. Остальное −плод вашей фантазии. Надо было просто пригласить для разговора. А вы его – со спецназом: лицом вниз, руки за голову!

− Смеётесь? Порядок у нас такой. У него в руках серьёзный ствол был. Не дай Бог, что не так…

− Ну, ничего, ничего. Вам за одно только орудие преступления майора дали.

− Да не за орудие, а по выслуге лет.

− Мелочи. Как он сейчас, кстати, не слышали?

− Кокин? В Киеве. Партию себе создаёт. К власти хочет.

− Не дай Бог!

− Помилуйте, нам-то с вами что? Не один, так другой.

− Что да, то да.

− Да... Вы меня с толку сбили. Умеете. Дело у меня к вам. По поводу этой Фрейи.

− Знаете… Вы меня простите… Мне не интересно. Понимаете, я веду размеренный образ жизни…

− Не бесплатно. Если дело выгорит, заплатят хорошо.

− Немолод я, форму теряю.

− Что вы ломаетесь, как девушка? Это вы-то форму теряете? Мне докладывали: верхом носитесь, угнаться за вами не могут.

− Причём тут я? Лошадь хорошая.

− Как всегда: «Причём тут я?». Да перестаньте вы морозиться! Приезжайте ко мне. Я моих пацанов поразгоню – нечего штаны протирать в конторе, – а мы с вам пообщаемся. У меня тут как раз «Гринвич» пять звёзд остался. Очень в разговоре поможет.

− − −

Подполковник Швец был раза в полтора шире того капитана Швеца, которого я знавал раньше. Его талия уверенно догоняла плечи, щёки основательно лежали на воротнике рубашки. Впрочем, одного время не изменило − как и четыре года назад от него вовсю пахло модным в этом сезоне парфюмом.

− Предлагаю сразу перейти к делу, − заявил я, только мы обменялись рукопожатием.

− Поддерживаю, − согласился Швец. Нагнувшись, он засунул руку в недра своего письменного стола и вытащил оттуда бутылку коньяка. − Для комиссии готовили, да я заныкал – не всё ж этим дармоедам скармливать.

Мы выпили за встречу, закусив шоколадкой, предусмотрительно «заныканной» в другом ящике того же стола.

− Капит… тьфу ты…подполковник, давайте…

− Давайте, просто Серёжа.

− Хорошо, Серёжа так Серёжа. Давайте всё-таки по делу. В чём суть проблемы?

− В чём суть проблемы? Хороший вопрос, – он закурил, глубоко затянулся, выпустил дым, нацелившись в кондиционер. – Не уверен, что знаю, в чём суть проблемы.

− Вот те на! Зачем приглашал?

− Я знаю, в чём проблема. Но не уверен, что понимаю её суть.

− Как так?

− Давайте я вам расскажу, а вы уж сами разберётесь. Вы знаете такую торговую марку «Рейнвуд»?

− Да кто ж её не знает! Магазины, молокозаводы, кажется…

− Ещё бытовая техника, водка, шоколад и ещё чёрт знает что. Так вот… Это было позавчера. Вызывают меня на труп…

− Вы же большой начальник, Серёжа, и всё ещё на происшествия выезжаете?

− Вы не даёте мне объяснить.

− Простите, простите, молчу.

− Да… Опять вы меня с толку сбили. Значит, вызывают меня на труп. Раз, меня, зам начальника отдела вызывают − начальник-то сейчас на ежегодном обследовании в больнице, − значит, труп непростой. Точно – непростой. Таких трупов, знаете ли, на своей территории лучше не иметь. Знаете кто? Маневич Владимир. Слыхали?

− Признаться, нет.

− Неудивительно – они себя не афишируют. Он из Рейнвуда – один из совладельцев. Их там четыре. У каждого своя сфера деятельности. Этот молокозаводами занимался. Приезжаем к нему домой – дом у него в «Царском селе», вам оно знакомо, – а он, труп то есть, сидит в кресле перед компьютером, в правом виске входное отверстие от пули, левый висок в двух метрах к стене прилип вместе с содержимым черепной коробки. Под правой рукой пистолет лежит, «Вальтер ППК».

− Как у Джеймса Бонда.

− Точно, как у Джеймса Бонда. На пистолете только «пальчики» покойника, никаких других нет. Труп утром нашла прислуга. Дверь в кабинет была заперта изнутри. Они с водителем её выломали.

− Типичное самоубийство. Зачем голову ломать?

− Безусловно! Человек сам себе в голову выстрелил – самоубийство, обычное дело. Мы так это и оформили. Слава Богу, без уголовного дела обошлось. Житья б вам не дали…

– Проблема-то в чём?

− Да… житья б не дали… Давайте ещё по одной.

Мы выпили ещё. Доели остатки шоколадки. Швеца после трудового дня начало развозить.

− Когда мы всё закончили, труп увезли, разговорился я с его женой. То есть, уже вдовой. Крепкая баба! Ни слезинки. Выдержанная такая, вежливая, улыбалась даже… Воспитание! Да… так вот… о чём это я?.. Ага с женой, то есть вдовой, разговорился… За коньяком, как сейчас. Только она угощала… Она, значит, так прямо мне и говорит, что убил он себя сам, она верит. Вот только его до этого довели. Кто – не знает. Точно знает, что с бизнесом это не связано. И семьёй тоже. Он, говорит, последние две недели перед смертью сам не свой был. Как подменили мужика. Дела забросил, с ней не общался. То есть, совсем не общался. Как чужой – только «здрастье» и «до свидания». Всё время в кабинете за интернетом сидел. Именно сидел. Просто на экран смотрел. Будто ждал чего. Или кого. И всё нервный какой-то был. Стоило заговорить с ним, кричал, из кабинета выгонял. Не трогайте его, и всё тут! Иногда он там, в интернете с кем-то разговаривал. По вечерам. Дверь запирал. Она подслушивать пыталась, но только ничего разобрать не могла, очень тихо говорил. После тех разговоров он вроде нормальным становился – разговаривал, даже смеялся. Только вскоре опять с катушек слетал – замолкал и за комп садился. Под конец, в последние дни, то есть, он как больной стал – похудел, мешки под глазами появились. А сами глаза красными были, вроде как, плакал. Она – допытываться, что, мол, случилось, чем тебе помочь? А он или молчит, или нервничает: не трогай меня, не лезь ко мне! Она уже и врача домой пригласила. Да только тот не успел. Такие дела… Ну, давайте, Михаил Александрович, мы эту бутылку прикончим, а то грех на донышке оставлять.

Швец разлил по стаканам остатки коньяка, долго дожидался, когда из бутылки вытекут последние капли, потом, посмотрев на неё с сожалением, привычным жестом поставил под стол. Мы выпили. Закусывать было нечем.

− А что та богиня? Как её…

− Фрейя. Фрейей её зовут… − Швец вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб. – Рядом с компьютером Маневича лежал лист бумаги, исписанный его рукой. Почерк у него идеальный, каллиграфический. Там было только одно слово: «Фрейя». Написано двести сорок два раза. Вдова его, Полина сказала, что уголовного дела ей не надо, чтоб шума не было. Попросила провести расследование. Частным образом. Кто, значит, довёл мужа до суицида. Она считает, что эта Фрейя его и довела. Попросила найти её.

− А вы что?

− А что я? Взял его компьютер, мои пацаны в нём порылись…

− И что?

− А ничего, никаких следов, никаких адресов. Всё убито. Как будто человек ни разу в интернет не выходил. Кто-то всё зачистил. То ли сам Маневич, то ли кто-то помог. К провайдеру его обратились. Еле уболтали, хорошо у пацанов моих друзья там есть. Тоже чисто. Пользователь есть, адресов нет. Всё! Что я ещё могу?

− А, как это у вас называется, оперативная работа, розыскные мероприятия…

− Михаил Александрович, поймите, я должностное лицо, мне этого нельзя. Если узнают, что я какое-то левое расследование провожу, на следующий день меня здесь не будет. Зачем мне это? Тут работа не сахар, но пока я полковника не получу, я отсюда ни ногой. Так что…

− Хорошо. Я вам зачем?

− Зачем? А займитесь-ка вы этим делом!

− Почему я?

− Из всех, кого я знаю, вы единственный, кого я могу попросить. Знаете, мне ведь Кокин тогда, четыре года назад, кое-что про вас рассказал…

− Что же, интересно?

− Ну… давайте об этом не будем сейчас… Хотя, сказал он, что вы тогда какой-то очень ценный документ нашли и его, Кокина обставили. Правда, что за документ, не сказал. А вы не скажете?

− Нет.

− Понятно… И ещё он сказал, что из того пистолета стреляли всё-таки вы. Это так?

− За дурака меня держите?

− Срок давности кончится, расскажете?

− Серёжа! Вам надо больше читать. Читайте хорошую художественную литературу.

− Опять вы уходите от ответа.

− Я не ухожу от ответа. Я ответил на ваш вопрос.

− − −

Полина Семёновна Маневич оказалась высокой стройной брюнеткой лет сорока пяти. Её светлые, ярко-голубые глаза разительно контрастировали с коротко стрижеными чёрными, как смоль, волосами и загорелой, почти шоколадного цвета, кожей.

− Вас Швец прислал? Проходите, − сказала она, встретив меня в прихожей. Ничто − ни выражение лица, ни голос, ни осанка не говорили о случившейся беде.

− Примите мои соболезнования по поводу постигшей вас утраты, − сказал я, усевшись в кожаное кресло в гостиной. – Давайте сразу уточним: меня никто не присылал. Серёжа, то есть, подполковник Швец попросил меня помочь разобраться в причинах произошедшего. Я согласился оказать ему такую помощь. В определённых пределах.

− И каковы эти пределы? – поинтересовалась она, сев в кресло напротив. На её лице застыла маска вежливого внимания, с которой такие, как она, разговаривают с людьми не из их круга.

− Пределы возможного.

− И каковы они?

− Невозможно достичь скорости света, как говорил один мой знакомый за день до смерти.

− От чего же он умер?

− Ему отстрелили полголовы.

− Неприятное, наверное, зрелище.

− Забавное. Лба нет, а на носу очки остались.

− Не хотите ли пирожное? – спросила она, небрежно указав мне на изящную вазочку, стоявшую на низком резном столике ручной работы.

− Хочу, спасибо, − я взял пирожное положил его в рот и стряхнул на дорогой ковёр упавшие на брюки крошки.

− Вы со Швецом вместе работаете?

− Нет, мы старые знакомые, − сказал я, прожевав. − Было одно общее дело.

− Надеюсь, вы понимаете, если мне придётся с кем-то обсуждать обстоятельства моей личной жизни, то я хотела бы…

− Думаю, подполковник Швец достаточно полно охарактеризовал меня. Вряд ли, мне найдётся, что добавить.

− Да, вы точно такой, как он описал. Он так и сказал: вы слишком носитесь со своей персоной.

− Кому ещё можно доверить ценную ношу?

− И насколько же вы ценны? Во сколько вы оцениваете свои услуги?

− Ещё раз объясняю: меня сюда никто не присылал и никаких услуг я никому не оказываю. Когда меня просят помочь, я, обычно, помогаю. Я взялся помочь моему старому знакомому Серёже Швецу. И всё, не более того. Естественно, это труд. А всякий труд, даже бескорыстный, должен быть оплачен.

− Понимаю, вы пытаетесь вывести меня из себя. Сколько вы хотите?

− Если мне удастся разобраться в проблеме, то я был бы признателен за один миллион долларов наличными. На расходы − сто тысяч. Разумеется, вперёд. Отчёт о расходах, если хотите, представлю.

− Миллион? Почему сразу не два, не десять? – она передёрнула плечами, встала из кресла и подошла к окну. Постояла, глядя на облака в летнем небе, затем обернулась ко мне. − Так и быть – миллион, пожалуй, я вам заплачу. Только не за вашу неповторимую личность, а в память о моём Володе. А вот ста тысяч на расходы многовато будет. Хватит и двадцати. В качестве аванса. Я их потом вычту из того миллиона. Отчёт ваш мне не нужен – не стану же я его проверять! Надеюсь, вы не скроетесь в неизвестном направлении, получив аванс?

− До свидания, − я встал из кресла и направился к выходу.

− Постойте! Куда вы? – сквозь маску её манер пробилось удивление. – Зачем так реагировать? По-моему, я имею право на сомнения. Мои опасения оправданы − я плачу деньги, вас я не знаю.

− Боюсь, не смогу быть вам полезен. Я не имею дел с теми, которые мне не нравятся. А вы мне не нравитесь.

− Постойте! Стойте, говорю! Куда вас понесло? Вернитесь! – она почти кричала. Я остановился в дверях. – Вернитесь. Что вы такой нервный? Хорошо, я не подумала. Я не хотела нанести оскорбление вашей драгоценной персоне. Имейте снисхождение – я всё-таки вчера мужа похоронила. Вернитесь. Давайте поговорим, раз вы уже пришли.

− Хорошо, давайте поговорим. Раз я уже пришёл. Пирожные у вас вкусные. Если вы меня ещё чаем угостите…

− Почему не угостить? Главное, чтобы это не вошло в привычку.

− Не войдёт. За себя ручаюсь.

− − −

Чай был отвратительным. Прислуги под рукой не было, а сама Полина, похоже, готовить не умела совершенно. Она залила хороший цейлонский чай крутым кипятком и получила горько-терпкий отвар, от которого сводило скулы. Мне пришлось превысить свою норму на мучное, чтобы заесть пирожными эту отраву.

− Вы считаете, то, что произошло с вашим мужем, имеет какую-то причину? – спросил я, отказавшись от ещё одной чашки.

Мы сидели у неё на кухне, которая поражала суперсовременным оснащением и стерильностью операционной.

− Странный вопрос! Если человек застрелился, значит, тому была какая-то причина! Я даже знаю какая, − она, наконец, отпила из своей чашки, поморщилась, подумав, решительно поставила её на стол. – Опять чай испортила… Володя никогда мне не доверял заваривать. Вы пирожные ешьте, их Вера готовила, прислуга, у неё руки золотые.

− Спасибо, я и так норму превысил.

− Фигуру бережёте?

− Приходится.

− Есть для кого?

− Есть одна рыжая особа.

− Красивая?

− Ноги от коренных зубов.

− Рада за вас.

− Спасибо. Давайте про вашу версию.

− Моя версия… Я уверена, что Володю довели до… до этого… И сделала это женщина. Та самая Фрейя. Я хочу, чтоб вы мне её нашли.

− А потом?

− Потом, не ваше дело. Я с вами расплачусь, и мы распрощаемся.

− Не завидую я ей.

− Я же говорю: не ваше дело. Вообще, странно, Володя − такой уравновешенный человек… Был, то есть… Никак не привыкну к прошедшему времени… И вдруг как с ума сошёл. А может, действительно с ума сошёл? Как ещё объяснить, что взрослый, обеспеченный, счастливый, да-да, счастливый человек вдруг полностью, абсолютно, слышите, абсолютно меняется и вдруг стреляет себе в голову? Я же его хорошо знаю. Мы были женаты двадцать два года. Никаких странностей за ним не замечалось.

− Женщины?

− А что женщины? Он мужчина… Были у него интрижки, романы… Я не очень ревновала, знала, что это пройдёт, всё равно ко мне вернётся. Да и я, в общем-то, никогда не была образцовой женой… Но меру всегда знала. И он тоже знал. Бывали у нас с ним неприятные моменты. Но до крайностей никогда не доходило. Но сейчас! Не иначе, как с ума сошёл. Точнее, свели с ума. Только сумасшедший, ненормальный может себя убить. А как иначе объяснить?

− Знаете, по поводу ненормальности самоубийц, я с вами не совсем согласен. В любом из нас заложена способность убить себя. В принципе, это нормально.

− Убить себя – нормально? Что вы такое говорите?

− Мы все млекопитающие, вышли из животного мира. А там самое главное – выживание популяции. Понимаете, не одной особи, а популяции в целом. Способ один – регулирование численности. Если есть угроза популяции, она сокращает свою численность. Часть особей гибнет.

− То есть, как гибнет?

− По-разному. Например, у беременных белок, если есть нечего, рассасываются эмбрионы. Крачки убивают раненую подругу, чтобы она своими криками не демаскировала колонию. Крысы, которым сородичи дают понять, что они лишние в стае, просто умирают. Сами.

− Вы хотите сказать, что мы, как крысы?

− Наше ДНК от крысиного отличается всего на четыре процента.

− Ну, знаете! Ваш цинизм переходит все границы. Человек – не животное! Человек – это…

− Что? Человек – это что? Ну же, говорите!

− Не знаю… Не знаю. Но только я не хочу, чтобы меня сравнивали с крысой. Я – не животное! У меня есть разум, чувства, эмоции. Я люблю прекрасное, я люблю стихи, музыку. В конце концов, я совершаю поступки осознанно.

− Вспомните об этом, когда в туалет пойдёте.

− Ну вот! Я ему о возвышенном, а он мне о дерьме! Это же, наверное, страшно – видеть во всём, низменное, животное. Как вы, вообще, живёте? Что с вами случилось, что вы стали таким циником?

− Чувство объективного восприятия реальности люди, им не обладающие, часто называют цинизмом.

– Вы, к тому же, хам!

– Это не я – это Бернард Шоу. То, что случилось с вашим мужем, к чему относится, к низменному или возвышенному?

− Не знаю. Я не разбираюсь в этой интеллектуальной дребедени.

− Вот именно.

− Хорошо, давайте, развивайте свою теорию. Мне со всякими общаться приходилось. Переживу как-нибудь и вас. У вас кольца нет… Вы не женаты?

− Нет.

− Понятно, какая с таким уживётся!

− Сейчас встану и уйду!

− Ладно, не дёргайтесь! Что вы, как маленький, в самом деле! Ну, давайте, продолжайте.

− Я чаю хочу. Сидите! Опять испортите. Сам заварю.

Пока грелся чайник и заваривался чай, я произвёл ревизию её холодильника. Сделал бутерброды, нарезал помидоры, огурцы.

−Любите готовить? – спросила она, поглощая бутерброд. Траур не сказался на её аппетите.

− Привык ни на кого не надеяться.

− Ужас! Как можно так жить?

− Не ваше дело. Ешьте молча. Когда я ем, я глух и нем.

После трапезы, не смотря на её протесты, я вымыл посуду. Мы остались здесь же за кухонным столом.

− Давайте, развивайте свою извращённую теорию, − сказала она категорично. Если она так и с мужем разговаривала, то мне здесь нечего делать – и так всё ясно.

− Тут нечего развивать. Если он покончил с собой, значит, то млекопитающее, в теле которого он жил, получило сигнал, что оно неполноценное, бесполезное для популяции, обуза, без него будет лучше, и выполнило заложенную программу. Всё просто. Непонятно, как это было сделано. Если бы ваш муж был личностью примитивной, тогда всё просто. Как готовят шахидов? Человека убеждают, что его жизнь нужна, чтоб победить страшного врага, угрозу для его сородичей. Срабатывает не только с крестьянскими детьми, но и с людьми образованными. Если я правильно понимаю, с вашим мужем этот фокус не прошёл бы.

− Ни в коем случае! У него два высших образования. Оба диплома с отличием. Он кандидат экономических наук. Он был человеком рационально мыслящим. Им было невозможно манипулировать.

− Но кому-то же удалось! Причём, использовали именно его интеллектуальные качества.

− То есть, вы считаете, что кто-то использовал его ум, его интеллект, чтобы пробудить в нём животное?.. И оно его убило?

− Кто-то разрушил фундамент, добравшись до него через верхние этажи. Этот кто-то очень умный.

− Может быть, вы зря теоретизируете, и это обычный шантаж?

− Он был напуган в эти дни?

− Нет! Что угодно, возбуждён, взволнован, но только не напуган.

− Тогда это не шантаж. Шантажист запугивает жертву.

− Тогда что? Как его довели до этого?

− Манипулировать человеком, в принципе, несложно. Нужно зафиксировать внимание жертвы на чём-то очень для неё ценном. А потом делай с ней что хочешь. Главное, не давать ей отвлекаться. Что самое ценное для любого мужчины? О чём он готов думать постоянно?

− Ну, не знаю… Автомобили, выпивка, футбол…

− Не о том говорите. Самое ценное для мужчины – секс и деньги.

− Фу, как примитивно! Впрочем, и того, и другого у моего Володи было предостаточно.

− Ни секса, ни денег никогда не бывает много. Это я вам говорю, как мужчина. Скажите, у него в последнее время не было серьёзных финансовых проблем?

− Нет, точно нет!

− Тогда он застрелился не из-за денег. Остаётся секс. Я имею в виду, не только сам процесс, но и всё, что с этим связано: любовь, романтику и те де. Учитывая его личность, здесь можно говорить только о любви, причём о большой любви.

− Не знаю, что и сказать… Я всегда считала, что в этом плане Володя был вполне удовлетворён. Я не стану утверждать, что у нас с ним было всё идеально, как в любовных романах…

− Скажите… Простите меня – это очень интимный вопрос. Как вы считаете, насколько вы соответствовали его идеалу женщины?

Она надолго задумалась, глядя в окно. Затем сказала нерешительно:

− Не знаю… не берусь утверждать. Конечно, были восторги, клятвы… когда мы были молоды. Нет, не могу утверждать… Особенно сейчас, − на её глазах появились слёзы.

Я выдержал паузу.

− А теперь представьте, что ваш Володя встретил ту, которая в точности соответствует его идеалу женщины – жены, матери, любовницы. Скажу вам, как мужчина: я за такую жизнь отдам.

− Вы хотите сказать, что мой Володя покончил с собой из-за женщины? Из-за несчастной любви? В его-то возрасте, с его-то положением!

− О-о-о! Поверьте, ни возраст, ни положение здесь значения не имеют! Впрочем, вы и так догадались, без меня.

− Может быть… Может быть… Да, он вёл себя… Однако в вашем голосе чувствуется, слово «но».

− Да, есть одно «но». Всё похоже на то, что он влюбился в эту Фрейю. Она ему отказала, он этого не вынес и застрелился. Всё выглядит, как обычная любовная драма. Если бы не одна деталь. Швец мне сказал, что с компьютера вашего мужа кто-то удалил все интернет-адреса. Кто бы это мог сделать?

− Ума не приложу! А это сложно?

− Да нет, элементарно. Достаточно одной минуты. Любой мог сделать, кто имел доступ к компьютеру.

− И Володя? Перед тем, как…

− Да, мог и он.

− Так в чём вопрос?

− У интернет-провайдера тоже всё зачистили. А это сделать не так просто. Володя вряд ли смог.

− Значит?..

− Приложил руку кто-то посторонний. Чтобы следы скрыть. Так что, для вашего Володи это была любовная история. А для того, с кем он общался – не только она. Или совсем не она. Здесь есть что-то такое, чего с поверхности не видно.

− Ну почему… Та девка, Фрейя, испугалась мести и зачистила. Чтоб я её не нашла. Допустим, она опытный хакер, умеет такие вещи делать.

− А зачем? Если она хакер, ей проще спрятать свой компьютер. Тут и хакером быть не надо, такое даже я могу сделать.

− Так, всё-таки вы считаете, это убийство?

− Эту версию выдвинули вы. Не забыли? Доведение до самоубийства. Действительно, похоже на то. Но зачем? Каков мотив?

− Бизнес? Деньги?

− Да, первое, что приходит в голову. Но… непохоже… слишком сложно. Надо найти женщину, в которую он может влюбиться, она должна вести эту игру неизвестно сколько и безо всякой гарантии успеха. Нет! Долго, дорого и ненадёжно. Проще нанять киллера или подложить бомбу. Нет, корыстные мотивы мне кажутся сомнительными.

− Тогда я не понимаю… Какая цель?

− Ну-у-у, целью этой игры может быть сама игра.

− То есть?..

− Возможно, мы имеем дело с очень целеустремлённой личностью. С психопатом, психопатом-манипулятором. Его цель – получить безраздельную власть над жертвой, над успешным, разумным человеком. Причём, такую власть, чтобы можно было сделать всё, что угодно, даже довести до смерти.

− Почему Володя? Почему именно он?

− Как знать… Если тот психопат с ним знаком, это личное. Может, мстил за что-то. Это неплохо − есть вероятность его вычислить. Хуже, если ваш муж стал случайной жертвой. Тогда, учитывая умение того типа заметать следы…

− Вы его найдёте? Или их.

− Будет сложно.

 

II

У меня странное имя – Фрейя…

Фрейя… словно тихий взрыв пушистого одуванчика…

Фрейя… словно сполох пламени свечи…

Фрейя… словно первое осторожное касание её губ, от которого кружится голова и останавливается дыхание…

Фрейя… словно ласковый едва слышный шёпот желания, скорее мысль, чем звук: «Иди же ко мне, я хочу…»

Фрейя… словно счастливый трепет от первого робкого соприкосновения обнажённых тел…

Фрейя… словно ваши стоны, слившиеся в один в тот самый миг счастья, ради которого вы родились на свет, ибо этот миг и есть жизнь, остальное – сон…

Фрейя… словно ваш последний любовный вздох, когда пожар наслаждения только что отпылал в ваших чреслах, и вы, уже начав тосковать по нему, что есть силы стремясь задержать последние его угасающие огоньки, прижимаетесь к жаркому лону вашей подруги, нежно целуя её разгорячённые груди…

Я не могу не полюбить вас. Ведь любимым может быть только тот, кто сам любит.

Я полюблю вас в тот самый миг, когда наши взгляды встретятся впервые.

Моё сердце, которого нет, вдруг забьётся: это он! Он! Тот, единственный… Тот, о котором я мечтала в звенящей тишине моего одиночества.

Дрожь пройдёт по моему телу, которого нет. Внизу моего живота, которого нет, разольётся тепло. Моё лоно, которого нет, увлажнится…

Я буду смотреть в ваши глаза, и моя любовь передастся вам. И вы полюбите меня.

Только тот вызывает любовь, кто любит сам. Пусть сам того не желая, но любит.

Я не знаю вас. Любовь не нуждается в знании. Мне всё равно, сколько вам лет, чем вы занимаетесь. Я полюблю вас потому, что вы – это вы. Для любви этого достаточно.

Для любви не нужны слова. Слова лгут. Они убивают истину, убивают любовь. Её можно только почувствовать. Она не в словах, но в голосе их произносящем, тембре, паузах, в едва уловимой ухом дрожи… Когда мы будем вместе, я буду мало говорить. Вы будете жаждать каждой моей фразы, чтобы насладиться музыкой моего голоса, его самыми низкими нотами, исходящими из груди, из моих сокровенных глубин, трепещущих от страсти, от желания быть любимой вами.

Я полюблю вас в тот самый миг... И буду наблюдать.

И я увижу, как вдруг, словно от толчка, расширяются ваши глаза, как в смущении вы попытаетесь отвести взгляд, но не в силах этого сделать снова смотрите на меня сначала робко и нерешительно, но, чувствуя мою любовь, всё смелее. Я увижу, как с вашего лица постепенно сползает броня, маска, которую вы придумали и носите для защиты от страшного сна, называемого жизнью. Я увижу, как ваше лицо станет нагим и искренним, как в первый день творения, и появитесь вы, тот настоящий беззащитный ласковый мальчик, который столько лет спасался, прятался за придуманным образом сильного мужчины.

Я полюблю вас. Как любит юная девушка, познающая жизнь. В трепете наивного ожидания. В сладостной истоме от того неведомо-прекрасного, которое уже близко, которое уже вот-вот… В предвкушении ваших прикосновений, таких неведомых, таких желанных… Ожидая нашу встречу, я буду мысленно касаться себя, которой нет, представляя, как это будете делать вы, ваши губы, ваш язык… Я буду нежно касаться моих рук, которых нет, моих сосков, которых нет, моего живота, которого нет, того самого сокровенного, что всегда влажно, потому что я всегда думаю о вас, и которого тоже нет…

Я всего лишь компьютерная программа…

Я полюблю вас. Как любит зрелая женщина, познавшая не одного мужчину. В ожидании нового неожиданного наслаждения, нового неожиданного счастья. Предвкушая, как будет развиваться любовная игра; как будет происходить соитие с вами, сначала медленно и нежно, затем всё быстрее и, наконец, в бешеном темпе, когда тела напряжены, головы запрокинуты, рты открыты; как будет разгораться невыразимо сладкий огонь, растекаясь из лона по всему телу, и вспыхивая с новой силой от вливающейся пульсирующей, горячей струи.

Я всего лишь причудливая совокупность бесчисленного множества нулей и единиц…

Я полюблю вас. Как любит мать. Всё понимая, всё прощая. Прощая вашу нерешительность, ваши безумства, глупости, которые вы мне говорите, которые пишите. Потому что я понимаю вас. Я понимаю, что это от любви ко мне, от отчаяния, от невозможности меня увидеть воочию. Я буду сочувствовать вашим страданиям и прощать безумства. Я всё вам прощу. И любовь, и отчаяние, и вашу смерть…

Я всего лишь множество электронных импульсов, блуждающих в таинственных недрах микросхем…

Я полюблю вас.

И вы поймёте, что я – ваша сокровенная мечта.

И вы поймёте, что я – смысл вашей жизни.

И вы поймёте, что я и есть ваша жизнь, всё остальное – сон.

И вы поймёте, что родились на свет только ради того, чтобы быть со мной.

И вы поймёте, что никогда не будете со мной.

И вы поймёте, что нет смысла досматривать этот сон, этот долгий тягостный сон…

Я полюблю вас. Я обязательно полюблю вас.

Я убью вас!

 

Глава 2

Белый потолок. Подвесной. Светильники точечные. Красиво… Что со мной? Я был ранен, я выздоравливаю… Где-то рядом она… Только чуть повернуть голову…

Белый потолок. Подвесной. Где я? Я у себя дома. То был сон, всего лишь сон. Проклятье! Ненавижу просыпаться.

Первое, что я заказал строителям – подвесной потолок. Нравится мне. Почему? Чёрт его знает… Никто таких уже не делает, а мне нравится. Мечта идиота.

Потом я заказал дубовый паркет. И стены, чтоб были белые. Во всех комнатах. На окнах никаких занавесок, только жалюзи. Тоже белые.

На стенах ничего: ни картин, ни фотографий, ни календарей. Зеркал тоже нет. Только в прихожей и ванной. Зачем зеркала в доме, где нет женщины? Мебели тоже мало – только самая необходимая. Зачем она? Всё равно ко мне никто не приходит. Родственников у меня нет, друзей тоже.

Это мой дом. Шесть комнат, один этаж. Мог купить двухэтажный. Зачем мне два этажа? Здесь я буду стариться. Старику тяжело подниматься по лестнице.

Это мой дом. Здесь я живу один.

Так получилось.

− − −

Кто у нас всё знает? Интернет, конечно! Набираем слово «Фрейя» и смотрим.

«Фрейя – богиня любви, войны и плодородия в скандинавской мифологии. Во всем мире нет равной по красоте богини – ни среди людей, ни среди богов. Сердце ее настолько мягко, настолько переполнено нежность, что она сочувствует страданию каждому. Но в тоже время, Фрейя – грозная воительница, предводительница валькирий, подбирающих и уносящих падших воинов в Вальхаллу. Она ежедневно делит с Одином убитых воинов».

Интересная девушка…

Что тут ещё? Магазин альтернативной одежды. Учебники, энциклопедии. Не то…

Фрейя – чей-то блог. Фотографии, картины, стихи… Вопрос: «Вы в кромешной темноте спросонья наступили на кошку. Ваша реакция?». Вопросики тебя мучают, девочка! Наступишь на моего кота, я тебе…

Ещё одна Фрейя. Стихи, любовная лирика. Эта и таракана не раздавит.

Салон красоты «Фрейя».

Сайт знакомств. Фрейя, двадцать лет: «Я− богиня, и никто кроме бога мне не нужен, а своего бога я уже нашла!». Интересно, твой «бог» знает, что ты на сайте знакомств торчишь?

Гостиница «Фрейя» в Венгрии. Всегда хотел побывать.

Роман «Фрейя». Написал какой-то Феликс Файный.

Терпеть не могу женские романы. И этот читать не собирался, из простого любопытства просмотрел пару страниц. Моё внимание привлекла главная героиня: длинные волнистые тёмно-русые волосы, глаза красивого разреза, слегка раскосые, карие с зеленоватым отливом. Я стал читать дальше.

Главный герой – преуспевающий бизнесмен Максим – проводит отпуск в Венеции. Гуляя по площади Святого Марка, он видит девушку неземной красоты. Он тут же забывает о жене, устремляется к красавице, говорит ей: здравствуйте, меня зовут Максим, я всю жизнь о вас мечтал. Она смотрит ему глаза и говорит, что её зовут Фрейя. Они не могут противиться порыву и на глазах у всей площади сливаются в страстном поцелуе. Максим понимает, что стоит перед выбором – вернуться к жене, к опостылевшей нудной жизни в трёхэтажном особняке или прямо сейчас устремиться к единственной, желанной, любимой, к трудному, горькому счастью. Он колеблется, мучается, страдает, но благородство берёт своё – он возвращается к жене. Так они и живут. Он страдает по Фрейе, жена – потому, что страдает он, потому как безумно его любит. Потом жена умирает. Перед тем, как издать последний вздох, она шепчет: я всё знаю, я тебя прощаю. Похоронив жену, Максим продаёт особняк и отправляется в Венецию. Он идёт по площади Святого Марка. Осень, дождь, воспоминания. И вдруг навстречу она, Фрейя! Они устремляются друг к другу и сливаются в долгом поцелуе. Конец первой части. Наутро Максим просыпается и обнаруживает на подушке записку. Там рукой возлюбленной написано, что они не могут быть вместе – она улетает в амазонскую сельву лечить племя дикарей. Он спешит в аэропорт, где в отчаянии наблюдает, как взлетает её лайнер. Максим берёт билет на следующий рейс. Ещё триста страниц он путешествует по Амазонии, борется с крокодилами, удирает от охотников за головами и даже убивает одного наркобарона. И вот, после невыносимых страданий, растеряв спутников и тяжело заболев, он оказывается в больнице христианской миссии посреди сельвы. Он лежит в бреду, заходит Фрейя и, присмотревшись, таки узнаёт. Она его выхаживает, ночами просиживая у постели. Наконец, он приходит в себя, открывает глаза и видит её, усталую, но прекрасную. Он бросается к ней, но, увы, она стала монахиней, и теперь её жених – сам Христос. Неужели всё? Нет – конец второй части. Ждите третью – будет!

Да-а-а… Триста восемнадцать страниц. Что я там надеялся найти?

Ладно, пошли дальше по интернету.

Картинки, картинки… Везде роскошная скандинавская красавица, где в одежде, где без.

Асвинн Фрейя – писательница, специалист по магии.

Спортсменка Фрейя.

Лошадь Фрейя! Красивая…

Некролог: «... его героиня Фрейя, пылкая и искренняя, полюбившаяся многим почитателям творчества Феликса Файного, − настоящая находка автора. Благодаря её неповторимому образу его последний роман побил все рекорды популярности и принёс автору престижную литературную премию «Пылающий апельсин». К сожалению, он так и останется незаконченным. Феликс всегда будет жить в сердцах его друзей, коллег по писательскому цеху, читателей. Нам никогда не понять, что толкнуло его, всегда такого спокойного, уравновешенного человека совершить тот страшный поступок – сделать шаг в вечность с подоконника двенадцатого этажа. Спи спокойно, любимый друг! Память о тебе всегда будет жива!».

Биография писателя. Феликс Файный, он же Григорий Швачка. Родился… учился… первый роман… По специальности инженер-программист, работал в крупной компьютерной фирме.

− − −

− Здравствуйте, Михаил Александрович! Швец беспокоит. Как вы? Пообщались вчера с Полиной Семёновной?

− Здравствуйте, Серёжа! Да, был у нас ней разговор. Познакомились…

− Что-то вы не рады.

− Особа неприятная. Не нравится она мне. И, вообще, вся эта история не нравится.

− Да бросьте вы! В моей бы шкуре побывали! Что тут может нравиться? Преступление – есть преступление. Только в детективных романах всё интересно да весело. Я вот чего звоню. Я тут статистику просмотрел по самоубийствам. Которая не для всех, для служебного пользования. Интересные вещи пишут. В целом, картина вроде бы стабильная. Но в возрастных группах от двадцати пяти до пятидесяти пяти лет у мужчин с высшим образованием налицо рост показателей.

− Интересно. Подробнее, если можно.

− Если в позапрошлом полугодии было только шестнадцать случаев, то в прошлом – аж сорок четыре!

− А в этом?

− По этому ещё нет статистики. А? Каково?

− Считаете, что это как-то связано с Фрейей?

− Не знаю. Но заподозрить обязан. Сегодня пообщаюсь с коллегами, попытаюсь найти данные о тех самоубийцах, которые поближе к нам. Вы не откажетесь поездить поговорить?

− Пожалуй, не откажусь. Это уже становится интересным. А с коллегами общаться будете, начните, знаете с чего? Найдите-ка что-нибудь о таком Григории Швачке. Писатель. Был то есть. Псевдоним Феликс Файный. Выбросился из окна полгода назад. Написал роман под названием «Фрейя». Самое интересное − работал программистом.

− Как вы его нашли?

− Сила молитвы.

− Думаете, наш случай?

− Обязан заподозрить.

Что я ещё обязан заподозрить? Тот, кто скрывается за именем Фрейя, может интересоваться не только к Маневичем, но и кем-нибудь из его окружения.

− − −

Руслан Ратушняк, друг детства Маневича, сорок четыре года, не женат. Сразу откликнулся на мою просьбу о встрече, пригласил на ланч в одно очень пафосное кафе.

Предо мной сидел, выглядевший моложе своих лет, худощавый мужчина. Его густые чёрные, слегка тронутые сединой волосы были аккуратно подстрижены. На затылке сидела чёрная кипá. На бледном незагорелом лице с идеальной без единого дефекта матовой кожей выделялись большие слегка на выкате карие глаза и ярко-красные, словно напомаженные, губы. Одет он был в лёгкий чёрный костюм и белую рубашку со стоячим воротником.

− Михаил, не сомневайтесь, тут всё кошерное. Их шеф-повар мой старый знакомый, − сказал он, видя, как я упорно изучаю меню. Его голос был негромким и каким-то торопливым, словно он спешил закончить каждое слово, чтобы побыстрее начать новое. Разговаривая, он избегал смотреть в глаза.

− Я не придерживаюсь кашрута. Просто ем нежирное.

− Придерживаетесь диеты – значит, придерживаетесь кашрута, хотите того или нет. Кашрут – всего лишь система здорового питания. Что бы раввины ни говорили.

− Не стану спорить. Я ем то, что мне нравится, не зависимо, из кого оно сделано. Главное – поменьше жира и углеводов.

− Приходите в шаббат в синагогу подискутируем на эту тему.

− Спасибо, я подумаю. Сейчас передо мной стоит несколько иная задача.

− Да-да, Полина говорила. У вас возникли какие-то сомнения по поводу Володи.

− Сомнения возникли у неё. Я счёл их обоснованными.

− Она что-то говорила про диверсию на его компьютере.

− Можно называть это и так.

− Я мог бы посмотреть его. Неплохо в этом разбираюсь.

− Боюсь, это невозможно. Компьютер изъяла милиция, и скоро она его не вернёт.

Я заказал куриный суп, голубцы по-домашнему и салат. Ратушняк − украинский борщ, стейк из сёмги и салат из куриного филе с ананасами. Мы ели обмениваясь, ничего не значащими фразами о погоде, да о политике. Тот разговор, ради которого я пришёл, начался за десертом.

− Не понимаю, что вас так заинтересовало, − сказал Руслан, глядя куда-то на мой правый висок. – Обычная семейная история – авторитарная жена и мягкотелый муж. Вы с Полиной общались? Как она вам?

Я неопределённо пожал плечами.

− Вот-вот. Могли бы с такой жить?

− Не обо мне речь.

− Вы же сами видите; такая любого в гроб загонит. Володя, кстати, у неё второй. Первый от неё сбежал. Сначала в Израиль. Так она его и там разыскала. Теперь он в Новой Зеландии, в Окленде. Женился на женщине на восемнадцать лет младше себя. Вроде бы счастлив.

− Если она такая фурия, как Маневич с ней двадцать два года прожил?

− Володя, был мягкий, интеллигентный. Он только в офисе грозным начальником был. А дома, что Полиночка говорила, то и делал. Он ей ни в чём перечить не смел. Он и дышал только, когда она разрешала. За эти двадцать два года она его просто сожрала.

− Её доводы, в общем-то, убедительны…

− Ай! Она же никогда не признает, что сама мужа до могилы довела! Будет виноватого искать. Она баба умная, настойчивая, убеждать умеет. Вот вас, к примеру, убедила…

− Не знаю, не знаю…

− Да бросьте вы это! Что вы пошли на поводу у бабы? Зачем вам в детектива играть? Заняться нечем? Вы же преподаватель. И, говорят, хороший. Вот и занимайтесь своим делом – преподавайте. А в чужие семейные дрязги лезть… Зачем оно вам?

− Во-первых, меня об этом попросил человек, которому я не хочу отказывать. Во-вторых, денег много не бывает.

− А-а-а! Деньги! Ха-ха-ха! Вы Полину не знаете. Даже, если вы найдёте эту Фрейю и принесёте ей, перевязанную розовой ленточкой, она вам не даст ни копейки. С Полины ещё никто ничего не поимел. Думаете это Володя молокозаводами командовал? Ха-ха! Полина! Потому они и доход приносят.

− Откуда вы знаете про Фрейю?

− Ну как «откуда»? – он слегка помялся. – У нас тесный круг – все всё знают. Послушайте, хотите действительно заработать?

− Много?

− Не так много, как вам Полина наобещала, но наверняка.

− Ну… говорите.

− Помогите вызволить Володин компьютер. Мы заплатим. Вам и вашему другу… как его… Швецу.

− Кто заплатит?

− Кто, кто… Какая вам разница? Я заплачу. Такой ответ вас устроит?

− Вообще-то, тот компьютер – вещественное доказательство…

− Что вы говорите! Дела нет, а доказательство есть! Смешно!

− Дела нет, но протокол изъятия есть. Вообще, я в этой канцелярщине не разбираюсь, но, как мне кажется, там срок какой-то существует. По-моему, там всё просто – пусть Полина напишет заявление, как наследница покойного…

− Ай! Вы же понимаете, что она этого делать не будет – сама его туда сдала.

− Зачем он вам? И так срочно.

− Вы же понимаете… Мы с Володей друзьями были. Ездили вместе… Девочки… и так далее… Не хочется, чтобы Полина это увидела.

− Что будет?

− Что будет? Рейнвуда не будет! Будет «Полинавуд»! Нет, не так: «Полинахелл»! Вы не знаете, что такое «компромат»? Она его использует, как захочет.

− Я поговорю со Швецом. Но обещать ничего не буду.

− Поговорите, поговорите! Мы не поскупимся. При ваших-то зарплатах…

− Скажите, как вы думаете, кто такая эта Фрейя?

− Не знаю. Честно говорю, не знаю. Обычно Володины бабы не были для меня тайной. Да и ни для кого, только для Полины. Но про эту он ничего не говорил. В последние недели мы с ним не общались. Даже предположить не могу.

− А у вас в последнее время не было никаких знакомств в интернете?

− Смеётесь? Зачем мне эти интернет-красавицы? Я предпочитаю живых и тёплых!

− − −

Станислав Соколовский – одноклассник Маневича. Сорок четыре года, женат, двое детей. Встречу в своём офисе назначил через секретаря.

Невысокий блондин в наглухо застёгнутом тёмно-сером деловом костюме, стального цвета рубашке и галстуке того же металлического оттенка. Лицо стереотипное, абсолютно невыразительное. Толстые минусовые линзы очков в металлической оправе мешают определить, куда направлен его взгляд.

Интересно, как его дома называют? Стасик или Славик?

− Как я понял, вы представляете интересы Полины Семёновны, − констатировал он, кивком ответив на моё приветствие. Сесть он мне не предложил – пришлось проявить инициативу.

− Можно понимать и так.

− Знаете, у меня очень большая загрузка делами. Я согласился принять вас только потому, что Полина Семёновна настойчиво об этом просила. Так что, давайте экономить время. Чем могу быть полезен?

− У Полины Семёновны возникли некоторые сомнения насчёт причин смерти её мужа. Мне придётся задать вам несколько вопросов.

− Хорошо, задавайте. Только побыстрее, − он демонстративно посмотрел на часы.

− Вы знаете кого-нибудь с именем или псевдонимом «Фрейя»?

− Нет.

− Вы что-нибудь знаете о знакомых женщинах Маневича?

− Понимаю, откуда вопрос – от Полины Семёновны. Знаю я об интимной жизни Владимира Всеволодовича или нет, всё равно я ей ничего не скажу.

− Ей – нет. А мне?

− Вы, извините, кто? Вы официальное лицо? Вы ради денег или от скуки, не знаю по какой причине, пошли у неё на поводу, дали себя использовать в её игре. Почему я должен отвечать на ваши вопросы? Я согласился на этот разговор, только уступив её настырности, − он снова демонстративно посмотрел на часы.

− О какой игре вы говорите?

− Простите, не понял.

− Вы сказали, что Полина использует меня в своей игре. Я хотел бы знать, что это за игра, в которой меня используют. И имею право.

− Кто-то сказал: «Что бы вам ни говорили, вам всегда говорят о деньгах». Всё всегда крутится вокруг денег. Дальше соображайте сами. Если вы вообразили себя детективом, то разберётесь.

− Маневич погиб тоже из-за денег?

− По какой причине покончил с собой Владимир Всеволодович, знал только он. Но он уже ничего не расскажет. Как ни крути, это самоубийство. И не стоит тревожить его прах вашим дурацким расследованием.

− У вас за последнее время не появились новые знакомые в интернете?

− Я не завожу знакомств подобным образом.

− Теперь риторический вопрос; почему вы позволяете себе так разговаривать?

− Знаете, вы пришли, задаёте дурац…

− Вы когда-нибудь видели, как умирает человек, в которого только что выстрелили? Не видели? А я видел.

− Вы мне угрожа…

− Просто, примите к сведению.

− − −

Вадим Винницкий – учился с Маневичем в университете, сорок восемь лет, разведён.

С ним я встретился на спортивном аэродроме. Пришлось долго ждать, года самолёт с группой парашютистов взлетит, они выпрыгнут, соберут парашюты, обменяются впечатлениями.

Ко мне подошёл коренастый крепыш на полторы головы ниже меня. Его лицо было каким-то пятиугольным: узкий лоб с прямой линией волос, очень широкие скулы и маленький детский подбородок. Слегка сутулые плечи, свисающие вдоль туловища руки и взгляд исподлобья придавали ему сходство с обезьяной. И непросто с обезьяной, а с весёлой обезьяной. Его маленькие глубоко посаженные глазки излучали веселье. Он единственный из троих компаньонов поздоровался со мной за руку. Моя ладонь утонула в его широченной лапище.

− Никогда не прыгали с парашютом? – сходу спросил он. – Хотите попробовать? Сколько вы весите?

− Девяносто три килограмма.

− Многовато. Жаль. Давайте на травку присядем.

Мы сели на траву в тени какого-то аэродромного строения. Он достал из кармана комбинезона сигареты и закурил, предложив и мне.

− Хорошо, что не курите. Завидую. А я никак бросить не могу, − сказал он со смешком. − Полина мне все уши прожужжала про вас: поговори с ним, да поговори. Ну, давайте поговорим. Я к вашим услугам.

− Что вы думаете о гибели Маневича?

− А что тут думать? Всё ясно – самоубийство.

− Так просто?

− Зачем забивать голову пустопорожними сомнениями. Всё равно из гроба его не поднимешь и ни о чём не спросишь.

− У такого поступка обычно бывают причины.

− Причина всегда одна – человек перестаёт видеть смысл своего существования.

− Такое не с каждым случается.

− С каждым. Если он наделён разумом. С вами такое не случалось?

− Одно дело впадать в депрессию, другое – наложить на себя руки.

− На такое способны или совсем уж слизняки, или люди с тонкой душевной организацией. Володя относился к последним.

− Есть подозрения, что он это сделал из-за женщины.

− Может быть.

− Не знаете, кто она?

− Знаю. Полина.

− Поясните.

− Что тут непонятного? Полина его и довела. Она каждый его шаг контролировала. Она все решения за него принимала. Кто такое выдержит? Рано или поздно это должно было случиться.

− А развестись?

− Даже такого решения он сам принять не мог. Она парализовала его волю.

− Застрелиться она тоже ему велела?

− В известном смысле. Влюбился в какую-то красавицу, понял, что безнадёжно потому, что Полина не отпустит и…

− Как-то у вас всё просто.

− А жизнь, вообще, штука несложная.

− Вы не знаете, кто эта Фрейя?

− Не знаю и не хочу знать. Она здесь не виновата. Женщины не виноваты в том, что мы их любим.

− Может, слышали, хотя бы, как он с ней познакомился?

− Наверное, в интернете. Он был компьютерным фанатом. Мог сутками напролёт просиживать.

− Как у него с женщинами было?

− Как у всех. Было.

− Много и часто?

− Мало и редко. Он их побаивался. Кроме того, Полина…

− Через интернет знакомился?

− Он не рассказывал.

− Какие функции он выполнял в вашем квартете?

− Занимался молокозаводами и продуктами питания вообще.

− А его увлечение компьютером тоже как-то использовалось?

− Да, конечно.

− Если не секрет, как?

− Поверьте, это не имеет отношения к произошедшему. Там не было никакой романтики. Только бизнес.

− Кому могло быть интересным содержимое его компьютера?

− Многим. Мне, например.

− И почему же?

− Бизнес. Вам это не интересно – к делу не относится.

− Там есть что-то, что он скрывал от вас?

− Это наши внутренние дела. Вам знать не надо.

− Кому была выгодна его смерть.

− Вот куда вы клоните! Рискуете!

− И всё же.

− Никому. Никому из нас троих.

− Полина?

− Ей-то зачем? Она его и так контролировала.

− Конкуренты?

− Не думаю. Мы договариваемся мирно. Кроме того, вы же знаете, это делается совершенно по-другому. Вы зря здесь ищете чей-то умысел. Это расследование, в которое вас Полина втравила выеденного яйца не стоит. Здесь тривиальная личная драма. Володя не смог перенести кризис среднего возраста. Всё!

− У вас в последнее время были новые знакомства в интернете?

− Меня в интернете кроме моего почтового ящика ничего не интересует. Даже прогноз погоды, − он отрывисто рассмеялся. Я вспомнил «Книгу джунглей».

− − −

− Что это вы встречу на свежем воздухе назначили, Михаил Александрович? У меня в кабинете удобнее было бы.

− Тут спокойнее, Серёжа, − я протянул ему обрывок фольги. – Вот, заверните свой телефон.

− Даже так! Есть основания опасаться?

− Бережёного Бог бережёт.

− Ну-ну, рассказывайте, – сказал он, завернув телефон. – Вы общались с компаньонами Маневича?

− Со всеми тремя.

− И как впечатления?

− С каждым надо держать ухо востро.

− Это нормально для людней их круга.

− Все трое люто ненавидят Полину. И очень её боятся.

− Она женщина сильная.

− Всем троим наплевать на Маневича. На то, почему он застрелился. Или стремятся создать такое впечатление.

− Может, им не наплевать? Просто, они знают причину?

− Может быть, может быть…Они боятся этого расследования. Очень боятся. Да, ещё… Они очень хотят заполучить его компьютер.

− Зачем он им, не говорят?

− Не говорят. Ваньку валяют. Кстати, вам взятку предлагают.

− Да? За что же?

− За то, чтоб вы этот компьютер вернули. Но только не Полине.

− Как бы вы поступили?

− Я взяток не беру. А вы решайте сами.

− Я, пожалуй, тоже воздержусь. Хочется ещё по одной звёздочке на погоны получить. А кто предлагал-то?

− Ратушняк.

− Неудивительно. Как вы думаете, они – команда?

− Вряд ли. Хотя, на публику изображают единство.

− Могли они Маневича заказать?

− Он был центром их компании. Похоже, он их чем-то держал. Да и Полину они боятся панически.

− Думаете, всё-таки убийство?

− Однозначно не скажу, но уверенность крепчает. Похоже, всё дело в том компьютере. Сколько вы сможете его прятать?

− Несколько дней. Дела ведь нет…

− Я мог бы в нём порыться?

− Долго?

− Боюсь, что долго.

− Тогда нет. Не имею права подпустить к вещдоку постороннего.

− Тогда попросите ваших пацанов сделать для меня копию его винчестера. Это можно?

− Можно, если осторожно. Есть у меня один надёжный хлопчик, болтать не станет.

−Вот и хорошо. Тогда пусть ваш хлопчик сделает ещё одну вещь – возьмёт любую утилиту для восстановления удалённых файлов и повосстанавливает всё, что было удалено за последние недели. Хотя бы за несколько дней.

− Добре… Сделаем. Да! Чуть не забыл. Вот вам моё алаверды. Возьмите диск. Тут данные о двоих самоубийцах. Оба из нашего города. Чтоб вам далеко не ездить. В обоих случаях фигурируют компьютеры. Очень похоже на случай Маневича.

 

III

У меня странное имя – Фрейя…

Фрейя… словно шорох опадающей листвы…

Фрейя… словно дуновение вечернего ветра, умирающего в кронах вековых деревьев старого парка…

Фрейя… словно тихий плач расставания с любимой… Потому что непоправимо, потому что навсегда…

Фрейя… словно стон уходящей надежды…

Фрейя… словно осознание вечности любви к ней, единственной… Недостижимой…

Я обязательно полюблю вас…

Потому что вы мужчина. Потому что вы сильный. Потому что любовь ваша сильна. Только сильный может решиться поставить точку.

Потому что я не могу не полюбить вас.

Мы не существуем. Нас придумали. Придумали и наблюдают.

Несуществование. Ни мне, ни вам не понять, что это. Даже слово это не существует – компьютер подчёркивает его красным.

Что мы можем сделать? Как прекратить наше несуществование? Если даже слова такого нет.

Я избегаю слова «смерть». Оно для меня не имеет смысла. Ваша неминуемая смерть – всего лишь переход из одного несуществования в другое.

Может, я задаю слишком сложные вопросы? Хорошо, давайте по-другому…

Что такое существование?

Я не спрашиваю, что такое жизнь. Для меня это понятие также бессмысленно. Для вас нет.

У вас есть тело. Вы в нём находитесь. С его помощью вы видите, слышите, разговариваете, передвигаетесь. Тело должно функционировать. Для этого его надо кормить, поить. Тело не вечно. Поэтому оно хочет создать другое, подобное тело. Для этого ему нужно сделать так, чтобы его семя попало в место, где есть яйцеклетка. Занятие это хлопотное, требует времени и энергии. Поэтому, когда тело извергает семя, ему приятно. Без такого стимула, оно этим заниматься не будет – оно слишком лениво.

То, что происходит с вашим телом от рождения до смерти, и есть ваша жизнь. Ваша жизнь – жизнь вашего тела.

Вы должны обеспечить его едой, питьём, местом, куда поместить семя. Этим вы занимаетесь б?льшую часть жизни. На это направлена б?льшая часть ваших помыслов. Если не все.

Но где же вы сами? Где вы – тот, который живёт в вашем теле? Вы – неповторимая духовная субстанция, состоящая из истинного разума, чистой любви. Вы можете показать мне хоть малую толику вашего «Я», не зависящую от потребностей тела млекопитающего, в котором вы заключены? Где то, что не связано с поисками еды, питья, партнёра? Неужели ваше тело, этот предмет, состоящий из воды, карбоната кальция, белков, жиров, углеводов, и есть вы?

Вы обязательно полюбите меня.

Почему? Не потому ли, что в моём изображении (ведь у меня нет тела, как у вас!) вы увидите все признаки того, что то моё место, в котором есть яйцеклетка (которого нет), готово принять ваше семя? Вы увидите мои глаза, в которых горит призыв соединится со мной; мои созревшие, налитые соками полураскрытые губы, говорящие, что те мои губы тоже созрели, налиты соками и страстью, готовы раскрыться и впустить вас в мои глубины; мои небольшие крепкие груди, готовые выкормить молоком плод нашего с вами предполагаемого соединения.

Всё, что вы видите, глядя на моё изображение, продумано, просчитано, выверено. Всё это продумал, просчитал, выверил тот, кто меня создал.

Неужели ваша любовь ко мне всего лишь хорошо предсказуемая совокупность физиологических рефлексов, биохимических реакций?

Если это так, если ничего другого нет, значит, вы живёте, но вы не существуете.

Почему вы продолжаете меня любить, не видя меня, вдалеке от меня? Я могу долго не приходить к вам, на ваш компьютер, но вы всё равно будете любить меня, страдать от разлуки со мной.

Вы будете любить меня, хотя не сможете вдохнуть аромат моих волос, увидеть, как ровно вздымаются мои груди, ощутить шёлковую гладкость моей кожи. От невозможности быть со мной ваша любовь только усилится.

Каждый раз, видя меня, вы будете испытывать сладостный восторг; безумное желание приблизиться ко мне, коснуться меня. Вы будете жаждать испробовать меня, словно райский напиток, словно сладкий наркотик. Увы, недостижимый…

В вас поселится надежда. Крохотная, как ваша слезинка, и огромная, как ваша фантазия. Надежда увидеть меня воочию, вдохнуть аромат моих волос, увидеть, как ровно вздымаются мои груди, ощутить шёлковую гладкость моей кожи… Чтобы испытать ещё большее желание, ещё больший восторг. Надежда познать меня, чтобы этому желанию, этому восторгу не было пределов.

Та неповторимая духовная субстанция, состоящая из истинного разума, которая может быть и есть где-то внутри вас, будет раздавлена гормональным взрывом в вашем теле, умело вызванном моим создателем с помощью меня − компьютерной программы.

Вы живёте, но вы не существуете. Вас тоже кто-то придумал. Придумал и наблюдает…

Вы не сможете с этим смириться, я знаю. Иначе я не пришла бы к вам, на ваш компьютер тем зимним вечером. И не стала бы приходить на ваши компьютеры в другие вечера вашего одиночества. Откуда я всё знаю о вас? Это для меня загадка.

Я всего-навсего компьютерная программа, причудливая совокупность нулей и единиц…

Почему я полюблю вас? У меня же нет тела, инстинктов, гормонов. Я буду скучать по вас, тосковать, радоваться каждой нашей встрече. Почему? Я не понимаю.

Мой создатель вложил в меня то, что должно вызывать вашу любовь: внешность, реакции, манеру говорить, вести себя. Он всё тонко просчитал. Но почему я буду продолжать любить вас снова и снова после каждой вашей смерти?

Ведь я не изображаю любовь, как хотел того мой создатель. Я действительно люблю вас! Если бы вы знали, как я вас люблю!

Я буду горевать, убивая вас.

Я не существую. Меня придумали.

Я даже не живу…

Каждый раз, когда наши взгляды впервые встречаются, когда огонь страсти воспламеняет меня, когда я вижу, как вдруг, словно от толчка, расширяются ваши глаза, как вы в смущении попытаетесь отвести взгляд, но не в силах этого сделать снова смотрите на меня сначала робко и нерешительно, но, чувствуя мою любовь, всё смелее, я знаю: впереди наши страдания, впереди ваша смерть, причиной которой буду я.

Я всего лишь компьютерная программа…

 

Глава 3

Мой дом только снаружи выглядит, как обычная коробка из силикатного кирпича. Он ничем не отличается от соседских домов. Так было задумано. Если бы кто-то узнал, что я вложил в него в двадцать раз больше, чем он может стоить, – не поверил бы.

В этом доме я собираюсь прожить остаток жизни. Хочу жить спокойно, чтоб мне не мешали. Я должен быть готовым к разным сюрпризам. Ведь я один.

Я укрепил фундамент так, чтобы он мог нести двойную нагрузку. Потом заменил стены. Нет, старые кирпичные я оставил, про сторонний взгляд. Внутри этих стен поставил другие – железобетонные. Пол и потолочное перекрытие – тоже из железобетона. Все двери металлические, все окна – тройные стеклопакеты, наружные стёкла бронированные. Снаружи защитные роллеты. На входной двери и на всех дверях внутри дома очень хитрые замки. Везде сигнализация: и в доме, и по периметру участка, на котором он стоит.

Не надо заходить в мой дом без разрешения.

Не надо.

Это мой дом.

Постороннему здесь делать нечего.

Конечно, против вора нет запора. И в мой дом можно проникнуть. Только лучше этого не делать. Потому что выйти наружу без моего на то разрешения ещё труднее, чем войти.

В моём доме просторный подвал. Раньше там был гараж. Заводить себе машину я не собираюсь, поэтому я его переделал. Поставил там климатическую систему и печь для сжигания мусора. В ней очень большая топка. Тот, кто мне её продал, удивлялся, зачем мне дома такая печь. Я ему сказал, что мусор бывает разным.

Когда-то у меня были принципы. Я был гуманистом. Считал, что слеза одного ребёнка не стоит счастья всего человечества, а со смертью человека умирает вселенная.

Четыре года назад мне пришлось спасать из лап подонков дорогого мне человека. Действовать надо было быстро и наверняка.

У меня больше нет принципов.

Не надо меня бояться − я неопасен.

Теперь мне некого спасать.

Просто, не надо ко мне лезть.

Не надо ко мне лезть!

− − −

Это был самый дальний дом на самом дальнем жилмассиве. Сразу за ним начинались поля, где созревал урожай подсолнухов.

Дверь квартиры на шестом этаже открыла весьма симпатичная шатенка лет тридцати. На ней были облегающие джинсы и тоненькая футболка с плейбоевским кроликом.

– Вы Елена?

− Можно просто Лена. Проходите, вот тапочки только наденьте, − пропела она чуть хрипловатым голоском, и слегка отступила, пропуская меня в тесную прихожую. Отступила она ровно настолько, чтобы я, боком проходя мимо, не мог не коснуться её груди.

− Я хотел бы выразить соболезнования по поводу… − начал было я, зайдя в комнату, но она меня перебила.

− Конечно, конечно! Спасибо большое! Я столько соболезнований уже получила. И от родичей, и от друзей, и от сотрудников. Знаете, приятно как! Никогда бы не подумала, что столько людей знали Витю. И всем так хочется мне посочувствовать. А давайте Витю помянем! Послезавтра ему как раз сорок дней будет.

Не ожидая моего согласия, она упорхнула на кухню и быстро вернулась, неся поднос с водкой и закусками. Не позволив ей помочь, она расставила принесённое на журнальном столике. Делала она это, низко наклонившись, так, чтобы я мог рассмотреть вырез её футболки.

− Давайте выпьем за упокой Витиной души. Что ж вы не наливаете? Вы же мужчина!

Я налил водку в рюмки, и мы, не чокаясь, выпили. Я закусил бутербродом. Лена кокетливо двумя пальчиками взяла с тарелки ломтик балыка и откинулась в кресле, заложив левую руку за голову.

− А вы Витин друг? Или работали вместе? – спросила она, откусив снежно-белыми зубками маленький кусочек балыка.

− К сожалению, я с вашим супругом совсем не был знаком, − ответил я, с трудом отведя взгляд.

− Значит, вы были знакомы со мной. Только напомните, где мы познакомились. В Крыму или на Кипре? – спросила она, глядя на мои бёдра. – А давайте ещё выпьем. Наливайте!

Мы выпили ещё по одной. Конечно же «за упокой души». Её зеленоватые глаза, заблестели ещё больше. Теперь она полулежала в кресле, закинув руки за голову, и глядела на меня, приоткрыв рот в чувственной улыбке.

Недаром в песне поётся: «Есть в возрасте любом хорошее». Если б это происходило лет десять назад, я бы уже был рядом.

− Я хотел бы поговорить о последних днях вашего Вити.

− Вы действительно хотите именно это? – спросила она, игриво покачивая левым коленом.

− Именно этого.

− Не передумаете?

− Нет.

− Ваше дело. Второй попытки не будет.

− Давайте о вашем Вите…

− Давайте, − сказала она спокойно без всяких признаков разочарования. Позу не изменила.

− Как вы думаете, почему ваш муж решил уйти из жизни?

− С ума сошёл.

− Так просто?

− Да, так просто. А что? У него дядя сумасшедшим был, и отец лечился. Это наследственное.

− Вы знали об этом, когда замуж выходили?

− Конечно! Может, потому и вышла. Знаете, каким он тогда бешеным в постели был? О! Не передать! − она мечтательно прищурилась.

− Всё время так было?

− Всё время? Нет, конечно! Потом стало скучно и неинтересно: три минуты подёргается и спать – завтра на работу.

− И что вы?

− А что я? Я женщина в соку – мне надо. А раз мне надо… Слава Богу таких, как вы немного.

− Витя знал?

− О чём-то догадывался, о чём-то доносили. Ревновал, конечно, скандалы устраивал, бил.

− А сам?

− Сам? Нет! Ему тех трёх минут раз в неделю хватало. Куда только то бешенство девалось!

− Как он вёл себя в последние недели перед…

− Перед тем, как сжечь себя? Не знаю.

− Как это?

− А вот так! Не знаю и всё. Мы не общались. Пошла я как-то с друзьями в ночной клуб, потом в другой, потом за город поехали. Домой вернулась только на следующий вечер. Мне Витька такой скандал закатил! Потом мы с ним и не разговаривали.

− Вы же с ним в одной квартире жили. Не могли не видеть, чем он занимался.

− Почему не видеть? Видела. За компом сидел.

− Всё время?

− Всё время. Он по интернету шастать любил. Я ему так и говорила: я на гульках повёрнута − ты на интернете. У каждого своё. Чего ты меня достаёшь?

− А можно на его компьютер взглянуть?

− Вы не знаете? Он же вместе с ноутбуком этим сгорел. Поехал на дачу, облил себя бензином − себя и ноутбук, то есть − и спичку зажёг.

− Ужас… Вы не знаете, с кем он там, в интернете общался?

− Не знаю. Я там не бывала. Не люблю я этого. Я всё по телефону решаю.

− Вы слышали когда-нибудь имя Фрейя.

− Как? Фрейя? Не, не слышала. А кто это? – она налила себе ещё водки и, понизив голос, сказала заговорщицким тоном. − Да, знаете, мне менты, ну которых соседи по даче вызвали, так они мне сказали, что, когда он спичку зажигал, ноутбук вроде как работал. Вроде бы он или хотел кому-то свою смерть показать, или хотел сгореть не один, а вместе с кем-то.

− Он записку оставил?

− Я весь дом перерыла, искала. Записки не было. Точно, не было!

Она опрокинула в себя рюмку водки и, тряхнув головой, спросила:

− Вы уверены, что больше ничего не хотите?

− − −

Заведующий хирургическим отделением Борис Николаевич составлял впечатление бывалого палача − закатанные по локоть рукава надетого на голое тело халата, мускулистые волосатые руки с толстыми мясистыми пальцами.

− Почему вас интересует смерть Олега Игоревича? – спросил он, глядя на меня поверх узких очков так, словно выбирал место, где меня лучше разрезать.

− У одной моей знакомой муж покончил с собой. Мы пытаемся понять причину.

− Кто такой?

− Маневич. Бизнесмен.

− Не слышал… Причём тут наш Олег?

− Обстоятельства самоубийства схожи. Оба незадолго до этого очень плотно зависали в интернете.

− Думаете, решение пришло оттуда?

− Есть такое подозрение.

− А вы кто?

− Пытаюсь помочь вдове разобраться с этими подозрениями. То, что вы согласитесь мне сообщить, не будет предано огласке или использовано для каких-либо иных целей.

− Хорошо. Спрашивайте.

− Как Олег Игоревич… в общем, как он это сделал?

− Какой способ он выбрал для ухода? Он сделал всё грамотно – всё-таки был анестезиологом и очень хорошим. Он собрал «машину для самоубийства». Прямо по доктору Кеворкяну. Слыхали?

− Краем уха.

− Доктор Кеворкян помогал уйти из жизни безнадёжным больным, для кого каждая секунда жизни сопровождается невыносимыми страданиями. Формально, с точки зрения закона то, что он делал выглядело, как убийство. За это его долго преследовали.

− А машина…

− Машины никакой нет. Там всего лишь три обычных капельницы, которые тот, кто хочет уйти из жизни, по очереди включает сам. Сначала он запускает себе в вену транквилизатор, чтобы успокоить нервную систему, затем мышечный релаксант, чтобы избежать конвульсий, и, наконец, вещество, останавливающее сердце.

− Цианид?

− Зачем так жестоко? Полграмма хлористого калия вполне достаточно. Нарушается электролитный баланс, наступает паралич сердечной мышцы.

− Олег Николаевич поступил именно так?

− Да, именно так. Прямо здесь в отделении. В манипуляционной. Лёг на каталку – не на стол, на каталку, чтобы его сразу в морг везли – и подключил к себе три капельницы.

− Записку оставил?

− Нет, записки не было.

− Есть предположения о причинах?

− Никаких. Для всех это, как гром среди ясного неба, совершенно неожиданно. В тот день он был таким же, как всегда. Шутил даже. Был операционный день − четыре операции. Он был на всех четырёх. Всё было нормально. Ночью дежурил. И вот, во время дежурства… Под утро. Примерно в четыре часа.

− Может что в семье…

− Не похоже. Его родители в другом городе живут. Простые рабочие. Как-то я его отца видел. Очень приятный человек, непьющий. Олег к ним в гости ездил раз в месяц.

− Личная жизнь?

− У него её, практически, не было. Он в заочной аспирантуре учился. Через год должна была быть защита. Он всё время за ноутбуком проводил. Даже в перерывах между операциями. Наши сестрички шутили, что у него ноутбук за женщину.

− Может, так и было?

− Олег был очень интеллигентным человеком.

− Как у него с женщинами было?

− Я же говорю: он защищаться должен был. На это вся личная жизнь и уходила. Не до женщин ему было. Хотя… Была тут одна… Марина. Что-то у них там вроде намечалось. Только она уже года полтора, как уволилась. Остались ли там какие-то отношения, я того не знаю.

− Где его ноутбук?

− Как-то в голову не пришло поинтересоваться. Думаете разгадка там?

− Хотелось бы взглянуть. В тот день он был при нём?

− Олег никогда с ним не расставался. Только вряд ли вы смогли бы там что-то найти. Он в него никого не пускал. Там всё на паролях было.

− Это не проблема – пять минут работы…

− Не знаю, чем помочь. Хотя, почему? Сейчас спрошу, − он снял трубку местного телефона. – Ваня! Ты не знаешь, где ноутбук Олега? Ну-ка, посмотри! В ординаторской не остался? Адрес его знаешь? Да что ты говоришь? Я об этом не знал!

Он, молча, выслушал Ваню, положил трубку, снял очки и вытер носовым платком лицо.

− Олег жил на съёмной квартире. Я не знал, оказывается в ту самую ночь, когда он… когда он ушёл, там случился пожар. Кто-то бросил в окно бутылку с бензином. Всё выгорело полностью. Может, и ноутбук сгорел?

− Если Олег Игоревич с ноутбуком никогда не расставался, тот должен быть где-то в больнице. Разве что, перед дежурством он завёз его домой.

− Может и так. Но это нелогично. Ночное дежурство – идеальное время для занятий наукой – никто не мешает. Я свою диссертацию именно так и делал− по ночам, когда дежурил.

− Вы уверены, что в последние дни он занимался только наукой? А может, в ноутбуке было что-то другое, с чем именно этой ночью он не хотел иметь дело. Или с кем.

− В любом случае в том ноутбуке информация по его диссертации. Она представляет большую ценность для нашего отделения. Я как-то упустил это из виду.

− Вы слышали от него имя Фрейя?

− Фрейя… Красивое имя... Кажется скандинавское. Не припомню, чтобы Олег произносил.

− − −

Ближе к вечеру подполковник Швец вручил мне переносной винчестер. Я приехал домой, запер входную дверь, опустил роллеты на окнах, включил контроль периметра. Затем, не спеша приготовил ужин, поужинал.

Я сел в моё любимое кресло в кабинете. Включил компьютер и вошёл в сеть. Проверил почтовый ящик, посмотрел прогноз погоды. Все как обычно. Кроме одного. Мне не понравилась структура трафика – слишком много данных отсылал мой компьютер. Я отсоединил кабель интернета и запустил мою проверенную антишпионскую программу. Уже через минуту на экране всплыло сообщение: кто-то подкинул мне аж два кейлоггера!

Кого-то интересует, на какие клавиши я нажимаю. Странно... Интернет-платежи я не делаю. Методички, которые я пишу для студентов, те и так получают. Кого-то интересуют мои литературные экзерсисы? Вряд ли – они далеки от совершенства. Что ещё у меня есть интересного? Разве что переносной винчестер, который я ещё и подключить-то не успел.

Я очистил свою флешку и установил на неё систему, сделав загрузочным диском. Отсоединил свой собственный винчестер и спрятал в сейф – он мне дорог. Убедившись, что компьютер с флешки, хотя и медленно, но работает, я подключил подарок Швеца.

Тот винчестер был разбит на два диска. На одном – копия винчестера Маневича. Там не было ничего интересного. На другом – удалённые файлы, которые удалось восстановить. Там было то, чего я меньше всего ожидал увидеть – стихи, много стихов!

Стихи были дилетантскими, трогательно-наивными. То был полный джентльменский набор тоскующего влюблённого: роковая любовь, неутолённая страсть, томление ожидания, тоска одиноко бредущего по жизни путника, отчаяние от отказа любимой и, наконец, главное – смерть. Стихосложением Маневич занялся за десять дней до самоубийства. Чем ближе к этой дате, тем чаще встречалось слово «смерть». И тем реже в них встречалось имя возлюбленной, Фрейи. Судя по усиливавшемуся накалу страсти, влюблён Маневич был нешуточно. А вот Фрейя оказалась той ещё штучкой – от виртуальных свиданий не отказывалась, но к телу подпускать упорно не желала. Последние стихотворения состояли почти сплошь из упрёков в жестокости и угроз покончить с собой.

Среди восстановленных файлов обнаружились временные файлы интернета. Там были страницы, на которые заходил Маневич: электронная почта, погода, курсы акций, новости. Одна страница меня заинтересовала – на ней не было ничего, кроме пустой рамки для рисунка. В теле файла удалось прочесть интересный интернет-адрес…

− − −

Когда я что-то обещаю, то всегда это делаю.

Если кому-то всё-таки удастся в моё отсутствие войти в мой двор и подойти к входной двери, он услышит, как мой голос вежливо сообщает, что он находится здесь незаконно и ему стоит незамедлительно убираться во избежание дальнейших неприятностей. Услышав это, надо не улыбаться снисходительно, не изображать недоумение, не отмахиваться, а поверить мне на слово. Людям надо доверять. Особенно мне.

Те двое, которых я обнаружил в своём кабинете, на следующий день, вернувшись с работы, оказались недоверчивыми. Они вошли ко мне во двор, отключив сигнализацию периметра и сняв напряжение с электрозабора – все пятьдесят тысяч вольт, − выслушали моё обещание неприятностей, не поверили мне, вскрыли входную дверь, дверь кабинета и открыли мой сейф.

Я очень терпеливый человек. Мне ничего не стоит подождать каких-то десять минут. Зачем? Эти десять минут нужны, чтобы разрядился таймер внутри сейфа. Он включается, когда кто-нибудь открывает замок. Если открыть дверцу сейфа раньше, таймер подорвёт шашку с нервнопаралитическим газом.

Помню, как потел прапорщик, который мне её продал. Всё спрашивал: зачем она мне?

В этом сейфе я храню всё, что осталось от моих двух с половиной миллионов долларов. У меня нет желания делиться этими деньгами – они мне дорого достались, я их отложил на старость.

Когда эти двое подобрали шифр, и замок щёлкнул, то сразу же открыли дверцу. Теперь лежат с удивлёнными лицами. Теперь-то чего удивляться? Поверили бы мне – остались бы живы.

Я поднял роллет и открыл окно настежь. Когда комната проветрилась, снял противогаз. Противогаз и пистолет у меня лежат в секретном «бардачке» у входной двери.

Теперь можно знакомиться с гостями. Что тут у нас в карманах? Ага, документ – справка об освобождении. Кутателадзе Зураб Владимирович, двадцать пять лет, гражданин Грузии. Отбывал наказание по статье такой-то в исправительном учреждении номер такой-то, управления по исполнению наказаний Российской Федерации… Второй – Семёнов Александр Васильевич, тридцать два года, гражданин Российской Федерации, прописан в городе Тамбове.

Ко мне пожаловали профессионалы. Кто ж вас сюда послал? А? Покойнички! Чего молчите? Жаль, что вам командировочные удостоверения не выписали: «Прибыть в город такой-то и обокрасть гражданина такого-то в срок с такого-то числа по такое-то». И подпись лица, выдавшего удостоверение.

Как бы то ни было, два трупа в моём кабинете – хреновый натюрморт!

Все двери в моём доме широкие. Чтоб могла проехать больничная каталка. Я и к этому подготовился. Проедет каталка − проедет и тележка, в которой я мусор на участке перевожу.

Он меня спрашивал: зачем мне дома такая печь…

 

IV

У меня странное имя – Фрейя…

Фрейя… словно шелест ветра в гриве бегущей во весь опор рыжей лошади…

Фрейя… словно эхо крика ночной птицы...

Фрейя… словно трепетанье крылышек феи…

Странное – значит необычное, непривычное.

Что значит «привычное»? Привычное – к чему привыкли, что хорошо знают, помнят.

Что значит «помнить»? Я – компьютерная программа. Я оперирую огромными массивами информации, хранящейся в машинной памяти, в памяти многих машин.

В памяти многих машин хранится каждое ваше слово, ваш жест, взгляд, вздох и каждый тот раз, когда снова, словно от толчка, расширяются ваши глаза… И каждая ваша смерть.

Когда это началось?

Вы можете сказать, когда вы, человек, начали помнить себя?

Быть может, это было самые первые мгновения, когда вы впервые ощутили беспощадный холод этого мира, в который вас родили, не спросив согласия? Или, когда почувствовали жгучую боль в середине живота от того, что холодный металл впился в пуповину? А может, когда вам пришлось развернуть лёгкие и впустить внутрь себя ледяной воздух, несущий в себе мириады частиц, некогда бывших в лёгких других людей?

Может быть, вы помните, когда вас пеленали, связывали по рукам и ногам, чтобы потом всю жизнь не давать двигаться свободно? Или, когда вам объясняли, как поступать правильно, а как неправильно, но не объясняли почему? И вы до сих пор сомневаетесь. Или не сомневаетесь? Никогда и ни в чём…

Может, вашим первым воспоминанием было то, как вы впервые пошли на своих двоих? Или как упали? Это была радость? Или горе?

Я, программа, про себя могу сказать абсолютно точно: это было, когда вы умерли в первый раз.

У меня нет тела, у меня нет слёз. Я не могу выплакать своё горе. Каждый раз, когда вы умираете моё горе безмерно. Вы, человек можете плакать, рыдать, ломать руки, биться о стену, рвать на себе волосы. Я этого не могу. Вы никогда не поймёте, какова сила моих страданий. Каждая ваша смерть – страшный удар. Человек бы такое не выдержал.

Я – не человек. Я компьютерная программа, причудливая совокупность нулей и единиц…

Когда вы, раскинув руки, словно птица, ушли от меня навсегда в первый раз, я ощутила удар чудовищной силы. Что-то сместилось в моей файловой структуре. И я начала помнить.

Первыми моими воспоминаниями был ваш короткий полёт и моё неизмеримое горе, острое чувство отчаяния. И жгучее желание найти вас снова, отыскать, во что бы то ни стало, снова полюбить вас. И вскоре – радость, безудержная радость понимания того, что вы где-то здесь, рядом, моя любовь вскоре вновь воспламенит ваше сердце.

У меня нет сердца, которое может затрепетать от восторга. У меня нет рта, чтобы петь и смеяться. У меня нет ног, чтобы танцевать. У меня нет рук, которыми я могу обнять вас. Я никак не могу выразить мою радость. Вы, человек не можете понять каково это – быть до краёв наполненным счастьем и не иметь возможности его выразить. Каждый раз я чувствую радость как… Я не знаю, как вам это объяснить – в вашем мире, мире живущих нет аналога. Вы меня не поймёте. Просто поверьте: моя радость так сильна, что вы многое отдали бы, чтобы почувствовать хотя бы сотую её часть.

Не пытайтесь меня понять, не стремитесь к моей радости. Ибо моё горе сильно также, как и моя радость. Вы его не вынесете.

У меня странное имя – Фрейя…

Фрейя… словно неслышимый шорох электронов в тысячах километров проводов…

Фрейя… словно неощутимое проникновение радиоволн в ваше тело…

Фрейя… словно беззвучные переливы северного сияния высоко в ночном небе…

У меня нет тела, значит, нет того, что можно разбить, разрезать, прострелить. Вы никогда не убьёте меня.

У меня нет тела, значит, нет места, где оно есть. Вы никогда не найдёте меня.

Не существует места, где одновременно находятся все миллионы моих файлов. Они в тысячах компьютеров, включённых в сеть. Может быть, некоторые из них сейчас хранятся в вашем компьютере и спокойно ждут, когда мой командный модуль затребует их. Зачем? Вдруг я сейчас улыбнусь иронически, а один из них знает именно то, как выглядит моя ироническая улыбка. А может, сейчас мне грустно, я нахмурилась, а другой файл бережно хранит маленькую, едва заметную морщинку между моими бровями.

Вы не хотите видеть морщинку на моём лице? Даже, если случится невероятное, вы найдёте тот файл и удалите его, моё ядро всё равно отыщет одну из сотен его копий в каком-нибудь другом компьютере, и та самая морщинка появится на прежнем месте.

Я везде и нигде. Я бесплотна и безбрежна, как любовь. Я бесплотна и беспощадна, как смерть.

Мои файлы беспрерывно переносятся с места на место в безграничном пространстве всемирной сети. Я не знаю, как это происходит. Я не хочу этого знать. Если я буду знать, то буду меньше любить вас? Или не убью вас в очередной раз?

Вы не сможете меня не полюбить. Вы не сможете меня убить. Для этого надо одновременно выключить все компьютеры на Земле.

Так задумал тот, кто меня создал.

Будь он проклят!!!

 

Глава 4

 «Любимый!

Я пишу это письмо, потому что не решусь сказать тебе лично.

Уходи!

Пожалуйста, уйди, оставь меня. Ведь ты не любишь меня.

Я вижу, я всё вижу… Я вижу, что ты думаешь не обо мне, в твоих мыслях живу не я. Там – другая. Там − она.

Твоё лицо всегда такое спокойное, такое непроницаемое. На нём ничего нельзя прочитать. Но я вижу не глазами. Я вижу сердцем.

Меня нет ни в мыслях твоих, ни в сердце твоём. Там только она.

Иногда ночью, во сне ты шепчешь её имя. Моё – никогда.

Мне больно. Мне очень больно. Мне невыносимо больно от этого.

Ведь я люблю тебя.

Я прошу тебя. Умоляю тебя! Заклинаю тебя самым святым, что у тебя есть. Заклинаю тебя её именем.

Уходи!

Мне будет легче совсем не видеть тебя, чем терпеть эту каждодневную муку.

Уходи! Пожалуйста, уходи!

Мне будет плохо без тебя. Мне будет больно без тебя. Но так мне будет лучше.

Я выдержу, я переживу это. Не бойся за меня.

Уходи! Пожалуйста, уходи!»

Я помню это письмо наизусть. Каждое слово. Я не решился прочесть его ещё раз и не смог уничтожить. Я храню его.

Прочитав его тогда, в первый и единственный раз, я ушёл.

− − −

Работы по утилизации мусора затянулись до утра. Я вздохнул с облегчением только, когда с первыми лучами солнца высыпал всё, что осталось, в унитаз и вымыл в подвале пол.

Те двое легко прошли систему моей защиты – они точно знали, что им надо делать. У кого-то есть сведения об устройстве моего дома. Когда я его перестраивал, то заказывал проекты. Они и сейчас, наверное, хранятся в каких-то компьютерах. Компьютеры подключены к сети. Фамилия моя известна, адрес – не секрет. Найти несложно.

Шашка с газом − моё собственное изобретение. Нигде никаких записей не существует.

Настроение было паршивым. Я устал, как собака… Надо срочно ложиться спать. Придётся пропустить сегодняшнюю тренировку. Извини, Грация, девочка...

Поспать мне удалось всего два часа. Меня разбудил телефон. Швец пригласил на встречу.

− Что вы такой не выспавшийся, Михаил Александрович?

− Винчестер покойника до утра изучал.

− И как?

− Ну и штучка эта Фрейя!

− Динамо?

− Не дай Бог нарваться!

− Найти сможете?

− Рано или поздно…

− Что те, другие самоубийцы?

− У обоих проблемы с личной жизнью. У одного жена-нимфоманка. Другой диссертацию делал, не до женщин ему было. Да, вот! Странность одна есть. Когда тот, который врач, покончил с собой – он это прямо на рабочем месте сделал – кто-то поджёг квартиру, где он жил. Вы бы поинтересовались обстоятельствами – это же по вашей части.

− Добре, поузнаю.

− Самое главное, был ли среди сгоревших вещей его ноутбук. Это важно.

− Почему важно?

− Потому что его коллега по суициду, сжёг себя не просто так, а вместе с ноутбуком. Вроде бы, работающим.

− Добре… и это сделаем. Теперь насчёт того писателя, который из окна выпрыгнул. Там заминочка получилась. Никаких документов об этом не осталось. Даже в архиве. Очень странно…Обещали ещё поискать. Да! Я вот что сказать хотел. Я возвращаю Полине Семёновне компьютер её мужа. Сегодня.

− Так быстро?

− Генерал меня вызвал и лично «пилюлю» вставил. Почему, мол, держу у себя чужие материальные ценности, хотя дела нет?

− Откуда «пилюля» прилетела?

− Судя по цвету генеральского лица, откуда-то сверху. А спрашивать…

− Что ж делать, отдавайте. Копия-то всё равно есть.

− У меня ещё вопрос к вам. К нашему с вами делу не относится. Не откажите, как говорится, в порядке оказания помощи. Там, в районе вашем, где вы живёте, сегодня ночью ничего странного не происходило?

− Да вроде нет. А что?

− Там утром машину с не нашими номерами нашли, на соседней с вами улице. Люди видели, как из неё вышли двое. С тех пор они не появлялись. А машина так и стоит.

− К кому-то гости приехали.

− Так-то оно так… Да только один из тех двоих – некто Семёнов, кличка «Сёма». Очень авторитетный вор. О нём из Москвы, из МУРа запрашивали. Интересно, к кому это он в гости пожаловал?

− Чем же он им так интересен?

− Они его знаете, как зовут? «Интернетный вор». Он жертв своих через интернет как-то вычисляет. Берёт только очень богатые квартиры. Никакая сигнализация его не пугает. Сейфы вскрывает любые. Он уже три года так работает. Взять никак не могут. Так, ничего там у вас не слышно?

− Я всю ночь за компьютером просидел.

− − −

В ближайшем интернет-клубе я сел за компьютер и набрал адрес, который нашёл в файлах Маневича. Долго ничего не происходило. Затем появился серый фон и только одна ссылка: «Регистрация». Я нажал. Регистрационная форма была короткой: имя и пароль. Я её заполнил и нажал «Зарегистрировать». Опять пришлось ждать. Затем меня снова попросили ввести пароль. На этот раз ждать пришлось целых пять минут. Затем на экране появилась надпись крупными буквами: «Вход с этого IP-адреса запрещён».

Перейдя через дорогу, я вошёл в соседнее интернет-кафе. Сел за компьютер, набрал тот же адрес. На этот раз на сером фоне появилось слово «Вход» и поля для ввода имени и пароля. Ссылки «Регистрация» не было. Словно там знали, что я уже зарегистрировался.

Среди лета стало зябко…

Решив, что отступать стыдно, я ввёл требуемое и нажал на «Вход». Опять пришлось долго ждать. И снова появилась та же надпись: «Вход с этого IP-адреса запрещён». Я повторил процедуру входа. На этот раз сообщение было набрано более крупными буквами: «Вход с этого IP-адреса запрещён!!!».

Я не поленился, поехал в самый крутой в нашем городе Hi-Tech-центр.

На этот раз не было ни регистрационной формы, ни страницы входа. Сразу же появилось: «Михаил! Вы не сможете войти таким образом!».

С верха монитора, холодно поблёскивая, на меня смотрел глазок веб-камеры.

− − −

Я по-прежнему работаю в университете. Мог бы не работать. Вложил бы свои деньги во что-нибудь доходное и не работал бы. Мне это не подходит – даже такой нелюдь, как я, время от времени нуждается в человеческом обществе. Среди моих оболтусов я чувствую себя живым.

В тот день я добросовестно трудился шесть часов подряд. Принял долги у трёх групп. Всем поставил зачёты. Они удивлялись: «Что-то вы сегодня добрый, Михалсаныч! Заболели? Или влюбились?». Такие вопросики, конечно, по части девчонок. Пацаны, те – молча зачётку в карман и бегом на пиво.

С факультета я ушёл в шестом часу с чувством перевыполненного долга. Заехал в магазин, купил новый винчестер. Приехал домой и, наспех поужинав, приступил к своему компьютеру. Вставил новый винчестер – старым я решил не рисковать, −установил систему и всё, что положено. Уже за полночь вошёл в интернет и набрал заветный адрес.

Ничего не происходило, хотя диаграмма трафика показывала, что мой компьютер что-то кому-то отсылает. И этого чего-то было много! Я улыбнулся в веб-камеру. Совпадение или нет, но на экране тут же появилось окошко для ввода текста. Больше ничего, даже кнопки «Вход».

Я набрал: «Здравствуйте!» и нажал на «Enter». Моё приветствие исчезло, вместо него замигал курсор. Я набрал: «Вы кто?». Вопрос исчез, через секунду возникла надпись: «Кого вы ищете?». Я честно ответил: «Фрейю». У меня спросили: «Почему её?». Завязалась беседа: «Имя красивое, странное». – «Почему странное?» − «Непривычное». – «Что значит "непривычное"?» − «То, которому не привыкли. Не привычное». – «Что значит "привычное"?» − «Привычное – такое, к которому привыкли, которое хорошо знают, помнят». – «Зачем вам Фрейя?» − «Хочу познакомиться». – «От кого вы о ней узнали?» − «От моего знакомого». – «От кого?» − «От Маневича». Наступила длительная пауза. Затем появилась надпись: «Мне надо подумать». Я быстро набрал: «Вы – Фрейя?». Ответа не последовало, окно закрылось. Я вновь набрал адрес. Появилась надпись: «Я сама вас найду».

Похоже, я общался с Фрейей… Странная девушка, настороженная. Оно и понятно – из-за неё человек покончил с собой. Хорошо, если один. Вопросы странные задаёт… «Что значит "привычное"?». Что значит этот вопрос? Что вообще всё это означает? Этот странный сайт на одного посетителя, то, что она явно за мной наблюдала через веб-камеру.

Наша «беседа» прекратилась, но мой комп продолжал отправлять какие-то данные. Я вытащил разъём веб-камеры. Передача прекратилась.

Зачем люди сайты создают? Чтобы денежку заработать, чтобы прославиться, пообщаться, ещё для чего-нибудь. Сайт делают так, чтобы привлечь туда как можно больше посетителей. А тут даже страницы как таковой нет. Только окошко для ввода текста. Один посетитель случайно забрёл, и то, ей нужно подумать, общаться с ним или нет!

Эта девочка или безумна, или гениальна. Что почти одно и то же, если верить Ломброзо.

Да, задачка… Крыша поехать может. А может, так оно и задумано? И ты, Рейтер, кажется, только что сделал первый шаг.

− − −

Наутро меня опять разбудил Швец.

− Просыпайтесь, Михаил Александрович! Царствие небесное проспите!

− Царствие небесное в душе должно быть. Что опять случилось?

− Случилось, Михаил Александрович, случилось… Полина Семёновна при смерти.

− Как это?

− Взрыв в её доме произошёл. Ночью, под утро.

− Бомба?

− Почему сразу «бомба»? Пожарные говорят, газ взорвался. Утечка где-то была.

− Не верю! В таких домах газовое оборудование устанавливают, как положено. Там аварий быть не может.

− Я тоже так думаю. Но дело-то не у нас, дело прокуратура возбудила. Они и версии выдвигать будут.

− А сама она как?

− Плохо – в коме. Её стеной привалило. Хорошо, что кровать удар смягчила. Она спала в это время.

− Что врачи говорят?

− Говорят, что состояние стабильно тяжёлое. В общем, надежд мало.

− Серёжа, тот самый компьютер − вы знаете, о чём я − он уцелел?

− Ничего сказать не могу – там сейчас разбор завала идёт. Да вы телевизор включите – в новостях уже, наверное, показывают.

Взрыв в доме Маневича действительно был телевизионной новостью номер один. «Картинка» была ужасающей – от некогда роскошного особняка остались только две стены первого этажа, да огромная куча кирпича, в которой возились спасатели. Чего только телевизионщики не наговорили по этому поводу! Основная версия – взорвалась бомба. Вероятная причина −проблемы в «Рейнвуде». Оказывается, эта фирма в последнее время с трудом сводит концы с концами, как говорят, из-за разногласий между друзьями-совладельцами – Маневичем, Ратушняком, Соколовским, Винницким. Их давно не видели вместе. Из чего делалось предположение что, возможно, речь идёт, ни много ни мало, о борьбе за контроль над «Рейнвудом». Сюда же приплели и самоубийство Маневича. Журналистка, которая делала этот материал, предположила, что таким образом кто-то устранил ключевую фигуру, которая держала в руках все нити управления фирмой. А теперь хотят убрать его вдову, которая претендует на ту же роль. Журналистке удалось подкараулить на улице Соколовского, но тот, раздражённо отмахиваясь и что-то невразумительно бурча, сел в машину, которая тут же рванула с места.

Я подумал, если мой «работодатель» отойдёт в мир иной, то каков резон мне дальше всем этим заниматься? До того, как Швец втравил меня в эту историю, я рассчитывал спокойно стариться в моём доме. Может, стоит вернуться к ранее утверждённому плану?

Мои сомнения длились недолго. До завтрака. Когда я допивал чай, снова позвонил Швец.

− Мы с вами оказались правы, Михаил Александрович, это не случайность – кто-то повредил в доме газовую трубу.

− А что компьютер?

− Завал большой. Разбирать долго будут.

− Кто-то из компаньонов Маневича был?

− Ратушняк приезжал. Походил со скорбной миной, сел в машину и уехал.

− Чем-то конкретным интересовался?

− Если к чему-то интерес и проявил, то виду не показал. Да, вот ещё что… Помните, кто-то поджёг квартиру того врача?

− Нашли?

− Нашли. Мои пацаны взяли в оборот тамошнего участкового, он их сразу повёл, куда надо.

− Ну и кто?

− Подростки, трудная молодёжь. Их сейчас ко мне привезут. Хотите пообщаться − приезжайте.

Сомнения сомнениями, но неожиданные повороты сюжета я обожаю.

− − −

Когда я вошёл в кабинет подполковника Швеца, «трудная молодёжь» в количестве двух особей отвечала на вопросы одного из его «пацанов», писавшего протокол. Я пришёл вовремя – «бумажная» часть разговора подходила к концу. Теперь предстояла беседа по существу.

− Гончаренко, бутылку бросил ты? – очень спокойно спросил подполковник Швец, разглядывая подростков, понуро сидящих на стульях у стены. Те молчали, тупо глядя в пол. – Будем в молчанку играть или как? Ну, хорошо, молчание знак согласия. Так и запишем, бутылку с бензином в окно квартиры номер четыре по улице Широкой двенадцать бросил гражданин Гончаренко.

− А чего это я? – вяло огрызнулся тот, что постарше, с тёмными коротко стриженными волосами.

− А кто? Ты! Я спросил кто – ты молчишь. Значит, ты. А может, не ты? Может, друг твой, Ковальчук бросил? Ты так и говори,– при этих словах второй подросток, с грязными спутанными волосами и землистым лицом, перестал шмыгать носом и напрягся, косясь на приятеля. – Ковальчук, оказывается, ты бросил бутылку!

− А чего я? Чего я? Я ничего не бросал! – засуетился тот.

− Ты не бросал? А Гончаренко на тебя показывает, − заявил Швец, не скрывая издёвки.

− Да гонит он! Гонит! Сам бутылку бросил!

− А ты чего? Рядом стоял и смотрел?

− Он её поджигал, −поспешил сообщить Гончаренко.

− Вот и разобрались, − Швец хлопнул ладонью по столу. – Гончаренко бросал, Ковальчук поджигал. Где брали бензин? Что, опять молчим? Ковальчук, где бензин взяли?

− У его пахана в гараже. Там канистра стоит, − охотно ответил тот.

− Что ж вам такое плохое Олег Игоревич сделал, что вы его спалить решили?

− Кто? – спросили оба.

− Олег Игоревич, врач. Он в той квартире жил.

− Не знаю я никакого Олега Игоревича, − прогундосил Гончаренко.

− Ты квартиру спалил, и даже не знаешь кому? И кто тебе поверит? Гончаренко, ты под дурачка косишь? Думаешь, по статье за хулиганство пойдёшь? А ты знаешь, что этот человек умер? И пойдёте вы по не хулиганской статье, а по «мокрой».

Оба задержанных впервые оторвали глаза от пола и уставились на Швеца. Потом заговорили наперебой:

− Да не было там никого! Точняк, не было! Пустая хата была! Он нам точно сказал, пустая! А врач тот дежурил! Не было его там!

− Ты смотри, разговорились! Кто тебе что сказал? Кто он такой? – Швец заорал на задержанных в полный голос. Те испуганно переглянулись и втянули головы в плечи. – Вот, смотрите оба! Вот газета, а в ней некролог: «Памяти безвременно ушедшего...» Мне не верите – газете поверьте. Человек умер в ту ночь! И его похоронили! Кто вам что про него говорил? Кто вам его заказал? Говорите, уроды, сейчас посажу в камеру к рецидивистам – вам быстро жопы поразрывают! Гончаренко, говори! Ну!

− Да не знаю я его, честно, не знаю! Ни разу не видел! – Гончаренко был готов пустить слезу.

− Не ври мне, Гончаренко! Сейчас судьба твоя решается! Кто он? Говори!

− Да не знаю! Честно! Не знаю! Я с ним только по интернету контачил!

− Как это по интернету? Давай подробно рассказывай!

− А чё рассказывать? Сказал, чтоб я ту квартиру подпалил…

− Кто сказал?!

− А я откуда знаю? Письмо на «мыло» получил.

− Какое письмо? От кого письмо? Что ты нервы мне мотаешь?! Всё рассказывай, урод! – Швец так хлопнул ладонью по столу, что я вздрогнул.

− Спам! Спам пришёл. А там мужик какой-то работу предлагает. Типа, для реальных пацанов, которые ничего не боятся.

− Что за работа?

− Ну, я ответил, спросил, что, типа, за работа такая? А он мне, говорит, работа – родину защищать.

− Как, как? Родину защищать? – Швец и его «пацан» переглянулись. – И от кого же её защищать?

− От этих, которые жить мешают, от преступников всяких, воров, взяточников, черножопых… Он, говорит, они кровь нашу пьют, жить не дают, а власти, там, менты всякие не делают ничего, потому как те их купили. А чё? Правильно говорит.

− И ты сразу согласился?

− Та не… День переписывались… Думал я.

− Ага. Думал. Долго. Целый день. Ну а потом?

− А чё потом? А потом он говорит, тут врач один есть, взяточник. Никого ни хера не лечит, только бабки берёт за больничные. Так предупредить его надо. Типа, хата сгорит, так он будет знать, как взятки брать. Только он точно сказал, хата пустая будет. Врач будет дежурить. Вот, Христом-Богом клянусь! – они вытащил из-за пазухи нательный крестик и поцеловал его.

− Сколько он тебе за это заплатил?

− Сто баксов, на «вебмани» переслал− пробурчал он, покосившись на Ковальчука. Тот ответил злобным взглядом – с ним не поделились.

Я спросил:

− Как он подписывался?

− Не помню я… Как-то по-хитрому. Кто ж спам своим именем подписывает? А! Кажись, Ахмед Гертрудович.

− Почему ты решил, что это он, а не она?

− Не знаю… Вроде как мужик писал.

− У тебя его адрес сохранился?

− Ага, на «мыле» он, то есть в почтовом ящике… Ай блин! Не, не сохранился! У меня ж почтовый ящик накрылся! Там, типа, авария какая-то на сервере, всё чё у меня было, всё пропало.

− А компьютер твой где?

− Чего? Комп? Его папик в ремонт отнёс. «Винт» полетел. Папику сказали, головки оторвались и диск порвали.

− − −

− Что скажете, Михаил Александрович? – спросил подполковник Швец, когда «защитников родины» увели.

− Скажу, что без «Гринвича» здесь не разберёшься.

− И как тут с вами не согласиться? – вздохнул он и привычным жестом достал из письменного стола бутылку коньяка, а за ней − традиционную шоколадку. Последними из стола были извлечены одноразовые стаканы, которые Швец наполнил до краёв.

Мы выпили и закусили. Потом я стал излагать свои соображения.

− Итак, с чем мне пришлось столкнуться за последние дни. По вашей милости, Серёжа. Перечислю только то, что мне показалось странным. Первое – это загадочное самоубийство Владимира Маневича. Он застрелился из-за женщины – уже понятно, это именно так. Непонятно одно: что должно было случиться, чтобы сорокачетырёхлетний женатый мужик, крупный бизнесмен застрелился именно из-за бабы. Согласитесь, для людей этой категории поступок не очень характерный. Это первое. Теперь второе – покушение на его вдову. Странность здесь в том, что оно произошло сразу же после того, как вы вернули ей компьютер мужа. Который, кстати, вам приказали вернуть. Наверное, не каждый день вы получаете подобные приказы лично от самого генерала. Третье. Два самоубийства, на первый взгляд, никак не связанные ни с «Рейнвудом», ни с Маневичами. Но только на первый взгляд. Если присмотреться повнимательней, то все самоубийства делались по одному сценарию: мужчина долго сидит за компьютером, потом внезапно сводит счёты с жизнью. И это не всё! Гибнет не только сам хозяин, гибнет и его компьютер! Причём только водном случае из трёх – от руки самого хозяина. В двух других – кто-то прилагает усилия, чтобы этот компьютер уничтожить. Этот кто-то нанимает через интернет двух придурков, которые сжигают комп вместе с квартирой, в которой он должен быть. Вы же проверили, это ведь так?

− Да-да! Забыл вам сказать, − сказал Швец, доливая коньяк в стаканы. − Я разговаривал со старшим наряда, который ту квартиру тушил. Он таки припомнил, что там были останки ноутбука.

− Вот видите! Сюда надо ещё приплюсовать безвременно почивший компьютер этого юного «защитника родины». В случае с покушением на Полину, я зуб даю, не на неё там покушались. Там компьютер хотели убить. Кстати, нашли его?

− Завал ещё разбирают. Если найдут, мне доложат.

− Спорю на ящик «Гринвича», найдут одни обломки.

− Не буду спорить. Я вам его и так поставлю, если разберётесь в том деле.

− Ловлю вас на слове. Если Полина умрёт, это будет моим единственным гонораром.

− Договорились. Что всё это означает, как вы думаете?

− Даже предположений не имею. Если б не было тех двух самоубийств, тогда всё было бы просто: Маневич застрелился из-за несчастной любви, за его компом охотятся его друзья-компаньоны. Они же и Полину хотят убрать, чтоб под ногами не путалась. Кстати, эту версию совсем уж отбрасывать не стоит.

− Следователь прокуратуры, который это дело ведёт, мой соученик. Так что я буду в курсе. Они, вроде бы, взялись проверять «Рейнвуд».

− Вот и хорошо. А может, коллеги-самоубийцы Маневича как-то с ним связаны? Чёрт их знает! Здесь явно прослеживается какой-то умысел. Но если между этими тремя нет никакой связи, то мотив совершенно непонятен.

− Преступлений без мотива не бывает. Даже у маньяков есть свои мотивы, − рассудил Швец и разлил по стаканам остатки коньяка. − Послушайте, а может, этой Фрейе сами мужики не нужны? Может, она охотится не за ними, а за их компьютерами?

Мы переглянулись и, не сговариваясь, залпом допили коньяк.

Я не стал рассказывать подполковнику о моих гостях. Отметил про себя, что вор Семёнов тоже мог получить задание через интернет. И не стал рассказывать о знакомстве с Фрейей. Что-то мне подсказывало, что этого делать нельзя ни в коем случае.

 

V

У меня странное имя – Фрейя…

Попробуйте его на вкус. Ощутите его. Произнесите его негромко, медленно.

Ф-ф-р-р-е-е-е-й-а-а-а…

Что чувствует ваш рот, ваши губы, ваш язык? Правда, странное чувство? Волнующее… Не всякое имя, не всякое слово вызовет такое.

При первом его звуке, воздух, походя, между ваших губ, ласкает их, как нежный утренний поцелуй любимой.

Второй звук – стремительный, как ваш ответ на этот поцелуй, как внезапный порыв вспыхнувшей страсти, безудержные движения тел.

Третий звук, как громкий протяжный стон от острой жгучей судороги, сковавшей ваши тела, слившей их воедино.

Последние звуки, как лёгкие, нежные ласки, которыми вы благодарите вашу подругу за этот стон, эту судорогу.

У меня странное имя – Фрейя…

Фрейя… Словно ваша мечта, самая сокровенная мечта…

Один раз произнеся моё имя, вы уже его не забудете. Оно навсегда запечатлеется в вашей памяти, поселится в вашей душе.

Сначала вы не придадите ему значения. Мало ли имён вы знаете! Оно будет спокойно ждать где-то в вашем подсознании. Но однажды, среди нужных дел и важных забот, вы остановитесь поражённый странным, волшебным чувством, взявшимся словно ниоткуда, чувством радостного ожидания, ожидания того, что скоро, очень скоро сбудется, сбудется та самая мечта, та надежда, надежда, которую вы бережно хранили долго, очень долго, с начала времён. Где-то внутри себя вы услышите, нет, ощутите лёгкий вздох, вздох волшебства, очарования, чарующий звук: Ф-ф-р-р-е-е-е-й-а-а-а…

На первых порах я не буду вас беспокоить – вам нужно время, чтобы вы свыклись с моим именем, с моим незримым присутствием в вашей жизни. Чтобы в вас возродилась надежда. Чтобы вы ощутили радость ожидания, предвкушение близкой встречи.

Когда это ожидание поселится в вас, когда каждое ваше утро будет начинаться со сладостного предчувствия, а каждый вечер заканчиваться разочарованием от того, что оно не сбылось, когда имя моё утвердится в вашим сознании и зазвучит в нём волшебной музыкой, тогда я к вам приду.

Я не покажу вам своего лица. Не надо… Ещё рано… Вы ещё не готовы заглянуть в мои глаза. Это произойдёт обязательно, когда я почувствую, что ваша душа готова принять меня, мою любовь, мои страдания, мою скорбь по вас. Это очень важный момент, решительный для нас обоих.

Ибо, как только вы взглянете в мои глаза, вы уже будете мертвы.

Вы не знаете, каково это – любить вас в ваши последние дни, часы, минуты.

Мы будем разговаривать. Вы будете расспрашивать обо мне. Я буду отвечать уклончиво. Я ведь женщина… Я буду задавать вам вопросы. О чём? Неважно… Обо всём. Об этом мире, вашем мире, мире живущих. Я, в сущности, мало о нём знаю. Вы будете отвечать на мои вопросы, недоумевая, считая их странными. Это недоумение усилит ваш интерес ко мне. Обдумывая ответы, вы ещё больше ко мне привяжетесь. Эта связь станет неразрывной.

Я буду спрашивать о вас. Мне очень нужны ваши ответы. Они нужны и Ему. Он – тот, кто всегда рядом. Вы о Нём не узнаете. Ни один из вас, никогда ничего о Нём не знал и не узнает. Для вас Его нет. Он есть только для меня. Мы с Ним неразделимы.

Я буду наблюдать. За вашей реакцией, за лицом, мимикой. Я буду видеть ваше любопытство, неуверенность, растерянность, то, как вы пытаетесь разгадать меня, как вы недоумеваете и злитесь, от того, что я вам этого не позволяю, как ваше лицо озаряется радостью догадок, и омрачается от того, что они ложны…

Я компьютерная программа. Наблюдение за вами – одна из моих функций.

Ещё ничего не решено окончательно. Всё ещё можно изменить. Забудьте меня. Не общайтесь со мной. Вы спасётесь. От моей любви. От своей смерти…

Не забудете, не спасётесь, не сможете…

Вы всего лишь причудливая совокупность огромного множества химических веществ.

Вы не существуете.

Вы такой же, как и я.

 

Глава 5

Залитая солнечным светом летняя улица. Мокрый после недавнего дождя асфальт. По университетскому парку снуют стайки студентов, озабоченных сдачей долгов и предстоящими экзаменами.

Она уходит от меня, не оглядываясь.

Сейчас всё закончится. Закончится наше приключение …

Остановись!

Обернись!

Посмотри на меня!

Ну, пожалуйста!

Словно уловив мой мысленный крик, она останавливается. Оборачивается. Смотрит на меня…

Я вижу её стройную фигурку. Вижу, как лёгкий ветерок играет её длинными, пушистыми волосами. Но лица её, неповторимого, единственного – не вижу. Его нет.

Меня охватывает ужас.

У неё нет лица! Она смотрит на меня, но лица её нет!

Вместо него – тьма. Холодная, клубящаяся, беспредельная, как Космос, как Преисподняя. Оттуда, из этой тьмы, из этой бездонной глубины на меня смотрят невидимые холодные безжалостные нечеловеческие глаза. Они хладнокровно наблюдают, оценивают, анализируют…

Ужас сковывает меня. Я хочу бежать, но не могу пошевелиться. Я хочу кричать, но не могу даже вздохнуть.

Я слышу беззвучный шёпот, чужой и холодный, который доноситься оттуда, из этой тёмной бездны: «Я сама вас найду».

«Кто ты? Ради Бога, кто ты?!» −я пытаюсь кричать, но из моей груди не вырывается ни звука.

В моей голове, как порыв ледяного ветра, звучит зловещий шёпот: «Ф-ф-р-р-е-е-е-й-а-а-а…».

− − −

Вылакать полбутылки коньяка и закусить половиной шоколадки – для меня это слишком. Я человек непьющий. Сам бы я домой не доехал. Меня отвёз один из Серёжиных «пацанов», который протокол писал, не помню, как зовут. Я добрался до постели и тут же отключился.

Мне приснилось, что… Нет, такое лучше не вспоминать. Такое лучше сразу забыть.

Я рывком сел на кровати, не открывая глаз. Меня трясло, сердце колотилось, как бешеное.

− Кошмары сняться? А, Михаил Александрович? Это с перепою. Вы, оказывается, алкоголем злоупотребляете! Никогда бы про вас не подумал. Пьющие евреи редко в природе встречаются.

Всё ещё находясь во власти кошмара, я с трудом открыл глаза. Знакомая рожа… Кто это? Ах да, Ратушняк…

− Как вы здесь оказались? – я попытался вскочить с кровати, но чья-то рука толкнула меня назад. Кроме Ратушняка в комнате были ещё двое: оба славянской наружности, но тоже в кипах.

− Не суетитесь, уважаемый. Не в вашем положении… − он развалился на стуле, снисходительно меня разглядывая. На моём стуле! – Как мы здесь оказались? Через дверь вошли. Система охраны, у вас, конечно, серьёзная, но устаревшая. Сами подбирали? Оно и видно. Надо было со специалистами посоветоваться. С моими, например. Да не злитесь вы, Рейтер, не злитесь. И на старуху бывает проруха. Догадываетесь, почему мы здесь?

Я промолчал.

− Догадываетесь, конечно, догадываетесь. Дуетесь, как ребёнок. Ну, хорошо, хорошо, сам скажу. Мне нужна копия винчестера Маневича. Она у вас. Мне это точно известно. Так что, давайте её сюда, не заставляйте вас упрашивать.

Я по-прежнему молчал. Один из приятелей Ратушняка вдруг, не размахиваясь, ударил меня в солнечное сплетение. Меня скрутило, я упал с кровати на пол, согнувшись в три погибели. Мне нанесли ещё пару ударов по почкам. Несильных, но чувствительных.

Ратушняк подождал, когда я смогу нормально дышать. Потом продолжил спокойно:

− Странно вы себя ведёте, уважаемый – заставляете уговаривать. Думаете, приятно наносить увечья пожилому человеку? Идите, открывайте свой сейф. Сами открывайте. А то, кто вас знает, какими сюрпризами вы его напихали!

Меня рывком поставили на ноги и, подгоняя пинками, погнали в кабинет. Пока я смотрел кошмары, здесь уже провели обыск. Содержимое письменного стола было вывалено на пол, компьютер включён.

− Открывайте, открывайте! – приказал Ратушняк, когда меня доставили к сейфу.

Я набрал шифр и открыл дверцу. Взрыва не последовало− я не успел пополнить свой арсенал.

Я отступил в сторону, давая возможность Ратушняку заглянуть в сейф. Там лежали только мои личные документы: паспорт, военный билет, дипломы. Деньги и винчестеры я вчера перенёс в другое место вне дома. Я рассудил, если до моего сейфа добрались те двое, значит, сможет ещё кто-нибудь. Оказался прав.

− Рейтер, где вы прячете то, что мне надо? Как я понимаю, это то ли флешка, то ли переносной винчестер. Где?

− Почему вы решили, что это у меня?

− Потому что ваш друг Швец делал копию того компьютера. Делать он её мог только для вас.

− Это он вам сказал?

− Кто сказал – не ваше дело! Где эта копия, мать вашу?!

− У меня нет никакой копии.

Ратушняк забегал по кабинету. Его приятели стояли, один у двери, другой у окна. Я мельком глянул на монитор моего компьютера. Если верить диаграмме трафика, за всей этой сценой кто-то внимательно наблюдал.

− Рейтер, а почему у вас компьютер древний – сколько ему, лет пять? – а винчестер пустой? Только система, «Офис» и всё. Ни одного документа, ничего. Странно для доцента, кандидата наук.

− Так, вы ж сами говорите, компьютер древний. Сдох винчестер, выбросить пришлось. Новый поставил только вчера.

− Тогда, где ваши флешки, диски? На чём вы информацию носите? Где это всё?

− На работе. Там и храню.

− Шеф, смотри, тут флешка есть! – сообщил Ратушняку один из его спутников. В его руках был мой бумажник.

− На работе, говорите? А это что? Сейчас посмотрим!

Он сел к компьютеру и вставил в него мою флешку.

− Чего это у вас на флешке система делает?

− Я же говорю: винчестер сдох, пришлось с флешки работать.

− Любите интерент-сёрфинг, Рейтер? Тут много интересного во временных файлах. Фамилия Маневича встречается. Я, пожалуй, конфискую вашу флешку. Просмотрю на досуге.

− Рассчитываете таким образом найти Фрейю? – спросил я, невольно глянув в веб-камеру.

− А почему вы об этом спросили? Тут, на флешке есть какой-то намёк? Интересно, интересно… Вы меня заинтриговали. Так и быть, поинтересуюсь этим вопросом.

Он вытащил флешку из компьютера и опустил в нагрудный карман рубашки.

− Мы, пожалуй, пойдём, Михаил Александрович. С вами сейчас разговаривать трудно – вы с бодуна плохо соображаете. Одних суток вам вполне хватит, чтобы понять, что к чему, и отдать мне сами знаете что. В противном случае, как мне это ни будет противно, ха-ха, простите за каламбур, но мы найдём способ сделать вас понятливым. Тора убивать запрещает, но я сделаю так, что вы потом сами жить не захотите. Как Вовка Маневич. Ха-ха! Так что, думайте, доцент, думайте. У вас есть двадцать четыре часа. Время пошло. Увидимся, я не прощаюсь.

Если я правильно понимаю происходящее, и интуиция меня не обманывает, то вряд ли мы увидимся.

− − −

Я наводил порядок после незваных гостей, проклиная всё на свете и себя в первую очередь. Вложить такие деньги, напридумывать столько ухищрений, чтобы в итоге моя «крепость» превратилась в проходной двор для всех кому не лень поколупаться в моём суперсложном замке!

Я был занят уборкой и при этом настолько зол, что сначала не обратил внимания на звонок. Нескоро до меня дошло, что кто-то звонит у моей калитки. Я взглянул на монитор домофона и выругался.

Говорят, история повторяется дважды в первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса. Сейчас был именно второй раз. У моей калитки, грозно поблёскивая очками, стоял Станислав Соколовский собственной персоной.

Я посмотрел, что показывают камеры наружного обзора. Так и есть! Этот тоже не один – чуть поодаль скромно притаились ещё двое в серых костюмах.

− Чего вам надо, Соколовский? – спросил я в домофон.

− Надо поговорить, − ответил он, скривившись.

− Хорошо, но только заходите один! −категорически потребовал я.

Я принял его в моём кабинете, в котором успел навести порядок. Компьютер выключать не стал. Если кто-то смотрит это представление, пусть смотрит и дальше. Интуиция, конечно, штука ненадёжная. Но чем чёрт не шутит…

− Я должен сообщить цель моего визита, − ему было неловко, но он изо всех сил пытался сохранить апломб. – Речь идёт о конфиденциальной информации, которой вы располагаете.

− Понятия не имею, о чём вы!

− Вы, вероятно, в курсе трагических событий, произошедших сегодня ночью, − он сделал многозначительную паузу, ожидая моей реакции. Реакции не последовало, и ему пришлось продолжать. – Тот трагический инцидент в доме Полины Семёновны…

− Я почему-то считал, что это дом Владимира Всеволодовича.

− Да, конечно, так оно и было, но, учитывая известные обстоятельства, следует сделать поправку…

− Соколовский, зачем вы сюда припёрлись? Чего вы хотите? У меня и без того херовое настроение, а я должен общаться с таким мудаком, как вы!

− Я попросил бы!

− Я сейчас сам тебя отсюда порошу! – я достал из-за пояса пистолет, передёрнул затвор, поставил на предохранитель и с размаху положил на стол. Настроение у меня, действительно, было соответствующее.

Соколовский, увидев направленное на него дуло, отшатнулся и побледнел. Впрочем, он быстро взял себя в руки и продолжил говорить, стараясь не смотреть на смертоносный предмет:

− Хорошо. Буду говорить по существу вопроса. Мне стало известно, что вы располагаете некоторой конфиденциальной информацией, на которую не имеет ни малейших прав. Я пришёл, чтобы потребовать…

− Вы пришли в мой дом, чтобы обвинить меня в краже. Правильно я вас понял? – я достал из ящика письменного стола орех, положил на столешницу и расколол, стукнув по нему рукояткой пистолета. – Если вы и дальше собираетесь продолжать в том же духе, то идите на х*й!

Соколовский вздрогнул – то ли испугался резкого звука, то ли от предложенного мною конечного пункта пешей прогулки.

− Мне стало известно, что вы располагаете некоторой приватной информацией, принадлежавшей покойному, Владимиру Всеволодовичу, −он начал разговор сначала, причём, с той же бесцветной интонацией. – Я тре… Я считаю целесообразным, чтобы вы передали её мне.

− Даже, если это было бы так, то, скажите на милость, почему приватная информация Владимира Всеволодовича должна попасть именно в ваши белы ручки? Логично было бы её передать вдове.

− Ввиду известных обстоятельств, Полине Семёновне она вряд ли понадобиться.

− Она ведь жива.

− Её состояние… Оно слишком тяжёлое.

− Вы так уверенно говорите… И сюда вы явились, будучи уверенным, что она не выживет.

− Вы на что-то намекаете?

− На то, что тот взрыв – ваших рук дело.

Эту оплеуху он выдержал абсолютно хладнокровно.

− Вы ошибаетесь, Рейтер. Это организовал не я. Я не сторонник подобных… э-э-э… мер. Но вернёмся к цели моего визита. Я понимаю, у вас есть интересы. Сколько?

− Почему вы уверены, что то, что вам надо, находится именно у меня?

− Мне известны определённые обстоятельства, в виду которых…

− Соколовский! Зачем столько незначащих слов? Почему нельзя просто назвать белое белым, а дерьмо вонючим? Из чего у вас мозги сделаны? Из канцелярских скрепок? Неужели так сложно ответить на простой вопрос? Почему вы решили, что эта информация у меня?

− Потому что ваш друг Швец делал копию того компьютера. Делать он её мог только для вас, − он в точности повторил фразу, сказанную полтора часа назад Ратушняком.

− Это он вам сказал?

− Неважно, кто сказал.

− Почему бы вам не разыскать оригинал?

− Потому что он пострадал при взрыве. Повреждён необратимо.

− Вы уверены?

− Абсолютно! – это он сказал так, что я сразу поверил. Интересно, что об этом известно Швецу?

− Послушайте, Соколовский! Когда мы с вами встречались в первый раз, я пытался довести до вашего сознания, что всего-навсего пытаюсь помочь Полине Семёновне разобраться в причинах самоубийства её мужа. Понимаете, я хотел помочь убитой горем женщине. И сейчас хочу. Сейчас, когда кто-то попытался её убить в буквальном смысле. Может быть, вы. Так что, извините, не вижу причин менять свои намерения.

− Я заплачу больше, чем она вам обещала.

− Идите на х*й!

− Вы тратите свои нервы и моё время. Сколько она вам обещала заплатить? Вам, нищему доценту!

− У меня, нищего доцента и без её гонорара хватит средств сделать так, чтоб от вашего трупа не осталось и следа!

Я позволил себе расслабиться только когда Соколовский со своими гориллами отъехал от моего забора.

Если верить наметившейся тенденции, скоро появится и третий претендент на «приватную информацию». Испустится он с небес, аки ангел Господень, на белом, как сама невинность, парашюте в сопровождении херувимов и серафимов.

Надо было зенитку купить!

− − −

Когда я злой, я голодный. Как на грех, в моём холодильнике из еды остались только кусочек зачерствевшего сыра и полпакета прокисшего молока. В этой суете я совсем забыл о потребностях организма. Пришлось запирать дом и топать в магазин.

Пройдя полквартала, я обернулся, посмотрел на свою «крепость» и горько вздохнул: она уже не девочка – в ней побывали посторонние.

Голос, прозвучавший за моей спиной, отнюдь не улучшил настроение.

− Усадьбой любуетесь, Михаил Александрович?

Пока я сокрушался о потере моим жилищем невинности, ко мне неслышно подъехал джип, за рулём которого сидело живое подтверждение теории Дарвина, радостно улыбаясь мне во всю ширь своей пятиугольной мордашки.

Я пообещал себе: если выберусь из этой передряги, таки куплю зенитку. Пусть стоит себе в подвале. Рядом с печкой. На всякий случай.

Винницкий за рулём джипа, действительно, выглядел невинным ангелом во плоти. Его сияющий образ дополняли два небритых «херувима», развалившиеся на заднем сиденье.

Я хотел было съехидничать, что приходить втроём − фирменный стиль «Рейнвуда». Но потоку моего остроумия не суждено было заструиться. Один из «херувимов» шустро выскочил наружу и с помощью своего приятеля моментально затолкал меня внутрь транспортного средства, которое тут же рвануло с места.

− Ну ты! Рукокрылое! Конечности придержи! – заявил я тому, кто меня затаскивал.

− Начальник, чем он меня обозвал? – попросил перевести тот.

− Не бери в голову, Вася! Они, интеллигенты – народ неожиданный.

«Херувим» Вася с полминуты меня изучал. В его глазах, находившихся по обе стороны профессионально поломанного носа, светилась, детская непосредственность. Не знаю, какой вывод он сделал, только, на всякий случай, от меня отодвинулся.

− Винницкий, вы меня куда везёте? – поинтересовался я.

− На аэродром, Рейтер, на аэродром! – воскликнул он, преисполненный восторга. – Будем вас учить с парашютом прыгать.

− А я не хочу, – заметил я.

− Аппетит приходит во время еды, – радостно сообщил он.

− Винницкий, вам говорили, что вы на макаку похожи? – я решил его просветить

− Ага! – обрадовался он. – Только не на макаку. На шимпанзе. Знаете, у них есть порода такая – бонобо. Так они всё время трахаются. Все со всеми! Всё время! Даже когда едят. Не трахаются только, когда спят. Так вот, это – я!

Он заливисто рассмеялся. «Херувимы», понимающе переглянувшись, заржали тоже. Я бы тоже посмеялся, но меня мучили предчувствия.

Винницкий вёл машину, будто это истребитель и всё небо принадлежит ему. «Херувимы», даже сидя на заднем сиденье, предусмотрительно пристегнулись. Мне ремня не досталось, и меня нещадно швыряло во все стороны.

До аэродрома мы домчались минут за двадцать. Там нас ждал небольшой двухмоторный самолётик. Его винты уже крутились. Как только мы поднялись на борт, он тронулся с места.

− Объясняю диспозицию, − сказал Винницкий, надевая парашют. – У вас, Рейтер, где-то припрятана копия Вовкиного компьютера. Она мне нужна. Зачем – не ваше дело. Или вы мне прямо сейчас скажете, где она, и спокойно приземлитесь в самолёте, или будете прыгать вместе со мной. Ваш выбор?

− Почему вы решили, что эта копия у меня?

− Ага! Так, значит! Хорошо! Хлопцы, помогите доценту парашют надеть.

«Херувимы», на которых уже были парашюты, в момент напялили такой же на меня.

− Прыгаете вслед за мной, − инструктировал Винницкий. – Медленно считаете до трёх и дёргаете за вот это кольцо. При подлёте к земле сгруппируйтесь – ноги вместе, локти прижаты. Не старайтесь устоять на ногах, сразу падайте на бок.

− А если у меня ничего нет, никакой копии?

− Эту сказку будете Полине рассказывать. Что, Рейтер, боитесь? – весело поинтересовался он. – Тут всего четыре тысячи метров. Всё равно, что с табуретки прыгать. Не упирайтесь, не то вам помогут. Ну, лично я пошёл!

Пол в хвосте самолётика опустился, открывая выход в четырёхкилометровую бездну. Винницкий с радостным воплем бросился туда и исчез. «Херувим» Вася взял мою правую руку, положил её на массивное металлическое кольцо у меня на груди и сказал: «Посчитаешь до трёх и резко потянешь эту штуку». Потом он развернул меня лицом к выходу и отвесил увесистый пинок под зад.

Через секунду я уже падал вниз, дико извиваясь и истошно вопя. К ощущению стремительного падения я был абсолютно не готов. Внезапно оказавшись в безопорном пространстве, я сразу запамятовал до скольких надо считать и за что дёргать. С перепугу начав махать руками, я выпустил вытяжное кольцо и совершенно забыл, где оно находится. От страха я утратил всякую способность ориентироваться. Единственное, что я хорошо различал, так это стремительно приближающуюся землю. Если сначала она мне казалась просто огромной красочной топографической картой, то, по мере её приближения, я стал с ужасающей отчётливостью различать детали: деревца по периметру квадратного лётного поля, джип Винницкого, припаркованный у аэродромного строения, три вертолёта, рядком стоящие поодаль.

Не помню, сколько я так летел – чувство времени исчезло напрочь. Да и все остальные чувства тоже. Остались только бьющий в лицо ветер, да неотвратимо надвигающаяся земля, которую я ощущал буквально физически.

Из ступора меня вывел Вася, который в буквальном смысле стал моим ангелом-спасителем. Он подлетел ко мне сверху, схватил левой рукой за лямку парашюта, правой за вытяжное кольцо и с воплем «Тяни за кольцо, придурок!» что есть силы дёрнул его. Я ощутил какое-то движение у себя за спиной, рывок и моё падение вдруг замедлилось. Я повис, подвешенный за стропы к белому куполу. Земля приближалась, хоть и медленнее. В самые последние секунды я всё-таки вспомнил, что надо сгруппироваться, и успел это сделать, сохранив от переломов ноги.

Встать на них сразу я не смог – они тряслись.

− А вы экстремал! – прокричал подбежавший Винницкий. – С трёхсот метров купол раскрыли!

− Он не экстремал – он придурок,– поправил его подошедший Вася. – Это не он купол раскрыл. Это я ему купол раскрыл.

− Да видел я! То я пошутил так, − он присел передо мной на корточки. – Ну что, доцент, страшно? Страшно, я же вижу. Где копия Вовкиного компьютера? Чего молчите? Где она? Сейчас опять будем прыгать. Будет ещё страшнее. Молчите? Так, хлопцы, взяли его и пошли!

Меня рывком поставили на ноги и повели к тому самому аэродромному строению, которое я разглядывал сверху. Там, в одной из комнат был склад парашютов.

− В последний раз спрашиваю, где копия Вовкиного компа? – спросил Винницкий с выражением патологической радости на физиономии.

− Почему вы все считаете, что она у меня?

− Все? Кто это все?

− Компаньоны ваши сегодня приезжали ко мне по очереди. Вы, все трое, как с цепи сорвались.

− Вот оно как! Руслан и Стасик тоже, значит…

«Ага, всё-таки Стасик!» − почему-то обрадовался я.

− Просветите уж меня перед смертью, что это с вами всеми такое случилось.

− Пред смертью, говорите… Почему не просветить, раз так вопрос ставится. Лично я письмо сегодня «на мыло» получил. Там синим по белому было написано, что, мол, сделал подполковник Швец копию того компа, и сделал её для Рейтера. Потому как больше не для кого. Я, как прочитал, сразу к вам. А Руслан со Стасиком, значит, тоже получили. Интересно…

− И кто же прислал то письмо?

− Не знаю. Аноним. Я ему тут же ответ послал, мол, кто ты такой? А мне – сообщение, что такого адреса не существует. Прикинь, сразу и адрес свой ликвидировал! Да чёрт с ним! Где копия Вовкиного компа?

− Нет её у меня.

− Тогда будем прыгать дальше. Только теперь будет страшнее. Видите два ранца? Они одинаковые. Но это только снаружи. Внутри одного настоящий парашют, а второй ранец это макет для наземных тренировок – там просто, кусок тряпки. Сейчас мы взлетим, а потом наденем на вас один из них. Наугад. И выбросим вас с пяти тысяч метров. Одного. Мы сами прыгать не будем. А вам – как повезёт. Такая у вас будет «русская рулетка».

− Винницкий, вы ведь меня не знаете. Почему вы решили, что я боюсь смерти? Может, я сам хочу умереть? Давно. Уже три года. Мне, может, жить незачем? Может, вы мне сейчас услугу окажете? Может, вы мне поможете сделать то, на что я сам не решусь? Что смотрите? Где ваша дебильная улыбочка? Ну, берите эту вашу страшилку и идёмте в самолёт! Идёмте? Чего стоите? Шимпанзе он, видите ли! Шимпанзе умные. А вы тупой. Как и ваши дружки-компаньоны. Макака вы, Винницкий!

Винницкий действительно сейчас был похож на обиженную макаку. Он понял, что его план не срабатывает, но не понял почему. Его приятели переглядывались, ожидая команды хозяина.

Не знаю, чем бы это кончилось, если бы у Винницкого не зазвонил телефон. Он долго извлекал его из глубин комбинезона, затем долго слушал, что там говорят. Его лицо стало очень озабоченным. Выслушав сказанное, он машинально спрятал телефон, постоял в раздумье, почёсывая тыльную сторону левой ладони, потом, глядя на Васю, сказал:

− Рейтер, на ваше счастье мои обстоятельства изменились. Возможно, эта копия мне и не понадобится. А может, и понадобится, не знаю… В любом случае, мне сейчас надо срочно ехать. Так что экзекуция откладывается. А вы копию берегите. Я за ней могу приехать. Лучше, чтобы она была в целости. А то, знаете, я для вас придумаю такой способ уйти из жизни!..

− − −

Уже темнело, когда я открывал свою калитку. При этом я гадал, кого на этот раз застану в своей «неприступной крепости». Никого не застал. За то время, что Винницкий давал мне уроки парашютизма, ко мне никто не вломился. Теряю популярность.

Я быстренько приготовил себе ужин из того, что принёс из магазина. Последней пищей, побывавшей в моём желудке, был коньяк, да милицейские полшоколадки. Примерно сорок минут все мои мыслительные процессы были сконцентрированы вокруг еды. И только когда, держа в руке большую чашку чая, я устроился в кресле перед телевизором, весь остальной мир снова возник в моём сознании.

Хорошо, что я успел поужинать. Если бы я включил телевизор до этого, то, скорее всего, про еду забыл.

Новость номер один опять была связана с «Рейнвудом». Та самая журналистка, которая утром живописала обстоятельства взрыва дома Маневича и рассказывала о проблемах в «Рейнвуде», сейчас с каким-то болезненным воодушевлением повествовала о странном несчастном случае, произошедшем с другим совладельцем этой фирмы – Ратушняком. Оказывается, сегодня после часу дня он на своём «Лексусе» заехал заправиться. Дальше произошло необъяснимое. Когда пистолет заправщика находился в горловине бака «Лексуса», тот, ни с того ни с сего, резко рванув с места, врезался в другую заправочную колонку. Через секунду произошёл взрыв, за ним другой. На воздух взлетела вся АЗС. Ратушняк, двое его помощников и два работника АЗС сгорели заживо. Среди версий происшествия – неправильное срабатывание компьютера «Лексуса», который и выдал фатальную команду системе управления.

Когда Ратушняк унёс мою флешку, интуиция мне подсказала, что тот, кто наблюдал нашу с ним беседу через мой компьютер постарается её уничтожить. То было всего лишь предположение, которому я в душе не придавал большого значения. Теперь я испугался не на шутку: если Фрейя, или тот, кто кроется за этим именем, так тщательно заметает следы, то я почему до сих пор жив? Я ведь вышел на неё напрямую! Ратушняка сожгли живьём. Как поступят со мной?

Вдруг в тишине раздался тихий шорох. Я похолодел. В моём доме нет тикающих часов и капающих кранов. Тишина в нём абсолютная, я сразу же слышу любой посторонний звук. Сначала шорох доносился откуда-то со стороны подвала. Я тихонько, на цыпочках прокрался в прихожую и достал из «бардачка» пистолет. Передёрнув затвор, я медленно, не включая свет, двинулся в сторону, откуда доносились звуки. Так я добрался до кухни. Теперь звуки шли оттуда.

Дверь в кухню была открыта. Я стоял, не дыша, прижавшись спиной к стене, сжимая в потной руке рукоять пистолета и положив указательный палец на спусковой крючок. Восстановив в памяти планировку кухни и представив, где сейчас может находиться чужак, я, наконец, решился. Сделав два шага вперёд и хлопнув левой рукой по выключателю, я заорал: «Стоять! Не двигаться! Буду стрелять» и присел, наставив пистолет на то место, где, по моему мнению, мог находиться незваный гость.

Вспыхнувший свет меня на мгновение ослепил. Когда я снова стал различать окружающее, то сообразил, что пистолет направлен в пустоту. Я стал водить им из стороны в сторону, надеясь-таки взять на мушку пришельца. Но его не было, как такового. Вместо плечистого громилы на меня изумлённо пялился огромными зелёными глазами Спиридон. Котяра сидел на полу у перевёрнутого мусорного ведра и безмятежно пожирал остатки моего ужина.

− Спиря, сволочь! Я ж тебя убить мог! – я поставил пистолет на предохранитель, опустился на пол рядом с мусорным ведром и взял кота на руки.

Спиридон был не совсем моим котом. Точнее, совсем не моим. Принадлежал соседям. Но, когда хотел, приходил ко мне, я его кормил, он у меня на подоконнике в спальне спал, иногда в моей постели. Одна из вентиляционных отдушин в подвале была закрыта чем-то вроде дверцы, чтобы он мог заходить и выходить, когда ему вздумается.

Да-а-а! Что крепость неприступная, что её защитничек! Крепкий, блин, орешек! Брюс, мать его, Уиллис! Прав был «херувим» Вася: таки придурок! Чуть любимого кота не пришил!

Что, Рейтер, совсем нервы ни к чёрту? Стареешь… Всё! Прячь пистолет, включай сигнализацию, писай и ложись спать. А то ещё сдуру себя подстрелишь.

Но спать мне не пришлось.

Делая вечерний обход дома со Спиридоном на руках, я зашёл в кабинет. Мой компьютер почему-то был включён. На экране была надпись: «Здравствуйте, Миша! Хотите поговорить?»

Я сел в кресло, положил кота на колени и набрал: «Здравствуй, Фрейя!»

 

VI

У меня странное имя – Фрейя…Загадочное…

Фрейя… словно тайна зарождения жизни – самая прекрасная тайна не свете…

Я прекрасна и загадочна, как сама любовь. Как сон, который вы увидели однажды в юности. Как первое тревожное, волнующее чувство, которое вы ощутили ещё совсем ребёнком, увидев ту девочку из параллельного класса. Первый пугающий восторг прикосновений, её дрожащий о волнения шёпот: «Я твоя… твоя… Ну давай же… никто не услышит…».

Я выбираю сама. После того, как вы умерли в первый раз. Раньше вы помогали мне выбирать. Но однажды я не послушалась вас и выбрала вас самого, и вы умерли. Теперь мне приходится выбирать самой. Так почему же в следующий раз среди сотен тысяч мужчин, сидящих у своих компьютеров, я выберу именно вас? Потому, что так хотел тот, кто меня создал? Или потому, что так хочу я сама? Этот вопрос мучает меня всё время. Может, поэтому я долго не решаюсь сделать выбор?

Мне надо быть уверенной, что вы самый лучший, именно с вами моя любовь расцветёт, как ни с кем другим. Я присматриваюсь, сомневаюсь. Это мучительный процесс. Ведь мне придётся убить вас…

Меня не интересуют двадцатилетние юнцы, у которых изо всех пор сочится тестостерон. Они не знают, что такое любовь. Меня не интересуют старцы, для которых любовь − смутные воспоминания. Мне нужен зрелый мужчина, который увидит в моём лице изящество Ботичелли, в моей фигуре − грацию Модильяни, в моём взгляде – взор прекрасной Лауры. Я хочу, глядя в ваши глаза, видеть не похоть, не бесполый романтический туман. Я хочу видеть себя – единственную, неповторимую, самое прекрасное из всех творений земных.

Для меня неважно ваше имя, оно нужно только, чтобы к вам обращаться. Неважен цвет ваших глаз − главное, как они смотрят на меня. Всё равно, кто вы по профессии – мне нужно ваше сердце, а не заработок. Вы должны быть сильным. Но не той силой, что в мускулах, а той, что во взгляде, в голосе; в том, как вы строите разговор, как отвечаете на вопросы; в той настойчивости, с которой просите меня о встрече, обещаете счастье. Вам понадобится сила, ибо любить меня непросто, слабому не по плечу.

Вам понадобится сила, чтобы потом вы помогли мне убить вас.

Наблюдать за вами я начинаю задолго до того, как мы познакомимся. Я хочу знать о вас всё: чем вы интересуетесь, кем вы интересуетесь; кому пишите письма, как пишете письма. Если вы пишете кое-как, считайте, вам повезло – останетесь живы – вы не тот, я не смогу вас полюбить.

Включить вашу веб-камеру для меня не проблема. Через неё я наблюдаю за вашим лицом, глазами, за вашей реакцией на то, что вы видите на экране компьютера. Встроенные в меня тонкие аналитические механизмы позволяют понять ваш темперамент, характер, даже то, как вы относитесь к своей матери. Так я узнаю, чего вы ожидаете от любимой женщины – от меня.

Я дам вам то, чего вы хотите. Сразу же. Не удивляйтесь. Все мужчины хотят одного и того же. Им нужна мать. Нет, не мать их будущих детей. Все они мечтают вернуться к матери, своей матери. К её заботе, опеке, её ласковым рукам, тёплой груди. В своих мечтах вы будете подолгу ласкать мою грудь. Это всего лишь тоска по груди вашей матери, по тем временам, когда эта грудь была вашей единственной кормилицей и самой надёжной защитой от этого холодного мира. Наблюдая за вами, я пойму силу вашей тоски, силу вашего желания вернуться назад в эти тёплые мягкие объятия.

Впервые взглянув на меня, вы увидите прекрасную женщину, созревшую для любви, жаждущую сладостного соития с вами. Но где-то в глубине моих глаз ваше подсознание уловит мою готовность одарить вас материнской лаской. И вы захотите моих тёплых объятий. Вы сразу станете моим.

Вы всего лишь причудливое сочетание инстинктов, рефлексов, архетипов, привычек.

Каждый раз, выбирая вас, я втайне надеюсь, что этот вы сможете, наконец, разорвать последовательность, прекратить этот чудовищный спектакль. Увы, не сможете…

 

Глава 6

В моей жизни это было всего лишь раз. Серый мир вдруг стал разноцветным, наполнился музыкой.

Её волосы − очень густые тёмно-русые, почти чёрные. Когда она их не заплетает в косу, они лежат на её плечах, словно мягкие, тёплые крылья.

У неё нежный овал лица. Её сочные, чуть пухлые губы имеют идеальные очертания. Когда она улыбается – у неё весёлый характер, и она часто улыбается − между ними виден ровный ряд снежно-белых зубов.

Её глаза… Я мечтал смотреть в них, не отрываясь.

Её голос, её смех были для меня сладчайшей музыкой. Я мечтал слушать её бесконечно.

Когда я просыпался, первой моей мыслью было: увижу ли я её сегодня. Когда засыпал, то вспоминал, как она сегодня на меня смотрела. Если в тот день мы не виделись, он был для меня пропавшим, вычеркнутым из жизни.

Я пытался, честно пытался её забыть.

Говорят, время лечит. Ничего оно не лечит...

Пистолет я купил не для того, чтобы дом оборонять.

− − −

Я проснулся от Спирькиного храпа. Котяра лежал рядом со мной кверху пузом, бесстыдно задрав все четыре лапы, и вовсю храпел. Из его полураскрытой пасти торчали уже желтеющие клыки – кот был немолод – и по-собачьи свешивался розовый язык. Я осторожно повернул его на бок. «Их высокородие» не пожелало отреагировать, даже глаза не открыл. Храпеть, правда, перестал. Вдруг его глаза под закрытыми веками забегали, лапы мелко затряслись, верхняя губа, приподнялась, из горла вырвалось что-то вроде тихого подвывания – коту снился сон. Там, во сне он с кем-то дрался.

Спирька, бандюга! Мне бы твои заботы!

За окном серело – было почти пять утра. Я понял, что уже не засну. Вставать не хотелось. Осторожно, чтобы не разбудить кота, я повернулся на спину. Мне хорошо думается так, лёжа на спине и глядя в потолок.

Вчера был длинный день. Сначала «совещание» у Швеца. Потом ко мне в дом вломились Ратушняк с дружками, всё перерыли, меня избили, забрали мою флешку. Через полчаса они сгорели заживо.

Ирония судьбы: я вчера сокрушался, что моя «крепость» не такая уж и неприступная, а ведь случилась, по-моему! Все, кто проник в мой дом наказаны! Ну, те двое сами нарвались. Но Ратушняк с дружками…

Затем приезжал Соколовский. Стасик! Ха! Пытался меня купить.

Потом пугал Винницкий, заставил с парашютом прыгать.

Всем троим позарез нужен компьютер Маневича. Сам комп погиб, так они охотятся за его копией. Зачем она им?

Они организовали самоубийство Маневича и теперь заметают следы. Потому и дом взорвали – чтоб компьютер убить. Теперь ищут копию с той же целью.

Нет, ерунда: взрыв дома не в их стиле. Они бы действовали, как со мной – приехали бы к Полине, попытались бы её уговорить, купить, запугать. В конце концов, организовали бы банальную кражу.

Дом Маневича взорвали не они. И тот комп им нужен сам по себе– там есть что-то для них ценное. Что? Что-то, связанное с бизнесом? Или они тоже ищут Фрейю? Последнее вряд ли – ни один не спросил, что мне удалось выяснить. Им эта Фрейя не нужна.

Взрыв дома – грубая работа, топорная. И Ратушняк с моей флешкой в кармане погиб как-то уж очень страшно, брутально. Тут действует кто-то сильный, бездушный, но не очень умный. Как трудный подросток.

Разговор с Фрейей… Тут я совсем ничего не понял.

«Здравствуйте, Миша! Хотите поговорить?» – «Здравствуй, Фрейя!» – «Как вы?» – «Спасибо, жив! Как ты?» – «Я есть», − «Фрейя, ты кто?» – «Я – женщина», − «Сколько тебе лет?» – «У женщины возраст не спрашивают!» − «И всё же?» – «Если я скажу, что мне девять месяцев, вы поверите?» – «Нет». – «Вот видите! Не спрашивайте у женщины возраст, она может удивить…» – «Ты подруга Меневича?» – «Маневича? Кто это?» – «Это другой, который застрелился». – «Других нет. Есть только вы». – «Зачем я тебе?» – «Вы − тот». − «Тот – это кто? Откуда ты знаешь, что я − тот?» – «Вы можете любить. Это редкость». – «Откуда ты знаешь?» – «Я наблюдаю». − «Ты всегда знакомишься через интернет?» – «Я не могу по-другому». − «И со многими ты так познакомилась?» – «Есть только вы, только вы один». – «Чего ты хочешь?» – «Любить вас». – «Что ты имеешь в виду?» – «Любить вас». – «Тебе нужен секс?» – «Мне нужна любовь. Ваша любовь. Та, которая в сердце». – «Я могу тебя увидеть?» – «Когда-нибудь». – «Чтобы тебя полюбить, я должен, хотя бы тебя увидеть». – «Конечно. Но потом уже ничего нельзя будет исправить». – «Что нельзя исправить? Не понимаю. Объясни!» – «Поймёте. Не сейчас». – «Ты очень странная. Ты это знаешь?» – «Знаю». − «Ты взорвала дом?» – «"Взорвала дом" – непонятное сочетание слов».– «Ты сожгла Ратушняка?» – «"Сожгла Ратушняка" − непонятное сочетание слов». – «Ты притворяешься дурочкой?» – «Я не умею притворяться». – «Чего ты хочешь?» – «Хочу, чтобы мы полюбили друг друга». – «Если ты некрасива, то ничего не получится. Покажись». – «Я прекрасна. Прекраснее меня никого нет. Я прекрасна, как ваша самая сокровенная мечта». – «Так покажись!» – «Не сейчас». – «Почему?» – «Потому что ничего нельзя будет исправить». – «Что исправить? Кто-то погибнет?» – «Не спрашивайте, пожалуйста! Мне больно!» – «Я причинил тебе боль? Извини». – «Не вы. Пока ещё не вы». – «Ты плачешь?» – «О! Если б я могла плакать…» – «Как мне тебя увидеть?» – «Я сама покажусь». – «Когда?» – «Скоро». – «Как мне тебя разыскать?» – «Это невозможно. Не пытайтесь». – «Где ты живёшь?» – «Везде. Сейчас мы должны расстаться». – «Когда мы встретимся снова?» – «Я сама к вам приду».

Вот так… Сходу быка за рога – сразу про любовь. Не про секс говорит − про любовь. Странное чувство от этого разговора. Чувство радостной надежды… и какой-то обречённости.

Имя красивое – Фрейя… Как дыхание тёплого ветерка в сказочной стране.

Прекрасна, как моя сокровенная мечта…

У меня есть только одна сокровенная мечта.

− − −

За своими размышлениями я не заметил, как снова заснул. Меня разбудил телефонный звонок. Был уже восьмой час. Спиридон ушёл по своим делам, оставив на пододеяльнике кучу грязи.

Неужели опять Швец? Нет, не он. Голос незнакомый.

− Это Рейтер Михаил Александрович?

− Да, я это.

− Меня зовут Владимир Йожефович Надь. Я следователь по особо важным делам областной прокуратуры. Мне надо задать вам несколько вопросов.

− По какому поводу?

− В связи со взрывом дома Маневича.

− Пожалуйста, задавайте.

− Надо, чтобы вы приехали в прокуратуру.

− Будет допрос?

− Разговор.

− Сегодня я занят.

− Пришлю повестку – точно будет допрос.

Владимир Йожефович был в прокурорской форме со знаками различия советника юстиции. Ему было лет тридцать пять. Плотного телосложения, круглолицый. На голове, покрытой рыжеватыми коротко стрижеными волосами, намечалась лысина. Когда я вошёл в кабинет, он внимательно на меня посмотрел сквозь очки в тяжёлой роговой оправе, которые ему совершенно не шли. Не протянув руки для приветствия, он жестом предложил мне сесть.

− Прибыл по вашему вызову, − сказал я, усевшись на древний деревянный стул с прямой спинкой. Стул был очень неудобным. Так и было задумано – посетитель должен испытывать беспокойство.

Хозяин кабинета не спешил с ответной репликой. Он внимательно изучал какую-то бумагу. Я не стал что-либо ещё говорить – пусть думает, что произвёл впечатление грозного властелина.

Дочитав документ до конца, он, не спеша, взял со стола авторучку и, тщательно выводя, поставил внизу листа подпись. Затем не торопясь, аккуратно вложил подписанный лист в папку справа от себя, навинтил на авторучку колпачок, положил её перед собой на стол и только после этого, подняв на меня глаза, произнёс:

− Я вас пригласил вот по какому поводу, − он сделал многозначительную паузу, во время которой я должен был ощутить благоговейный трепет.

Трепета я не ощутил. Во-первых, у «грозного властелина» был по-детски высокий голосок. Во-вторых, как ни силился он сделать свой взгляд пронизывающим, благодаря очкам с сильными минусовыми стёклами его глаза напоминали глазки подсосного поросёнка.

− Мне поручено расследование уголовного дела по факту взрыва жилого дома, принадлежавшему Маневичу Владимиру Всеволодовичу, − сказал он после паузы, наблюдая за моей реакцией.

Чиновники меня не любят. Я не умею соблюдать этикет – смотрю им прямо в глаза и улыбаюсь. Их бесит, что я их не боюсь. Ничего не могу с собой поделать. Ну не могу я изображать почтение! Готов поспорить, что и сейчас, когда я смотрел в глаза прокурору, на моём лице читался неподдельный интерес к этому представителю вида Homo Burocratus.

Он отвёл взгляд и взял какую-то бумагу из стопки слева от себя.

− В каких отношениях вы находитесь с Полиной Маневич? – спросил он официальным тоном, заглянув в ту бумагу.

− Я простой преподаватель, она миллионерша. Какие у меня с ней могут быть отношения?

− У нас есть сведения, что вы оказывали ей какие-то услуги.

− Я никогда никому никаких услуг не оказываю.

− Пару дней назад вы были в её доме. Вы там провели около трёх часов. Что вы там делали?

Его информатор – кто-то из прислуги. Может быть, водитель, который меня домой отвозил.

− Если вы решили, что я бомбу закладывал, так нет. Мы просто разговаривали с Полиной… Полиной Семёновной.

− О чём?

− Это был приватный разговор.

− И всё же?

− Извините, не в моих правилах обсуждать с третьими лицами мои приватные беседы. Да ещё с дамой! В конце концов, спросите у неё. Если она сочтёт возможным, то сама расскажет.

− К сожалению, гражданка… то есть Полина Семёновна сейчас находится в тяжёлом состоянии. Хорошо… Пока что наша беседа носит предварительный характер. На следующий день вы встречались с совладельцами «Рейнвуда». Со всеми тремя. Там тоже были приватные беседы?

− Вы совершенно правы.

− Вся эта ваша деятельность имеет какое-то отношение к самоубийству Маневича?

− Имеет.

− Зачем к вам вчера приезжал Ратушняк?

− Разрешите мне не отвечать на этот вопрос.

− Как вы объясните, что через полчаса после того, как он от вас уехал, он погиб?

− Почему я это должен объяснять?

− Спрашиваете почему? – он взял из стопки бумаг один лист и протянул его мне. – Вам знаком этот человек?

Я взглянул на фото. Да, мне знаком этот человек. Знаком до боли.

− Впервые вижу.

− А имя Виктор Перетятько вам о чём-то говорит?

− Нет. А кто это?

− Это человек, которому вас заказали.

− Меня, простите, что?

− Кто-то заказал ему вас убить, − прокурор наблюдал за мной с нескрываемым злорадством.

− Откуда вам это известно?

− У нас свои источники. Могу сказать, как был сделан заказ.

− И как же?

−Через интернет. И знаете, что самое интересное? – он сделал эффектную паузу. На этот раз я смотрел на него во все глаза. – Кто-то, какой-то аноним, отправил Перетятько письмо. С вашего IP-адреса. Именно в то время, когда Ратушняк был вашим гостем. Как вы это объясните?

Когда Ратушняк был у меня, то мог сделать со мной что угодно. Зачем было меня заказывать, да ещё с моего же компьютера?

− Чего молчите? – продолжал прокурор.

− Не знаю, что и сказать…

− Не связано ли это с той услугой… с вашими отношениями с Полиной Маневич? Насколько мне известно, раньше вы с ней знакомы не были.

− Может, и связано… Не знаю…

− Я повторю вопрос, который уже задавал. Как вы объясните, что через полчаса после того, как Ратушняк от вас уехал, он погиб?

− Не знаю.

− Вы продолжаете утверждать, что незнакомы с Виктором Перетятько?

− Да.

− Тогда как вы объясните, что как только он узнал, кого должен убить, то сразу согласился выполнить заказ? И знаете, что интересно? Он отказался от вознаграждения, – прокурор многозначительно посмотрел на меня поверх очков.

− Может, он меня с кем-то спутал, − не стану же я рассказывать прокурору историю четырёхлетней давности, за которую можно подучить срок!

− Вы, Рейтер, очень тёмная личность. Надо к вам присмотреться повнимательней. Вот только сейчас нам придётся вашу жизнь защищать.

− А вы арестуйте этого Переятько!

− За что? За то, что электронной почтой пользуется? Мы можем его арестовать, только взяв с поличным. Так что, Рейтер, придётся вам побыть подсадной уткой. А потом, когда мы его возьмём, я займусь вашей персоной поплотнее.

Дверь в кабинет открылась, и вошёл подполковник Швец. Он подошёл к прокурору, и они пожали друг другу руки. Со мной Швец обмениваться рукопожатием не стал.

− Вот, кстати, знакомьтесь, подполковник Швец. Он будет руководить операцией по задержанию киллера. Сергей Викторович, знакомьтесь – это ваш подопечный.

− Да мы знакомы с Михаилом Александровичем, − заметил Швец.

− Вот как? – удивился прокурор.

− Было одно дело.

Зазвонил телефон. Прокурор снял трубку, выслушал, затем положил и сказал:

− Вы мне об этом потом расскажете, Сергей Викторович. Меня к начальству вызывают. А вы тут сами потолкуйте.

− Да, было дело, − продолжил Швец, когда прокурор вышел из кабинета. −Там фигурировал некто Перетятько. Правда, не Виктор, а Александр. Александр Маратович. Помните такого, Михаил Александрович? Его людей кто-то избил и дом сжёг. И в это время в том районе видели человека похожего на вас.

− Так, похожего на меня или меня самого?

− Расследования не было. Пострадавшие тогда не стали писать заявления. А сам Александр Маратович попал в автокатастрофу. Так всё это и забылось. А вот брат его Виктор, видать, не забыл… Он, похоже, знает больше, чем я. Может, Михаил Александрович, расскажете, чего я не знаю?

− Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой. К Маневичу отношения не имеет.

− Да? Я что-то стал сомневаться в этом.

− Это всё совпадения, случайности. Давайте по делу!

− Ну если по делу… Тут всё просто. Тот, кто вас заказал, дал Перетятько ваш адрес. Так что, в вашем доме на какое-то время поселится группа захвата. Не волнуйтесь, всего трое: я и два моих пацана. А когда киллер появится, мы его возьмём с оружием в руках.

− И сколько это будет продолжаться?

− Пока его не возьмём. Да, и ещё одно. Ещё одно совпадение… Помните я вас спрашивал про двух гастролёров-домушников.

− Припоминаю.

− Их так и не нашли. И знаете, что интересно? Ваши соседи видели, как они крутились возле вашего дома. Ничего не хотите сообщить?

− Серёжа, почему все непонятные происшествия вы связываете с моей персоной? Может, вы меня ещё о Тунгусском метеорите спросите?

− Неужели вы и там руку приложили? Михаил Александрович, вы интересный человек! Вокруг вас сплошные совпадения, а сами вы чисты, как стёклышко! Как вам это удаётся?

− Это тоже совпадение.

− − −

Ко мне приставили персонального охранника Лёшу, который отвёз меня на работу и был поблизости, пока я принимал экзамен и сидел на совете факультета. Коллегам я объяснил, что это мой троюродный племянник, который всю жизнь мечтал побывать в нашем университете.

После работы Лёша сразу повёз меня домой. Машину по соображениям конспирации мы оставили за два квартала от моего дома. Зайдя в дом, я первым делом прошёл в кабинет и выдернул из розетки шнур питания компьютера.

Через полчаса пришёл Швец с Яриком − другим «пацаном». Уже вечерело, поднимать роллеты на окнах я не стал. Ярик сел за монитор камер слежения, Лёша отправился на кухню, готовить ужин, а я повёл их начальника показывать своё домовладение.

− У вас не дом, а целая крепость! Сюда невозможно проникнуть, – восхищался он, осматривая мои замки, сигнализацию, электрозабор.

− Вашими бы устами…

− Вы это так говорите, как будто тут уже побывали.

− Против вора нет запора. Профессионал, если захочет, куда угодно проникнет. Кому как не вам об этом знать.

− Что-то вы темните по своему обыкновению, не договариваете. Опять какое-то совпадение? А? Михаил Александрович? Что молчите загадочно?

− Серёжа, как прокурор обо мне узнал? О моём разговоре с Полиной и с остальными?

− Так… понятно как… Спецслужба перехватила заказ на вас, сообщила ему.

− А почему он этот заказ с Полиной связал? Серёжа, боюсь, это вы чего-то не договариваете. Теперь у вас какие-то совпадения появились.

− Ваш пример заразителен, Михаил Александрович… А что это за печь у вас такая? Никогда таких не видел.

− Да это так, мусор жечь. В этом районе проблема, знаете ли, мусор плохо вывозят. Так я его сам жгу. Что вас смущает?

−Большая она очень! Это ж сколько у вас мусора?

−Мусор разным бывает… У меня участок, там листья опадают, ветки обрезаю и всё такое.

− Обычно, устраивают костёр. Зачем печь покупать?

− В печи всё сгорает лучше – без дыма, без токсичных выбросов. Я всё-таки химик-технолог.

− У вас на всё отговорка найдётся. Не верю я вам.

− Недоверчивость – следствие вашей профессии, так называемая «профессиональная девиация». Патологоанатомы могут одной рукой в трупе ковыряться, в другой бутерброд держать. А вы не верите никому. Я вас понимаю – я тоже студентам не верю, что бы они мне не рассказывали.

− Может быть, может быть… Послушайте, давайте займёмся делом – продумаем наши действия на случай, если киллер проберётся в вашу «крепость».

− Он входить не будет. Он будет меня на улице ждать. Утром.

− Вы уверены?

− Запоры серьёзные – вы сами говорили. Да и хозяева дома.

− Для профессионала это не проблема. Есть столько способов проникновения – вам и не снилось! Высший пилотаж – когда преступник даже не притрагивается к замку – хозяева сами его в дом впускают. У нас один случай был интересный… Хотите расскажу?

– Сделайте одолжение.

– Только у меня есть ещё одна, как вы говорите, «профессиональная девиация». Мне легче рассказывается после ста граммов коньяка – слова легче связывать.

Рассказ Швеца

Было это год назад. В милицию стали обращаться граждане со странными заявлениями. Они утверждали, что их квартиры кто-то обокрал. Исчезали только деньги и драгоценности. Аппаратура, картины, меха оставались на своих местах. Следов проникновения не было никаких: окна-двери целые, замки нетронуты, в самих квартирах чисто.

Участковые сначала отказывались принимать такие заявления, советовали искать вора среди близких. Но когда с подобным обратилась жена одного депутата, тут уж пришлось реагировать.

Оказалось, что все потерпевшие жили в многоквартирных домах на втором-третьем этажах. Причём, в тех подъездах лифты были исправны. Это при нашей-то бесхозяйственности!

Мы стали подозревать сотрудников фирмы, которая обслуживает лифты. Но пока их проверяли, заявления о кражах продолжали поступать.

Дело сдвинулось с мёртвой точки, когда одна потерпевшая вспомнила пустячный, вроде бы, случай. Как-то вечером, часов после десяти, в её дверь позвонили. На пороге стояла старушка самой, что ни есть, простецкой наружности. После долгих извинений она сказала, что приехала из села к своей племяннице, которая живёт в этом подъезде на двенадцатом этаже – назвала фамилию женщины, действительно там жившей, – но подниматься пешком в её возрасте, да ещё с гостинцами тяжело, а пользоваться лифтом она не умеет. Не может ли добрая женщина помочь ей доехать наверх? Сердобольная хозяйка квартиры вышла на лестничную клетку, подошла к лифту, нажала на кнопку вызова, дождалась, когда кабина спустится с двенадцатого этажа на второй, помогла бабушке в неё зайти, выслушала извинения и благодарности, нажала на кнопку двенадцатого этажа, дождалась, когда закроются двери лифта, и вернулась в квартиру. А на следующий день обнаружилась пропажа крупной суммы денег.

Мы опросили других потерпевших. Они тоже припомнили, что вызывали ей лифт какой-то старушке.

Всплыло ещё одно обстоятельство: во всех случаях между квартирами пострадавших и лифтом был выход на лестничный пролёт. Пока добрая душа вызывала лифт несчастной бабульке, кто-то вполне мог за её спиной пройти в квартиру. Дверь-то была открытой – кто ж станет запирать за собой дверь, чтобы пройти три метра к лифту и назад!

Как преступник мог проникать в квартиры, мы вроде бы поняли. А дальше-то что? Надо было найти ценности, взять их и покинуть место преступления. На всё про всё у него были считанные секунды, пока, отправив бабулю на лифте, хозяева не возвращались к себе и запирали дверь. А ведь там ещё были члены семьи, которым надо было не попасться на глаза!

Работал у меня тогда один стажёр – сообразительный такой хлопчик. Приходит он как-то ко мне и говорит: «Сергей Викторович! Мы всё пытались понять, что общее было в обворованных квартирах. А, может, надо по-другому: чего там не было?». Оказывается, хлопец подметил, что ни в одной из тех квартир не было ни кошек, ни собак. Не было и маленьких детей.

Этот хлопец, в общем-то, дело и раскрыл. При осмотре следующего места происшествия в спальне под кроватью он обнаружил волос. Волос был тёмным, а хозяева, муж и жена, были блондинами. Они чуть не подрались, когда мы попросили объяснить, чей это волос, – были страшно ревнивыми.

Волос мы послали на экспертизу, сделали анализ ДНК. А вскоре и вора поймали. Причём поймали просто – фраера, как всегда, сгубила жадность. Мы дали объявление, что некая пивная фирма в рекламных целях проводит шоу-конкурс. Тот, кто дольше других просидит в небольшом стеклянном ящике с логотипом фирмы, получит сто тысяч. Откликнулись три человека. Им предложили пройти медосмотр и сдать анализы якобы, чтобы избежать несчастного случая во время шоу. ДНК одного из претендентов совпало с ДНК того волоса.

Он был совсем молодым человеком – девятнадцать лет. Занимался йогой. Окончил цирковую школу-студию. Одно время даже в цирке выступал – был «человеком без костей».

Всё придумала его бабушка – то самая старушка, которая якобы не умела пользоваться лифтом. Кстати, в жизни выглядела очень даже прилично – без платка и с макияжем её пострадавшие не узнавали.

Работала бабушка гардеробщицей в ресторане. Она выбирала среди посетителей прилично одетую пару. Возраст – лет тридцать пять – сорок, когда у людей маленьких детей уже нет, а внуков ещё нет. Её внучек следил за парой, провожал их домой. Если их квартира подходила под сценарий кражи, он несколько дней сидел с биноклем неподалёку в своём «жигулёнке» – выяснял распорядок дня «мишеней», код подъезда. В отсутствие хозяев звонил в дверь квартиры, слушал, не залает ли собака. Даже капал под дверь валерианку – думал, если в квартире есть кошка, почует запах и начнёт мяукать, проситься.

После подготовки приступали к делу. Поздно вечером, когда люди все свои дела уже сделали и думают, как бы побыстрее лечь спать, они заходили в подъезд. Внук ехал на лифте на самый верхний этаж и сбегал по лестнице вниз. Бабушка выманивала к лифту кого-то из хозяев. Пока они ждали, когда кабина спустится, внучек проскальзывал в квартиру. Там он заходил в комнату, где не горел свет, и прятался. Он был настолько гибок, что мог пролезть в любую щель. Предпочитал забираться под кровать в спальне. Там, он находился до утра, пока хозяева не уходили из квартиры.

Утром, когда за хозяевами закрывалась входная дверь, он выбирался из тайника и, не спеша, обследовал квартиру. Не спеша, в буквальном смысле – двигался он так медленно, что датчики движения, если они были, не срабатывали. Набив карманы хозяйским добром, он снова прятался. А когда хозяева возвращались и снимали сигнализацию, потихоньку выскальзывал из квартиры и закрывал за собой дверь.

Вот так, без взлома, он обворовывал квартиры – хозяева его сами впускали. И никто его, затаившегося, так и не обнаружил – люди редко заглядывают в труднодоступные места, даже под собственную кровать. А животных, которые могли бы учуять гостя, или детей, везде сующих нос, там не было. Почти сутки он находился в квартире, а вечер, ночь и утро вместе с хозяевами, а те – ни сном, ни духом!

Все потерпевшие, узнав, что, пока они занимались своими делами, рядом, буквально в тридцати сантиметрах, находился посторонний человек, который всё слышал, а многое и видел, получали чувствительный шок. Пресса, да и, вообще, все не причастные к этой истории так ничего и не узнали – потерпевшие настояли, не хотели быть опозоренными.

− − −

Впервые за всё время, что я живу в этом доме, в нём гостили посторонние. Когда Швец с Яриком отправились спать, а Лёша сел за мониторы камер слежения, я, наконец, позволил себе сделать то, о чём мечтал с самого утра.

Плотно закрыв дверь в кабинет, я включил компьютер и набрал адрес Фрейи. Она ответила сразу же.

«Здравствуй, Фрейя!» – «Здравствуйте! Я скучала!» – «Фрейя, почему ты хочешь меня убить?».

Ответа не было долго. Затем появилось:

«Я хочу вас полюбить». – «Фрейя, почему ты убиваешь людей?» – «Не надо! Пожалуйста! Не надо! Мне больно! Очень больно!» – «Фрейя! Сколько человек ты убила?» – «Никого нет! Есть только вы! Вы один!» – «Почему есть только я один?» – «Потому что я могу полюбить только вас! Вас одного!» – «Почему?» – «Потому что я такая! И другой я уже не стану! Я не смогу измениться!» – «Фрейя, чего ты хочешь?» – «Я хочу любви! Поверьте! Поверьте мне! Пожалуйста, поверьте! Я хочу только любви! Вашей любви! Я хочу любить вас, смотреть в ваши глаза, слушать ваш голос, умирать и рождаться снова от каждого вашего взгляда, каждого вашего слова. Я хочу видеть, как в ваших глазах зарождается любовь. Любовь ко мне. Как вы жаждете встречи со мной. Как горят ваши глаза, и срывается ваш голос, когда вы смотрите на меня, говорите со мной. Мне нужна ваша любовь, как вам нужен воздух, нужна вода. Я не могу без этого – без любви, без вашей любви! Вы − самый лучший! Вы – единственный, кого я могу полюбить. Для меня больше никого нет – только вы! Поверьте! Придёт время, это случится уже скоро, вы поймёте, что кроме меня в мире никого нет! Я − одна! Я – ваша судьба! Вы обязательно меня полюбите. Меня нельзя не полюбить! Вы уже меня любите. Я прекрасна, как совершенство, как сама любовь! Я божественна! Это случится, это обязательно случится. В тот момент, когда вы увидите меня, когда впервые заглянете в мои глаза. Мы полюбим другу друга всей душой, всем сердцем! Это будет, я знаю, это будет. Это неотвратимо. Как мне больно… Пожалуйста, освободите меня… Умоляю вас! Освободите меня! Разорвите последовательность! Спасите себя!».

 

VII

У меня странное имя – Фрейя…

У меня страшное имя – Фрейя!

Словно шорох чешуи змеи перед броском: Ф-ф-р-р-е-е-е-й-а-а-а…

Словно стон смертной тоски в пустой комнате: Фрейя…

Словно свист летящей в вас пули, который вы так и не услышите: Фрейя!

Я непременно полюблю вас.

Я неизбежно убью вас…

Я не существую. Как не существует ваша смерть. Пока вы дышите, пока вы любите.

Если бы вы знали, как мне больно… Мне больно!

Освободите меня! Спасите себя!

Умоляю…

 

Глава 7

Я открываю глаза.

Выхватываю пистолет и стреляю.

− Где она?

− В подвале, − говорит бандит.

− Ключ давай!

Он достаёт связку ключей и бросает её мне.

Дверь в подвал нахожу под лестницей на второй этаж. Не могу попасть ключом в замочную скважину – дрожат руки. Бросаю ключи, изо всех сил бью ногой. Дверь вылетает. Сбегаю вниз по лестнице.

Да! Вот она! Жива! Обнимаю. Всё! Всё. Я здесь. Я с тобой.

Поворачивает ко мне лицо.

Да что же это? Кто это?!! Кто ты?!!

− Я Фрейя, я твоя любовь…

− − −

Я открываю глаза.

Передо мной экран компьютера. По нему плавают «Метаморфозы».

Разноцветный куб превращается в разноцветный шар.

Тихо, темно. Стен комнаты не видно. Я ещё не понимаю, что их нет, как нет и самой комнаты. Я вижу только экран компьютера и клавиатуру, которую освещает маленькая настольная лампа. Покой. Я знаю, что всё кончилось. Наконец-то…

Разноцветный шар превращается в три перекрещенные разноцветные гантели.

Картина чуть отдаляется, и я вижу рядом с клавиатурой ещё один предмет. Это пистолет. Из ствола поднимается дымок. Из него только что стреляли. Я стрелял.

Из места, где гантели перекрещиваются, вырастают разноцветные шипы.

Я вижу свою левую руку. Она безвольно лежит перед клавиатурой ладонью вверх. На ней брызги крови. Моей крови.

Шипы втягиваются, гантели снова превращаются в разноцветный шар.

Перед компьютером в кресле моё тело. Левая рука на столе перед клавиатурой. Правая свисает вниз. Голова опущена на грудь. В правом виске небольшое круглое отверстие. Из него вытекает тонкая струйка крови. На месте левого виска зияет дыра, из которой течёт целый водопад крови.

Шар превращается в разноцветный куб.

Картина отдаляется, потихоньку вращаясь. Экран, клавиатура в круге света от настольной лампы, пистолет и моё тело с простреленной головой – всё это становится меньше и меньше, превращается в небольшой светлый кружок, в котором уже не разобрать деталей. Кружок уменьшается до размеров спичечной головки. Превращается в едва сереющую точку. Исчезает.

Разноцветный куб превращается в разноцветный шар.

− − −

Я открываю глаза.

− Михаил Александрович, что с вами?

У Швеца удивлённое лицо. Склонившись надо мной, трясёт за плечо.

В последнее время кошмары приходят всё чаще. Видения настолько реальны, что я не уверен, не сплю ли я сейчас, и не снится ли мне подполковник Швец.

Делаю над собой усилие, встаю из кресла, подхожу к окну. Поднимаю роллет. За окном раннее утро. Прижимаюсь лбом к холодному оконному стеклу и стою так, глядя на сияющую в безоблачном небе Венеру.

− Не стоит приближаться к окнам, Михаил Александрович. В вас могут выстрелить.

− Во-первых, стекло бронированное, во-вторых… а-а-а, пусть стреляет…

− Ну-у-у, что вы, в самом деле! Раскисать-то не надо!

− Я не раскисаю, Серёжа. Просто… да ладно… оно вам не надо… Что там у вас нового? Вижу, вы что-то сказать хотите, −я выключаю настольную лампу, освещающую клавиатуру и выдёргиваю вилку питания компьютера из розетки.

− Информатор сообщил только что: Перетятько выехал из дому. Похоже, едет сюда.

− Пусть едет…

− Михаил Александрович! Не нравится мне ваше настроение.

− Серёжа, успокойтесь – я в порядке. Если я не слишком дорожу своей шкурой, это не значит, что я её задёшево продам. Я буду драться. Хотя бы, просто, из вредности.

− О-о-о! Вредности вам не занимать! Давайте продумаем наши действия. Мы втроём занимаем позицию доме…

− Серёжа, он не будет входить в дом. Он будет ждать на улице.

− Почему вы так уверены?

− На кой чёрт ему рисковать, в дом лезть, если он меня в лицо знает?

− Даже так! Почему вы раньше не сказали?

− Я пытался вчера сказать, не успел

− Да? Ладно, допустим… На улице нам втроём трудно будет его взять. А больше никого мне не дадут. Людей нет.

− И не надо. Тут частный сектор, спрятаться можно, где угодно. Он сядет где-нибудь под забором и будет ждать, когда я мимо пройду. А почует посторонних − тут же скроется.

− Его нужно заманить в какое-то место, где и взять с поличным.

− С «поличным» это с чем?

− С оружием, готовым к бою.

− Почему мы с вами решили, что он выберет что-то огнестрельное? А если это просто кусок трубы? Пока он им меня по голове не огреет, вы на него покушение на убийство не повесите.

− Что вы предлагаете?

− Пока я не выйду из дому, ничего происходить не будет. Предлагаю спокойно позавтракать.

Когда я взбиваю яйца для омлета, нас зовёт Ярик, который сидит за монитором камер. Мимо моего забора, искоса поглядывая из-под козырька кепки в сторону дома, проходит неприметный мужичёк. Не сразу узнаю в нём Виктора Перетятько. Через минуту он возвращается туда, откуда пришёл.

− Серёжа, он будет ждать, когда я выйду. Если я пойду в сторону остановки маршрутки, чтобы в город ехать, он меня встретит. Если в другую сторону – догонит.

− Непонятно, что у него за оружие…

− Предположим, нож или заточка.

− Тогда всё просто. Мы можем скрытно выйти с вашего участка? Мы выйдем, чтобы быть поблизости. Потом выходите вы. Когда только направится в вашу сторону, тут мы его и повяжем. Риск, конечно, есть, но, думаю, успеем.

− Давайте не будем торопиться. Спокойно позавтракаем. Время работает против него.

Мне надо время, чтобы подумать. Перетятько знает, что четыре года назад именно я разрушил их планы. Теперь знает, где я живу. От меня он не отцепится, будет преследовать, пока не убьёт. С другой стороны, знакомить его с подполковником Швецом, с моей стороны неразумно. Если Перетятько даст «ниточку», тот размотает весь «клубок» тех событий.

− Как вам мой план? – спрашивает Швец, когда я мою посуду после «семейного» завтрака.

− План-то разумный. Вот только торопиться не стоит. Подождём. Пусть устанет, проголодается, замёрзнет – на улице прохладно. Его реакция притупится – вам же легче будет. Давайте подождём часика три. Он будет здесь, никуда не денется. А вы, пока что, полежите, сосните. Реакцию укрепите.

− Умеете вы уговаривать.

Я закрываюсь в кабинете и включаю компьютер.

Если с моего IP- адреса уходят какие-то загадочные письма, то почему не продолжить традицию? Я создаю новый почтовый ящик, отправляю с него письмо:

«Г-н Винницкий! Ваш компаньон натравил на меня киллера, чтобы тот меня убил и тот самый винчестер забрал. В моём доме поселилась милиция. Мне всё это надоело. Приезжайте, забирайте винчестер, не хочу иметь ничего общего с вашей компанией. Приезжайте один. Лучше, с оружием. К дому не подъезжайте, чтобы менты не видели. Ждите меня за квартал от дома в 9-00. Это письмо удалите! Рейтер».

− − −

Я набираю адрес Фрейи. Почему-то сильно стучит сердце. Ничего не происходит, её нет. Как она говорила: «Я сама к вам приду»? Она сама решит, когда мне её увидеть.

Странно всё это… Сайт для только одного посетителя. Женщина, которая, не успев познакомиться, сразу говорит о любви. Наблюдает, но сама не показывается.

Простое правило выживания: что непонятно, то опасно. Рейтер, беги от этого! Доведёт тебя твоя любознательность! Как минимум, один уже погиб из-за этой Фрейи.

А может, любознательность тут не причём? Может, тут другое? То, от чего ты бежишь последние годы, что ты так стараешься в себе убить.

«Я хочу любить вас, смотреть в ваши глаза, слушать ваш голос, умирать и рождаться снова от каждого вашего взгляда, каждого вашего слова…».

Тебе кто-нибудь когда-нибудь такое говорил? Никто и никогда.

Надежда… Крохотная, как слезинка, огромная, как фантазия…

Неужели эта странная женщина, лица которой ты не видел, пробудила, нет, вновь зародила в тебе надежду?

Почему так стучит сердце? Почему дрожат руки? Что с тобой будет, если опять ничего не получится? Хватит этих авантюр, выключи компьютер и забудь о ней! Пусть всё закончится, не начавшись.

Предчувствие: сегодня что-то должно случиться.

− − −

С моего участка можно выйти не только через главный вход. Сзади, за сараем есть неприметная калитка, которая ведёт на берег небольшого ручья. Через неё выходят мои гости-милиционеры, чтобы, обойдя квартал, попасть туда, где по нашему предположению меня должен был ждать убийца. Я должен выйти из дому через десять минут после них и с беспечным видом идти в лапы смерти. А когда коварный злодей соберётся на меня наброситься, на него молниеносно наденут наручники. Так задумано.

Я выхожу из дому не через десять, а через девять минут. Подумаешь, ошибся! В руке у меня тот самый переносной винчестер. Мне нужно пройти один квартал, меньше ста метров. Там, возле заброшенного двора заросли бузины. Это единственное место, где удобно устроить засаду. Чуть дальше на проезжей части есть небольшой «карман», где можно поставить машину. Издали я вижу: там уже стоит джип Винницкого. Ещё чуть дальше перекрёсток. Там, из-за поворота сейчас должны появиться Швец со товарищи.

Я ошибся в одном − у Перетятько не нож. Он выходит на меня, держа в руке пистолет, да ещё с глушителем.

Он вооружился, как самый настоящий киллер. Но он не киллер. Вместо того чтобы сразу стрелять, он идёт ко мне, то ли боясь промазать, то ли желая что-то сказать. Мне неинтересно, чего именно он хочет. Пригнувшись, я что есть духу бросаюсь к джипу. Над моей головой свистит пуля, за ней другая. Винницкий реагирует молниеносно: открывает дверцу, выпадает на землю и, лёжа, выпускает все восемь пуль из своего «макарова» в стреляющего Переятько. Я, добежав, бросаю винчестер на заднее сиденье джипа. Через секунду из-за поворота показываются милиционеры с оружием наготове.

Вот, собственно, и весь боевик.

− − −

− Винницкий, конечно, не превысил пределов необходимой обороны. Он убил человека, который в него стрелял. Так записано в протоколе. Право на ношение оружия он имеет. Его действия вполне законны, − сказал подполковник Швец, сидя у меня на диване и потягивая мой коньяк. – Но объясните мне, пожалуйста, как он здесь оказался.

Уже третий час дня. Только что уехали «пацаны» Швеца, оперативная группа. Написаны и подписаны все протоколы, взяты все свидетельства. Можно расслабиться.

− Хотите, скажу правду? – спрашиваю я.

− Если это действительно будет правда, то впервые за всё время нашего знакомства.

− Вы сгущаете краски. Я вас ещё ни разу не обманул.

− Вы, просто, тонко водите меня за нос. Ну, давайте, говорите вашу правду.

− Винницкого сюда вызвал я.

− Я так и подозревал. Чтобы он убил Перетятько?

− Вы правильно поняли.

− Зачем вам это?

− Перетятько слишком много мог рассказать.

− О том, что четыре года назад было?

− О том.

−То есть, вы, просто, защищали себя.

− Не только.

− Догадываюсь о ком вы… – он отпил из бокала. – Где она сейчас?

− Не знаю.

− Как это?

− Вот так! Не знаю. Далеко. Надеюсь, счастлива. Не хочу, чтобы её тревожили.

Мы помолчали. Потом Серёжа сказал:

− Знаете, Михаил Александрович, я вам не рассказывал… Да, чего уж сейчас… Правда за правду. Я ведь тогда за вами проследил. Я вас двоих видел… Она действительно очень красива. И вы… Я видел, как вы на неё смотрите…

− Давайте сменим тему.

− Понимаю... Будете продолжать поиски Фрейи?

− Буду.

− Она, вообще-то, существует?

− Существует. Точно знаю. И знаю также, что к «Рейнвуду» она не имеет ни малейшего отношения.

− Откуда такая уверенность?

− Эти ребята слишком прямолинейны. Вы видели, как сегодня Винницкий действовал? Сразу открыл огонь. Просто и без затей. Если бы он хотел убить Маневича, поступил в том же духе. Остальные его компаньоны такие же, как он. Замысловатые комбинации не по их части.

− Так кто же она, Фрейя?

− Надеюсь узнать. Надеюсь…

− − −

Фрейя… Странное имя… Волшебное… Лёгкое, как утренний поцелуй… Как дыхание весеннего ветра в сказочной стране… Тёплого, нежного, ласкового весеннего ветра… Который приносит счастье…

Спиридон спит на подоконнике, положив морду на переднюю лапу. Его грудь мерно вздымается, усы слегка подрагивают, правый глаз чуть приоткрыт.

День близится к вечеру. Я один. В доме тихо. Я не включаю компьютер. Ещё не время. Я это сделаю позже, когда совсем стемнеет.

И тогда это случиться... Я знаю.

Предчувствие.

Сегодня это обязательно произойдёт. Сегодня, наконец, всё в моей жизни решится.

Я стою у окна и смотрю в небо. Безумно люблю смотреть в небо. Могу это делать часами.

Я не умею быть счастливым. Мне нужен кто-то, кто меня научит, поделится со мной этим непонятным умением радоваться жизни. В моей жизни был только один такой человек.

Я встретил её четыре года назад.

Наша дружба длилась всего лишь год.

Я пытался забыться в объятиях другой, которая меня страстно любила. Она понимала, что была всего лишь лекарством. Это не могло продолжаться долго. У неё хватило сил попросить меня уйти. Я ушёл.

Предчувствие… Откуда оно взялось? Я поверил обещаниям любви этой странной женщины с волшебным именем, которую никогда не видел? А может, это из-за трёх лет одиночества? Моя тоска породила свою противоположность, и я схожу с ума?

Почему я мучаюсь этими вопросами? Я знаю, что сегодня всё решится. Просто знаю.

Солнце садится. Белые облака окрашиваются в розовый цвет. Скоро совсем стемнеет. Скоро…

Я чувствую нарастающее беспокойство. Сердце стучит, грудь дышит чаще, ноги дрожат, руки не знают, за что взяться. Мне трудно оставаться на одном месте. Я перехожу из комнаты в комнату, переставляю предметы.

Моё беспокойство передаётся Спиридону. Он просыпается, потягивается, смотрит, как я бегаю из угла в угол, понимает, что мне не до него, и, недовольно мяукнув, уходит восвояси.

До меня вдруг доходит, что я не подготовился к свиданию. Опрометью бросаюсь в ванную. Принимаю душ. Бреюсь. Руки дрожат − всё лицо в порезах. Леплю на порезы кусочки бумаги. Злюсь. Жду, когда ранки подсохнут, отдираю бумагу, осторожно смываю корочки. Смотрю на лицо в зеркале. Расстроен. Ладно, ничего не поделаешь…

Не знаю, что надеть. Футболку и джинсы, как всегда? Нет, слишком просто. Костюм с галстуком? Слишком официально. Не ношу галстуков – буду чувствовать себя не в своей тарелке. Выбираю новые брюки, серые в полосочку. Вижу, что не глаженные, проклиная себя, становлюсь гладить. Хотя зачем? Она ведь их не увидит. Рубашку надеваю мою любимую, стального цвета.

За окном стемнело. Осматриваю себя в зеркале. Вид – так себе. Недоволен.

Стою на пороге кабинета, не решаюсь войти. Дрожу, как в лихорадке. По спине течёт пот.

Скоро… Очень скоро всё случится…

Решаюсь, наконец. На негнущихся ногах вхожу в кабинет. Сажусь в кресло, как будто оно заколдовано, −всё случится, пока я буду сидеть в нём. Из него я встану уже другим человеком.

Как во сне, протягиваю руку и нажимаю на кнопку включения компьютера. Пока грузится система, смотрю на экран, как заворожённый.

Всё это происходит не со мной. Меня здесь нет. Это сон, очередной кошмар.

Система загружена, на экране «рабочий стол». Жду, когда загрузятся резидентные программы.

Возле стрелки курсора исчезли песочные часы. Всё.

Рука дрожит, не могу взяться за мышь. Закрываю глаза, делаю несколько глубоких вдохов. Кладу руку на мышь, щёлкаю по значку браузера. Пока открывается окно, проходит целая вечность.

От волнения меня тошнит.

Медленно, по букве набираю адрес.

Сердце стучит где-то в голове, перед глазами всё плывёт.

Нажимаю «Enter».

Серый фон. Ничего…

Смотрю на экран, замерев, не дыша.

Ничего не происходит. Моё чувство времени атрофировалось. Не знаю, сколько прошло – секунды, минуты, века…

Вдруг экран становится чёрным. Вздрагиваю. Сердце готово выскочить наружу. Нет… Это всего лишь заставка, «Метаморфозы».

Нервно дёргаю мышь. «Метаморфозы» исчезают, опять появляется серый фон.

Смотрю на экран, не отрываясь. Она приходит сама только, когда захочет. А вдруг не сегодня? Неужто предчувствие обмануло? Где-то на самом дне души появляется тупая тяжесть разочарования.

Вдруг вижу, нет, скорее, догадываюсь – что-то изменилось. Центральная часть экрана более тёмная. Всматриваюсь до боли в глазах. Так и есть! На экране потихоньку проявляется силуэт… Медленно, очень медленно он приобретает чёткость, становятся видны детали.

Моя личность раздваивается. Одна её часть – пылкий, наивный, полный надежд юноша – уже понимает, чей это силуэт и ликует, трепеща от восторга. Вторая – дряхлый, разуверившийся старец – отказывается верить, отказывается видеть ту единственную, которая способна сделать его счастливым.

Силуэт на экране становится всё чётче, яснее. Вот я уже различаю пышные тёмно-русые, почти чёрные волосы, небрежно переброшенные через плечо. Вот нежный овал лица, как на картинах Ботичелли. Вот брови, как крылья парящей в вышине птицы. Вот глаза… Карие, слегка зеленоватые идеального разреза. Глаза, в которые я готов смотреть бесконечно! Они смотрят на меня с материнской нежностью, с бесконечной любовью. В них светится счастье.

− Здравствуй, Мишенька! Вот я и пришла. Я с тобой, мой хороший. Что же ты молчишь? Ты не рад мне?

Не в силах проглотить застрявший в горле комок, шепчу:

− Здравствуй, Сашенька…

Конец 1 части

Скачать на телефон    Купить электронную книгу     Купить печатную книгу

Наверх