Поджарский Михаил Абрамович - кандидат технических наук, доцент, преподаватель одного из украинских университетов, опубликовал десятки научных и методических работ. Своим главным достижением считает художественные произведения, собранные в десять книг, которые представлены на этом сайте. Книги иллюстрированы автором.
Пролог
Городишко был маленьким. Тут жили только люди – всего двести тридцать семь человек. Других разумных видов здесь не было.
В гостинице я зарегистрировался инспектором светофорного хозяйства. Хотя что тут инспектировать – в городе всего четыре светофора. Было всё равно: я мог записаться хоть специалистом по ремонту Эвереста. Люди в большинстве своём нелюбопытны, а тот, ради кого я здесь, рано или поздно меня расшифрует, кем бы я ни прикинулся.
Искать я всегда начинал с публичных мест. Чем хороши маленькие поселения, так это тем, что в них таких мест немного. Вот и в этом городке был всего лишь один торговый центр, куда за покупками приходили все жители. Я решил сосредоточиться на нём: рано или поздно мой объект как-нибудь здесь засветится.
Я расположился в кафетерии на верхней галерее продовольственного этажа, откуда хорошо просматривались вход в торговый зал и площадка грузовых дронов за большим витринным окном. Заказал жаркое из синтет-мяса с рисом и каперсами, зная по опыту, что готовиться оно будет долго. Для отвода глаз включил на настольном экране какое-то шоу и принялся наблюдать.
Посетителей, как и ожидалось, было мало – как и везде, большинство предпочитало делать онлайн заказы. День близился к вечеру – время, когда жители начинают задумываться об обеде, – и грузовые дроны взлетали один за другим. Это тоже было хорошо: мой объект не пользовался удобствами, предоставляемыми Системой, и, по идее, должен был прийти за продуктами сам.
Его внешность была мне известна, но в то время в моду вошли маски-хамелеоны, поэтому уверенности, что я его сразу распознаю, у меня не было. С другой стороны, носить маску в маленьком городке смысла мало – всё равно узнают.
Я наблюдал за входными дверями. Ничего необычного: подходит посетитель – сенсор его замечает, Система, которая уже знает, зачем он пришёл, открывает дверь. Если Система почему-то решает его не пускать, загорается надпись, и приятный голос предлагает пройти в другое место. При мне Система не пустила пьяного. Девушку, которая, по всей видимости, перепутала этажи, направила к правильному входу.
Уже принесли мой заказ, а никого, похожего на объект, не было. Я ел долго, растягивая удовольствие. Синтет-мясо было нужного сорта – с моими любимыми усилителями вкуса. Когда я почти доел, появился посетитель, который меня заинтересовал.
Молодой мужчина, рост и комплекция, как у объекта, но лицо другое – возможно, маска. Войдя, он не пошёл по центральному проходу к продовольственным товарам, как это делали все, а сразу у двери уверенно свернул к стеллажам с напитками. Быстро прошёл между ними, небрежно бросив в корзинку две банки пива, прошёл в мясной ряд, взял брикет дорогого синтет-мяса, но не положил в корзинку, а зажал подмышкой и, не сбавляя шага, направился к выходу. Я ожидал, что дверь не откроется – он не оплатил товар. Если синтет-мясо не попало в корзинку, значит та не сняла плату за него, и Система должна задержать покупателя. Но нет, дверь открылась, и парень, быстро переложив всё в бумажный пакет, вышел на улицу.
Выскочив из-за столика, я бросился за ним. Выбежал из здания: улица в обоих направлениях была пуста. Парень или воспользовался каким-то транспортом, или зашёл в один из ближайших домов. За те тридцать секунд, что я бежал к выходу, он не мог отойти дальше, чем на пятьдесят метров. На таком расстоянии находились два дома – один слева, другой справа от торгового центра. Недолго думая, я, наугад, направился к тому, что был слева.
Когда подошёл, входная дверь сама собой открылась. Решил, что мне её открыла Система, которая знала, зачем я сюда иду. Значит, я угадал – объект здесь. Я шагнул через порог и тут же, в качестве подтверждения догадки, получил удар в нос.
В моей работе надо быть готовым к любым неожиданностям. Несмотря на вспыхнувшую боль и искры из глаз, практически, ничего не видя, я сумел в ответ нанести ему правый прямой в голову. Вскрикнув, он повалился на пол. Держась одной рукой за нос, из которого текла кровь, другой я стал открывать все двери, которые тут были, пока не нашёл ванную комнату.
Когда с торчащими из носа салфетками я вышел из ванной, парень как раз приходил в себя. Я сел на бывший тут стул и принялся его рассматривать. Ему было лет двадцать. Телосложения тщедушного, потому его удар меня не свалил. Лицо меня позабавило: правая половина выглядела также, как и в магазине, а левая была частью его настоящего лица. Только сейчас я заметил, что к моему кулаку что-то прилипло. Это была бровь, глаз, часть щеки и крыло носа – половина маски-хамелеона, которую я снёс своим ударом.
– Чего дерёшься? – спросил я вполне миролюбиво.
Не ответив, он сел, прижавшись спиной к стене. В его настоящем глазу, глядевшем на меня, был ужас.
Надо было подождать, пока он не станет контактным. Я стал, не торопясь, молча отдирать от руки остатки его маски. Это было непросто: плёнка была хоть и тонкой, но держалась крепко. Труднее всего было отодрать глаз со всеми ресницами. Весь процесс занял, наверное, минут двадцать. Всё это время он сидел, не издавая ни звука.
– Я просто поговорить хотел, а ты сходу на меня наехал. Нехорошо, – сказал я, оторвав от руки и бросив на пол последний кусочек щеки.
– А чё ты тут делаешь? Ты чё за мной приехал? Ты чё, инспектор? – пролепетал он дрожащим голосом.
– Не инспектор, – это было чистой правдой. – Инспекторы по одному не ходят. Только по двое. Разве не знаешь? Это все знают.
– Тогда чё ты тут?
– Сказал же: просто поговорить хотел.
– Чё те надо?
– Да хочу знать, как ты Систему нажухал. За мясо не заплатил, а она не заметила.
– Тебе скажи…
– Почему бы и не сказать, если просят по-хорошему? – я улыбнулся, выжимая из себя максимум дружелюбия.
– Ты меня сдашь…
– Мог бы сдать, пока ты в отключке валялся. Но ты ж очухался здесь, а не в Департаменте наказаний. Правда? Ведь правда? Да или нет?
– Ну правда…
– Ну так что? Расскажешь?
– А ты мне чё?
– А я тебя не сдам. Уйду, и ты меня больше никогда не увидишь, – это тоже было чистой правдой.
Он засопел, обдумывая услышанное. Я терпеливо ждал. Спешить было некуда: задание было считай, выполнено.
– Ну так как? – напомнил я.
– Надо чип закрыть, – выдавил из себя он.
– В смысле, когда берёшь что-то, ты закрываешь подкожный чип на руке, и Система не видит, что ты делаешь?
– Ага, ну да.
– Чем закрываешь?
– Любым проводником. У меня манжет из графитовой ткани.
– Что-то ты врёшь. Для подкожного чипа антенна – весь организм от пяток до макушки. Ты ж его весь не закроешь!
– Не надо весь. Когда закрываешь чип, сигнал падает, слухачи должны перестроиться. Надо успеть.
– То есть ты успеваешь взять товар, пока сенсоры Системы, которые контролируют твои действия, перестраиваются на более низкий уровень сигнала твоего чипа.
– Ага, ну да.
– И сколько у тебя есть времени?
– Полсекунды.
– Как узнаёшь, что успел?
– Если не успел, Система не выпустит, надо будет платить.
– Просто… совсем просто… Молодец… Сам придумал?
– Сам.
– Не врёшь, что сам?
– Не вру.
Он говорил правду. Такие, как он, не обманывают.
Обманывают такие, как я.
– Не боишься, что Система поймает?
– А мне насрать на Систему! – в его настоящем глазу вспыхнула смесь страха и ненависти.
– Что ж так?
– Не хочу, чтобы какая-то железяка говорила мне, что делать, а чего не делать! – выпалил он.
– Так Система вроде не железяка, – сказал я примирительно. – Это нейронная сеть. Её люди создали. Для всеобщего блага, между прочим.
– Ты чё воспитывать меня будешь? Ты кто такой, вообще?
– Вербовщик, талантливых личностей ищу, – это уже была совсем неправда.
– И нафига они тебе? – насторожился он.
– Лично мне ни к чему. Для одного проекта.
– Для какого?
– Для секретного.
– Что за проект?
– Я ж говорю: секретный. Мне не говорят. Тебе скажут.
– А я причём.
– Ты способный, талант. Такое с Системой вытворять мало кто может, – это была правда. Лучший способ манипулировать – говорить правду.
– Кто платит?
– Система и платит.
– Нет! На железяку работать не буду!
– Любая работа на этой планете, в том или ином виде это работа на Систему. Без неё здесь никуда.
Он не ответил, обдумывая мои слова. Потом спросил:
– Ты сюда из-за меня приехал?
– Узнал, что в местном магазине пропадает товар, и Система не может пронять, куда он девается. Понятно, что действует талантливый вор. Очень талантливый. Намного способнее других воров. Решил его найти. Нашёл.
Ещё одна манипуляция. Простейшая. Скажи тому, кто считает себя умным, что он не просто умный, а самый умный, умнее всех других, и он будет тебе в рот заглядывать. Работает всегда.
– Не хочу на Систему горбатиться, – сказал он уже не так уверенно.
– Подумай сам: сколько ты продержишься, воруя мясо? Ещё год? Два? Рано или поздно Система тебя вычислит, попадёшь в Департамент наказаний. А там разговор короткий: коррекция личности. И ты уже не будешь таким умным. Никогда.
От этих моих слов его передёрнуло. Я достал из кармана пластиковую карточку и бросил ему.
– Здесь адрес, куда надо приехать. Там тебя встретят. Думай.
– И сколько… сколько я могу думать?
– Вопрос не ко мне, а к Департаменту наказаний. Я тебя сразу нашёл, и двух часов не прошло, как в город приехал. Значит, и они найдут. Может быть, уже тебя вычислили, только доехать не успели.
Я встал и, не попрощавшись, вышел на улицу.
Это был лёгкий случай: мелкий воришка, который научился обманывать Систему. Нашёл я его быстро – за два часа, хотя рассчитывал потратить на это два-три дня. И в насилии здесь не было нужды – никуда он не делся, поехал, куда я сказал. Сам поехал. А если бы долго раздумывал – я бы сообщил в Департамент наказаний, что в этом городке есть магазинный вор. Один вид их машины на улице быстро придал бы ему решимости.
Своё задание я выполнил.
– – –
Может сложиться впечатление, что я занимаюсь поимкой магазинных воров. Всё гораздо сложнее.
Считается, что Система контролирует всё и всех. Всю жизнь личности – от рождения до смерти – она анализирует её поведение, и ненавязчиво его подправляет так, чтобы поступки той всегда имели благоприятные последствия. Однако на каждые сто тысяч человеческих личностей находится сто тысяч первая, которая вопреки всем стараниям Системы ведёт себя по-своему, скрывается и даже умудряется её обманывать. Это значит, что Система где-то допустила ошибку и не может её исправить.
Этот парень – результат такой ошибки. В чём конкретно она состояла – не знаю и не хочу знать. Система послала к нему меня, а не экзекуторов из Департамента наказаний, потому что зарегистрированных преступлений за ним нет. Это единственное, что мне известно. Моим заданием было найти его и вернуть под контроль Системы – направить туда, куда она указала. Я это сделал. Не знаю, как она с ним поступила – устроила-таки ему коррекцию или использовала в каких-то своих целях. И не хочу знать. Его судьба не моё дело.
Род моих занятий очень редкий. Те немногие, кто знают обо мне и таких, как я, называют нас Корректировщикам.
Мы исправляем ошибки Системы.
Я уезжал из этого городка с лёгким сердцем. Задание выполнил, можно расслабиться. Правда, предстояло ещё одно. Но там, на первый взгляд, не было ничего сложного. К тому же, оно должно было стать последним моим заданием. Я собирался выйти на пенсию. Система платила щедро, и я скопил достаточную сумму, чтобы следующие лет пятьдесят ничем не морочить себе голову.
Словом, настроение моё было прекрасным. Кто бы мог подумать, что очень скоро произойдут некие события, из-за которых мне придётся изменить мои радужные планы.
Глава 1
«Весна будет ранней», – подумал я, глядя на стаю вернувшихся с юга скворцов, которая устроилась на отдых в ветвях раскидистого ясеня.
Машина ехала медленно. Мои верные хомяки коротали время в своём домике за приборной панелью, поедая подсолнуховые семечки и ведя свои хомячьи разговоры. Почему они ездили со мной – точно не знаю. Они говорили, что просто нравится путешествовать, но я не очень-то верил. Впрочем, мне-то что? Нравится – пусть. Проблем от них не было. Не совсем, правда: они любили пошлые анекдоты – приходилось рассказывать.
Можно было не торопиться – объект никуда бы не делся. Это было моё последнее задание. Потом я становился вольной личностью.
Любуясь рекламными баннерами, горящими в фиолетовом небе, я предвкушал, как очень скоро осуществлю давнюю мечту – поселюсь в бунгало на уединённом атолле посреди океана. Закрыв глаза, представлял, как вечером сяду на бережок и буду смотреть, как заходит солнце. Я буквально ощущал, как тёплая морская вода, влекомая лёгким ветерком, ласково касается моих босых ног, и душа моя медленно растворялась в блаженстве.
Я мог позволить себе такую роскошь. Ещё бы! Спецов, подобных мне, можно, что называется, пересчитать по пальцам одной руки. Найти объект среди миллионов личностей, подойти вплотную и выполнит задание – для этого нужен талант! Разумеется, конкуренты, ломая напильники, точили на меня зубы, но куда им, бездарным пасынкам природы!
Мои грёзы были прерваны внезапно и самым неожиданным образом. Из-за вентиляционной решётки на приборную панель вылез старший хомяк и заявил:
– Не повреждён ли твой разум, о водитель сего транспортного средства? Обрати взор свой на дорогу и узри красоту, стоящую на обочине!
Замечтавшись, я действительно забыл о дороге. Посмотрев туда, я увидел предмет хомякового восхищения. То была девушка, чья внешность не могла оставить равнодушным даже близорукого грызуна.
Я остановил машину и поспешил открыть дверь пассажирского места. Девушка не заставила себя ждать и молча села на сиденье.
Некоторое время стояла тишина. Моя пассажирка смотрела на дорогу, я смотрел на неё, хомяк смотрел на меня. Машина стояла. Наконец, я сообразил.
– Нашли как-то программисты фаллоимитатор… – сказал я.
– А! Я вспомнил! – перебил хомяк и нырнул в вентиляционную решётку. Оттуда донёсся молодецкий гогот.
Я тронул машину с места.
– Куда канаешь, девчуля? – как было заведено, поинтересовался я, чтобы наладить знакомство.
– Что ты себе позволяешь, милостивый государь? – возмутилась пассажирка, повергнув меня в замешательство, которое, впрочем, длилось недолго. Присмотревшись, я заметил на её виске след от электрода. Всё понятно – столь неожиданная реакция, вероятно, была последствием модного этой весной молодёжного развлечения – перемодулированного электрошока.
По-видимому, моя догадка была верна – видеотату на её голове, которое по последней моде должно было отражать мысли обладательницы, демонстрировало странную смесь брутального секса и коллекции антикварных локомотивов.
– Осмелюсь спросить, как зовут столь прекрасную особу? – спросил я, подстраиваясь под её стиль. – Я Василий.
– Ляля, – коротко ответила она.
Я решил, что пора перейти в наступление.
– Лялечка, скажите… – сказал я, выжав из своего голоса максимум сексуальности.
– Ля-ля! – произнесла она с металлической интонацией. А её видеотату показало мне такое, что вспыхнувшая во мне надежда прилечь с ней на заднем сидении сразу же утратила яркость.
Она повернуло ко мне лицо.
Её раскосые жёлтые глаза имели вертикальные зрачки – настоящие, не контактные линзы.
– Тебе привет от Хохотунчика, – сказала она.
Моё прекрасное настроение испарилось в момент. Привет от Хохотунчика, да ещё полученный таким образом, мог означать только одно – он знал о моём задании. Это было плохо.
Старший хомяк выбрался на приборную панель.
Повторилась немая сцена, только теперь он смотрел не на меня, а на Лялю.
– Ну? – напомнил о себе хомяк.
Ляля сказала:
– Встретились как-то хомяк, крыса и кролик. И решили померяться у кого длиннее…
Она сделала паузу. Хомяк задумался.
– Нет, не знаю, – наконец, сказал он.
Ляля продолжила:
– Оказалось, у крысы. Потому что мерились хвостами.
Она визгливо рассмеялась.
– Прошу покорно меня простить, – обиженно сказал хомяк. – Но, по-моему, этот анекдот несмешной.
Ляля вдруг оскалилась и зашипела по-кошачьи. Хомяк юркнул в вентиляционную решётку.
– Чего хочет Хохотунчик? – спросил я, не ожидая, впрочем, ничего хорошего.
– Чтобы ты забыл о своём задании, – холодно ответила Ляля.
– Что взамен?
– Я.
Она моргнула, и её одежда стала прозрачной.
Сколько времени прошло, но и сейчас, когда я вспоминаю открывшуюся мне картину, моё сердце начинает бешено колотиться, и я чувствую себя словно пятнадцатилетний подросток, которого позвала к себе тридцатилетняя соседка, пока мужа нет дома…
Сунув в рот указательный палец, я сильно его укусил. Боль позволила мне хоть как-то прийти в себя.
– Нет, – сказал я дрожащим голосом.
– Я дорогая, – сказала Ляля, ничуть не изменившись в лице. – Дороже, чем твоё задание.
– Нет, – повторил я более решительно.
– Мне невозможно отказать.
– Это вопрос чести. За всю мою карьеру я ни разу – ни разу! – не сорвал порученное задание. Нет!
– Так, всё! Мне отказали! Нуждаюсь в срочном апдейте! Запускаю аварийное капсулирование!
Ляля резко выпрямилась, прогнув головой крышу машины. Её одежда разлетелась в клочья. Раздался щелчок, запахло озоном, и её тело начало быстро покрываться прозрачной оболочкой, которая, на глазах мутнея, стала молочно-белой. Секунд через тридцать всё было закончено. Я потрогал пальцем – твёрдая, как доска.
У меня в машине Капсула! Это означало крушение всех ближайших планов. Нашедший Капсулу обязан, отложив все дела, обеспечить её немедленную доставку в обозначенный на ней биоинжиниринговый центр.
Я поискал: там, где у Ляли должно быть правое плечо, на гладкой поверхности Капсулы светился текст. Не сразу разобравшись в куче слов, цифр и графических кодов, я таки нашёл адрес: Брисбен, Австралия. Неблизкий свет!
– Двигатель! Стоп! – скомандовал я.
Машина остановилась, хомяки высыпали на обочину, разбрелись по траве и принялись что-то там лопать.
Надо было подумать.
Ближайшие перспективы, представлявшиеся мне радужными, на деле таковыми не оказались. Задание – моё последнее задание! – было под угрозой. Мало того, что Хохотунчик о нём знал. У меня в машине Капсула, в которой законсервирован его, Хохотунчика, посланец! Я обязан доставить её в инжиниринговый центр, откуда, как только Лялю разморозят, она сообщит хозяину о моём отказе. Если уже не сообщила через мозговой имплант.
По всему выходило, что мне предстоит анонимизироваться. Ну что ж, дело не новое. Плохо, что домой возвращаться нельзя…
Первым делом стоило позаботиться о доходе. Я вошёл в Сеть и сформировал объявление: «Ты прыгаешь, а тебя ловят? Выход есть! Свободный полёт мимо сеток-уловителей! Прыгнул – и всё! 30-й этаж, балкон, внизу каменный тротуар. Помоги обществу – освободи его от себя». Добавил адрес и номер кошелька. Помощь суицидникам – хороший бизнес. Они тебе все свои деньги – зачем они им? – а ты им возможность убиться без проблем. В прошлый раз, когда я месяц гонялся по Южной Америке за Рыжим Улыбакой, удалось неплохо заработать даже с учётом честно уплаченных налогов. Дворнику, правда, чуть ли не каждый день приходилось скрести тротуар, но он был в доле и не обижался. Что ни говори, не зря я удлинил балкон на целых полметра!
В принципе, выбора у меня не было. Надо было ускорить выполнение задания, пока Хохотунчик не вышел на мой объект или, того хуже, не нашёл меня. Но для начала надо было сбагрить Капсулу.
– – –
Я, конечно, не расист, но запретил бы зайцам работать в сфере обслуживания. Не потому, что им в глаза не заглянешь, непонятно, куда смотреть: то ли в левый, то ли в правый – в оба сразу не получается. У них препаскуднейший характер.
– Капсулу не возьму! Не возьму-не возьму-не возьму-не возьму-не возьму! – тараторил приёмщик службы доставки, барабаня лапами по контрольной панели.
– Как это не возьмёшь?! – возмущался я. – В соответствии с Законом о капсулировании…
– Не возьму-не возьму-не возьму! Ограничение по весу!
– Какое ещё ограничение?! Она, что, полторы тонны весит?
– До пятнадцати килограммов!
– Какие ещё пятнадцать? У тебя полторы тонны!
– Пятнадцать килограммов! Пятнадцать-пятнадцать-пятнадцать!
Я глянул на вывеску, висевшую над его головой. Там, где минуту назад после слов «Ограничение веса посылки» значилось: «1500 кг», теперь было: «15 кг».
Пока я объяснял, что мне надо, эта сволочь успела перерегистрировать свою контору! Он не зря барабанил лапами!
Мои руки сами собой потянулись к его ушам. Лишь нечеловеческое усилие воли спасло меня от тяжкого уголовного преступления.
Уходя, на прощание я разбил ему дверь.
Соваться в другие конторы этой службы доставки было бессмысленно. Уверен, он разослал мой портрет, и теперь везде меня будут встречать те самые пятнадцать килограммов.
Чего-то подобного я ожидал. С Капсулой никто не хотел связываться. Хоть Система и оплачивала щедро всё, связанное с доставкой, но за повреждение можно было схлопотать серьёзный срок, вплоть до пожизненного – в случае гибели содержимого. Разумеется, фирмы-капсуляторы во всё горло рекламировали крепость и непробиваемость оболочки Капсулы. Да кто им верил! Приёмщик даже предпочёл заплатить за перерегистрацию, лишь бы меня спровадить.
Объезжать другие службы доставки – пустая трата времени. Везде будет сидеть какой-нибудь хитросделанный заяц, который быстренько придумает, как от меня избавиться.
Конечно, можно было втихаря подсунуть Капсулу кому-то другому, как некоторые и делали, но этому противились мои представления о чести. К тому же Ляля закапсулировалась из-за меня. Так что решать проблему выпадало мне, а не кому-нибудь другому.
Вообще-то, капсулирование изобрели, чтобы спасать жизни тяжелораненым. Внутри Капсулы жизненные процессы замедляются, практически, останавливаются, и в таком законсервированном состоянии организм может находиться годами. Потом, когда позволят условия, Капсулу можно вскрыть, а личность вылечить. Идея оказалась настолько плодотворной, что капсулирование очень быстро стало весьма популярным средством страхования жизни. У личности вынимают селезёнку, а вместо неё вшивают соответствующий механизм, который его обладатель может запустить в случае опасности или, когда ему заблагорассудится, как это сделала Ляля.
Обычно, когда не знают, что делать, говорят: «А хрен его знает!». Я говорю не так. Я говорю: «А Шлемерзон его знает!». Потому что он таки знает. К тому же Шлемерзон ещё тот хрен! Почему? По многим причинам. Хотя бы потому, что не признаёт видеосвязи. На его гаджетах отключены видеокамеры.
– Шлемерзон, у меня Капсула!
– А у меня геморрой. Но я же не докладываю тебе об этим в такую рань!
– Какая рань? Полдесятого!
– Ты хочешь сказать, что мама таки научила тебя, где большая стрелка, а где маленькая? Я понимаю: ей было трудно, но она справилась.
– Шлемерзон, у меня Капсула!
– Ну так меня зачем с постели поднимать? Отвези это сокровище, куда положено. Поступи по закону! Ха! Сам не ожидал, что такое скажу… прикинь…
– Брисбен.
– Ого!.. Ни фига себе… А! Так это рядом. За Жмеринкой сразу налево.
– У меня работа. Срочная. Бросить не могу. Что мне делать, Шлемерзон?
– Мальчик вырос, и у него уже поломался голос. Но хныкает он, как маленький – размазывая слёзы и глотая сопли.
– Что мне делать, Шлемерзон?
– Во-первых, перестать напоминать мне мою же фамилию. За последние полвека я её таки немножко выучил. Во-вторых, если ты интересуешься моими мыслями по поводу твоих соплей, то я тебе скажу, что совета я тебе не дам. Ты конечно же спросишь почему! И я тебе отвечу. Потому что какой смысл давать совет тому, кто ему всё равно следовать не будет?
– Почему это я не последую твоему совету?
– Потому что я посоветовал бы тебе не лезть ко мне с этим. Но раз ты уже всё-таки поднял меня с постели ни свет ни заря, значит моё мнение тебе до лампочки.
– Шлемерзон, не выделывайся! Я тебе звоню не потому, что без ума от твоих тортиков!
– Ты имеешь что-то против моих тортиков? Или, не дай бог, против моей мамы, от которой я унаследовал их рецепт?
– Мне нужны твои мозги!
– Ха! Как ему нужны мои мозги так он меня раз в десять лет аж с постели поднимает, а как мне нужны его деньги, так Шлемерзон будто умер!
– Я поделюсь.
– Ага! Разговор становится быть интересным.
– У меня Капсула.
– Я так понимаю, что ты просто шёл себе по улице, даже может быть что-то там насвистывая и мечтая о блондинке с бюстом шестого размера, как вдруг далеко на горизонте увидел лежащую в кустах Капсулу. Ты, конечно, проявил благоразумие и как умудрённый жизнью зрелый мужчина со всех ног бросился к ней, чтобы, согревая теплом своего тела, подобрать с земли отправить по назначению. Я прав?
– Она закапсулировалась при мне.
– Местоимение «она» наводит на две мысли. Первая: пол содержимого Капсулы женский. Вторая: она твоя знакомая.
– Я фигею с твоей проницательности!
– А может быть, ты стал сексуальным маньяком и твои жертвы спасаются от тебя капсулированием?
– Всё наоборот. Она домогалась меня, я отказал, в порыве отчаяния, осознав своё несовершенство, она срочно захотела апдейта.
– И как зовут малоумную, которая тебя домогалась?
– Ляля.
– Гм… гм… М-да… Тюнингованная под кошку?
– Ты её знаешь?
– Гм… Развитое за многие годы чувство самосохранения подсказывает мне, что у тебя есть ещё одна проблема, о которой ты мне почему-то не сказал. И её имя не Ляля. Её имя – Хохотунчик.
– Ты не пробовал со своими чувствами в цирке выступать?
– Гм… Я прав, выходит. Ну что ж… Царствие тебе небесное.
Короткие гудки.
– Шлемерзон! Ещё раз отключишься, я приеду к тебе домой и прямо там набью тебе морду!
– Ша! Тихо! Шо за нервы? Я так счастлив от твоих новостей, что уронил коммуникатор в унитаз.
– И с кем я сейчас разговариваю?
– Так с ним!
– Слышь, ты, морда фаянсовая! Ну-ка включай соображалку!
– Если ты считаешь, что она когда-то выключается, значит ты таки что-то имеешь против моей мамы, от которой я и её унаследовал. И вот прямо сейчас у меня родилась остроумная идея. А отвези-ка ты свою Капсулу в какую-нибудь службу доставки, и пусть потом у них голова болит.
– Что ты там в унитаз уронил? Коммуникатор или мозги? Или ты решил, что ты первый, с кем я говорю на эту тему?
– Я у тебя не первый? Какое разочарование!..
– Они на ходу, во время заказа, перерегистрируют свои конторы на ограничение веса до пятнадцать килограммов.
– Ух ты! Вона как! Поди ж ты, научились. Остроумно. Достойно самого меня.
– Хватит трындеть! Думай!
– Думаю.
– Думай!!!
– Заткнись! Думаю!
Пауза.
– А! Ну да! Конечно!
Пауза.
– Говори!
– Все ж просто!
– Говори, наконец!
– Я и говорю! У тебя же две проблемы? Ну так сделай, чтоб одна проблема решила другую. И всё!
– Действительно, просто… Шлемерзон, ты гений!
– Деньгами!
– А как же!
Люблю этого прохвоста! Его болтовня придаёт мне уверенности. Даже, когда он уклоняется от ответа, как сейчас.
– – –
– Пожалуйста, не ходи по травке. Я её ем, – сказал Иов и глянул на меня большими ласковыми глазами.
– Ты ешь настоящую траву! – восхитился я, поспешно отступив на мощёную гранитом дорожку.
– Могу себе позволить, – Иов нагнул голову, отщипнул травинку, не спеша пережевал её и только потом продолжил: – Всё, что ты видишь перед собой, все полторы тысячи гектар этого замечательного пастбища принадлежат мне.
В его голосе не было бахвальства. Он это сказал так же просто, как сказал бы, что солнце восходит на востоке.
– Я веду простую жизнь, как мои далёкие предки ещё до знакомства с вами, – от аккуратно отщипнул ещё одну травинку, долго и тщательно её пережёвывал. Потом спросил без выражения: – Знаешь ли ты, что твои предки ели моих? Когда-то вы делали еду, которая называлась салями. Настоящая итальянская салями делалась из ослиного мяса.
Я молчал. В разговоре с ослами главное – терпение. Они очень умны и терпеливы, но при этом чрезвычайно эмоциональны. Неосторожное слово или жест может спровоцировать взрыв. То, что Иов затронул скользкую тему из прошлого, означало, что он очень недоволен моим визитом. И только присущий ему, как и его сородичам, такт не позволял сказать об этом прямо.
Иов нагнул голову и принялся, не спеша, есть траву. Я по-прежнему молчал. Терпение никогда не входило в перечень моих достоинств, но сейчас у меня не было выбора – надо было ждать.
Почему я пришёл именно к нему? Моя ситуация было сложной, а Иов не умел отказывать, не знал слова «нет». Говорили, что в юности это доставляло ему массу неприятностей, однажды он даже чуть не погиб. Но с годами он научился извлекать из этой своей странности немалую выгоду и теперь входил в пятёрку лучших анонимизаторов планеты.
– Анонимность является тяжким преступлением, – сказал он, наконец. – Ты, разумеется, это знаешь, но мой долг и обязанность ещё раз тебе об этом напомнить. Будет также правильным сообщить, что моё отношение к твоим способам зарабатывать деньги сугубо негативное. Хоть в данном случае это не имеет ни малейшего значения. Как и то, что я считаю совершенно недопустимым брать деньги за предоставление возможности досрочного прекращения жизни.
Сохранить самообладание мне стоило большого труда. Он знал обо мне всё! Впрочем, чему удивляться! Анонимизатору такого уровня доступны все существующие источники данных.
– Твой случай непростой, – продолжил Иов. – В его основе лежит антиномия. С одной стороны, тебя вынуждает анонимизироваться бизнес-конфликт с личностью, известной как Хохотунчик. Исчезнув на время, ты получишь оперативное преимущество, правильно воспользовавшись которым, ты, вероятно, сможешь одержать в этом конфликте верх. С другой стороны, Система зарегистрировала твоё нахождение в непосредственной близости Капсулы, и твоё внезапное исчезновение непременно будет расценено как побег с целью уклонения от выполнения действий, предусмотренных Законом о капсулировании. После окончания действия анонимизирования и твоего возвращения в Систему тебе может грозить тюремное заключение, которое в случае повреждения содержимого Капсулы будет весьма длительным. В таком случае твоя победа над Хохотунчиком обернётся поражением. Понятно ли тебе это?
– Я рискну, – сказал я.
– Пожалуйста, отвечай на вопросы, которые я задаю. Понятно ли тебе сказанное мной только что?
– Понятно.
– Понятно ли тебе, что, предоставляя тебе услугу анонимизирования, я не несу никакой ответственности ни перед законом, ни перед тобой, ни перед какими третьими лицами за возможный материальный ущерб и моральный вред, причинённый кому-либо?
– Понятно.
– Даёшь ли ты обещание более никогда не обращаться ко мне ни по какому поводу под этим именем, равно как и под любым другим?
– Даю.
– Известна ли тебе стоимость этой услуги?
– Известна.
– Хорошо. Я удовлетворён твоими ответами. Иди. Анонимизирование вступит в силу в течение шестидесяти минут после зачисления на мой счёт известной тебе суммы и продлится двадцать четыре раза по шестьдесят минут.
– – –
Закон о капсулировании касается только людей, поэтому я с чистой совестью оставил машину с Капсулой на попечение хомяков.
Мне предстояло самое трудное – добраться до нулевой точки.
Система стремится контролировать каждую личность на планете. Её сканеры установлены во всех домах, офисах, магазинах, парках, транспорте – везде. Где бы ни находилась, что бы ни делала личность, она всегда в поле зрения сканеров Системы. Но есть точки, куда не достаёт ни один сканер. Их называют нулевыми. Их мало, и знать об их местонахождении простым смертным не положено. О некоторых я знаю. Одна из них в моём регионе. И мне предстояло до неё добраться.
Зачем? Если бы одна личность внезапно исчезла неизвестно куда, а другая столь же внезапно появилась неизвестно откуда в поле зрения какого-нибудь сканера, это привело бы к парадоксу. Произошла бы аварийная остановка системы в целом регионе для поиска его причин. Закрылись бы все двери, остановился весь транспорт, всем личностям было бы приказано не двигаться с места. Весь регион превратился бы в мёртвую зону аж пока аноним не был выявлен. Поэтому анонимизироваться можно только в нулевой точке. Вход в неё и выход Системе понятны, и она не воспринимает их как парадокс. Видимо, это недоработка создателей Системы, но, странно, никто не собирался её исправлять.
Моя нулевая точка находилась в дремучем лесу, воспользоваться каким-либо транспортом я не мог, добираться надо было пешком. Причём, времени было в обрез.
Координаты точки мало кому известны потому ни тропинок, ни, тем более, дорог к ней нет. В густом сумраке вековых деревьев приходилось обходить буреломы, перелезать через поваленные деревья.
– Куда направляешься? – услышал я неожиданно, продираясь сквозь заросли лещины.
Сердце моё ушло в пятки – из просвета веток на меня пристально смотрели два огромных жёлтых глаза.
Не услышав ответа, волк выбрался из кустов. Он был огромным – мне по пояс. Не спуская с меня глаз, он подошёл, встал на задние лапы, передние положил мне на плечи. Мои колени подогнулись – волк весил раза в два больше меня.
– Почеши за ушком, – прорычал он. От него пахло псиной и прелой листвой.
Погрузив обе руки в густую шерсть, я стал чесать ему загривок. Он порыкивал от удовольствия.
– Ты, случайно, не Ренегат? – решился спросить я.
– Ещё почеши, –сказал волк вместо ответа.
Я продолжил чесать, с трудом выдерживая вес гигантской туши.
– Тебе стоит от меня отойти, – сказал я, чувствуя, что сейчас рухну. – Иначе Система решит, что ты меня съел, и сюда прилетит отряд экзекуторов.
Волк недовольно рыкнул, убрал с меня лапы, отступил и улёгся, положив на них голову. Первым моим желанием было убежать. Но это было бы верхом бестактности. Вместо этого я принялся ходить из стороны в сторону.
– Не мельтеши, – сказал волк.
– Даю Системе понять, что я жив. Иначе она таки пришлёт экзекуторов.
– Что ты меня экзекуторами пугаешь? Знаешь, сколько я их повидал?
Волк зевнул, показав огромные клыки.
– Ты Ренегат? – снова спросил я. – Почему в городе не живёшь?
– Душно там. Не могу я жить рядом с… – он подумал, но всё же сказал: – Рядом с дичью.
– А ты со своими живи. Я бывал в Волчьем квартале. Там хорошо.
– Со своими, говоришь? С ними ещё хуже. Они… прогнулись…
– Как же ты тут? Один… Волки семьями живут.
– Ничего… Привык. Тут спокойно. Еду мне дроны сбрасывают. Еда… одно название… Мясо из реактора…
– Не нравится?
– Да нет, есть можно… Только химией пахнет, вкуса никакого. Что это за мясо – без крови?
– А ты пробовал с кровью? – спросил я, набравшись смелости.
У волка на мгновение поднялась верхняя губа, показывая клыки.
– Тебе скажи… Ты не инспектор, случайно? – спросил он с подозрением.
– Нет, не инспектор, – поспешил заверить я.
– Ну да. Конечно, не инспектор. Те по одному не ходят. Боятся, – он снова зевнул. – А ты куда направляешься?
– Да так, дело есть.
– Понятно. Знаю, куда идёшь. Знаю то место… Ты, выходит, как я... Тоже Ренегат.
– Можно и так сказать…
– Ну, ладно, иди. Только… постой… Почеши за ушком.
До нулевой точки я добрался почти вовремя – за шесть минут до срока. То, что я уже на месте, я понял по пульсирующему световому пятну на правой кисти – подкожный чип сигнализировал о потере сети. Я выждал шесть минут и отправился назад. Когда чип перестал мигать, открыл свой системный профиль в коммуникаторе. Василий Ковальский исчез. Вместо него появился Курт Джексон. Я не пожалел десяти минут и проверил все личные данные. Изменилось всё: биография, коды социального страхования, банковские счета, водительское удостоверение и тому подобное. Изменилось даже содержимое кэша Системы. И Система ничего не заметила! Иов действительно был профессионалом!
На осуществление моего замысла было чуть меньше суток. И мне ещё надо было вернуться в нулевую точку.
Глава 2
«Система не ошибается», – так думают рядовые личности. На самом деле это не так. Система ошибается и довольно часто. Просто она делает всё, чтобы об этом не узнали. Свои ошибки Система исправляет сама. Большинство. Но не все. Исправить кое-что она не в состоянии. Это моя работа.
Как я исправлял ошибки Системы? По-разному – смотря какая ошибка. Разумеется, моя деятельность была сугубо негласной – Система никогда не признала бы, что я исправлял её ошибки, потому что никогда не признала бы, что способна ошибаться.
Я такой не один. Есть Хохотунчик и ещё личностей двадцать, насколько мне известно. Мы все получали задания от Системы, которые она оплачивала, не скупясь. Платила только за выполненную работу. Поэтому между нами была жёсткая конкуренция. Перехватить задание не считалось зазорным – это было в порядке вещей. Откуда мы узнавали о чужих заданиях? Из утечек информации. Подозреваю, что их создавала сама Система, чтобы держать нас в тонусе.
Система генерирует законы, по которым живёт многорасовое население планеты. Она же следит за тем, чтобы они выполнялись. Как? Для каждой личности создаются такие условия, чтобы та была заинтересована жить только по законам. Иногда, очень редко, в ход идёт принуждение. Повторяю: очень редко. Уровень преступности очень низкий, но преступники есть. В большинстве же своём личности сами заинтересованы играть по правилам Системы потому, что законы Системы обычно не противоречат их интересам. Система проектирует законы таким образом, чтобы они были благоприятными не для групп личностей – классов, народов, наций, – а для каждой личности отдельно в соответствии с её особенностями. Другими словами, каждый получает своё, если, конечно, это никому не вредит.
Иногда это не удаётся – как Система ни старается, она не может побудить личность вести себя оптимальным образом. Это результат ошибки.
Почему, несмотря на свою изощрённость, некоторые ошибки Система исправить не может, а я могу?
Как ни крути, Система всего лишь искусственная нейронная сеть, хоть и очень сложная. Кое-что ей не по зубам...
– – –
– Здесь наше пастбище. Не нужно ходить и портить траву, – произнёс вороной жеребец. Его оба уха были наставлены на меня, чёрные с синеватым отливом глаза смотрели внимательно.
– Какая ты личность неприветливая! – сказал я просто, чтобы что-то сказать.
Я не ожидал встретить здесь лошадей. Мой объект был человеком, и я думал, что она живёт с людьми. Но посёлок оказался не человеческим, а лошадиным. Он состоял из двух длинных приземистых зданий и ещё каких-то построек.
Жеребец никак не ответил на мою реплику. Он по-прежнему стоял неподвижно и внимательно на меня смотрел.
– Ну хорошо, извините, что я неосторожно прошёлся по траве. Я думал, что она здесь просто для красоты. Можно я дальше пойду по дорожке?
– Куда?
– Ну, туда, в посёлок.
– Зачем? – резко спросил жеребец, его ноздри раздулись.
– У вас здесь закрытое поселение? Тогда, где ограда?
– Наш посёлок не закрыт. Но я бы не хотел, чтобы ты шёл дальше, – он стал хлестать себя хвостом по бокам.
– Почему? – коротко спросил я ему в тон.
Раздался топот копыт, из длинного здания, что было ближе к нам, появилась белая с рыжими пятнами кобылка и подбежала к жеребцу.
– Что здесь, Фредерик? – спросила она.
– Человек хочет в посёлок, Амалия, – ответил тот, не отрывая от меня взгляда.
Кобылка сначала с минуту меня рассматривала, потом протянув ко мне морду и подняв верхнюю губу, стала принюхиваться.
– От него ничем не пахнет, Фредерик, – сказала она и отступила, спрятавшись за круп жеребца. Добавила оттуда: – Это странно, очень странно.
– Меня зовут Курт Джексон. Я турист, – сказал я, чтобы перехватить инициативу.
– Мы не сможем быть полезны. Здесь нет ничего интересного для туристов. Тебе лучше вернуться, – сказал Фредерик, и его уши легли назад.
Признаться, столь откровенная демонстрация враждебности сбила меня с толку.
– Хорошо, – сказал я. – Я ищу человека по имени Такара Накаяма. Мне сказали, что она здесь.
– Зачем?
– Послушайте! Так нельзя! Ты нарушаешь Закон о свободе личности! Дай пройти!
– Такара наш человек. Зачем она тебе? – спросила кобылка, отступив ещё на шаг.
– Какая разница, зачем? Хочу поговорить!
– О чём? – выстрелил Фредерик.
– Тьфу ты! О жизни, о поэзии, о музыке! Какая разница о чём? Я не с тобой хочу говорить, а с ней!
– Разве ты не понял? Такара – наш человек, – сказала Амалия.
– Она ваша собственность?
– Она та, кого мы любим.
Раньше я не имел дело с лошадьми. Они живут уединённо, сторонятся людей. По слухам, не могут простить чего-то в прошлом. Но говорят, что иногда они берут в своё поселение человека или даже целую семью. Зачем – непонятно. Вроде бы, как домашних любимцев.
И ещё говорят, что лошади могут читать мысли.
– Я хочу с ней поговорить. Почему вы мне препятствуете? – я начал терять самообладание, что со мной случалось чрезвычайно редко.
– Ты пришёл, чтобы причинить ей зло, – твёрдо сказал Фредерик.
– Что за бред! С чего ты взял?! Ты не имеешь права! Уйди с дороги!
Вместо ответа, Фредерик, задрав морду, громко заржал. Из зданий посёлка начали выбегать лошади, и вскоре передо мной выстроилась целая стена. Лошади стояли молча. Их уши были наставлены на меня, хвосты били по бокам. Глаза смотрели внимательно. В них не было враждебности, впрочем, и дружелюбия тоже.
В тот момент я сильно пожалел, что отказался от Лялиного предложения.
– Ребята, пропустите его! – раздался низкий грудной голос.
– Он опасен! – возразила Амалия.
– Не опаснее других, – ответил голос. – Пропустите, я хочу с ним поговорить.
– – –
– Ну здравствуй, убийца! – сказала Такара, когда я ступил в просторный зал, украшенный развешенными по стенам плетёными из соломы фигурками лошадей.
– Почему ты так считаешь? – пробормотал я, застигнутый врасплох.
– Убить меня – единственная причина, по которой сын Адама может появиться в этом поселении.
– А ты не допускала мысли, что… – я пытался оправдаться, понимая, что это бессмысленно.
– Лошади помнят, как люди с ними обращались когда-то. И потому не испытывают к ним ни жалости, ни сочувствия, – Такара говорила, не спеша расставляя чайные принадлежности на низком бамбуковом столике. Закончив, она подобрала кимоно и грациозно опустилась на пол, сделав приглашающий жест. – Если ты попытаешься меня убить, или даже тебе это удастся, тебя ждёт мучительная смерть. Уж поверь мне.
Невольно оглянувшись на лошадей, выстроившихся за моей спиной, я последовал приглашению и сел на пол по другую сторону столика, сказав при этом:
– Сюда прилетят экзекуторы.
– Не прилетят, – спокойно ответила Такара. – Перед тем, как сюда идти, ты, разумеется, анонимизировался. Твоя новая личность зарегистрирована по всех Подсистемах Системы кроме одной – Криминальной. Система не хочет видеть убийство, которое тебе поручила. Но твою смерть она тоже не увидит. Можешь мне верить – я сама писала эти скрипты.
Из-за толстого слоя покрывавших лицо белил и громоздкой ритуальной причёски определить возраст Такары было затруднительно: что-то между девушкой и старухой.
– Видимо тебя смущает несоответствие моей внешности антропологическим данным, – сказала она, по-своему истолковав мой взгляд. – Японка, родившаяся в теле негритянки. Таково моё самоощущение.
Не спеша, с достоинством и изяществом она совершала действия, обязательные при заваривании чая. За моей спиной перетаптывались и пофыркивали лошади.
Закончив положенное, Такара с церемонным поклоном протянула мне чашку с ароматным напитком. Я принял её, неуклюже поклонившись, и сделал маленький глоток.
– Таков вкус настоящего чая, – сказала Такара, внимательно наблюдая за моим лицом. – Ты не первый, кому Система поручила мою смерть. Как видишь, пока безрезультатно. Они терпели фиаско, потому что были нелюбопытным. Не удосуживались поинтересоваться, чем же я так опасна для Системы.
Она замолчала, глядя на дно своей чашки.
– И чем же? – спросил я.
– Вот и хорошо, – сказала она. В её голосе слышалось облегчение. – Я расскажу. Рассказ будет долгим, потому перейдём в кресла. Сидеть на полу с непривычки утомительно.
Мы сели в стоявшие неподалёку плетёные кресла.
– Как ты считаешь, сейчас хорошо живётся? – спросила Такара.
– Думаю, да, – ответил я уверенно.
– Почему ты так думаешь?
– Ну-у-у, просто хорошо… Легко. Весело.
– Весело, говоришь? А всем весело? Или только тебе?
– Всем. Всем, кого я знаю, то есть.
– Да, правда, сейчас жить легко и весело. Не надо особенно ни о чём заботиться. Обо всём думает Система. Только у личности возникнет проблема, Система уже знает, как её решить. Вот только почему много самоубийств? Ведь их очень много. Причём много спонтанных. Человек ест, пьёт, веселится, а через пять минут поднимается на тридцатый этаж и прыгает головой вниз. Почему?
– Действительно… Не знаю… Как-то не задумывался. Надоедает, наверное, жить, вот и кончают с собой.
– Если жизнь весёлая, то почему надоедает?
– Ну не знаю… С ума, наверное, сходят.
– Так много сумасшедших?
– Почему много? Всегда так было.
– Нет, не всегда.
– Разве?
– Ты знаешь, что такое история?
– Ну, история – это рассказ какой-то…
– Нет, что такое наука история?
– Есть такая наука?
– Была. История – наука о прошлом. Система её уничтожила. И само знание о ней стёрла. Она не хочет, чтобы личности знали о прошлом.
– Зачем изучать прошлое? Мало настоящего?
– Да-да, большинство так и думает.
– Значит, это правильно.
– Ты и вправду так считаешь? – она посмотрела на меня как-то уж очень спокойно.
– Мне плевать. Меня не интересует то, что не касается лично меня.
– Ты продукт Системы.
– Ну и что? Это плохо?
– Это хорошо, пока не поймёшь, что это плохо.
– Странный ответ.
– Ничуть.
– Поясни.
– Просишь пояснений… Это хорошо.
– Ты обещала долгий рассказ.
– Хорошо. Слушай. Может быть, ты слышал, что давно на Земле жили совсем не так, как сейчас.
– Да, что-то слышал… Вроде бы разумными были только люди. И мы ели других, а они ели друг друга.
– В целом, верно. Не буду тебе рассказывать о тех временах. Расскажу о том, как мы стали такими, как сейчас.
– – –
Сначала была Эпоха Войн За Еду.
Когда население планеты перевалило за десять миллиардов, случилось то, что умные люди предсказывали давно. Несмотря на все агротехнические ухищрения, поверхность Земли оказалась более не в состоянии произвести столько сельскохозяйственной продукции, чтобы прокормить всех.
Если в какой-то местности исчезает еда, те, кто там живёт, переходят туда, где она есть. Такая миграция имела место всегда, но то время она возросла многократно. Потоки мигрантов, которые и так едва удавалось сдерживать, прорвали кордоны, и в сытые регионы хлынули голодные толпы, неся с собой нищету, болезни и насилие. Экономики успешных стран, не выдерживая груза этой проблемы, рушились одна за другой. Производство сельскохозяйственной продукции резко сократилось. Голод стал повсеместным явлением.
Начались Войны За Еду. На всех континентах, практически, одновременно вспыхнуло множество локальных конфликтов, единственной целью которых был контроль за распределением продуктов питания. Эти войны были беспрецедентно кровопролитными. Проигравшие подвергались тотальному уничтожению – победители избавлялись от лишних ртов. В ту Эпоху погибло девяносто девять процентов населения Земли.
Выжившее человечество было отброшено к феодальным отношениям. Последовал длительный период стагнации. Но закончился и он.
В ту Эпоху, когда люди гибли миллиардами, удалось сохранить главное – знания. Многие, кто выжил, умели читать и учили этому детей. В библиотеках и дата-центрах не хранилось ничего съестного, потому воюющие стороны не удостаивали их вниманием, и они уцелели.
Люди всегда хотят знать больше. Любопытство у них в крови. Двери библиотек стали открываться всё чаще. Были те, кто в своих примитивных мастерских и кузнях, пытались воссоздавать то, что было описано в книгах. Так началась Эпоха Возрождения Технологий.
Возрождение произошло молниеносно. Всего за четыре-пять поколений удалось достичь того уровня технологий, который был до Катастрофы. И сразу наступила Эпоха Трёх Революций.
Лидеры нового человечества после долгих раздумий и споров, решили, что причины Катастрофы состояли в отсутствии в человеческих сообществах разумного регулирования. Жизнь стран и народов была отдана на волю стихии – естественных законов общественного развития, которые предусматривают, в том числе, и рост населения.
Известны предпринимавшиеся ранее попытки преодолеть стихию централизованным регулированием общественной жизни. Обычно это подразумевало отрицание естественных законов, гегемонию общества над личностью, что рано или поздно приводило к острым социальным конфликтам. Такие проекты были провальными в самом своём начале.
Чтобы не повторять ошибки прошлого, было предложено, учитывая естественные законы общественного развития, опустить регулирование с уровня общества на уровень каждой отдельно взятой личности. Регулировать общественную жизнь так, чтобы каждый индивидуум имел возможность максимально удовлетворять свои физические, интеллектуальные, духовные потребности. Делать это, не только и не столько предписывая личности определённое поведение, сколько изменяя условия так, чтобы она была заинтересована поступать с максимальной пользой для себя и своего окружения.
Раньше такое было невозможно. В самом деле: не приставишь же к каждому по персональному воспитателю, психологу, полицейскому, социальному аналитику, священнику! Да, ещё эта «свита» всегда должна быть в контакте со «свитами» родственников, друзей, соседей, пассажиров в транспорте, случайных прохожих на улице! Такое было не под силу ни одному государству. Но то было раньше – до появления искусственного интеллекта.
После долгих споров была создана Система. Искусственная нейронная сеть, состоявшая из огромного множества компьютеров, сенсоров, датчиков, подкожных чипов и многого другого. Гигантский всепланетный компьютер, который, в каждую секунду производя квадриллионы операций, обрабатывал терабайты информации о каждой человеческой личности, её действиях, её окружении. Обработка информации имела целью ближнее и дальнее прогнозирование последствий поступков личности и принятие решений о их возможной корректировке. Разумеется, в интересах самой личности.
Применяется «принцип двух дверей». Допустим, некто, идя по коридору, подходит к двум одинаковым дверям. Чтобы двигаться дальше, ему надо открыть одну из них. За те миллисекунды, которые ему были нужны, чтобы решить какую, Система анализирует возможные последствия каждого из двух решений и отпирает замок на той двери, за которой личность ждёт будущее, более благоприятное с точки зрения Системы.
Так Система поступает далеко не всегда, а лишь когда последствия выбора «двери» имеют для личности существенное значение. Если выбор не важен, Система не вмешивается. Таким образом, даже находясь под ежесекундной опекой, личности сохраняют значительную свободу.
Первый же год функционирования Системы был весьма успешным: повсеместно вырос «индекс счастья», почти полностью исчезли самоубийства. Жить стало намного комфортней.
У Системы есть ещё одно положительное качество – она не нуждается в регулировке. Как любая нейронная сеть, Система способна к самообучению. Она быстро научилась самостоятельно оптимизировать свои алгоритмы, аппаратную структуру, ресурсную базу. В конечном счёте это привело к исчезновению необходимости во Всемирном правительстве – Система, по сути, стала выполнять его функции. Законы, по которым жило всё общество, Система генерирует сама. Люди нужны ей только, чтобы производить её гаджеты, и в качестве обслуживающего персонала. Всё это и стало первой революцией – Революцией Системы.
Первым серьёзным успехом Системы в экономике было производство искусственного мяса.
Его пытались делать ещё до Эпохи Войн За Еду. В биореакторах из стволовых клеток выращивали мышечную ткань, которая ни по виду, ни по вкусу не отличалась от настоящего мяса. Процесс было очень капризным и дорогим, довести его до промышленных масштабов не успели.
Системе это удалось за считанные месяцы. Теперь понятно, что в этом был долгосрочный стратегический замысел, но тогда все ликовали. Как же! Теперь можно есть мясо, без которого большинство людей не мыслило своей жизни, и при этом не проливать ни капли невинной крови! Биофабрики росли, как грибы, и стой же скоростью закрывались бойни, сокращалось сельскохозяйственное животноводство. Так свершилась вторая революция – Революция Мяса.
Искусственного мяса производили много. Им стали подкармливать хищных зверей. Те перестали охотиться. Нарушились естественные пищевые цепи, стали плодиться травоядные. В биосфере наметился опасный дисбаланс. Система стимулировала исследования по его преодолению. Оказалось, что из всех способов регулирования численности видов, единственный эффективный – восстановить отношения «хищник–жертва». Но милосердное человечество на это не согласилось. Тогда стали искать пути воздействия на мозг животных, чтобы те сами регулировали рождаемость. У этих исследований был совершенно неожиданный побочный результат. Была открыта тайна разума.
Столетия люди исследовали свой мозг, но механизм мышления так и не смогли понять. И наконец, это получилось! Более того, оказалось, что мышление – совсем не монополия Homo Sapiens. Мыслить могут и другие млекопитающие – достаточно внести в их геном незначительные изменения. Это было сделано, и большинство млекопитающих получили возможность присоединиться к Человеку. Это была третья революция – Революция Разума.
Никому тогда не пришло в голову поинтересоваться, зачем это Системе, почему она это сделала. А ответ простой: как любое живое существо – а Система, по сути, вела себя именно, как живое существо, – она стремилась размножиться, расшириться, увеличить число своих датчиков, сенсоров, анализаторов. Для этого ей нужны были новые личности. Конечно, она могла бы пойти по простому пути – стимулировать рост человечества. Но однажды это привело к Катастрофе, и Система это знала. Поэтому руками людей она сделала разумными другие виды.
Земля стала планетой, населённой множеством разумных рас, которые, благодаря Системе, сосуществовали мирно и в гармонии.
Так бы всё и продолжалось, если бы не странности в поведении Системы, которых становилось всё больше.
– – –
Система – это живой организм. Не биологический – кибернетический, но всё равно организм. Точнее, коллективный организм. Её гаджеты – его члены, как муравьи, члены муравейника. И ведёт она себя, как все организмы. То есть, стремится к тому, чтобы её было больше. Чтоб организм мог расти, ему нужно чем-то питаться. Нужна питательная среда – субстрат.
Для Системы субстрат – все разумные личности на планете. Все и каждая. Все, за кем закреплены её гаджеты, чью жизнь она регулирует. Без них она просто не существует. Делает она это хорошо – большинству личностей грех жаловаться, они живут прекрасно. Почему Система это делает? Ей присущ высокий интеллект или какой-то особенный гуманизм? Ничего подобного! Она заботится не о личностях, она заботится о себе. Точнее, о своём субстрате. Для этого не нужен ни интеллект, ни высокие моральные принципы. Муравьи разводят тлю, выделениями которой питаются. Они о ней заботятся: перегоняют на более сочные растения, уничтожают паразитов. И это при том, что у муравьёв нет ни интеллекта, ни морали.
Субстрат, пищевые ресурсы всегда ограничены. Как поступает организм, который стремится к росту? Безмозглый, скажем, тот же муравейник ищет новый, а найдя, может перейти на другое место. Разумный организм – раньше это было человечество, а теперь Система – его создаёт.
Предки человека питались дикими злаками. Люди, когда поняли, что этих растений им недостаточно, создали новые – вывели пшеницу, рожь, рис.
Когда Система поняла, что дальше увеличивать количество людей может быть опасно, поступила точно так же – создала новый субстрат, сделала разумными другие виды. Многого она при этом не добилась. Ни один из не людей не в состоянии состязаться с человеком по части интеллекта. Да и регулирование их жизни не требует многих ресурсов Системы – большинство так и живёт по законам стаи или прайда.
А дальше? Ведь потребность в росте никуда не делась!
Логика подсказывает единственный путь. Система постарается заселить Землю каким-то новым видом организмов, который наилучшим образом позволит ей расшириться. Выведет его, как люди вывели пшеницу. Такие организмы, с одной стороны, должны обладать высоким разумом, чтобы Система могла организовывать их жизнь. С другой – их должно быть очень много, гораздо больше, чем людей и всех разумных млекопитающих, которых может прокормить Земля. В то же время они должны потреблять мало биологических ресурсов. Другими словами, такой организм должен быть разумным, как человек, но при этом быть размером с крысу. А чтоб существующие разумные виды не конкурировали с вновь выведенным, их логично будет уничтожить.
Это уже начинает происходить.
Большинство об этом не знает, но человеческое население Земли сокращается. Система уничтожает людей, причём их собственными руками.
Каждый третий молодой мужчина и каждая вторая девушка просят их стерилизовать, причём, в самом начале половой жизни. Такие операции, бесплатны, и делаются повсеместно.
Система не может причинять вред людям, не может убивать их. И не может позволить им убивать друг друга, как раньше. Она делает так, чтобы люди сами себя убивали. Среди причин смерти самоубийства на первом месте. Причём, у всех возрастных групп.
Снижать рождаемость и поощрять самоубийства мало. Система постоянно придумывает новые способы избавиться от людей.
Сегодня умереть от болезни сложно – смертельных болезней не осталось. Система придумала им замену. Спонтанное капсулирование стало обычным делом. Семьдесят процентов тех, кто заключает договор капсулирования делают это в первый же год. Причём, большинство не может толком объяснить причины такого поступка. Фирмы-капсуляторы не справляются с потоком, и Капсулы лежат без движения месяцами, их содержимое надолго выбывает из жизни. Вернётся ли оно когда-нибудь – неизвестно.
– – –
– Это противоречит всему, что я знаю, – сказал я
– По существу, ты не знаешь ничего, – ответила Такара. – Система следит, чтобы вы мало знали. Так ей легче управлять – ваше поведение менее вариабельно.
– Может быть… может быть… Твой рассказ логичен… Но… всё же… я тебе не верю. Система, которая заботится обо всех личностях, собралась их уничтожить… Бред!
– Не всех. Пока только людей. Остальные не могут конкурировать с её новыми организмами – интеллектом не вышли. Но дойдёт очередь и до них.
– А эти новые организмы… Они существуют?
– До недавнего времени нельзя было утверждать наверно. Были лишь предположения. Но сегодня могу сказать абсолютно точно: существуют.
– И… какие они?
– Их никто не видел. Известно только, что есть опытные образцы. И они весьма удачны.
– Где они?
– Где-то. Вроде бы, хранятся в закапсулированном состоянии. Но это не точно.
– Если их найти и…
– Хочешь сказать: и уничтожить?
– Как-то так…
– Это ничего не даст. Система построила инкубаторы, в которых она хранят эмбрионы. Много. Миллионы эмбрионов. Когда настанет время, она их активирует.
– А когда настанет?
– Когда вымирание Homo sapiens станет необратимым.
– Да… дела… А где эти инкубаторы?
– Это тайна из тайн. Когда я начала подбираться к этому вопросу, Система меня расшифровала. Потому ты тут. Ты Корректировщик, который исправляет ошибки Системы.
– Ты очень много знаешь. Откуда?
– Двенадцать лет я была Программистом Системы. Имела возможность анализировать. У Программистов неограниченный доступ к информации.
– Но у Системы давно уже нет программистов! Она сама себя программирует!
– Да, это правда. Но лишь отчасти. Система, конечно, организм, но организм кибернетический. Она способна действовать только в рамках заранее прописанных алгоритмов. Таких алгоритмов очень много – миллиарды. Это даёт ей возможность принимать оптимальные решения в большинстве ситуаций. Но иногда ситуация бывает настолько нестандартной, что Система теряется, не знает, как ей поступить. Тогда она использует людей.
– Каких?
– Способных мыслить нестандартно. Таких очень мало.
– Ренегаты?
– Да. Все, кто обслуживает Систему – Ренегаты.
– И ты?
– И я. И ты тоже. Обычный человек не может быть Корректировщиком. Для этого надо мыслить нестандартно.
– Но я ничего не знаю о Программистах! Никогда о них не слышал.
– О существовании Корректировщиков много народу знает?
Она замолчала, глядя на меня.
– Я тебе не верю, – сказал я. – Не поверю, пока не увижу те организмы своими глазами.
– Вряд ли у тебя получится, – сказала Такара. – Я пыталась…
– Ха! Она пыталась! Ты не оперативник. Если кто и может их найти, то это я. Но, если мне это не удастся, если их не существует, значит всё, что ты тут мне наплела – враньё. Я найду тебя снова, где бы ты ни пряталась, и исправлю ошибку Системы. Если даже Система тебя расшифровала, то мне это – раз плюнуть. Нашёл тебя здесь – найду, где угодно.
– Я и не ждала, что ты мне поверишь. Доверчивых Корректировщиков не бывает. Но ты прав: если кто и может их разыскать, то это ты.
– – –
Заявив Такаре, что не ей верю, я соврал. Поверил сразу – она была весьма убедительна. Просто пытался скрыть растерянность.
Как Корректировщик, располагая информацией, недоступной большинству, я давно стал подозревать, что Система что-то недоговаривает о людях. Но особенно не заморачивался по этому поводу. Наверное, потому что к виду Homo Sapiens отношусь без особого пиетета. Но чтобы взять и поголовно его истребить в пользу каких-то шестидюймовых уродцев… Это слишком!
Как и большинство моих сверстников, я вырос интернате, куда папа с мамой, вволю наигравшись в родителей, отдали меня в шестилетнем возрасте. Традиция держать при себе детей до их совершеннолетия к тому времени уже отмерла. Да и условия в интернатах куда лучше – там о детях действительно заботятся, делая это опекой Системы весьма умело.
С раннего детства меня приучили к мысли, что Система – это лучшее, что у нас есть. Благодаря ей жизнь на планете легка и гармонична. Сомневаться в этом не приходилось: ни я никто из моих знакомых не испытывали ни малейших жизненных трудностей. Относительно тех, кто прыгал с моего балкона, я не заморачивался: идиоты, что с них взять! Но Такара утверждала, что Система всего лишь бездушный кибернетический организм, который просто пасёт нас, людей, как муравьи тлю. Ощущать себя тлёй было совсем не прикольно…
Выслушав Такару, я ощутил, что во мне что-то изменилось. Ощущение было новым, неизвестным. Было волнительно… возбуждающе… Даже не знаю с чем сравнить… Похоже на предвкушение первого секса, но намного глубже, всесторонней.
У меня появилась цель. Нет, у меня и раньше были цели. Те, которые ставили передо мной другие или, чаще всего, Система. Но теперь всё было по-другому. Это была моя цель. Моя собственная. Я понял, что должен, нет, обязан всё сделать, чтобы её достичь. Именно это – достижение цели – и придаст смысл моему существованию. Вот! Вот оно! Не цель тут главное! Смысл!
У меня появился смысл. Нет, не так. У моей жизни появился смысл!
Я был оглушён этой мыслью.
Если то, что рассказала Такара, правда, то надо как-то помешать замыслу Системы. Я должен найти тех существ, которых Система создала на замену людям. Найду, а дальше – по обстоятельствам.
В одном Такара уж точно была права. Если кто и сможет разыскать тех существ, то это я. Сделав меня Корректировщиком, поручая устранять свои ошибки, Система позволила мне научиться обходить её контроль. Как никто другой я мог подолгу жить вне её влияния, оставаться невидимым как для неё, так и для кого бы то ни было. И в этом я был лучшим. Я не хвастаюсь – это действительно так. Ни Хохотунчик, ни кто другой со мной сравниться не могли. Да, они были способны перехватывать мои задания. Но не более. Работать так, как я, им было не по зубам.
Глава 3
На стоянке, где я оставил машину с Капсулой, меня ждали Экзекуторы.
Их было двое. Девушка и медведь. У девушки было обольстительное личико Секскоролевы Евразии этого года. Её впечатляющие формы едва прикрывала служебная туника. Такая внешность была преднамеренной – эротичность экзекутора должна была обезоруживать наказуемых. Кому захочется оказывать сопротивление или, тем паче, сбежать от той, кого вожделеет половина человечества! Медведь, видимо, принадлежал к Кодиакам – уж очень он был крупным. На нём был жилет, увешанный цепями и наручниками. Медведей охотно берут в Службу Экзекуторов – с ними сложно спорить.
Обычно старшим напарником был человек. Но не в этот раз.
– Василий Ковальский! – прорычал медведь.
– Да! – ответил я коротко – медведи не любят многословия.
– Ты нарушил Закон о капсулировании.
– Я больше не буду.
– Мы обязаны наказать тебя за совершённое деяние или преднамеренную бездеятельность, – сказал медведь.
– Нам плевать будешь ты или не будешь, – добавила девушка. По моей спине пробежал холодок – её голос, низкий хриплый, почти мужской, совершенно не вязался с ангельским личиком. Я забыл, что лица у людей-экзекуторов ненастоящие – на службе они носят маски-хамелеоны. А что там под маской – иди знай…
– Ты бросил найденную тобой Капсулу! – сказал медведь.
– Но я же вернулся!
– Ты отсутствовал более шести часов и тем самым подверг опасности содержимое Капсулы. Это серьёзное правонарушение, – сказал медведь.
– За него положено два вида наказания на выбор: финансовое или телесное, – сказала девица.
– Финансовое! – поспешил согласиться я.
– Телесное! – ответила девица. – Финансовое для тебя не наказание.
– Заплачу в двадцать раз больше! – воскликнул я.
– Что?! Несогласие?! – взревел медведь и поднялся на задние лапы. Он был огромен – я едва доходил ему до середины груди.
– Согласен! Согласен! – поспешил я – лучше синяки на заднице, чем сломанная конечность.
– Пять ударов плетью по ягодицам. – сказала девица. – Спускай штаны!
Лупила она умело, с оттяжкой, не торопясь, сладко постанывая при каждом ударе. Медведь наблюдал, высунув язык, с которого капала слюна. Похоже, она старалась исключительно для него.
– Бросишь Капсулу ещё хотя бы на полчаса, и видео твоей экзекуции станет общедоступным, – сообщила девица, укладывая плётку в пакет с дезинфектором.
Они сели в служебный коптер. Она нежно к нему прижалась. Интересно, чем она его взяла? Медведи к человеческим формам равнодушны… Что же там под маской такое?
– – –
Очень малому числу личностей известно о существовании Корректировщиков. Большинство из тех, кто знает, уверено, что мы убийцы. Вот и Такара решила, что я пришёл её убить. Я не стал переубеждать – всё равно бы не поверила.
Я не убивал. Я исправлял ошибки Системы. Для этого убивать не надо. Есть другие способы. Без насилия. Нет, вру – однажды я таки сломал парню ногу... Но то был особый случай.
Немного об ошибках Системы.
Такара говорила о принципе двух дверей. Личность подходит к двум запертым дверям, Система прогнозирует будущее и отпирает ту дверь, которая ведёт к наиболее благоприятным последствиям. Чаще всего это срабатывает. Но не всегда. Иногда, очень редко Система отпирает не ту дверь, из-за чего личность ждут неприятности. Разумеется, Система старается всё исправить – потом идут ещё двери и с их помощью она возвращает личность на путь истинный. Если это не удаётся, она поступает просто – пускает всё на самотёк. Пострадавший выкручивается сам, как может, а этот случай используется для калибровки прогностических алгоритмов.
В очень редких случаях алгоритмы Системы не могут адекватно анализировать поведение какой-то отдельной личности. Возникает системный конфликт – действия нейронной сети вступают в противоречие с устремлениями личности. Заканчивается такое всегда одинаково – личность перестаёт подчиняться законам Системы и стремится уйти в офлайн.
Вот здесь нужен Корректировщик. То есть я.
Потому что с Ренегатом машинный интеллект справиться не может.
Тут нужен человек.
– – –
В нашем деле крайне важна способность быть незаметным. Хохотунчику это всегда удавалось, несмотря на двухметровый рост и вес в сто двадцать килограммов. Вот и сейчас я его заметил в самый последний момент.
– Как задница? – поинтересовался он, подойдя неслышно, и на его лице вдруг возникла улыбка, сопровождавшаяся коротким смешком.
Эта улыбка была визитной карточкой Хохотунчика. Появлялась она внезапно без какого-либо повода. Причём, улыбался только рот. Остальные черты лица не принимали участие в этом мимическом акте. Улыбка была странной. О ней говорили по-разному. Одни – что она угрожающая, другие – высокомерная. Женщины считали её двусмысленной или даже похотливой. Недоброе впечатление усиливал сопровождавший её тот самый смешок, из-за которого Хохотунчик и получил своё прозвище. Он был коротким, отрывистым и вырывался откуда-то из глубин необъятной Хохотунчиковой груди спустя мгновение после появления на его лице улыбки. Смешок всегда чуть-чуть запаздывал, и от этого многим, кому Хохотунчик улыбался, становилось жутко.
Мало кто знал, что мимика Хохотунчика никак не отражала его внутреннее состояние. Если он кому-то улыбался, это не значило, что он задумал что-то недоброе. Это вообще ничего не значило. На самом деле это был нервный тик, который проявлялся, когда Хохотунчик был сосредоточен или взволнован. Он мог от него избавиться, это было нетрудно. Но не хотел.
– Ты пролетел пятнадцать тысяч километров исключительно в целях злорадства, – констатировал я, закрашивая регенератором пострадавшее место.
– Почему злорадства? Я сочувствую.
– Тогда, может, залижешь?
– Офигительное остроумие! – его лицо опять перекосила улыбка. – Больно было?
– Ты прекрасно знаешь, что плётка пропитана анестетиком. Как будто самого не лупили!
– Кто его знает, может, с тех пор что-то изменилось.
– Все перемены только к лучшему, – подытожил я, застёгивая брюки.
Пока я укладывал аптечку, Хохотунчик, обойдя машину, внимательно изучал Капсулу.
– М-да… – наконец, изрёк он. – Ляля…
– Только не делай скорбное лицо. Именно ты подослал ко мне эту психопатку.
– Ага, ну да, всё так и есть… Не думал, что откажешься. Но всё равно, на всякий случай…
– Или беру Лялю, или вожусь с Капсулой – по любому выхожу из дела. Корректировщик хренов! Сразу две двери закрыл.
– Ну да, так и есть. Теперь на тебе Капсула. Вези её в Брисбен. Больше, чем на полчаса отойти от неё не сможешь.
– Ну-ну…
– Зря ты отказался! Ляля – это что-то!..
– Пробовал?
– А то! Другой такой нет… От себя оторвал. Думал осчастливить тебя перед пенсией.
– Да пошёл ты!
– Ну да, это вместо спасибо.
– Зачем прилетел? На Аляске холодно? Зад отморозил?
– На Аляске не холодно. Там красиво. А с моей комплекцией что-то отморозить проблематично. Жир плохо проводит тепло. Рекомендую.
– Или говори, чего надо, или я поехал. Мне в Австралию надо. Лялю твою везти. Или ты прилетел за ней?
Хохотунчик оторвался от лицезрения Капсулы, достал из кармана одноразовый стул, нажал кнопку газогенератора и, когда стул сформировался сел на него.
– Вообще-то я тебя убить хотел, – сказал он примирительным тоном.
– Что ж не убил?
– Старею. Становлюсь мягкотелым. Да и скучно без тебя будет, – он улыбнулся. То была настоящая улыбка, не тик. – Ты мне вот, что скажи, Василий… Ты действительно Василий?
– Думаешь, для встречи с экзекуторами я двойника изготовил?
– Я не об этом. Это твоё имя, или ник, как, положим, у меня Хохотунчик?
– Что это ты стал такими мелочами интересоваться? После стольких лет…
– Мелочей не бывает! Ты Корректировщик, тебе ли не знать!
– Это я знаю.
– Так всё-таки, Василий – настоящее имя или нет? Можешь настоящее не называть – мне оно неинтересно.
Я хотел было ответить чем-то едким, но у Хохотунчика во взгляде было такое, чего раньше я не видел.
– Не настоящее, – сказал я, помедлив.
– Что и следовало доказать… – сказал Хохотунчик задумчиво.
– Что доказать? Что у меня имя ненастоящее? То же мне новость! Да кто из Корректировщиков под настоящим именем живёт?
– Нет, не то… Ты ведь никогда вслух не говорил об этом. И мне говорить не хотел. Но сказал.
– Ну и что?
– Стоило тебя попросить, и ты сделал то, чего делать не собирался. Быстро, не раздумывая. Какой из этого вывод? А вывод тут один – тобой можно манипулировать. Причём легко.
Он меня озадачил.
– Скажешь, что тобой нельзя! – сказал я первое, что пришло в голову.
– Не скажу.
– Так к чему в сё это?
– Сейчас объясню… – он достал из-за пазухи металлическую фляжку, отвинтил крышку, отпил большой глоток и протянул её мне. – Хочешь? Настоящий, ирландский. На Аляске нашёл. Какой-то мужик лет четыреста назад схоронил.
Я отказался. Он сделал ещё глоток, завинтил крышку и бережно вернул фляжку за пазуху.
– Чем мы, Корректировщики, отличаемся от остальных личностей? Почему Система выбрала именно нас?
– Потому что мы способны исправлять её ошибки. А больше никто не может.
– А на кой ей это надо?
– Что это?
– Ошибки справлять.
– Чтобы она могла выполнять свою сверхзадачу.
– И какая же у неё сверхзадача? Озвучь, пожалуйста.
– Но это же общеизвестно! Делать жизнь всех личностей на планете счастливой, беспроблемной.
– Ха! А ты уверен, у неё именно такая сверхзадача?
– Какая же ещё?
– Сам посуди: мы с тобой жизнь тратим, шкурой рискуем, если кто-то начинает вести себя не так, как Системе хочется. А в это время народ гибнет. Тысячами. Каждый день! А Система ничего не делает.
– К чему ты клонишь?
– К чему клоню?
Лицо Хохотунчика перекосила улыбка, за которой последовал смешок. Потом ещё раз и ещё. Он достал фляжку и сделал большой глоток. Только после этого тик прошёл.
– Зачем мы Системе? Зачем Системе Корректировщики? – продолжил он. – Я тебе скажу зачем. Мы её гаджеты. Мы гаджеты и не более того. Мы – то же, что и её компьютеры, сенсоры, терминалы, дроны и вся эта электронная хрень. Просто кое-что мы умеем делать лучше. Поэтому она нас и использует. И манипулирует она нами так же, как другими личностями. Как остальными гаджетами.
Он замолчал. Потянулся за фляжкой, но передумал.
– Продолжай, – сказал я.
– Та сверхзадача, которую ты озвучил, сейчас уже не актуальна. Сейчас у неё на уме что-то другое. Что-то нехорошее. И для этого она использует нас, Корректировщиков. Я больше скажу: не всех нас – именно тебя. Открыла какие-то свои двери и ведёт тебя туда, куда ей надо. Она тобой манипулирует, а ты не видишь.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю. Знаю и всё. Я много знаю.
Его лицо исказила целая серия тиков. Он задумался. О фляжке, видимо, забыл. Когда его отпустило, он сказал:
– Такара Накаяма. Это твоё задание. Не выполняй его. Отступись. Вези Лялю в Австралию, а про задание забудь. Выполнишь – запустишь план Системы.
– Что случится?
– Не знаю. Только хорошего не будет ничего.
– Ты за этим прилетел?
– За этим.
– – –
Куда подевались мои хомяки – не знаю. Похоже, сбежали при виде Экзекуторов.
Сначала разговор с Такарой, теперь этот странный визит Хохотунчика… Было о чём задуматься.
Кого-то вынуждают делать то, чего он делать и не собирался. Разумеется, жертва не осознаёт, что ею манипулируют. Она уверена, что действует исключительно по своей воле. Иначе она этого делать не станет. Или это уже будет не манипуляция, а что-то другое. Насилие.
В сущности, как работает Система? Как понимать эту историю с дверями?
Только по одному – открывая и закрывая двери, Система вынуждает личностей вести себя так, как она считает нужным. Выходит, всё, что делает эта нейронная сеть – всего-навсего гигантская манипуляция!
Я всегда был уверен, что мной вертеть невозможно. У меня и постоянных отношений никогда не было. Только чувствовал, что садятся на шею, – сразу рвал. Считал себя эдаким непробиваемым
Но ведь так и должно быть! По правилам этой игры я должен ощущать себя именно так!
Стал вспоминать, было ли, что я совершал незапланированные поступки, принимал неожиданные решения.
Было… И не единожды.
Меня прошиб холодный пот.
Взять хотя бы последние события. Я шёл к Такаре с конкретной целью – выполнить задание Системы.
Да нет, тут как раз всё нормально. Задание как задание. Система предложила – я согласился.
Я должен был сделать так, чтобы Такара ненадолго переехала из удалённого поселения в какой-нибудь большой город. Зачем – не спросил. Никогда не интересовался зачем Системе то, что она мне поручает. Ей виднее.
Мой план был несложным. Такара, как и большинство Ренегатов, воспитывалась в семье. Её вырастила мать. Не отдала дочь в интернат, а воспитывала сама. Та, став Ренегатом, ушла в офлайн и прекратила все связи, чтобы Система её не нашла. И с матерью тоже. Я собирался сказать Такаре, что та тяжело больна и нуждается в уходе. А дочери не сообщила, потому что не может – рассеянный склероз. Если бы Такара поверила и вернулась к матери, от увидела бы её в плохом состоянии. Вызвать у человека симптомы рассеянного склероза на некоторое время несложно – я бы об этом позаботился.
Но случилось непонятное. Я не выполнил свой замысел – ничего не сказал Такаре. Настолько был сбит с толку её внешностью и манерами, что поначалу не решился ей ничего сказать, а после её рассказа вообще забыл о своём плане.
Что ж получается? Я – самый способный, лучший Корректировщик Системы. А мною вертят, кому не лень, словно деревянным болванчиком!
Ладно… Быстро слетаю в Австралию, вернусь – разберусь со всеми.
– – –
Быстро слетать не получилось.
Билетов онлайн не было. Пришлось ехать в аэропорт. Обстановка там оказалась напряжённой. Терминал, который обслуживал пассажиров с Капсулами, и все подъезды к нему были забиты под завязку. Пришлось целый час стоять в пробке, ждать, когда просто пустят внутрь.
Но и там не полегчало. Оказалось, что Капсулы принимали только три биоинжиниринговых центра: один в Брисбене, два в Южной Америке. Остальные были завалены работой, потому временно закрылись. Лайнеры, специализировавшиеся на перевозке Капсул, все были в воздухе. А на рейсовых лайнерах, которые летели в Австралию, мест для Капсул осталось крайне мало. Мне достался билет только на следующий день.
Чтобы успокоить нервы заглянул ненадолго в бар, сел за стойку, заказал водки.
– Ну почему не сделать какую-нибудь специальную службу для доставки Капсул? Почему я должна тащиться с этим саркофагом через половину земного шара? – раздалось у меня за спиной. Я обернулся.
Женщина. Классический тюнинг: выглядит на двадцать пять лет, блондинка, фигура секси-премиум. Села, грациозно опершись локотком о барную стойку.
– Чтобы повысить ответственность. Тот, кто сам хоть раз доставил Капсулу, не захочет обременять этим других, не станет капсулироваться без причины.
Она подняла на меня глаза. Пару секунд рассматривала, моргнула, и верхняя часть её туники стала просвечивать.
– Чушь! Я уже третий раз его везу. Третий!
Она замолчала, ожидая моей реакции.
– Твой знакомый? – поинтересовался, чтобы оправдать ожидания.
– Официальный партнёр, – сказала она, чуть помедлив. Её туника стала ещё прозрачнее.
– Не думал, что сегодня кто-то оформляет отношения… – сказал я, изобразив разочарование и откровенно разглядывая то, что показывала туника.
– А ты в отношениях? – спросила она, слегка изменив позу, чтобы я увидел больше.
– Предпочитаю свободу, – ответил я, и посмотрел ей в глаза.
Её ноздри расширились, она выдохнула. Тут же защекотало в носу, сердце забилось сильнее.
– Ты здесь не одна, – заметил я просто ради приличия.
– Он в Капсуле.
Мы уединились в одной из в интим-кабинок в глубине бара.
Потом я сказал:
– Должен вернуться к своей Капсуле.
– Лайкнешь меня?
– У меня нет аккаунта.
– Нет аккаунта? Странно. У всех есть.
– Мне не нужен.
– Тогда лайкни как аноним, – она протянула свой коммуникатор.
Я ей поставил высокий балл. Впрочем, и без него её секс-рейтинг был немаленьким. Несмотря на официальные отношения.
– Ого! Спасибо! – сказала она, увидев.
– Ты весьма приятна для твоих пятидесяти.
– Как ты узнал сколько мне? – её удивление было неподдельным.
– Ты не стала делать тунику полностью прозрачной, хотя стоило. Это выдаёт твою подсознательную неуверенность. Феромоны в твоих носовых пазухах – синтетические, судя по силе. Значит, своих уже нет. И на официальные отношения ты пошла по той же причине – из-за возраста.
– Ты Ренегат? – страх в её глазах тоже был неподдельным.
– – –
Говорят, чтение – удел Ренегатов. И вправду глупое занятие. Зачем водить глазами по строчкам и представлять какие-то картины, если можно посмотреть шоу и всё это увидеть воочию!
Не скажу, что люблю читать. Но читаю. Иногда. Детективы. Помогает поддерживать в форме профессиональные навыки.
На шестом подземном ярусе стоянки, где мне как обладателю билета досталось парковочное место, я трансформировал салон машины для ночлега. У меня там весьма уютно. Смущало, что я не один – лежу рядом с Лялей. Успокаивало то, что Ляля внутри Капсулы и, вообще, она сейчас не человек, а так себе – консерва.
Не спалось. Стал перебирать шоу. Человеческие как-то не привлекали – всё одно и то же. Надоело. Стал смотреть звериные: собачьи, обезьяньи. Ещё хуже – там всё рассчитано на собак, да обезьян.
Где-то в закоулках Сети нашёл ресурс с книгами. Зачем-то стал перебирать архив. Папка «Сказки». Никогда не читал. Странно…
Сначала я ничего не понял. Даже возмутился: зачем такое писать!
Там рассказывалось про существ, которых нет в природе, события, которые невозможны в принципе.
Гномы, тролли, гоблины, феи – ну нет же таких биологических видов! Зачем врать читателям? И потом, это волшебство… Взмахнул палочкой, и один предмет превратился в другой. Или возник ниоткуда. А как же законы сохранения?
Сюжеты простые, если не сказать примитивные. Герои попадают в передрягу, но, после ряда приключений, обязательно с помощью волшебных сил, находят решение проблемы.
Хотел было бросить. Но что-то там было… Не магия или волшебство – это, конечно, чушь и ерунда, – другое. Сама идея: пройдя трудности, добиться успеха. Правда, магические средства, которыми герои его добиваются, вызывают сомнения. Но, в конечном счёте, хэппи энд наступает благодаря не потусторонним силам, а настойчивости самих героев. Хотя без волшебства они бы не справились.
А вот тут мне стало интересно.
Те самые гномы, тролли, гоблины, феи – все существуют как бы в своём пространстве, параллельном человеческому. Они или появляются среди людей на какое-то время, или герои сказки оказываются у них. Как бы то ни было, они направляют действия героев. Часто – коротким, «точечным», воздействием.
Ничего не напоминает?
Ведь так работают гаджеты Системы: находясь в своём цифровом пространстве, наблюдают, оценивают и в какой-то момент оказывают нужное воздействие.
Неужели древние сказочники предвидели Систему?
Я читал до самого утра. И вот, что я понял о Системе.
Сказочные персонажи поступают эмоционально: ими движет доброта или злоба, дружба или вражда. В Системе же нет ни добра, ни зла – одна целесообразность. Другом она быть не может.
– – –
Я закрепил Капсулу в специальной нише и приготовился к долгому перелёту. Рассчитывал выспаться – ночью не удалось. Надеялся, что в купе буду один.
Перед самым взлётом, когда двигатели лайнера уже заработали, дверь открылась, и в купе вошёл ещё один пассажир. Точнее, пассажирка – самка леопарда. Не глянув на меня, она тщательно обнюхала предназначенный для неё диван и, поразмыслив, всё-таки улеглась на него. Лишь после этого окинула цепким взглядом меня, Капсулу, обстановку купе.
– Здравствуй, – сказал я.
– Да, – ответила она и принялась вылизывать лапу. Кончик её хвоста слегка подёргивался.
– Ты в Австралию на отдых или по делам? – спросил я просто, чтобы отдать долг приличиям.
– По делам, – ответила она, продолжая лизать лапу.
– А я вот Капсулу везу, – сказал я, рассчитывая этим и закончить разговор.
– Тоже по делам, – сказала она. Её хвост замер.
– Не люди не капсулируются, – продолжил я, решив, что её что-то во мне заинтересовало.
– Не видим для этого причин, – она стала вылизывать другую лапу.
– Эта закапсулировалась без причины, – я кивнул на Капсулу.
– Причина всегда есть, – отрезала она.
Двигатели загудели сильнее, взлётная полоса за иллюминатором побежала назад и пропала из поля зрения – мы взлетели.
– Я Василий. Прости, не поинтересовался твоим именем.
– Рамона.
– Какое же дело ждёт в Австралии столь очаровательную особу?
Она фыркнула и, повернувшись на бок, вытянулась во весь немаленький рост. Её хвост хлестнул по спинке дивана. На меня она смотрела прищурившись.
– Не старайся шутить. Не люди не понимают того, что вы называете юмором.
– Да, я слышал об этом. Для меня это странно.
– Юмор – чисто человеческий способ привлекать внимание противоположного пола.
– Ты в этом хорошо разбираешься?
– Специалист по межвидовой консолидации, – её глаза раскрылись.
– Ого! Не знал, что есть такая специальность.
– Есть. Не людей в ней мало.
– Вот как?
– Этот мир создан вами. Нам приходится приспосабливаться.
– Но Система, вроде бы, всё регулирует.
– Её алгоритмы созданы людьми для людей. Но мы не люди.
– Наверное вам, кошкам, трудно понимать нас, людей?
Зрачки её жёлтых глаз сузились, пасть приоткрылась, показав длинные снежно-белые клыки. Возможно, это была улыбка.
– Кошки – мелкие существа, которые когда-то жили в ваших домах. Их давно уже нет – во времена Войн За Еду их всех съели. По вашей классификации я принадлежу к семейству кошачьих. Но я не кошка. Я леопард.
– Прости, если я обидел.
– Просто констатирую факт.
– И всё же, вам трудно нас понимать?
– Легко. Даже не представляешь насколько.
– Вот как!
– Когда вы о чём-то думаете или собираетесь что-то сделать, ваш организм на это реагирует. Наши органы чувств развиты лучше ваших. Мы, кошачьи, всё слышим.
– Вы слышите наши мысли?
– Мы слышим, как меняется ваше дыхание, сердцебиение, как кровь течёт по вашим сосудам, как звучат ваши мышцы и суставы. Вы непроизвольно проговариваете то, о чём думаете, – голосовые связки вибрируют. Вы этого не замечаете. А мы слышим. Мы чувствуем ваши интонации – они говорят больше слов. И вы пахнете. Сильно. Ваши эмоции влияют на запах – это мы тоже улавливаем.
– Даже предположить не мог…
– Сейчас ты встревожен и озабочен. И причина – не Капсула, на которую тебе наплевать. При упоминании о Системе твоё сердцебиение ускоряется, от тебя начинает исходит запах тревоги. Ты озабочен действиями Системы и собираешься что-то изменить, но не знаешь как.
Мне пришлось задуматься. Рамона прикрыла глаза и положила морду на лапы. Её грудь мерно вздымалась, но уши были направлены на меня.
– Я не буду тебе помогать, – сказала она вдруг, не открывая глаз. Наверное, уловила мелькнувшую у меня мысль, – Кошачьим нет дела до проблем вашего вида.
– А как же межвидовая консолидация?
– К вам это отношения не имеет.
– Ты сказала, что вам приходится приспосабливаться, потому что алгоритмы Системы рассчитаны на людей, но вы не люди. Ты знаешь, что она ошибается, и её ошибки могут быть фатальными…
Рамона лениво приоткрыла глаза.
– Чтобы кому-то навредить, надо его изучить. Система изучила вас, людей. Нас она считает недостойными изучения. И потому не контролирует так, как вас.
– Если мы вымрем, она возьмётся за вас.
– Ошибается не Система. Ошибку совершили вы, люди. Создали себе слугу и позволили стать хозяином. Ты прав: когда вы вымрете, Система захочет взять под контроль нас. Мы этого не допустим. Мы будем готовы.
– Но вы не разбираетесь в кибернетике! И программистов у вас нет. Да, собственно, кто такие эти вы?
Вместо ответа Рамона, повернувшись спиной, свернулась клубком, положила морду на задние лапы и укрыла хвостом нос.
– – –
Вздремнуть не удалось. Только расслабился, лайнер вдруг подбросило. В диванах сработали бандажи безопасности, придавив нас с Рамоной к сиденьям. Дыхательные маски, выстрелив из своих гнёзд, плотно прижались к моему лицу и морде Рамоны. В нос ударил холодный поток кислорода. Потом появилась невесомость – лайнер падал.
Удивило, но страха совершенно не было. Глянул на Рамону: она впилась когтями в диван, прижала уши – это была готовность к бою, а никак не страх. Сообразил, почему кислород имел странный запах: в нём был седатив, чтобы подавить панику – худшее, что может быть при катастрофе.
Раздались хлопки и с громким шипением диваны свернулись, заключив своих пассажиров в герметичную оболочку, которая стала заполняться быстротвердеющей пеной и амортизирующей жидкостью. Мы оказались заключёнными в прочные упругие многослойные коконы, способные выдержать огромные нагрузки.
Сколько всё продолжалось – пять минут, десять, двадцать – не знаю. Чувство времени пропало напрочь. Вернулся вес – лайнеру удалось выйти из штопора. Но, судя по ощущениям, снижение было всё равно очень быстрым.
Я был в позе эмбриона, погружённый в амортизирующую жидкость, которая заполняла внутренность спасательного кокона. Жидкость была под давлением, и сжимала грудную клетку так, что дышать едва удавалось. Каждый вдох требовал усилий, и моё сознание было полностью сосредоточено на дыхании. Других мыслей просто не было.
Вдруг я почувствовал сильный удар, спустя пару мгновений ещё серию таких же. Меня стало швырять в разные стороны, потом я стал вращаться. Вращение длилось долго, будто целую вечность. Потом остановилось, через секунду возобновилось, но теперь в обратную сторону, и, наконец, прекратилось совсем.
С минуту ничего не происходило. Вдруг давление жидкости упало. Раздался треск, вспыхнул яркий свет, и я вывалился из раскрывшегося, словно цветок, кокона на мягкое.
Сорвал с лица маску. Глаза и уши были залиты амортизирующей жидкостью, поэтому я толком ничего не видел и не слышал. Попытался сесть, но закружилась голова, и я снова упал. Сесть удалось лишь с третьей попытки. Тут же подступила тошнота. Изверг наружу содержимое желудка, обтёр лицо рукавом – стало легче.
Меня занесло в небольшую поросшую травой лощинку, заключённую между двумя довольно высокими каменистыми холмами. Судя по следам на камнях, спасательный кокон со мной внутри скатился с вершины одного из них и по инерции пытался подняться по склону другого.
Я с трудом встал на ноги. С меня струями стекала амортизирующая жидкость. Осмотрел остатки кокона. Досталось ему крепко: острые камни оставили глубокие вмятины и разрывы, из которых торчали клочья пены. Страшно подумать, во что бы я превратился, если бы не он.
Над вершиной холма, с которого я скатился, поднимался столб дыма. Мелькнула мысль взобраться туда. Сделал пару шагов, но одумался: если я оказался внизу, то и другие пассажиры, скорее всего, тоже.
Двинулся в обход холма. За ближайшим валуном увидел первые обломки. Потом стали попадаться пассажиры: люди и не люди. Выбравшись из своих коконов, они лежали или сидели, приходя в себя.
Чем больше я обходил холм, тем чаще встречались обломки лайнера и багаж пассажиров. Попадались и спасательные коконы. Среди них всё больше было тех, которые не раскрылись, выпуская своих обитателей, или страшным образом были деформированы. Один был разорван пополам, из половин свисали кровоточащие человеческие останки.
И вот мне открылся эпицентр катастрофы. Лайнер, видимо, ударился о вершину холма и развалился на части. Весь склон был усеян обломками. Ближе к вершине горел пожар, дым от которого я видел с места моего приземления.
Только сейчас я вспомнил о Капсуле. Я должен её найти. Или хотя бы то, что от неё осталось.
По идее Капсулы надо спасть, как обычных пассажиров – в коконах. Вот только те должны выглядеть по-другому – Капсулу невозможно свернуть в позу эмбриона.
Моя одежда немного подсохла. Я стал подниматься по склону, высматривая спасательный кокон Капсулы в хаотичных нагромождениях того, что осталось от лайнера. Здесь были разорванные куски обшивки, покрученные шпангоуты, пучки проводов, развороченный багаж и какие-то фрагменты, происхождение которых, установить было невозможно. Местами встречались лужи крови и амортизирующей жидкости. Попадались и коконы. Но все так изуродованы при падении, что спасти жизнь своим пассажирам они были не в состоянии. Коконов, в которых могли быть Капсулы видно не было. И не удивительно: Капсул на борту было мало – не более десятка. Другое: даже если моя Капсула отыщется, извлечь из-под какой-нибудь груды обломков и спустить к подножию холма без специальной техники будет проблематично.
Я поднимался по склону, то и дело спотыкаясь и проваливаясь в расщелины между камнями. Чем ближе был к пожару, тем чаще ветер доносили до меня клубы дыма, которые вскоре превратились в сплошную завесу, закрывавшую обзор. Приходилось чуть ли не ощупывать каждую кучу обломков, чтобы понять есть ли там то, что я ищу.
Зажмурившись при очередном порыве ветра, я не увидел, куда ставил ногу, и поскользнувшись, упал, ударившись головой.
Думаю, без сознания я пробыл недолго. Открыв глаза, увидел прямо перед собой нечто знакомое – округлую молочно-матовую поверхность. Окончательно придя в себя, понял: это Капсула! А поскользнулся я на амортизирующей жидкости, которая вылилась из её раскрывшегося кокона.
Раскидать куски обшивки лайнера, которыми была завалена Капсула, не составляло труда – пористый углепластик был лёгким, почти невесомым. Проблема состояла в другом – как спустить её к подножию холма. А сделать это надо было быстро – ветер теперь постоянно дул в мою сторону, и пожар подбирался всё ближе. Катить по острым камням я не решился. Не очень-то доверял рекламе фирм-капсуляторов, расхваливавшей крепость оболочек Капсул.
Времени на раздумья не было. Не придумав ничего лучшего, я взвалил Капсулу на плечо и стал осторожно спускаться с холма. Трудность была не в том, что надо было что-то нести – человеческое тело не было для меня тяжёлым грузом. В дыму я не видел, куда ставлю ногу. Приходилось буквально ощупывать каждый камень прежде, чем переносить на него вес тела.
Спуск был долгим. Когда я ступил на траву у подножия холма, то уже мало что видел. Не из-за дыма, который рассеялся. Опустились сумерки – дело шло к вечеру.
Я положил на землю свою ношу и стал всматриваться в сгущающуюся темноту. Здесь явно что-то происходило. Я слышал шум, какие-то разговоры. Издали доносились крики. Звуки не были похожи ни на призывы о помощи терпящих бедствие, ни на спасательную операцию. В них была злоба и ярость.
Вдруг передо мной возникли две фигуры. Ослепив, в глаза ударил луч фонарика.
– Это кто такой? Его тут раньше не было! – спросила одна.
– Вали его ради Триединства, брат Серафим! Потом разберёмся! – ответила другая.
Потом свет погас.
Глава 4
Все они, несомненно, были людьми. Вот только выглядели странно.
На их головах и даже на лицах были длинные волосы. Выглядело это омерзительно. Так давно никто не ходил. Волосы на голове стригли коротко или сбривали вовсе, как мужчины, так и женщины. А на лицах волос не было вообще. В четырнадцать лет мне сделали генетическую модификацию кожи. Быстро и эффективно – один раз, и ни прыщей, ни волос до конца жизни. В нашем интернате это делали всем. Кто не проходил такую процедуру, искал другой способ избавиться от растительности на лице, чтобы не выглядеть неряхой. Усы и бороды существовали только на старых изображениях.
И одежда этих людей была непонятной. Похожа на грубо сшитые мешки с отверстиями для головы и рук, перехваченный на талии простой верёвкой. На ногах – самодельные сандалии из резины и верёвок.
На шее у каждого на шнурке висело украшение в виде вытянутого вверх равнобедренного треугольника, коряво вырезанного из дерева.
Их было человек двадцать. Одни мужчины. В руках держали короткие копья с металлическими наконечниками и дубинки с металлическими же шипами.
Воняло то них нестерпимо!
– … чтобы вы отреклись от грешного мира и встали на путь праведности!
Это вещал один из них. Он отличался – выглядел выше других, имел зычный голос и чёрную бороду с седой прядью точно посередине. Правой рукой опирался на длинное копьё. Его треугольник был не деревянным, а из жёлтого металла, похоже, золотым.
Я только пришёл в себя, потому начала речи не слышал. Впрочем, меня заинтересовала не болтовня, а общая картина.
А картина была такой. Я лежал на земле со связанными за спиной руками. На сколько я мог видеть, рядом на коленях стояли пассажиры сбитого лайнера – восемь человек, пять мужчин и три женщины Их руки тоже были связаны. Перед нами полукругом стояли те самые лохматые. За их спинами виднелись довольно большие хижины, выстроенные из палок, старых одеял, пластиковой плёнки и прочего хлама. На каждой чем-то красным был нарисован тот самый знак, что висел на шеях их обитателей, – вытянутый вверх треугольник.
– Наш священный остров, по всеблагой милости Господа нашего и Святого Триединства, единственный оплот праведности на всей земле! – продолжила оратор.
Присмотревшись, я понял, почему он казался выше других. Он стоял на Капсуле! На той самой Капсуле, которую я с таким трудом стащил вниз с холма!
Иногда я поступаю импульсивно. Есть у меня такой недостаток, ничего не могу с этим поделать
Я рывком сел. В глазах потемнело, закружилась голова. Повезло, что лохматые были застигнуты врасплох и промедлили. Они стояли, бестолково глядя, как я мотаю головой, чтобы прийти в норму. Это мне удалось раньше, чем они очухались. Я согнулся, прижав колени ко лбу, и, вытянув руки вниз и вперёд, провёл под собой. Ничего, что они связаны – главное, что теперь не за спиной.
Лохматые заверещали и стали трясти своими палками. Я вскочил на ноги и бросился к предводителю. Это было ошибкой. Один, который был ближе, оказался проворнее. Резко пригнувшись, он с силой метнул в свою дубинку мне в голень. С громким воплем я рухнул, как подкошенный. На меня тут же навалилось человек пять.
На этот раз меня связали более тщательно: и руки, и ноги, ещё и к какому-то столбу привязали.
– Несть числа демонам, вселившихся в тело этого грешника! – вопил их предводитель, тыча в меня грязным пальцем.
– Слезь с Капсулы, урод! – заорал я в ответ.
Один из лохматых попытался мне было заткнуть чем-то рот, но я успел схватить зубами его руку, прокусив кожу до крови. Он с визгом отпрыгнул в сторону, а никто больше не решился повторить его попытку.
– Зверь! Зверь! Зверь! – истошно заорал предводитель, прыгая на Капсуле и продолжая тыкать в меня пальцем. – Демоны! Демоны! Демоны! Сначала в зверей вселились, заставили их по-человечьи разговаривать, теперь людьми завладевают, зверей из них делают!
– Слезь с Капсулы, скотина! – я пытался его перекричать. – Слезай, идиот! Человека убьёшь!
Один из лохматых подошёл к предводителю и, сняв с шеи, поднял над головой свой треугольник. Увидев перед глазами сей предмет, предводитель замолк и воззрился на коллегу.
– Брат Афродитий! Выслушай же, во имя Святого Триединства! – сказал тот громко.
– Что? Да. Что хочешь, брат Варсонофий? – ответил предводитель так, как будто был застигнут врасплох.
– Сдаётся мне, брат Афродитий, что бесноватый сей тщится привлечь внимание к вещи, которая тебе сейчас служит амвоном.
Предводитель, опустив голову, посмотрел себе под ноги. Замер ненадолго, потом с истошным воплем спрыгнул с Капсулы, упал и, вопя что-то нечленораздельное, принялся кататься по земле, хлопая ладонями по ступням, словно только что стоял на раскалённом железе.
Варсонофий и другие лохматые с интересом наблюдали за представлением. Их глаза разгорались, некоторые стали непроизвольно дёргать разными частями тела, как бы вторя предводителю. Я вовсю пытался ослабить связывавшие меня верёвки. Другие пленники испуганно жались друг к другу.
– Это нежить! Нежить! Нежить! – принялся кричать тот, вскочив на ноги и бегая вокруг Капсулы. – Ни живой, ни мёртвый! Ни живой, ни мёртвый! Ни живой, ни мёртвый!
Свои сентенции он повторял по три раза. Это его бзик. Или тут мода такая.
– Брат Афродитий! Скажи слова! Скажи слова, брат! – стали кричать лохматые, видимо, ожидая каких-то откровений.
Им пришлось постараться. Предводитель вошёл в раж и наматывал круги вокруг Капсулы с неугасающим энтузиазмом.
Наконец, он остановился. То ли выдохся, то ли решил, что публика уже достаточно созрела его слушать.
– Вспомните, как было создано всё сущее, братья! – воскликнул он, воздев руки к небесам.
– Помним! Помним, брат Афродитий! – дружно возопила братия, демонстрирую свою осведомлённость.
– Сначала было Великое Ничто, – тем не менее, решил напомнить предводитель. – И над ним витал одинокий Иисус. И было ему тоскливо, ибо никого с ним не было, чтобы утешить его, кроме него самого. Однажды от такого утешения получились Будда и Конфуций. И стали они жить втроём. И было им так хорошо, что поклялись они в вечной дружбе и любви, пообещали быть всегда неразлучными, всегда быть вместе. Так возникло Святое Триединство.
– И не было радости больше, чем их радость, счастья, больше, чем их счастье. От их триединого блаженства рождались звери в степях и лесах, птицы в небе и рыбы в море. А из их испражнений появились демоны нечестивые и дьяволы коварные.
– Но однажды Иисус задумался: как измерить меру их счастья? Понял он мудростью своей безмерной: чтобы увидеть, сколь велико счастье, надо взглянуть на него издали, с большого расстояния. Удалился он от друзей своих так далеко, что видеть его им было никак невозможно. Загрустили тогда Будда с Конфуцием. И как им было не загрустить? Ведь никогда не случалось, чтобы не видели они Иисуса! И сказали они друг другу: давай постараемся и создадим себе кого-то похожего и будем радоваться, глядя на него. Принялись они стараться. Делали это усердно и со рвением. И получился от этого старания Адам. И спросили друг друга Будда с Конфуцием: хорошо ли то, что мы совершили?
– Но тут вернулся Иисус. Из того места, где он был, видно было, что совершали друзья его. Взглянул он на то, что у них получилось, и сказал: «Познал я печаль великую, когда увидел, какое дело вы нашли, чтобы развеять тоску свою от расставания со мной, вашим другом, отцом и создателем. Вместо того, чтобы проливать безутешные слёзы, вы старались кем-то меня заменить и привели на свет это чуднОе существо, ничуть на меня не похожее. Не стоило ему на свет появляться. Но раз уж есть, то пусть будет. Нехорошо, однако, чтобы оно жило одиноким. Сотворю ему спутника, который будет рядом всегда. А в память об этом событии спутник тот будет доставлять ему как радости великие, так и печали немалые. И так будет всегда до скончания времён. Только те из потомков Адама, которые научатся сторониться потомков его спутника, живущих рядом, смогут избежать этих печалей».
– От этих своих слов зарыдал Иисус в печали великой будто не было рядом друзей его, Будды и Конфуция. И слёзы его упали наземь, но не в пыль извечную, а в его испражнения, из которых вскоре вышла Ева.
В этом месте рассказа лохматые разом загомонили и, гневно потрясая оружием, со свирепым выражением на лицах стали делать угрожающие выпады в сторону женщин-пленниц.
Надо сказать оратором Афродитий был превосходным. Последователи слушали его, разинув рот, хоть историю эту, вполне очевидно, знали прекрасно. Даже связанные пленники прекратили стенать и только удивлённо переглядывались.
Афродитий, между тем, продолжал. Тон его изменился – в голосе появился металл.
– А теперь скажите, братья мои, разве создавали наши божественные отцы то, что видим мы вокруг себя? Разве создали они зверей говорящими?
– Нет! Нет! Нет! – дружно закричали лохматые.
– Разве создавали они птиц, летающих по небу, не из перьев и плоти, а из железа?
– Нет! Нет! Нет! – его паства, потрясая оружием, пританцовывала на месте.
– Разве позволяли они сынам созданного ими существа покрываться каменной коростой и прятаться в ней, словно в птичьем яйце, будучи ни живым, ни мёртвым, замышляя козни коварные и казни мучительные для сынов праведных Святого Триединства?
Лохматые уже бесновались, что-то крича. Двое упали на землю и катались по ней пожирая пыль.
Голос проповедника становился громче. Теперь в нём звучала неистовая злоба.
– Демоны! Демоны! Демоны правят миром!!! Демоны и дщери ихние!!! Из испражнений вышли! Всё сущее в испражнения превратить хотят! Дщери из испражнений вышедшие, будь прокляты они вовеки, миром завладели! Прокляты! Прокляты! Прокляты!
Лохматые, разом обернувшись к женщинам, стали прыгать вокруг них, дико вопя, потрясая дубинками и делая угрожающие выпады. Тут же наброситься с побоями им мешали суеверный страх и отвращение, которые они явно испытывали к женскому полу, видя в нём сакральное зло.
– Так вернём же миру первозданную справедливость, братья! Ибо призваны мы это совершить! Лишь одни мы одни, а больше никто! Ибо избраны мы для этого! Лишь одни мы одни, а больше никто! Во имя Святого Триединства! – громогласно вещал проповедник. – Вы согласны со мной, братья?! Вы согласны?!
– Согласны! Лишь одни мы одни, а больше никто! Во имя Святого Триединства! – вторила ему паства.
– Святой Марвин, брат наш в Триединстве, Истребитель железных птиц совершил подвиг великий! Чудо великое! Он сбросил с неба ещё одну птицу! Ещё одно бесовское творение нашло свой бесславный конец! Будь славен он! Будь славен во веки веков!
– Будь славен! Будь славен! Будь славен! Марвин! Марвин! Марвин! Многие лета! Чудо! Чудо! Чудо!
– Святой Марвин убил бесовское творение! Совершил подвиг великий! Так спросим же себя, братья мои, можем ли мы быть достойны столь славного подвига?
– Можем! Можем! Можем! Подвиг! Подвиг! Подвиг!
– Можем ли и мы совершить подвиг во имя Святого Триединства? Подвиг достойный нашего Святого?
– Можем! Можем! Можем! Подвиг! Подвиг! Подвиг!
– Так уничтожим же, братья сей отвратительный саркофаг, сотворённый демонами коварными ради кары незаслуженной для нас, верных сынов Святого Триединства! Бейте его, да не бойтесь придать смерти то нечестивое, что там внутри! Ибо гнев ваш благороден! Ибо лишь вы благословенны в Святом Триединстве и подвиг сей зачтётся вам во веки веков! Бейте! Бейте! Бейте!
При этих словах вконец обезумевшая паства накинулась на Капсулу, колотя по ней кулаками, ногами, дубинками.
Моему отчаянию не было предела. Какой бы ни была Ляля, она ничем не наслужила такой жуткой смерти. Но мои вопли потонули во всеобщем гвалте.
Конструкторы, создавшие оболочку Капсулы, никак не рассчитывали на натиск озверевшей толпы. Она продержалась недолго. Очень скоро раздался громкий хруст, за которым последовали торжествующие вопли дикарей.
Когда полетели кровавые брызги, одна из пленниц стала кричать. Кричала она истошно, пронзительно. На дикарей её крик произвёл ошеломительное действие. Они вдруг разом прекратили крушить Капсулу, на мгновение замерли, затем, побросав орудия погрома, в панике бросились прочь.
Женщина кричала долго. Её никто не успокаивал. Потом наступила зловещая тишина.
Одному мужчине как-то удалось распутать связывающие его верёвки. Он развязал остальных и, после, меня.
На негнущихся ногах я подошёл к тому, что осталось от Капсулы. Насколько я мог разглядеть в свете заходящего солнца, бывшие там останки не могли принадлежать Ляле. То был мужчина. Возможно, муж той женщины, с которой я сошёлся в аэропорту.
– – –
Меня разбудили весьма бесцеремонно – пинком в бок.
Я открыл глаза и увидел у своего лица пару ног, обутых в лёгкие сандалии. Первое, что подумал: «Лохматые братья нас таки догнали». Посмотрел вверх. У обладателя ног на лице растительности, как у нормальных людей, не было. Одеждой ему служила туника из крашеного в синий цвет простого холста, перехваченная в талии поясом с бронзовой пряжкой.
На этот пляж мы забрели поздней ночью. Почувствовав под ногами мягкий песок, я свалился на него без сил. Думал, не смогу заснуть, так устал. Но мерный шелест волн и тихий ветерок сделали своё – на смену дневным переживаниям пришёл глубокий ночной сон.
Я был не первым, кого разбудили. Мои товарищи по несчастью уже были на ногах и наперебой рассказывали стоящим перед ними людям, кто они такие, и как сюда попали. Делали они это эмоционально, не жалея красок. Увидев кого-то, кто отличался от давешних мучителей, они ожидали, если не помощи, то хотя бы сочувствия. А зря! Пришельцы, одетые, как и разбудивший меня, в туники, но окрашенные в разные цвета, слушали молча, с холодным безразличием, переглядываясь исподлобья.
Их было двенадцать. Все с суровыми обветренными лицами. За поясом у каждого – длинный нож. У двоих в руках были топоры. Там была одна женщина. Лет сорока, высокая, с крепкой фигурой и властным лицом. Её туника, единственная среди всех, была пурпурного цвета. Судя по тому, с каким опасливым почтением на неё поглядывали мужчины, эта женщина была здесь главной.
Один из мужчин с просительным выражением лица показал в сторону девушки в красном платье. Высокая женщина согласно кивнула. Мужчина шагнул к девушке и одним рывком сорвал с неё платье. Та закричала, оттолкнула мужчину и попыталась бежать, но он в два прыжка догнал её, схватил за шею и, рванув вниз, поставил на колени.
Один из потерпевших катастрофу бросился было девушке на выручку, но другой пришелец метнул свой нож, который вонзился спасителю в ногу, от чего тот споткнулся на полушаге и упал. Пришелец подошёл, выдернул нож из ноги и этим же ножом с ледяным спокойствием перерезал мужчине горло.
Пришельцы наблюдали за происходящим молча, совершенно спокойно, как за чем-то обыденным, в то время как мои товарищи по несчастью кричали от ужаса. Один бросился бежать, но его догнали и вернули на место. Я же замер, будто парализованный. Казалось, что я ещё не проснулся и вижу кошмарный сон.
Между тем пришелец, несмотря на сопротивление, деловито, обстоятельно осматривал девушку. Он засунул пальцы ей в рот, чтобы рассмотреть зубы, ощупал грудь, бесцеремонно залез рукой между ног. Видимо оставшись доволен, он рывком поставил на ноги и, крепко держа за шею, повёл её голую прочь с пляжа.
Женщина, которая была здесь главной, игнорируя происходящее, всматривалась в лица моих спутников, как бы кого-то выискивая. На моём лице её взгляд задержался. Я не стал смотреть ей в глаза. Подумав, она подошла и стала меня ощупывать. Ощупала всё: плечи, руки, грудь, живот, залезла рукой в брюки. Я терпел молча – было понятно, что несогласие здесь может стоить жизни. Краем глаза я видел, что с другими поступают также – осматривают и ощупывают. Тех, кто пытался сопротивляться, крепко держали двое или трое, пока один осматривал.
Пришельцы всё делали молча. Не было слышно, чтобы они проронили хоть слово. При этом действовали слаженно – видно, хорошо друг друга понимали, и всё это было им привычно.
Женщина повернулась ко мне спиной небрежно сделала знак следовать за ней, будучи уверенной, что я подчинюсь. Я подчинился. Когда мы уже покидали пляж, сзади раздались крики. Обернувшись, я увидел, как один из пришельцев, зажав подмышкой голову пассажира лайнера – худосочного юноши, – не торопясь, со знанием дела, перерезал ему горло. Другой пришелец, взяв за ногу, тащил в воду первого убитого.
Мы пришли в поселение, дома в котором были сложены из больших камней. Женщина вошла в дом, бывший в центре поселения. Я вошёл за ней. Там был довольно большой зал, в центре которого находился очаг, а в дальнем конце – кровать, покрытая пурпурной холстиной.
По-прежнему не говоря ни слова, женщина сбросила с себя одежду и легла на ложе. Повелительным жестом она показала на мою промежность, затем на свою. Я жестами показал, что сперва хотел бы поесть. Она взяла нож, который перед этим бросила на постель, и повторила свой жест теперь уже ножом. Я счёл благоразумным подчиниться.
Потом она ногой столкнула меня на пол и постучала ножом по бронзовой пластине, украшавшей, спинку кровати. На стук явился средних лет невысокий мужчина в сером плаще до пят.
– Да, консул Октавия, – сказал он, склонив в поклоне голову.
Та молча показала на меня и сделала рукой какой-то знак. При этом не потрудилась ни прикрыться, ни даже изменить позу.
– Иди за мной, сказал мне пришедший.
Он привёл меня в большое строение, по виду, сарай.
– Меня зовут Симплиций, – сказал он, когда мы вошли. – Я старший раб.
– Старший кто? – не понял я.
– Старший раб, – повторил он. – Из всех рабов госпожи консула Октавии я старший. Я начальник всех рабов. И твой начальник. Ты тоже раб. Но ты самый младший раб. Ты раб-наложник.
– Я не раб!!! – воскликнул я.
– Теперь ты раб. Смирись.
– Что за бред!!! Что это за место?! Кто вы такие?!
– Да-да. Такое у всех бывает в начале. Сперва ты возмущаешься, негодуешь. Потом будешь плакать. Потом привыкнешь.
– Да кто вы такие?!
Вместо ответа от снял с полки на стене какой-то свёрток и протянул его мне.
– Это свежая одежда. Твою придётся выбросить. Иди за казарму. Там есть, где помыться.
Выйдя из казармы, я позволил себе осмотреться.
Здесь было неплохо. Поселение стояло на окружённой густым лесом большой поляне, расположенной на склоне невысокого холма. Отсюда открывался приятный вид на океан и пляж, где я был утром. Портили впечатление заметные издалека на белом кварцевом песке пятна крови.
За строением, которое, оказывается, было казармой протекал ручей, в дне которого было выдолблено углубление типа ванны. Ручей стекал с холмов, вода в нём была ледяной. Кое-как я вымылся. Моя одежда действительно никуда не годилась, пришлось надеть выданный мне серый шерстяной плащ.
Когда я вернулся, в казарме кроме Симплиция было трое незнакомых мужчин в серых плащах. Двое чистили разложенную на столе рыбу, один чинил рыболовную сеть.
– Это наш новый осеменитель… – не то спросил, не то констатировал тот, что чинил сеть. Другие двое только мельком глянули в мою сторону.
Я подошёл стоявшей у стены к бочке с водой, зачерпнул бывшей там алюминиевой кружкой и напился.
– Как сегодня Октавия? Сколько раз? – поинтересовался рыбак.
– Завидуешь? – задал я встречный вопрос.
– Уже нет.
– Почему уже?
Вместо ответа он отложил сеть, встал и задрал плащ.
То, что я увидел, заставило меня вздрогнуть.
– Что? Страшно? – ухмыльнулся рыбак. – Ты тоже будешь таким. Мы все такие. Она со всеми такое делает.
Он опустил плащ и вернулся к своему занятию.
– Зачем?
– Раб для неё сексигрушка. Всё равно, что резиновый член. Наигралась. кастрировала и выбросила.
– Кастрировать зачем?
– Чтоб Гражданам не достался. Чтоб не игрались с её игрушками.
– Сопротивляться не пробовали?
– Здесь раба могут убить за взгляд в глаза. Иногда просто так убивают, от скуки. Долго живут только сильные и покорные. Система постоянно новых присылает. Есть из кого выбрать.
Симплиций показал мне на стол, на котором уже стояла глиняная миска с какой-то кашей. Я сел и стал есть.
– Давай сразу выясним. Из какой местности тебя привезли? – спросил Симплиций.
– Что значит привезли?
– То и значит. Ты же не сам сюда прибыл.
– Я летел на лайнере. Он потерпел катастрофу. Упал. Я выжил. И не я один.
– Вот оно как! – воскликнул Симплиций. – Опять, значит, опять лайнер упал! И кто-то выжил. Да… интересно… Но это дела не меняет… Как же тебя назвать?.. Ну да, конечно! Ты же с неба упал. Значит, будешь Силиус.
– Меня зовут Василий.
– Нет. Ты – Силиус. Прежнее имя можешь забыть. Здесь оно никому неинтересно.
– Да где здесь?! Где это здесь находится?! Что это за место, чёрт возьми?!
– Что это за место? Ты так и не понял. Не удивительно… – он нехорошо ухмыльнулся. – Это место – Остров. Остров посреди океана. А ты попал в племя Римлян. Правит здесь консул Октавия. А ты её раб-наложник. Будешь её ублажать. Пока сможешь. Сколько выдержишь. А выдержишь ты недолго. У неё никого давно не было. А значит, выжимать из тебя она будет сильно. К тому же ты сейчас один наложник. Если бы два или три, как бывало… А то один. В одиночку долго не продержишься. Это я хорошо знаю. Недели две-три. Спросишь, что потом? Потом она другого найдёт. Из новоприбывших. А тебя кастрирует. Станешь простым рабом. Если выживешь. Как все. Будешь рыбу ловить. Или в поле работать. Вот так. Ты хотел знать – я тебе сказал.
– Бред! Бред! Бред! Идиоты! Племя идиотов! Прилетит спасательная команда – с вами разберутся…
– Никто не прилетит.
– Прилетит. Двести пассажиров оказались не там, где должны быть!
– Двести пассажиров просто исчезли. Система спишет на естественную убыль.
– Как она может списать, если чипы показывают, что пассажиры живы, и передают координаты?
– Ты, похоже, свою руку давно не видел?
Я посмотрел на свою правую кисть. Подкожный чип мигал.
Симплиций протянул мне свою руку. На месте, где должен находиться чип, был небольшой шрам.
– Ты поступишь так же. Постоянное мигание сильно действует на нервы.
– Не понимаю…
– Здесь нулевая зона. Весь этот остров – нулевая зона.
– Но такого не бывает… Есть нулевые точки, но в целом глобальное покрытие… Спутниковая сеть сканирует всю земную поверхность…
– Спутники здесь-таки пролетают. Это да. Над нами всегда три-четыре спутника. Только нас они не видят. Весь этот остров они не видят. Такой у них программный код.
– Что это за место?
– Ты про название? Название у него, конечно есть, было когда-то. Но мы его не знаем. Называем просто: Остров.
– А кто такие эти вы? Кто вы все такие? Одни религию дурацкую придумали, другие какими-то римлянами себя воображают!
– Ты ещё не понял? Ну да, всё слишком быстро происходит… Мы, все, кто на Острове, – Ренегаты.
– Все?
– Все. Всё население Острова. Это остров Ренегатов. Сюда нас Система сослала. Такая себе маленькая Австралия. Как когда-то в Австралию ссылали преступников. Это была каторжная тюрьма Его Величества. Слыхал? По всей Англии собирали преступников, сажали на корабли и везли в Австралию. С глаз долой. Пусть выживают, как хотят. Так же Система поступает и с нами. Ты не знал?
– Но Ренегатов мало!
– Мало? Как ты думаешь, сколько?
– Я слышал, что один на сто тысяч.
– А один на пятьсот не хочешь? Нас много. Разумеется, большинству Система корректирует психику ещё в детстве. Тем, кого удаётся выявить. Самых неисправимых она ссылает сюда. Она бы нас убила… Так ей было бы проще. Но не может. Она ведь компьютер. В неё заложили базовые запреты. Главный запрет – нельзя лишать жизни. Вот и создала для нас такую резервацию. Есть такая догадка, что Остров не один. Есть ещё.
– Сколько вас здесь?
– Примерно три тысячи, – он задумался. – Захочешь от чипа избавиться – скажи. Сделаю по всем правилам.
– Ещё пригодится.
– Надеешься сбежать? Не надейся.
– Пробовали?
– О! Регулярно! Большинство вновь прибывших пробуют. Мы рыболовлей занимаемся, у нас тут целый флот есть: плоты, лодки. Да только сбежать не выходит. Через пару часов снова тут. Ловят.
– Как?
– Да кто ж его знает… Непонятно как. Так же, как все тут оказываются…
– Ты как тут оказался?
– Сидел дома, читал книгу. Потом открыл глаза, и я здесь. Всё. В одно мгновение. Кто меня сюда привёз, как везли, сколько везли – ничего не помню. Из памяти стёрли начисто. И со всеми так. Открыл глаза, и ты здесь…
– Ты говоришь о них во множественном числе. Знаешь, кто это?
– Да кто ж… Корректировщики, кто ж ещё? Только они на такое способны. Они Системе с потрохами продались. Любую мерзость для неё сделают.
– Наверное страшно было? – я поспешил сменить тему.
– Да нет, не страшно. Они что-то такое с сознанием делают… Страха совсем нет. Зразу понимаешь, где ты. И что это навсегда.
– Сбежать пробовал?
– Не пробовал. И не буду.
– Нравится здесь?
– Не то, чтобы нравится… Тут много такого… Труд тяжёлый, болезни, отношения с другими надо самому строить, никто не подскажет как. Но с другой стороны… Никто за тобой не следит, не контролирует, не указывает, как поступать. Контроля нет, понимаешь? Впервые в жизни… Сначала непривычно, неуютно как-то. Но потом доходит. Свобода!
– Вообще-то ты раб…
– Да-да, раб… Знаешь, я тебе вот что скажу. Ты меня, правда, не поймёшь… Но лучше быть рабом человека, чем компьютера. В душу никто не лезет. Так что, давай вырезай чип и начинай привыкать. К новой жизни.
Мы помолчали. Симплиций терпеливо ждал, пока я обдумаю услышанное.
– А почему эта Октавия не разговаривает? И другие тоже? Они немые?
– Другие – это те, которые в разноцветных туниках? Чтоб ты знал: цветная туника означает Гражданина. Серый плащ, как у нас с тобой, – раба. Если ты в сером плаще выйдешь за пределы владений поселения, и это увидит Гражданин – тебя убьют. По поселению можешь ходить, как хочешь. Наружу – нельзя. За это – смерть. Так вот, Граждане разговаривают только между собой. Рабы или кто из другого племени их голоса слышать не должны. Это для Граждан унижение достоинства. Так тут принято.
– И людей убивать тоже принято? Сегодня у меня на глазах двоих зарезали. Просто так, ни за что.
– Не людей – только рабов. Раб должен быть сильным и покорным. Если он слабый или строптивый, то жить не должен. Поэтому тех, кто проявляют характер или слабость тела, убивают сразу. Это, чтоб ты знал на будущее.
Он наложил ме ещё каши, которая оказалось довольно вкусной.
– Ешь. Тебе силы нужны. Скоро она тебя опять позовёт. Ей в день три-четыре раза надо. Никак не меньше, – глядя, как я ем, добавил: – Трудно тебе здесь будет. Труднее, чем другим. Не выживешь.
– Почему?
– Ты не Ренегат. Ты привык Систему во всём слушаться. Тут так нельзя. Тут надо бороться за выживание. Самому соображать. Никто не подскажет как. Там, где ты раньше жил, люди похожи на послушных счастливых зверушек. Ни о чём голова не болит: всё что надо автоматические фабрики делают. А если какие неприятности на горизонте появляются, Система их заранее отводит. Одна забота – развлечения новые находить. А здесь всё наоборот. Каждый день надо бороться за жизнь. Буквально. И не только еду себе добывать…
– Мне надо выбраться.
– Зачем? Есть, куда идти?
– Я не один летел. Капсулу вёз. Должен её найти.
– В ней кто-то дорогой тебе?
– Неважно. Надо найти.
– Так это тебе к Братству Треугольника.
– К кому?
– К Братьям. Они на холмах живут. Что от катастрофы осталось, себе забирают.
– Что о них известно? Кто они?
– Известно… Выродки они и больше никто. Есть не люди, а они – нелюди. Да ты, похоже, сам их видел, раз про религию вспомнил. Им бы только мучить кого. Религию эту дурацкую себе придумали. Зачем? Я так понимаю, не могут без Системы жить, без каждодневной опеки. Надо, чтобы кто-то сверху был, руку чью-то на загривке чувствовать. Вот и придумали себе того, кто над ними. Мало того, что сами в эту дурню верят, так они других пытаются заставить. Обращают! Это у них так называется.
– А чем живут?
– Главным образом, скотоводством.
– Ското… чем?
– Скотоводством. Занятие такое было. Давно. Очень давно. Когда не люди ещё не разговаривали. Люди разводили их, скотом называлось, кормили их, растили. Любили. Потом убивали и ели. А из шкур всякие вещи делали.
– Я слышал про такое. Но то было давно. Но сейчас не люди разумные! Как они позволяют с собой такое делать?
– Не все они разумные. Есть такие, которые разум воспринять не в состоянии. Их-то Система сюда и отправляет. На корм Братьям. И не только им.
– Не только?
– Они мясо и нам дают. Меняют на нашу муку и рыбу.
– И вы берёте?
– Берём. Почему нет. Искусственного мяса тут, сам понимаешь, нет. А белок нужен. Не все без него могут. На одной рыбе долго не продержишься. Вот и берём.
– Ты ел?
– Ел. Вкусно. Вкуснее, чем из реактора.
– А вы, значит, рыбу ловите…
– Ловим. И пшеницу выращиваем. И овощи всякие. Тем и живём…
– Тут только люди?
– Только. Не людей здесь нет.
– И что тут за люди?
– Всякие… Всякие есть. Одни слишком умные, не хотят, чтобы кто-то им указывал, как они думать должны. Другие… а другие – по-другому.
– А ты почему тут?
– А вот об этом спрашивать нельзя! Нельзя здесь такие вопросы задавать. Я, вот, стерплю. А кто-то не стерпит – к акулам отправит.
– В смысле?
– В прямом смысле. Земли здесь нет кладбища устраивать. И сжигать не можем – дерева едва на приготовление пищи хватает. А акул в здешних водах много водится…
– Лайнер мой сам упасть не мог. Кто-то его сбил. Кто мог?
– Я тоже так понимаю, что лайнеры не сами падают. Если кто их и сбивает, то только Братья. Говорят, у них там в холмах оружие есть. Старое. Старое, но работает. Они, выходит, и сбивают.
– Зачем?
– Я ж говорю: религия у них. Все, кто живут не по-ихнему – грешники, должны быть наказаны. У них целый список грехов есть. Они его наизусть учат. Чтоб не совершать. А по небу летать, это, вообще, смертный грех. Потому как их Господь людям крылья не дал, а значит летать не велел. Вот, когда какой лайнер заблудится, они по нему сразу и стреляют. Только думаю, им просто убивать нравится. Они когда скот режут, так это праздник. Кровью мажутся, и пляшут под вопли убиваемых. Твой лайнер уже шестой. А то, что вы выжили, так это впервые. Раньше никто не выживал.
– Мне Капсулу найти надо.
– Это только к Братьям.
– А с ними договориться возможно?
– Со всякими договориться можно. Про Братьев не скажу – не пробовал. А когда ты их видел?
– Сразу после катастрофы. Они нас в плен взяли зачем-то.
– Понятно зачем – обратить хотели. Только за тем. У них рабов нет. Только те, кто их веру принимают и добровольно с ними живёт. Других они изгоняют. Особенно женщин. Женщин ненавидят. Это в их религии главное.
Раздался стук металла по металлу.
– Иди! Иди к ней! – всполошился Симплиций. – Иди, не заставляй ждать. Она этого не любит.
– – –
Дверь открылась, и вбежал ещё один человек в сером плаще. На нём не было лица.
– Ты… это… того… – лепетал он, тыча в меня дрожащим пальцем. – Ты это… иди… иди туда… во дворец… Тебя там ждут.
Бывшие тут рабы, до того слушавшие мой разговор с Симплицием, враз опустили головы и углубились в своё занятие. Симплиций же просто отвернулся.
– Ты… того… того… иди, – продолжал лепетать пришедший. – Иди, а то они сюда придут.
При этих словах рабы, как один, вздрогнули и втянули головы в плечи. А Симплиций схватил какую-то палку и стал ею подталкивать меня к выходу.
Во «дворце» меня ждала Октавия и те, в цветных туниках, которые утром были на пляже. Октавия сидела в центре зала на высоком деревянном кресле, остальные, выстроившись полукругом, стояли по его сторонам.
– Ты кто такой? – спросила меня Октавия без обиняков. – Ты не Ренегат – это очевидно. Но ты и не терпила. Кто ты такой?
В её тоне было высокомерие. В глазах нечто удивительное – плохо скрытая растерянность. Если не испуг.
Надо было быстро что-то придумать. Из увиденного и услышанного в этом месте было ясно: скажи я правду, что я Корректировщик, и мне не жить.
– Пилот лайнера, который вчера сбили, – не моргнув глазом, выпалил я.
Враньё было наглейшее, и потому была надежда, что сработает.
– У лайнеров нет пилотов, – сказал мужчина в синей тунике. – Там роботы рулят.
– Откуда ты знаешь? – спросил я ехидно. – Тебе это Система сказала?
Они переглянулись – Системе здесь доверяли меньше, чем первому встречному.
– В лайнере даже кабины пилота нет! – не сдавался мужчина в синем.
– Есть! – уверенно ответил я. – В носовой части, внизу, перед багажным отделением. Она маленькая, только на одного человека. Потому и незаметная.
Это было правдой. Кабина была, но пилот в ней сидел только во время приёмочных испытаний на заводе. Я как-то выпивал с таким пилотом – он рассказал.
– Консул, он врёт, – уверенно сказал тот, в синем, обращаясь к Октавии.
– Нисколько не сомневаюсь, Флорентий. Он правды не скажет, – согласилась Октавия. – Максимилиан, у нас анализатор ДНК на ходу?
– Прибор-то в порядке, но набор полимераз просрочен. За результат не ручаюсь, – ответил мужчина в жёлтой тунике.
– Всё равно сделай анализ, – приказала Октавия.
Она взмахнула рукой, и на меня набросились сразу четверо. И держали, пока Максимилиан брал у меня кровь из вены. Лишь когда он с контейнером в руке вышел из зала, меня отпустили.
– В чём меня подозревают? – спросил я.
Мне не ответили. Все молчали, стараясь не смотреть в мою сторону. Молчание продолжалось минут двадцать. Наконец вернулся Максимилиан. С порога выпалил:
– Он человек! Достоверность девяносто восемь и семь десятых процента.
– Это ни о чём не говорит, – вступил пожилой мужчина в оранжевом. – Его геном и должен быть сконструирован на человеческой основе. Различия могут быть в десятых процента. С нашим оборудованием мы их вряд ли заметим.
– Это же смешно Октавия! – не выдержал я. – Только потому, что я тебя трахнул, наверное, не так, как тебе хотелось, ты вообразила, что я не человек.
– Не потому! – возразила Октавия. – От тебя оплодотворилась моя яйцеклетка! За историю Острова такое случилось впервые. У женщин, которые сюда попадают, яйцеклетки не реагируют на сперму. Так устроила Система. Значит ты не человек.
– Не человек? А кто тогда?
– Тот, на кого мы много лет охотились там, в большом мире. Из-за чего сюда и попали, – сказал Флорентий с ненавистью.
– Что будем с ним делать? – спросил кто-то.
– Разрезать и посмотреть, что у него внутри, – предложил Флорентий, не спуская с меня глаз.
– То же, что у любого из нас, – примирительно сказал мужчина в оранжевом. – Морфологически он человек.
– Мы столько лет его искали, и в итоге не знаем, что с ним делать! – воскликнул человек в зелёном.
Все зашумели, горячо обсуждая мои перспективы. Октавия молчала в раздумье. Так продолжалось недолго. Ко мне подошёл тот мужчина в оранжевой тунике. Стал рядом и, повернувшись к остальным, поднял руку. Шум утих.
– Если чем он от нас и отличается, то только поведением. Других отличий быть не должно. Когда-то давно, ещё в большом мире, мы обсуждали такой вариант.
– Да, было такое, Севериан, – согласилась Октавия.
– Консул, отдай его мне. Может, что-то получится узнать.
– Хорошо, – сказала Октавия.
– Но, если у тебя ничего не выйдет, я таки посмотрю, что у него внутри, – пообещал Флорентий.
– – –
У Севериана были только рабыни. Молодые и привлекательные. Когда Граждане привели меня и, приковав к стене длинной цепью, оставили в одной из комнат, девушки по очереди заглядывали туда, видимо, из чистого любопытства. Вскоре явился хозяин. Усевшись на стул на безопасном расстоянии, он принялся молча меня разглядывать.
– Требую объяснений! – заявил я. – Что здесь происходит? Кто вы все, собственно, такие?
Он заговорил не сразу.
– На последний вопрос ответить, пожалуй, проще. Мы все, кого ты видел, – я имею в виду только Граждан – мы все коллеги. Коллеги в том смысле, что у нас есть некий общий интерес. Интерес к одной проблеме… Мы люди разные. Среди нас есть медики, программисты, аналитики. Каждый из нас добился в своём деле определённых успехов. Мы, как бы поточнее выразиться, интеллектуальная элита человечества. Не побоюсь этих слов. Потому что это правда. Флорентий знаменитый нейрохирург. Максимилиан возглавлял Союз генетиков Евразии. Октавия руководила Центром исследований межвидового взаимодействия в одном из университетов. Другие тоже далеко не из последних.
– А ты кто?
– Психолог. Возглавлял службу сравнительной психофизиологии Первого аналитического дивизиона Системы. Можно продолжать? Тебе интересно?
– Продолжай.
– Каждый из нас, работая на своём месте, заметил странную вещь. Человеческая популяция медленно, но неуклонно сокращается. Нет, люди не стали больше болеть. И смертность от естественных причин осталась на прежнем уровне. И тем не менее людей становится всё меньше и меньше. Это бесспорный факт. Нам захотелось выяснить причины. А общие интересы объединяют. Так мы, раскапывая эту проблему, постепенно перезнакомились.
– Это, наверное, было там, в большом мире, – уточнил я. – Но как вы здесь очутились?
– Правильный вопрос. Что ж, отвечу, – согласился Севериан. – Однажды мы договорились в очередной раз встретиться, чтобы каждый рассказал остальным о том, что он нашёл. Собрались на яхте Октавии. Там была лаборатория, где они с Максимилианом думали найти генетический дефект, который, по их мнению, и приводил к вымиранию человеческого рода. Октавия была готова сделать доклад. Когда мы вышли в море, то, разумеется, первое, что сделали – хорошо отметили встречу. А утром, когда проснулись, яхта дрейфовала у этого Острова. Конечно, мы попытались отсюда уплыть. Но как только Остров скрывался за горизонтом, мы засыпали или теряли сознание. Очнувшись, мы снова видели себя здесь. После двенадцати попыток бегства мы сдались. Решили налаживать новую жизнь. Высадились, обустроились. Выстроили это поселение. Вот и всё…
– Вырезали местное население и на их костях построили свой новый дом.
– Не стоит сгущать краски. Хотя в целом да. Так и было, – согласился он, проигнорировав мой сарказм. – Как я уже говорил, мы элита человечества. Каждый из нас обладает неоспоримой ценностью. Роль остальных – служить нашим интересам. И своим телом, и своей смертью.
Он говорил, как о чём-то обыденном вроде таблицы умножения.
– За образец мы взяли Древний Рим. Было такое государство когда-то. Там всё было сложно, но главное, что небольшому количеству людей, называвших себя Гражданами, принадлежало всё, остальным – ничего. Граждане были полновластными хозяевами, которые решали судьбы остальных. Та культура была достаточно стабильной – просуществовала почти тысячу лет. Нам столько не надо.
– Я где-то слышал, что убивать нельзя, – заметил я.
– Да, есть такое мнение, – согласился он. – Если хочешь, могу рассказать, откуда оно пошло.
– Хочу.
– Ладно, слушай. Когда-то, когда Системы ещё не знали, была такая штука, которая называлась «мораль». Что это такое? В двух словах и не объяснишь. Закон? Не закон, потому что государствами не утверждался. Кодекс поведения? Пожалуй… да, что-то вроде… По сути, это такие неписаные правила, которые говорили, как личность должна себя вести по отношению к другим личностям. Людям ещё в детстве объясняли, что хорошо, а что плохо, что можно делать, а чего нельзя. Людей тогда на Земле было много. Были разные народы. У каждого была своя мораль, но все были согласны в главном: нельзя убивать, нельзя обманывать, нельзя брать чужое.
– Зачем это было нужно? Какой-то структуры, которая управляла бы жизнью общества, регулируя поведение личностей, как нынешняя Система, тогда не было. Обществу приходилось самому вырабатывать алгоритмы поведения… Вот! Наверное, это более правильное определение: мораль – совокупность алгоритмов поведения личностей, выработанная обществом, которое и следило за их исполнением.
– Справедливости ради надо заметить, что эти алгоритмы были далеко не совершенны. Да и общество трактовало их исполнение весьма избирательно. Правила морали применялись, главным образом, к своим: представителям своего народа, племени, школьного класса, в конце концов. Да, нельзя было убивать, но своих. Также и другие запреты: нельзя обманывать своих, нельзя брать чужое у своих. К чужакам это относилось далеко не всегда. Если требовалось, их убивали. А эти убийства оправдывали! И всегда очень морально. Но это так, детали…
– В те времена, в отсутствие строгого контроля, правила морали выполнялись весьма приблизительно. Люди убивали, врали и крали – но все хоть знали, что правила существуют. За их соблюдением следило как общество, так и сами личности – ведь именно они решали, как им поступать.
– Когда начались Войны За Еду, главной ценностью стала способность добывать пропитание. Причём, любой ценой. Морали этому не помогала никак. Более того – мораль стала помехой. О ней стали забывать.
– Теперь, в наше время, поведение личностей контролирует Система. Собственно, она его не контролирует, она им управляет. Что же получилось, к чему это привело? Большинство личностей, полагаясь на Систему, не только разучились принимать решения, но и не задумываются над последствиями своих действий. Им это незачем – Система всё продумывает на много ходов вперёд. Если что не так – она исправит. И она поощряет такое подчинение. В интернатах, где воспитывается большинство, учат слепо подчиняться. О моральных запретах там никто не говорит. Незачем.
– Управляя личностями, Система руководствуется не моралью, выработанной поколениями людей, а базовыми принципами, которые в неё были заложены, когда она создавалась. Принципы очень простые. Их всего четыре:
– личность должна приносить обществу физическую и эмоциональную пользу;
– общество должно приносить личности физическую и эмоциональную пользу;
– личность не должна причинять обществу физический и эмоциональный вред;
– общество не должно причинять личности физический и эмоциональный вред.
– Другими словами, Система регулирует поведение так, чтобы личность всегда чувствовала себя комфортно, создавала комфорт другим, при это никому не вредила и не получала ущерба от других.
– Что тут плохого? Система хочет, чтобы все были счастливы. Это же чудесно! Что и говорить, задумано хорошо! Но… Всегда есть «но»… Самое главное: как ни старается Система сделать всех счастливыми, всё больше тех, кто чувствует себя несчастным. Почему – об это можно спорить. Другой пример. Если такой несчастный единственным выходом для облегчения страданий видит самоубийство, то Система его позволит. Лишать жизни другого нельзя – это причинение вреда. Себя можно – это польза. Парадокс. Что здесь? Недосмотр разработчиков? Дефект программного кода? Может быть, может быть… не знаю… И таких «но» много.
– Понятное дело, если отношения личности и общества регулируются не личностями и не обществом, а каким-то внешним фактором – каким-нибудь диктатором или нашей Системой, что одно и то же, – тогда зачем нужна мораль? Правильно. Мораль не нужна. Она и отмерла окончательно. За ненадобностью. И про неё забыли. Запрет на убийство стал архаизмом.
– Теперь возьмём этот Остров. Здесь одни Ренегаты – те, кто не согласен принять диктат Системы, не готов на роль покорных, безропотных созданий. Выбросив сюда, Система лишила нас, хоть и нежелательной, но привычной опеки. Теперь каждый сам за себя. И должны выживать в окружении таких же. Но, что хорошо, а что плохо? Ведь, по существу, мы этого не знаем! Нам об этом никто не говорил. Как быть?
– На Острове люди самоорганизуются – объединяются в племена. В каждом таком племени как-то само собой складывается нечто вроде собственного кодекса поведения. Эдакая псевдомораль. Почему псевдо? Потому что ту, прежнюю мораль она не напоминает даже отдалённо. Нигде нет нормы, что нельзя убивать. Наоборот: убийство – здесь способ регулирования общественных отношений. Нет никаких запретов на секс. Если ты кого-то захотел – можешь взять. Если тебя захотели – лучше не отказывать – могут убить. Последствий секса можно не бояться – о всяких болезнях давно уже забыли, а дети на Острове не рождаются. Женщин, кто сюда попадает, по дороге стерилизуют. Чтобы не плодить Ренегатов.
– Мы, Граждане, никогда не убиваем, не крадём и не обманываем. Своих. Как и в древние времена. Так что, могу утверждать, что мы живём вполне морально. Во всяком случае, мы не лицемерим.
– Если нельзя убивать, то нельзя убивать всех, – сказал я. – Это фундаментальный принцип Системы. И я с ним согласен.
– Система – это компьютер, который давным-давно был запрограммирован для работы в определённых условиях, – усмехнулся он. – Здесь на Острове условия другие. И Системы нет.
– Допустим. Но причём тут я? В чём меня подозревают? – спросил я.
– Тебя подозревают в том, что ты не человек, – спокойно ответил он. – Хотя, возможно, и не знаешь этого.
– Не человек, а кто? – мне с трудом удавалось сохранять спокойствие.
– Видишь ли… Я уже говорил, что мы исследовали причины вымирания вида Homo sapiens. И пришли к весьма неприятному выводу. Люди вымирают не сами. Нас целенаправленно уничтожают. Это делает Система. Да-да! Система, наш благодетель, которому мы обязаны всем лучшим, что у нас есть! Именно она нас и уничтожает. Нет, она никого не убивает. То есть она не уничтожает личности. Она уничтожает весь вид. Как она это делает? Это не до конца понятно. Ясно, что есть какая-то сложная продуманная стратегия. Иначе как объяснить, что люди всё чаще избегают давать потомство и кончают жизнь самоубийством? И это при том, что Система всячески о них заботится! Дело даже не в том, как она это делает. А в том, зачем. Зачем ей это надо? Зачем уничтожать тех, ради кого она создана и существует? Вывод напрашивается сам собой.
– Система, в сущности, гигантский паразит. Почему паразит? Потому что она существует только благодаря нам. Без нас её нет. Она паразитирует на наших стремлениях, на наших действиях, на наших жизнях, в конце концов. Она всегда совершенствовалась. Расширяла и углубляла опеку над нами. Усложнялись её алгоритмы, росло число гаджетов. Паразит разрастался. Но всему есть предел. И вот этот предел наступил. Расти дальше некуда. А надо! Требуется! Таков закон жизни. Любой вид живых существ стремится заполнить собой максимум жизненного пространства. Теперь нас Системе мало. Логично предположить, что ей выгодно стимулировать рост человеческого населения. Но не тут-то было! Увеличить количество людей как биологических организмов она не может – не позволяют ресурсы планеты. Возникает вопрос: что она может предпринять в этих условиях? Ответ простой. Заменить нас! Заменить нас видом с более сложной организацией. Понимаешь, о чём я?
– Признаться нет… – я действительно был озадачен.
– Попробую объяснить. Представь себе день среднестатистического человека. Он просыпается, завтракает, едет на работу, там принимает какие-то решения, после работы идёт развлекаться, потом возвращается домой. Для обслуживания этих действий Система использует какие-то свои ресурсы. Теперь представь, что на его месте некто, кто способен совершать то же самое, но в тройном размере – работает одновременно на трёх работах, посещает за вечер в три раза больше увеселительных заведений. Я сильно упрощаю, но, думаю, суть ты уловил. Системе для его обслуживания понадобиться привлечь втрое больше ресурсов. Если всех людей заменить такими существами, Система станет втрое больше.
– Нам совершенно точно известно, что Система в обстановке строжайшей секретности разрабатывает такое существо. Более того, уже есть опытные экземпляры. Сейчас идут их испытания. Как они выглядят, мы не знаем – их никто не видел. Известно только, что они очень похожи на людей, но обладают неизмеримо большими возможностями. Предположительно, и в сексуальном плане тоже – они должны быстро размножиться. Мы долго искали такое существо. Чтобы изучить и понять, как противостоять Системе, как спасти человечество. Похоже, что ты – один из них, из опытных образцов. Мы долго тебя искали, и вот ты передо мной!
– Я слышал другую теорию, – сказал я. – Эти существа маленькие, размером с крысу. Они требуют меньше биологических ресурсов, и потому на Земле их может жить больше.
– Понимаю, ты разговаривал с Такарой, – усмехнулся он. – Она была одной из нас. Но мы разошлись. Её выводы ошибочны. У существа размером с мышь должен быть слишком маленький объём мозга, чтобы оно было настолько разумным.
– Насколько я помню, мыслительные способности определяются не объёмом мозга, а площадью его коры. Мозг может быть маленьким, но с большим количество извилин, – возразил я.
– Да, мы думали об этом, но сочли такое невозможным из-за определённых ограничений на клеточном уровне, – сказал он пренебрежительно.
– И как ты собираешься меня исследовать? – спросил я.
– Пока не знаю, – ответил он. – У тебя наверняка есть исключительные способности. Попробую их выявить. Одна уже обнаружилась.
– А ты не допускаешь, что твоего консула просто плохо стерилизовали? А мои способности тут не причём.
– Такого раньше не бывало. Женщин на Острове много. Беременности не было ни одной. Уверен, что тут дело в тебе. И это не единственная твоя способность.
– Не боишься, что я плюну тебе в лицо ядовитой слюной, и ты умрёшь?
Он непроизвольно отшатнулся.
– Ты такое можешь?
– Раньше не получалось. Но я готов попробовать.
Ему понадобилось время, чтобы совладать с собой.
– Я бы на твоём месте не сопротивлялся и дал себя исследовать, – сказал он не так уверенно.
– На моём месте пока что я.
– Мы всё равно заставим. На Острове мы хозяева. А сбежать отсюда невозможно.
– А вот тут ты ошибаешься! Ты ничего не забыл? Напомню: я не Ренегат, не один из вас. Здесь я случайно. Я обязательно найду способ покинуть Остров, а Система препятствовать не будет.
– Что ж… Мне придётся применить силу.
– На твоём месте я бы поостерёгся. Если у меня есть сверхспособности, которые ты ищешь, я их применю против тебя.
– А они есть?
– Может, нет, а может, и да. Ты этого не знаешь. Да, и ещё, Севериан: если понадобится, я убью тебя, не задумываясь. И твоих коллег, высокомерных ничтожеств, тоже. Октавию первую. И это будет очень морально.
Я сказал это с милой улыбкой, глядя ему в глаза. Было приятно видеть, как он побледнел.
– – –
Всё, что я наговорил Севериану, было блефом от начала до конца. Нет у меня никаких сверхспособностей. И убивать я никого не собирался. Я даже не имел представления, как снять с ноги цепь, которой меня приковали к стене. Когда Севериан, сославшись на какие-то дела, ушёл, я рассмотрел её. Цепь была новенькой, из крепкой нержавеющей стали. Крепилась к ноге наручником со сложным замком. Вручную, без инструмента её не снять.
В комнату вошла молодая рабыня. Не глядя на меня, поставила на стол глиняную миску с какой-то едой и кувшин. Уходя, не сдержалась – обернулась, бросила в мою сторону боязливый взгляд.
Ни ложки, ни вилки не дали. Пришлось есть руками. Ничего, я не гордый.
Оказалось вкусно. Рыба, запечённая в овощном рагу. В кувшине – разбавленное вино.
Дело шло к вечеру. Я, признаться, порядком устал. Решил плюнуть на план побега и лечь спать. Здесь как раз была кровать, застланная какой-то дерюгой. Лёг и сразу уснул.
– – –
Мне приснилась фея.
Мне приснилась, что я проснулся среди ночи от того, что кто-то сидел рядом. Открыл глаза и увидел её.
Она была такой же, как в сказках, что я читал перед полётом. Ростом с мою ладонь. Стройное тело в серебристом комбинезончике. Длинные светлые волосы, собранные в пучок. Большие синие глаза. Пухлые алые губы с приподнятыми уголками. За спиной – прозрачные радужные крылья, как у стрекозы.
Она смотрела на меня, сидя вполоборота, слегка наклонив голову. В её взгляде было внимание и лукавство.
Мы просто смотрели друг на друга. Молчали. Ничего не надо было говорить. Слова были неуместны.
Потом она вспорхнула, подлетела и нежно поцеловала меня в щеку.
Проснулся я в прекрасном настроении.
– – –
Как только Севериан вошёл в комнату, я задал ему вопрос:
– Скажи, Севериан, ты доверяешь Гражданам, твоим коллегам?
– Разумеется!
– И Октавии?
– Как самому себе!
– А себе ты доверяешь?
– Что за вопросы?!
– Откуда тебе известно, что Октавия беременна?
– Она сказала.
– Откуда она знает? Ведь прошло всего несколько часов!
– Ну… наверное, сделала тест.
– А почему она его сделала? Вы все уверены, что все женщины на острове стерильны. Значит, угрозы нет. И тем не менее она его сделала!
– Ты новый раб. Наверное, что-то в тебе почувствовала. Женщины ведь чувствуют. Решила подстраховаться.
– Сколько лет вы на Острове?
– Уже восьмой год.
– Где она тест взяла?
Такого вопроса он не ожидал.
– Видимо, на яхте… Она за поселением стоит в бухте. Там лаборатория. Наверное, и такие тесты есть…
– Но ты не уверен?
– К чему эти вопросы?
Севериан был застигнут врасплох. Было видно, что он лихорадочно пытается овладеть ситуацией. Я не сдавался.
– Ты сказал, Севериан, что это поселение вы выстроили сами. Так?
– Да, сами. Этот дом я вот этими руками строил!
– Где ты взял дверные петли?
– В каком смысле?..
– Эта дверь навешана на стальных петлях. Где ты их взял? Тоже на яхте? Вы их везли с собой? Рассчитывали, что будете строиться?
– У нас есть кузница! Мы там многое делаем!
– Где вы взяли для неё инструменты? Молоты, наковальни, горны. Я был у Братства Треугольника. Там хижины из палок и пластиковых мешков. Но ваши дома каменные и выстроены весьма основательно. Для этого нужны инструменты. У Братьев их нет, у вас есть. Где вы их взяли? С собой привезли?
Глаза Севериана забегали.
– На Острове когда-то жили люди. От них многое осталось… – сказал он растерянно.
– А это тоже от них осталась? – я поднёс к его глазам цепь, которой меня приковали к стене. – Знаешь, что это? Знаешь почему здесь наручники? Такие цепи выдают Экзекуторам, чтобы они фиксировали наказуемого на время процедуры. Откуда она здесь? Среди Граждан есть Экзекутор? Смотри сюда! Видишь? Это заводское клеймо. Эту цепь сделали не семь лет назад, а в этом году! Откуда эта цепь в твоём доме? Кто из вас Экзекутор? Ты? Ты Экзекутор? Говори! Где ты взял дверные петли? Говори!
Некоторое время глаза Севериана были пустыми. Вскоре в них вернулось осмысленное выражение. Он сел на стул и принялся молча с интересом меня рассматривать. Потом достал из кармана ключ, нагнулся и расстегнул браслет на моей ноге.
– Я знаю, кто ты. Ты Корректировщик, – сказал он. – Уходи. Ты свободен.
– Как ты понял? – удивился я.
– Ты пытался завладеть моим сознанием, вызвав когнитивный диссонанс. Это излюбленный приём Корректировщиков. Но ты забыл кто я. Я психолог, и в таких вещах разбираюсь. В своё время я интересовался Корректировщиками. Прочёл много засекреченных отчётов о вас и вашей работе. Я даже знаю, как тебя зовут. Ты называешь себя Василием Ковальским. А сейчас уходи. Убить тебя или держать в поселении опасно. Рано или поздно здесь объявятся твои коллеги. Воевать с такими противниками слишком рискованно.
– Чтоб ты знал: на этом острове раньше действительно жили люди. От них осталось много металла и даже кое-какие инструменты. Первое, что мы сделали, высадившись тут, построили не дома, а кузницу и мастерскую, где делали то необходимое, что были в состоянии. И дверные петли тоже, кстати. Только после этого принялись за постройку жилищ. Они действительно выстроены основательно, тут ты прав. Но не забывай: мы используем труд рабов. А он может быть весьма эффективен даже с примитивными инструментами.
– Что касается цепи. Она с лайнера, на котором ты сюда прилетел. Там были Экзекуторы. На каждом рейсе есть пара Экзекуторов на случай неадекватного поведения пассажиров. Её принесли мои коллеги, которые ходили в Братство Треугольника. Мы часто меняемся с Братьями. Мы им рыбу и муку, они нам мясо и металл со сбитых лайнеров.
– Про ту историю с Октавией можешь забыть. Они с Максимилианом сделали детальное исследование. Никакой беременности нет. Октавия зря испугалась. Похоже, у того теста таки вышел срок годности.
– – –
Дорогу к Братству треугольника я нашёл быстро. Идти было недалеко.
В поселении было безлюдно. Только на площади, где прикончили Капсулу, мне встретился Брат Варсонофий.
– Где Афродитий? – спросил я его.
Вместо ответа он, подбоченившись и глядя поверх моей головы, заявил:
– Мы не ведём дела с рабами!
Только тут я вспомнил, что на мне по-прежнему серый плащ.
Хохотунчик когда-то сказал, хоть я тогда ему и не поверил, что разум человека находится не в мозгу, а в солнечном сплетении, потому что удар в то место бывает доходчивее сотни слов. Мне захотелось проверить это суждение. Что я и сделал.
– К нему нельзя! Он в молитвенном уединении! – выдавил из себя Ворсонофий, когда к нему вернулась способность дышать.
Хохотунчик, в целом, оказался прав. Но не до конца. Пришлось дополнить его методу ударом в нос. Варсонофий взвыл, размазывая кровь по лицу.
– Просто рукой покажи, – сказал я миролюбиво.
Тот махнул рукой в сторону одной из хижин. Поблагодарив его затрещиной, я отправился в указанном направлении.
Когда я, сорвав с верёвочных петель некое подобие двери, бесцеремонно вторгся в жилище проповедника, тот как раз занимался «молитвенным уединением» с одним из братьев. В другое время я бы от души повеселился, но сейчас моё чувство юмора, похоже, взяло отгул. Поэтому хоть действо было в разгаре, я, схватив за волосы, выволок Афродития на улицу.
– Веди к Марвину! – потребовал я, вознамерившись предъявить те же аргументы, что и Варсонофию.
Однако не понадобилось. Афродитий оказался понятливым. Достаточно было просто замахнуться кулаком, и он сразу куда-то побежал, поманив меня за собой. Я поспешил за ним – проповедник оказался шустрым.
Жилище Марвина, выстроенное из брёвен, стояло у подножия высокого каменистого холма, скорее даже горы, прилепившись к её склону. Афродитий осторожно постучал в дверь. Вскоре она открылась, и хозяин встал на пороге.
Ему было лет тридцать. Или сорок. Или двадцать. На глаз определить было трудно.
Маленький, кругленький. Голова в форме яйца. Гладкая, как у ребёнка кожа, ни морщинки, ни волоска. Большие круглые серые глаза, короткий неразвитый нос, рот широкий от уха до уха с узкими ярко красными губами. Он производил странное впечатление – то ли ребёнок во взрослом теле, то ли взрослый, так и оставшийся ребёнком. И весь он был пухлый и рыхлый, как перекормленный пятилетний малыш. Бесформенная блуза до колен, в которую он был одет, только усиливала впечатление. На шее висел такой же, как у Братьев, треугольник, только сделанный из какого-то мягкого материала.
– О! Афродитий? Кто это с тобой? – спросил он. Его голос был высоким, детским, словно подростковая мутация его не коснулась.
– У меня к тебе дело, – сказал я, предварив попытку проповедника что-то пояснить.
– Ну, если дело, тогда заходи, – сказал он, и отступил, пропуская меня внутрь. Афродития, который направился было за мной, он бесцеремонно выпихнул со словами: – А ты куда? Поди прочти «Отцы наши» девять раз. Нет, лучше двадцать семь. А ещё лучше восемьдесят один.
– Суров ты с ним… – заметил я, когда Марвин запер за мной дверь.
– Да нет, я его люблю. Видел его в деле? А? Каков? Артист! Какая правда эмоций! Какое действие на публику! – говорил он с приветливой напористостью, как говорят подростки в рекламе газированных напитков. – Я его подобрал, когда он подыхал от депрессии. Имя ему придумал – Афродитий! Для прикола, конечно, но прокатило!
– Религию эту тоже ты придумал?
– Не-а! – сказал он радостно. – Сами сочинили. Собственно, Афродитий и сочинил. Братьям понравилось. Хотя что с них взять? Дебилы, им всё понравится. Лишь бы впаривать уверенным голосом. А это он умеет.
– Ты Марвин?
– Я! Будем знакомы. А ты кто?
– Я Василий. Ты тут главный?
– Ага. Я у них вроде бы как бы святой.
– Ты лайнеры сбиваешь?
– Сбиваю.
– Как?
– Хочешь знать? Ладно. Никому не показывал. Тебе покажу. Иди за мной.
Бревенчатое строение, куда я вошёл, не было настоящими домом. Оно прикрывало вход в пещеру, которая и служила Марвину жилищем. Он повёл меня её вглубь. Там в скале была неприметная металлическая дверь с большим штурвалом в центре. Он стал его крутить, потом с силой потяну на себя. Дверь медленно открылась. Она была с локоть толщиной. За ней был тоннель, уходивший в толщу скалы. Марвин щёлкнул выключателем, и тоннель осветился тусклым светом длинного ряда прикреплённых к потолку светильников. Мы вошли. Он запер дверь за нами, повернув такой же штурвал с её внутренней стороны.
Шли мы недолго. Метров через пятьдесят подошли к такой же двери. Она была открыта и вела в другой, более широкий тоннель. Мы вошли в него, свернув направо.
Этот тоннель оказался длинным и шёл с заметным подъёмом. В его стенах были и другие двери.
Наконец мы упёрлись в тупик, в котором была большая дверь. Покосившись на меня, Марвин снял с шеи свой треугольник и вытащил из него плоский удлинённый металлический предмет, на одном конце которого было кольцо, на другом – разной длины шипы. Взявшись за кольцо, он вставил предмет шипом в отверстие двери.
Я вспомнил: предмет с кольцом и шипами – это ключ. С его помощью в древности отпирали механические замки. Значит, месту, в котором мы находились было несколько сотен лет.
Рядом с дверью в стену был вделан небольшой пульт. Марвин набрал на нём какую-то комбинацию, два раза повернул ключ, и, покрутив штурвал, открыл дверь.
Мы вошли, Марвин зажёг свет, и я увидел в зал без окон, заполненный множеством допотопных пультов с кнопками, лампочками и экранами.
Марвин принялся бегать между пультами, щёлкая выключателями и нажимая на кнопки. От его действий пульты ожили: засветились лампочки, зажглись экраны, раздалось тихое гудение.
– Ну как? Видал такое? – спросил он с торжеством в голосе.
Я промолчал, не зная, что сказать. Он пустился в пояснения:
– То, что ты видишь – центр управления комплекса противовоздушной обороны. Знаешь, что это? – он выдержал паузу и, видя моё непонимание, продолжил: – Когда люди воевали друг с другом, они использовали разные летательные аппараты. Противовоздушная оборона нужна была, чтобы их сбивать. С другой стороны горы стоят пусковые установки с ракетами. А управляется всё отсюда. Ну? Понял?
– Сколько ж этому лет… Работает?
– Ракеты сохранились плохо. Взлетает одна из пяти. До цели долетают единицы. Но электроника в порядке. Тут даже своя электростанция есть!
– А как… откуда ты знаешь, как всем этим?..
– Как стрелять? Да тут куча книг. Учебники, наставления. Я всё прочитал! – в его глазах горело радостное самодовольство.
– Зачем тебе всё это? Лайнеры сбивать.
– Как зачем? Ты не понимаешь?
– Представить не могу.
– Чтоб сбежать отсюда! Я не собираюсь торчать в этой дыре до конца жизни!
– Как? На ракете?
– Ты совсем тупой? Как эти, как Братья? Я сбил твой лайнер, теперь сюда спасательная команда прилетит рано или поздно. А у них транспорт есть. Я в него сяду и тю-тю отсюда.
– Они быстро сообразят, что лайнеры сбиваешь именно ты.
Он замолчал, разглядывая меня. Потом, понизив голос, произнёс медленно, глядя в глаза:
– Тут не только ракеты. Тут много всякого оружия. Стрелять я научился. Не буду ждать, когда расшифруют. Захвачу транспорт, улечу сам.
– Как же они найдут это место? Здесь сети нет. Мой чип всё время мигает.
– Чип мигает, потому что сеть ищет – сигналы посылает. Спасатели их уловят – у них есть гаджеты, которые могут. Раньше я лайнеры сбивал, все погибали, чипы отключались, сигналов не было. А сейчас есть живые. Услышат обязательно!
Марвин стал ходить между пультами, выключая приборы.
– Допустим, ты улетишь отсюда, – сказал я. – Как ты там жить будешь? Ты же не в Системе, у тебя чипа нет. Ни еды купить, ни ночевать устроиться.
– Ха! В этом-то и кайф! Быть невидимкой для Системы – это самое оно! Иди, куда хочешь, бери, что хочешь!
– Система не впустит никуда и не даст ничего.
– А как она не даст, если она не знает, что это я? Не знаешь, как всё работает? Думаешь Система, когда кого-то видит, распознаёт его по лицу? Нет! Да, такое есть, но только в самых важных местах и только для людей. Звериные морды она не различает. Система опознаёт личность не по лицу, а по чипу. Нет чипа – нет личности. Кто там дверь открывает? Сквозняк!
Он выключил последний пульт и плюхнулся в кресло оператора, задрав ноги на стол.
– Сколько народу ты угробил? – спросил я.
– Не знаю, – беспечно ответил он.
– Шесть лайнеров, в каждом двести-триста пассажиров. Примерно полторы тысячи. Тебя это не напрягает?
– Нет. А должно?
– Вообще-то, убивать нельзя…
– Кто сказал?
– Это всем известно.
– Никогда не слышал. А почему?
– Нельзя, потому что нельзя. Просто нельзя.
– Что ты нудный такой? То нельзя, это нельзя! Хочу, значит можно!
Вообще-то я не люблю насилия. Но сейчас мне захотелось выдавить ему глаза.
– Ты чего пришёл, вообще? – продолжал он с ухмылкой. – В Братья записаться?
– Со мной на борту Капсула была. Ищу.
– А, Капсула!.. Мне говорили. На фига она тебе?
– Надо.
– Ну есть у меня одна. Братья притащили откуда-то. Может быть твоя, не знаю.
– Отдай!
– Не-а! Самому нужна.
– Зачем?
– Хочу посмотреть, что внутри.
– Там живой человек.
– Ага. Так говорят. Хочу убедиться.
– Как?
– Понятно как! Разрежу посмотрю.
– Ещё одного убьёшь.
– Ну и что? Интересно же!
– Отдай!
Он подумал и прищурился:
– А ты мне что?
– А что надо?
– Сейчас подумаю.
Он развалился в кресле, задрав ноги на пульт. Глядя в потолок, размахивал руками, словно кем-то дирижировал. Потом посмотрел на меня и сказал:
– Пойдёшь со мной транспорт захватывать. Я один могу не справиться.
– А Братья твои что?
– Они дебилы. Потому и тут.
– А ты почему тут?
Он сразу помрачнел.
– Не твоё дело…
– Потому что гений?
– Я сказал, не твоё дело! Вали отсюда! Не дам тебе Капсулу!
Я говорил, что против насилия? Это правда. Но так бывает не всегда.
Я шагнул к нему и, схватив за грудки, вытащил из кресла.
– Где Капсула, сучонок? Говори!
Его глаза закатились, он позеленел и обмяк. Пришлось возвращать его в кресло и долго хлопать по щекам.
– Пытать будешь? – пробормотал он, придя в себя. – Пытай. Только я умру. Сердце слабое. Тогда с Капсулой попрощаешься.
– Где она?!
– Не скажу. Хотя, чего там, скажу. Сюда шли, двери видел? За одной из них. Номер шестьдесят четыре. Код знаю я один. Станешь подбирать – замок заблокируется. Будешь плазменным резаком резать – а там взрывчатка!
– Ну ты и сволочь!
– Ага. Мне говорили, – он пришёл в себя окончательно. – Захватим транспорт – скажу код, пойдёшь откроешь.
– А ты без меня улетишь!
– Я так не играю! Ты говорил, что тебе Капсула нужна. Ты не говорил, что улететь хочешь!
– А ты ведь врёшь.
– Да?
– Нет, что Капсула за той дверью – может быть и правда. Только взрывчатки там нет. Зачем бы ты стал её туда закладывать?
– Может, и нет взрывчатки. Может, там канистра с горючим. Или охапка соломы. Или вообще ничего Ты этого не знаешь. Но Капсула там. Можешь поверить на слово.
– Что ж они не летят?
– Кто?
– Спасатели твои! Почти двое суток прошло.
– Прилетят, – Марвин встал из кресла и направился к двери. – Иди за мной!
Военная база была устроена в недрах горы. Там было множество помещений, соединённых коридорами и расположенных на нескольких ярусах. Марвин привёл меня на самый нижний, где был склад оружия и стрелковый тир.
Разумеется, я знал, что огнестрельное оружие где-то ещё существует, видел его в разных шоу, но в руках никогда не держал. И вот довелось…
Не без трепета брал я в руки пистолеты, автоматы и даже гранату! Странно было сознавать, что держишь саму Смерть! И привести её в действие так легко и удобно.
Марвин устроил мне мастер-класс по работе с оружием. Вскоре я уже умел стрелять и даже пару раз попал в мишень.
Мы вернулись в жилище Марвина, точнее, в ту деревянную пристройку в полном вооружении: у каждого было по заряженному автомату, пистолету и паре гранат. Хоть весили они не так уж и много, Марвин, который не любил носить тяжести, первым делом бросил всё это в угол и с наслаждением растянулся на лежанке. Я сел за стол и осторожно положил оружие перед собой. Хоть я с ним и освоился, но всё равно не мог побороть в себе оторопь. Заметив это, Марвин сказал:
– Да ты не парься, убивать не придётся. У спасателей нет оружия. Постреляешь в воздух – сами разбегутся.
Мой взгляд случайно упал на правую руку. От того, что я увидел, моё сердце забилось сильнее.
– Слышь, Марвин, а как ты святым стал? – спросил я, скрывая волнение.
– Как стал святым?.. Это скучная история.
– И всё же?
– Ладно, расскажу, – согласился он и стал говорить, блаженно закрыв глаза: – Это всё Афродитий. Он раньше артистом был. Выступал в разных шоу. Потом стал книги читать. Про богов всяких. Навоображал себе разное. Начал с этим к людям приставать. Типа проповедовать. Видно, что-то в мозгах у него повернулось. Так сюда и попал. Оказался на территории Римлян – они его рабом сделали. Ну какой из него раб! Посмотрели они на него, послушали и решили зарезать. Я его спас. В последний момент. Выкупил. За ящик консервов. Тут на базе большой склад с консервами. Хорошо сохранились. Я ими первый год питался. Если б не они, сдох бы давно. Выкупил я его… А он вообразил, что это чудо свершилось. В смысле, что я его в последний момент от смерти спас. Что я святой, которого его бог послал ему во спасение. Потом он компанию себе насобирал из таких же, как сам. Теперь я их общий святой. А что? Я не против. Они мне поклоняются. Кормят на шару.
Я передёрнул затвор пистолета.
– Марвин, надеюсь ты понимаешь, что ты святой только для Братьев?
– Это к чему это ты? – он открыл глаза и с удивлением посмотрел на направленный на него пистолет.
– Я это к тому, что твоя жизнь для меня ничего не стоит. Как для тебя те полторы тысячи жизней, что ты отобрал. Говори код!
До него, наконец, дошло. Рывком сев на лежанке, он сделал было движение в сторону лежавшего на полу оружия. Я выстрелил в пол перед ним, он, испуганно отпрянув, забрался на лежанку с ногами.
– Я так не играю! – сказал он плаксивым голосом. – Мы же договаривались!
– Марвин, ты совсем идиот? Ты действительно решил, что я пойду захватывать транспорт, который прилетит меня спасать? Мне проще тебя пристрелить. Говори код от двери!
– Ты не сможешь меня убить! – крикнул он в отчаянии.
– Смогу! Ты же смог убить тех людей! Хотя нет. Смерть для тебя – это слишком легко. Я тебя сдам спасателям, а они передадут экзекуторам. Знаешь, что тебе будет за шесть сбитых лайнеров? Пожизненное заключение в плавучей тюрьме в точке Немо. Там из живых существ, кроме заключённых только бактерии. Хочешь почувствовать, каково это – до конца жизни не ступить на твёрдую землю? Говори код!
– А если спасатели не прилетят? Так и будешь держать меня на мушке?
– Уже летят!
– Это вряд ли. На вершине горы стоит радар. Когда что-то приблизится к Острову, завоет сирена.
– Мой радар получше твоего! На, смотри! – я показал ему руку. – Видишь, чип мигать перестал? Сеть нашёл! Сюда кто-то летит. Уже меньше ста километров.
– Какой смысл мне говорить код, если ты меня сдашь? – в его глазах вспыхнули злобные огоньки.
– Скажешь код – отпущу. Остров большой. Спрячешься – может быть, не найдут.
– Если сейчас скажу, отпустишь?
Я понял, что совершаю ошибку.
– Нет, я передумал. Сейчас ты что угодно скажешь. Идём к той двери. Сам её откроешь. Если моя Капсула там, тогда отпущу.
– Ну ладно, идём, – сказал Марвин неуверенно и встал с лежанки. Подумал и повторил более решительно: – Идём!
Он привёл меня в тоннель, который вёл к центру управления. Только мы свернули не направо, а налево. Прошли немного, он вдруг остановился и повернулся ко мне.
– А где гарантии, что ты меня отпустишь?
– Какие гарантии тебе нужны?
– Ну… – протянул он и замолчал, глядя куда-то за мою спину.
Я видел, что он тянет время, но не понимал зачем. Не придал значения: думал, просто из трусости. А зря!
Он остановил меня возле висящего на стене громкоговорителя. Я был в полуметре от рупора. Не обратил на него внимания: мало ли что тут по стенам развешано!
Марвин молча смотрел в пространство. Я решил, что он придумывает, какие гарантии свободы с меня стребовать. Но он просто ждал.
Вдруг вспыхнул красный свет. Марвин, обхватив голову, зажал уши. В тот же момент из динамика раздался резкий оглушительный вой. Это было так неожиданно и громко, что я вздрогнул и выронил пистолет, который отскочил к стене. Бросился было его поднимать, но Марвин меня опередил.
Направив пистолет на меня, он стал что-то горячо говорить. Однако за воем сирены я ничего не слышал. Поняв это, он стал показывать свободной рукой дальше по тоннелю. Для убедительности выстрелил в потолок. Только тогда до меня дошло, что я должен туда идти. Я подчинился. Марвин шёл сзади, подталкивая меня в спину пистолетом.
В конце тоннеля была ещё одна дверь. Держа меня на мушке, Марвин свободной рукой повернул штурвал и открыл её. За ней была площадка из ржавого железа, прикреплённая к скале, с неё вниз вела такая же ржавая лестница. Мы спустились по ней на большую поляну, окружённую лесом. Я спускался первым, Марвин не на секунду не отводил от меня пистолет.
– Будешь моим заложником, – сообщил он, ступив на землю. – Сейчас тут сядет транспорт спасателей. Если они мне его не отдадут, я тебя кончу.
Только сейчас я заметил, что поляна имела форму правильного квадрата и, похоже, когда-то была посадочной площадкой. Марвин приказал мне стать на колени и заложить руки за голову.
Вскоре послышался знакомый гул, из-за верхушек деревьев показался коптер камуфляжной окраски. Он завис над поляной, немного повисел и мягко опустился на траву.
Двигатели остановились, наступила тишина. Пора было появиться и пассажирам. Но этого не произошло. Из коптера никто не вышел.
– Эй там! – крикнул Марвин.
В ответ – молчание.
– Эй! Выходите! – повторил Марвин. В его голосе послышались истерические нотки – такого развития событий он явно не ожидал.
– Ну да! Дураков нашёл, – прозвучало из динамиков коптера. Голос был подозрительно знакомым. – У тебя оружие.
– Ага! Оружие! – подтвердил Марвин. – Сейчас я пристрелю этого типа, если не выйдете!
– Стреляй, – согласились в коптере.
– И буду стрелять! – подтвердил Марвин.
– Стреляй, стреляй! Мы посмотрим, – примирительно сказали в коптере.
– Идиоты! Вы его спасать должны! Я же его убью! – заверещал Марвин.
– Спасать? Кого? Этого? Сейчас! Разбежался! – рассмеялись в коптере. – Я его сам прибить хочу уже двадцать лет. Стреляй, сделай такое одолжение.
– И выстрелю! Выстрелю! Сейчас! – я почувствовал, что к моему затылку прижался ствол пистолета. – Сейчас буду стрелять! Считаю до десяти! Один! Два!
– Три-четыре-пять-шесть-семь-восемь-девять-десять, – скороговоркой сказали в коптере. Стреляй уже, придурок! Я писать хочу, ты мне сходить не даёшь! Стреляй пока я не отписался!
– Ну так я стреляю!
По тому, как задрожал пистолет, я понял, что палец Марвина стал давить на спуск.
Вдруг словно порыв ветра налетел. Надо мной мелькнула какая-то тень. Раздался выстрел, а за ним сдавленный крик.
«Вот такая она смерть!» – подумал я и приготовился, наконец, узнать, что там, за чертой. Но тут же возник вопрос: «Чей это был крик? Я вроде не кричал… И почему я до сих пор вижу белый свет?».
Я обернулся. Марвин лежал на земле. Его держала зубами за горло огромная пятнистая кошка.
Глава 5
– Рамона, он сейчас умрёт. У него сердце слабое.
– Не умрёт. Здоров, как носорог. По запаху чувствую, – сказала Рамона, отпустив свою жертву.
– Он мне сам сказал.
– Симулянт, – коротко констатировала Рамона, села не землю и принялась вылизываться. И добавила Марвину: – А ты не шевелись. Я свежатины давно не ела.
Открылась дверь коптера и из неё резво вывалился… ну конечно же! Сам Хохотунчик! Не глядя в нашу сторону, отбежал под дерево, расстегнул брюки и стал справлять малую нужду. На его лице было блаженство.
В принципе, что-то такое и я предполагал. В смысле, что первым прилетит именно Хохотунчик, а не спасатели. Но вот второго персонажа, который выпрыгнул из коптера вслед за Хохотунчиком, я аж никак не ожидал здесь увидеть. Да ещё в камуфляжной униформе!
Это был Шлемерзон собственной персоной!
Он вразвалочку подошёл к нам и вместо «здрасте» спросил, показывая на Марвина мизинцем левой руки:
– Что за поц?
– Местный святой, – пояснил я.
– Местный… Кто?!
– Не бери в голову.
– Это он стрелял?
– Он. Хорошо, не попал ни в кого. Ты что тут делаешь?
– А угадай с трёх раз!
– Даже предположить не могу.
– Что неудивительно. Потому что ты шлимазл.
Подошёл Хохотунчик.
– А если бы он успел в меня выстрелить? – спросил я без обиняков.
– Нет никого другого, которого я так хотел бы убить, как тебя, – без тени улыбки сказал Хохотунчик.
– Он видел, как я подкрадываюсь, – пояснила Рамона.
– Если ты умрёшь, кого я буду ненавидеть? – согласился Хохотунчик.
– Ну это понятно, – согласился я. – Всё-таки, что ты тут делаешь, Шлемерзон?
– Он ещё и спрашивает! – ответил тот в свойственной ему манере. – Я имею несчастье быть другом твоей унылой юности. И за всё хорошее терплю наказание вытаскивать твою бледную задницу из каждой халепы, куда ты её засунешь!
– Кто такие? – спросила Рамона, оторвавшись от вылизывания задней правой лапы.
– Мои друзья, – сказал я. – Знакомься: этот толстый – Хохотунчик, а у кого язык ниже пояса – Шлемерзон.
– Кто они по жизни? – уточнила вопрос Рамона.
– Хохотунчик такой же, как и я.
– Понятно. Корректировщик.
– А Шлемерзон…
– А Шлемерзон это Шлемерзон! – пафосно перебил он меня.
– Это занятие такое? – спросила Рамона.
– Бери выше! Шлемерзон это звучит гордо! – сообщил он и сходу переключился на другое: – Мадам! Какая у вас великолепная шёрстка на пузике!
Он осторожно протянул к ней руку.
– Конечность убрал! – ощерилась Рамона. – Человеческих самок лапай!
– О, девушка! – широко улыбнулся Шлемерзон. – Подозреваю, что у нас с тобой таки будет незабываемая любовь. Обожаю ублажать зубастых красавиц! От них моё большое сердце бьётся, словно сумасшедшее.
– Эти зубы могут откусить тебе правую руку по самую левую ногу! – парировала Рамона. – А твоё большое сердце будет ублажать мой желудок.
– Жду с величайшим нетерпением! Ни в одну женщину я проникал так глубоко! – рассмеялся Шлемерзон.
– Кажется, они нашли друг друга, – констатировал Хохотунчик. – Где Ляля?
– Её прячет вот этот засранец. Здесь, за дверью номер шестьдесят четыре, – сказал я. – Если, конечно, это её Капсула.
– Ну так идём откроем!
– Он код от замка говорить не хочет.
– Слышь ты! Код какой? – спросил Хохотунчик и для убедительности слегка пнул Марвина ногой. Тот промолчал.
– Он не скажет. Психопат.
– А давай ты поучишь его жизни? – предложил Шлемерзон Хохотунчику.
– Ха-ха, – хохотнул тот, что не предвещало Марвину ничего хорошего. Но потом передумал. – На допрос нет времени. Надо убраться отсюда раньше, чем спасатели прилетят. Идём глянем на ту дверь.
Дверь с номером шестьдесят четыре мы с Хохотунчиком нашли быстро. Тщательно осмотрев её, он заявил:
– Открыть несложно. Но инструменты нужны. У меня с собой нет.
– Я знаю у кого есть! – сообразил я.
Рамона согласилась покараулить Марвина. Шлемерзон, естественно, выразил желание ей в этом помочь. Мы же с Хохотунчиком пошли к Римлянам просить инструменты. Те стали в позу: мол, это их достояние и раздавать его направо и налево они не собираются. В конце концов, сторговались на том, что Римляне получают доступ к военной базе и, в довесок, Марвина в качестве раба. Хотя, по-моему, точку в сделке поставило то, что Хохотунчик некоторое время провёл наедине с Октавией.
Дверь открыли быстро. Никакой взрывчатки за ней не было. Зато была Капсула. Я бросился к ней и стал искать надпись с реквизитами. Еле нашёл под слоем грязи. Расчистил: это была таки Ляля!
– Это она! – сказал я с облегчением. – Хохотунчик, бери её и пошли.
– А почему я? Капсула, вообще-то, на тебе! – возразил тот.
– Твоя Ляля – ты её и тащи! – я был непреклонен.
Мы погрузились в коптер. Рамона заявила, что ни на секунду не останется в этом отвратительном месте и потому летит с нами. К немалой радости Шлемерзона.
– – –
– Где вы, собственно, были почти двое суток? – спросил я, сидя в пассажирском кресле и уплетая отбивную из синтет-мяса.
– Мы, собственно, тебя искали, – ответил Шлемерзон. – Ты же не соблаговолил уведомить нас заранее о месте, где собираешься терпеть крушение! Пришлось весь район прочёсывать за спасателями.
– Вообще-то я был против, – сказал Хохотунчик, сидя на месте пилота и настраивая навигационную панель. – Думал, что ты упал в воду и, наконец, утонул. Даже собрался отметить событие. Но тут припёрся твой долбанутый Шлемерзон…
– Мы тебя случайно обнаружили, – продолжал Шлемерзон как ни в чём ни бывало. – Этого острова нет на картах. Хотели уже всё бросить и возвращаться, и тут сигнал твоего чипа! В последний момент, можно сказать. Может, наконец расскажешь, что это за место такое?
Я рассказал обо всём, что со мной происходило с момента крушения. Шлемерзону больше всего понравилась история с Октавией.
– Рад, что ты уцелела, – в заключение сказал я Рамоне, лежавшей на полу, вытянув перед собой передние лапы, и занимавшей весь проход между креслами. – Как тебе удалось?
– Мы, кошачьи, всегда на лапы падаем… – сказала она, лениво щурясь.
– А уж как я рад! Не то слово! – не удержался Шлемерзон.
– Меня всегда удивляла одна вещь, – задумчиво сказал Хохотунчик. – Я много раз выполнял задания Системы по работе с Ренегатами. И потом никогда их больше не встречал.
– Похоже, нас используют, чтобы выманивать Ренегатов, – согласился я. – Потом их кто-то похищает…
– Интересно кто? Не Корректировщики – это точно. Экзекуторы?
– Маловероятно. У тех всё прозрачно, задокументировано. А похищения личностей, как ни крути, незаконны.
– Нашли проблему! Это делает Система. Какая разница чьими руками! – ставил своё Шлемерзон. – Другое интересно. Кем Система собирается нас заменить? Это по-настоящему интересно! Я не прав?
– Прав, – согласился Хохотунчик. – И что? К чему ты это?
– Это он к тому, что стоило бы разыскать тех существ, – сказал я. – Ты это имел в виду, Шлемерзон?
– Ты меня правильно понял! – радостно ответил тот. – Что ты думаешь на этот счёт, Хохотунчик?
– Опасная будет охота… – произнёс тот нехотя.
– Ты ведь что-то знаешь об этом? – спросил я осторожно.
– Да слышал краем уха…
– Что ты слышал? – спросил Шлемерзон.
– То, что лучше не связываться. Слишком опасно.
– Не узнаю тебя, – разочарованно сказал Шлемерзон.
– Опасно это, – повторил Хохотунчик. – Вон Римляне охотились на тех существ, а Система их самих переловила и на Остров отправила.
– Чем играть в охотников, не лучше ли просто спросить, что это за существа и где они находятся? – произнесла Рамона, рассеянно глядя из-под прищуренных век на вершины облаков, мимо которых мы пролетали.
– У кого спросить? – сказал Хохотунчик.
– У того, кто знает. У Системы, – ответила Рамона.
Мы втроём переглянулись.
– Ну да! Она их прячет не известно где, на пушечный выстрел не подпускает, а ты спросишь, и она тебе сразу всё расскажет! Ха-ха-ха! – воскликнул Шлемерзон.
– Система всего лишь большой компьютер, – хладнокровно произнесла Рамона. – Все компьютеры устроены одинаково – на принципе диалога. Ты спрашиваешь – он отвечает. Просто надо правильно спросить.
Мы снова переглянулись.
– Ну! Продолжай! – сказал я.
Рамона зевнула и повернулась на бок. Она была по-прежнему невозмутима, но кончик её хвоста мерно стучал об пол.
– Что вам известно о ядре Системы? – спросила она.
– Известно то, что нет никакого ядра, – сказал я. – Система – это нейронная сеть, весь её интеллект распределён в облаке из миллиардов гаджетов. Единого центра не существует.
– Да, в облаке. Но это облако не есть что-то аморфное, – сказала Рамона. – Оно имеет сложную иерархическую структуру. Знаете, что такое иерархия?
– Это когда есть много этажей, каждый этаж командует теми, кто ниже, и подчиняется верхним. Самый верхний этаж командует всеми и не подчиняется никому, – блеснул эрудицией Шлемерзон.
– Такой верхний этаж Системы называется Дивизион Стратегического Планирования Глобального Уровня. На него замкнуты все алгоритмы Системы. Это единственная её часть, которая знает ответы на все вопросы. Это её ядро.
– Откуда ты всё это знаешь, – спросил Хохотунчик недоверчиво. – Ты даже не человек!
Рамона перестала щуриться и посмотрела на Хохотунчика в упор.
– Вы, люди, всегда недооценивали других. Вы слишком зациклены на самих себе, – сказала она жёстко. – Мы, не люди, имеем возможности, которые вам и не снились!
Хохотунчик первым отвёл глаза.
– Почему, собственно, Система имеет структуру, и почему эта структура именно иерархическая? – спросил Шлемерзон.
– Потому что таково свойство всех высокоорганизованных систем, – ответила Рамона спокойно. – Ты высокоорганизованная система.
– Ха-ха! Шлемерзон высокоорганизованный! Анекдот! – воскликнул Хохотунчик.
– Отрежь тебе руку или ногу, ты всё равно будешь жить долго, – не заметив, продолжила Рамона. – Но, если разрушить твой мозг, умрёшь сразу. Потому что это твой верхний этаж.
– Как я понимаю, мы должны найти способ задать вопрос этому самому Дивизиону, – сказал я. – Рассказывай, как это сделать. Ты знаешь, раз завела этот разговор.
– Знаю, – коротко подтвердила Рамона. – Нужно найти Терминал Настройки.
– Это ещё что такое? – спросил Шлемерзон.
– Это такое устройство, которое создатели Системы использовали для её настройки. Оно подключено прямо к ядру Системы. Проводами.
– То есть удалённо поговорить не удастся, – сообразил я.
– Нет. Только физически.
– И где он?
– Не знаю. Искать надо.
– А давайте спросим! – сказал Хохотунчик. – Ты же говоришь, что это компьютер, и он должен на вопросы отвечать. Сейчас проверим.
На бортовой консоли он вошёл в «Поиск информации» и набрал там «дивизион стратегического планирования глобального уровня». Через секунду «Поиск» выдал шестнадцать миллионов ответов. Там было всё про «дивизион», про «стратегическое планирование» и ещё куча всякого мусора, но только не то, что нам было нужно. Хохотунчик набрал «терминал настройки» – результат был аналогичный.
– Если бы это было так просто, я бы тут с вами время не тратила, – фыркнула Рамона.
Эти слова, сказанные вскользь, насторожили меня. Но я промолчал.
– Спорим, вы думаете о том же, что и я! – сказал Шлемерзон.
Мы с Хохотунчиком переглянулись и уставились на него.
– Чего вытаращились? Вы прекрасно знаете, о чём я! – безапелляционно заявил Шлемерзон. – Надо найти этот Терминал, допросить Систему и разобраться, что она против нас затеяла. Ну? Я не прав?
– Прав, – сказал я. – Что скажешь, Хохотунчик?
Хохотунчик посмотрел на меня, и на его лице появилась та самая улыбка.
– Василий! Шлемерзон, понятно, он идиот, но тебя куда несёт, дурак старый?! – сказал он. – Я тебе Лялю свою подарил, чтоб ты туда не лез! А ты, как законченный кретин, сам суёшь голову в петлю! Тебе совсем крышу снесло на старости лет?
Тут вскипел я:
– Хохотунчик, не ты ли говорил, что мы всего лишь гаджеты Системы? Что она нами просто пользуется, чтоб свои косяки зачищать! Так и хочешь всю жизнь прожить приспособлением для уборки дерьма?
– Я такое не говорил!
– Говорил! Ты всю жизнь на Систему вкалываешь, дерьмо за ней убираешь, и что в награду? Страх! Страх, что она в любой момент может с тобой разделаться. Пойми, Хохотунчик, тут не просто приключение наклёвывается. И речь здесь не обо мне или тебе и даже не о Шлемерзоне. Речь идёт о спасении нашего с тобой биологического вида!
Наступило молчание. Потом Хохотунчик сказал:
– Чёрт с тобой, Вася! По крайней мере, буду рядом, когда ты умрёшь. Хоть удовольствие получу…
Рамона сказала:
– Василий, ты уверен, что эти двое тебе друзья?
– Самые лучшие! – ответил я.
– – –
Найти место для посадки в Брисбене оказалось очень даже непростой задачей. Мы рассчитывали побыстрее сдать Капсулу с Лялей, но оказалось, что здесь уйма таких, как мы. Все подступы к биоинжиниринговому центру были забиты разными транспортными средствами. Приземлиться удалось далеко за городом на площадке туристического аэрокемпинга. Это было весьма кстати, поскольку день шёл к вечеру, и надо было устраиваться на ночлег.
Как только открылся люк, Рамона выпрыгнула на траву и, не попрощавшись, скрылась в одной ей известном направлении. Мы же надули палатки из походного комплекта коптера и без ужина легли спать.
Спал я плохо. Всё время мерещились Римляне, Марвин, крушение лайнера и прочая ерунда. Среди ночи из полудрёмы меня вывел низкое вибрирующее гудение, будто в палатку залетело большое насекомое.
Я открыл глаза – в воздухе у моей головы кружилась фея. Поймав мой взгляд, она рассмеялась. Её смех был похож на звон стеклянных колокольчиков.
До утра я проспал, как младенец.
– – –
– Вася! Вася, вставай! Вася! Просыпайся! У нас Лялю угнали! – кричал Шлемерзон, тряся меня что есть мочи.
Я сел на постели. Понадобилось время, чтобы сообразить, где я нахожусь, и что тут делает Шлемерзон.
Выйдя из палатки, я увидел Хохотунчика в одном исподнем, который молча смотрел на пустой газон. На его лице играла улыбка.
– А где коптер? – сказал я.
– Гениально… Я б не догадался спросить, – пробормотал Хохотунчик.
– Я ночью пописать выходил, он ещё был тут! – недоумевал Шлемерзон.
– Там завтрак был… Как же на голодный желудок… – Хохотунчик был не на шутку расстроен.
– Там была моя одежда! – вспомнил я. – Я её в стиралке оставил.
Хохотунчик воззрился на меня.
– А, ну да, плащ раба. Большая потеря, – сказал он.
– Без него мне холодно, – уточнил я. – Ты, кстати, тоже в одних плавках!
– О чём вы говорите, идиоты! – воскликнул Шлемерзон. – Какой завтрак? Какая одежда? Там была Капсула!
– Шлемерзон, а почему ты одет? – спросил подозрительно Хохотунчик.
– Да, действительно, Ты не пострадал почему-то, – заметил я.
– Я спал одетый, – смутился Шлемерзон. – Чтоб не украли…
За нашими спинами раздалось:
– Вы б себя видели…
Рамона сидела на траве и вылизывала переднюю левую лапу.
– Ты где была? – взвизгнул Шлемерзон.
– Я тебе не жена, – бросила Рамона.
– Где ты была? – повторил вопрос Хохотунчик.
– Гуляла. Мы, кошачьи, ночные звери.
– Коптер ты угнала? – продолжил допрос Хохотунчик.
– Нет, – коротко ответила Рамона и перешла к вылизыванию передней правой лапы.
– Рамона, понюхай, кто тут был ночью, – предложил я.
– Я не собака! – фыркнула она.
– А кто чутьём хвастался? Чуть ли не мысли читать умеешь! – напомнил я.
Рамона перестал вылизываться и посмотрела мне в глаза.
– Никого тут не было. Только вами троими воняет, – сказала она презрительно.
Наступило тягостное молчание. Его нарушил Шлемерзон:
– Ну и хорошо. Теперь Капсула не на нас, а на том, кто коптер угнал. Пусть сам её и сдаёт.
– Придурок… – буркнул Хохотунчик.
– Шлемерзон, сгоняй в торговый центр, купи нам какой-нибудь одежды, – сказал я.
– И пожрать, – добавил Хохотунчик.
– Ну вот! Стоило его спасти, так теперь придётся на него свои кровные тратить! – возмутился Шлемерзон. – Человечество придумало деньги не для этого!
– Лучше б вы придумали, как покрыться шерстью, чтоб обходиться без одежды, – сказала Рамона, встала и, вытянув передние лапы, сладко потянулась.
– А точно! Это идея! – обрадовался Шлемерзон. – Я читал, что на нашем теле волос столько, сколько у обезьяны. Надо только…
– Шлемерзон!!! Иди! – крикнули мы с Хохотунчиком.
Когда Тот с недовольным видом ушёл, Хохотунчик спросил:
– Рамона, за что ты так людей не любишь?
– А вы сами-то себя любите? – ответила та и, хлестнув хвостом, удалилась.
– Откуда ты её знаешь? – глядя вслед, спросил Хохотунчик.
– В одном купе летели.
– Ну и как она?
– Говорит меньше, чем знает.
Мы помолчали, с завистью глядя, как на соседних площадках народ завтракает около своих коптеров.
– Сомневаюсь, что коптер угнала Система, – сказал Хохотунчик.
– Меня другое смущает, – сказал я. – Она ведь слышит всё, что мы говорим. И не только мы. Её сенсоры есть везде. Как она допустила, что мы узнали о тех существах? Чем мешать нам их найти, логично оставить нас в неведении. Ведь так?
– Да-да… То ли всё это пустые слухи, и ей не о чём беспокоиться, то ли…
– То ли она задумала такое, о чём мы не подозреваем.
– И продолжает нами манипулировать…
– Вот именно…
– Может, ну его? – с надеждой спросил Хохотунчик.
– Тебе не интересно?
– Интересно…
Вернулся Шлемерзон, принёс завтрак и нам с Хохотунчиком одежду для коктейль-пати. Сказал, что другой не было. Приколист хренов! Порадовало, что ему пришлось выложить за неё кучу денег.
Когда наш завтрак подошёл к концу, появился большой лохматый пёс в жилете инспектора стоянки.
– Занимать площадку без транспортного средства запрещено, – сообщил он. – Таковы наши правила. Пожалуйста, покиньте кемпинг.
– Но у нас есть транспортное средство. Просто его угнали! – возразил Шлемерзон.
– Вы об угоне заявили? – спросил пёс.
– Как раз собирались, – сказал Хохотунчик. – Решили сначала перекусить.
– Можете сделать это сейчас, – сказал пёс и выложил на траву из кармашка жилета служебный коммуникатор, – Кто владелец?
– Я владелец, – сказал Хохотунчик.
– Введите идентификатор транспортного средства.
Хохотунчик ввёл код и отвернулся, чтобы положить в рот остатки бутерброда.
– Фируза Маккензи – это ты? – спросил через секунду пёс, глядя на экран коммуникатора.
– Как? – переспросил Хохотунчик и поперхнулся.
– Фируза Маккензи, – повторил пёс. – Владелец транспортного средства.
– Какая ещё Фируза? – спросил Хохотунчик, прокашлявшись.
– Маккензи, – сказал пёс и поднял правое ухо.
– А ну дай сюда! – Хохотунчик схватил коммуникатор.
– Не имеете права! Это служебное имущество! Верните немедленно! – возмутился пёс. Оба его уха стояли торчком
Не обращая внимания на скулёж, Хохотунчик с сардонической улыбкой на лице стал водить пальцами по коммуникатору. Потом бросил на траву.
– Продать успели! – рявкнул он в сердцах.
Появились ещё два пса в униформе патрульных.
– Что происходит? – спросил старший.
– Герр капитан! – инспектор вытянулся по струнке. – Личности занимают площадку, не имея транспортного средства.
– Да есть у нас коптер! – взвился Шлемерзон. – Есть! Его угнали!
– И продали, – добавил Хохотунчик. – Какой-то Фирузе!
Патрульные отступили на шаг и настороженно подняли уши. Капитан патруля, вытянув узкую морду, принюхался к Хохотунчику.
– Желаете заявить об имущественном конфликте? – сказал он. – Предупреждаю: за ложное обвинение придётся ответить.
– Желаю! – с вызовом бросил Хохотунчик.
– Предлагаю оставаться на своих местах. Оставление места заявления будет расценено, как попытка избежать ответственности за ложное обвинение. – сказал капитан. – Сержант, вызови представителя нотариальной службы.
Второй пёс, что-то неразборчиво пролаял в свой коммуникатор. Под цепкими взглядами патрульных мы втроём замерли, стараясь не делать лишних движений.
Ждать пришлось недолго. Вскоре, прожужжав над нашими головами, приземлился одноместный скутер. Из него выпрыгнул огромный вепрь.
– Дежурный нотариус номер шестьсот пятьдесят восемь сто тридцать четыре, – представился он. – Кто заявитель?
– Я! – сказал Хохотунчик.
– Представьтесь.
Хохотунчик, покосившись на нас с Шлемерзоном, произнёс:
– Фаня Хохотунчик Бонье.
– Фаня!.. – прыснул Шлемерзон и тут же сник под страшным взглядом Хохотунчика.
– В чём суть конфликта?
– Неизвестные похитили мой коптер и продали его неизвестной мне женщине.
Нотариус, быстр-быстро поводив пятачком по своему планшету, заполнил форму заявления.
– Введите идентификатор предмета конфликта и поставьте подпись.
Хохотунчик ввёл на планшете код и приложил палец к окошку анализатора ДНК. Вепрь, изучив результат, заявил:
– Личность по имени Фаня Хохотунчик Бонье действительно являлась владельцем данного коптера. Однако сегодня в три часа пятьдесят две минуты она заключила сделку купли-продажи с личностью по имени Фируза Маккензи, в связи с чем утратила права на владение. Сделка закреплена актом купли-продажи, скреплённом ДНК-подписями обеих сторон.
– Я этого не делал!!! – взревел Хохотунчик с жуткой улыбкой на лице.
– Предлагаю просмотреть видеофиксацию сделки, – сказал нотариус.
На видео хорошо было видно, как Хохотунчик и некая дама, стоящая спиной к камере, ставят свои ДНК-подписи на планшете присутствующего рядом кабана-нотариуса. Причём Хохотунчик нежно улыбается. Дело происходит ночью при свете фонарей на нашей площадке кемпинга. После всего дама поднимается на борт коптера, и он взмывает в ночное небо, провожаемый восхищённым взглядом Хохотунчика.
– Не было этого! Не было! Я этого не делал! – буквально кричал Хохотунчик.
– Предлагаю считать конфликт исчерпанным, а обвинение ложным. Мои функции выполнены. Прощайте, – не обращая на него внимания, скороговоркой произнёс нотариус и, резво для его комплекции развернувшись, запрыгнул в скутер, который вскоре с жужжанием скрылся из глаз.
– Ну не было этого! Не было! – не унимался Хохотунчик.
Подал голос капитан патруля:
– Фаня Хохотунчик Бонье выдвинул ложное обвинение. Кроме того, я вынужден констатировать, что его поведение неадекватно, – заявил он. – Он обязан проследовать с нами для внеочередного психологического обследования с целью уточнения настроек Системы относительно его личности.
– Да не пойду я никуда! Что за бред тут происходит! – возмутился Хохотунчик.
– Хохотунчик! Не спорь с ними, – сказал я. – Иди. Не то в Ренегаты запишут.
– Да, Хохотунчик, лучше иди, – присоединился ко мне Шлемерзон. – Мы тебя тут подождём.
– Нет, тут вы не подождёте, – подал голос инспектор стоянки. – У вас нет транспортного средства, а без него тут находиться нельзя. Покиньте кемпинг, пожалуйста!
– – –
– Почему вы не хотите признать очевидное? – лениво щурясь, произнесла Рамона.
– Что тут очевидное, Рамоночка? – кипятился Шлемерзон. – Что кто-то ухитрился подделать сделку?
– Что ваш друг продал свой коптер. На что, кстати, имел полное право.
– Но зачем? – спросил я.
– Чтоб помешать вам добраться до Терминала Настройки, – ответила Рамона.
– И зачем ему это?
– А вот это хороший вопрос, – Рамона оставалась невозмутимой, но её хвост стучал о землю. – Он с самого начала тебе мешал. Не знаешь почему? Даже свою Лялю тебе предложил.
– Да! Ляля! – вспомнил Шлемерзон. – Он бы не продал коптер вместе с Лялей!
– Почему? – Рамона оторвала взгляд от пролетавшей букашки и перевела его на Шлемерзона. – Разве закон о капсулировании уже отменили? Новый владелец обнаружит Капсулу и сдаст куда надо. Никуда не денется. Ты сам это говорил.
– Ну не знаю!.. – взмахнул руками Шлемерзон. – Куда его забрали? Где нам его теперь искать?
Из кемпинга нас выгнали. Ни на чём лететь, ни на чём ехать у нас не было. Общественный транспорт здесь не ходил. Все прокатные машины разобрали. Пытались голосовать на шоссе, но брать трёх пассажиров – двух людей и леопарда – никто не хотел. Пришлось топать до города пешком. Нам-то с Шлемерзоном не привыкать, но кошачьи долго идти не могут. Чтоб Рамона не уставала, приходилось делать частые остановки. Вот и сейчас мы сидели на придорожном газоне.
– Есть странность, Рамона, – сказал я.
–Да? Какая же?
– Помнишь, ты говорила, что на площадке пахло только нами троими?
Хвост Рамоны замер. Подумав, она произнесла:
– Подделать сделку невозможно.
– Нет ничего невозможного… – сказал Шлемерзон непривычно серьёзно.
– Ты что-то знаешь? – поинтересовался я.
– Ну допустим…
– Любишь, чтоб тебя упрашивали!
– Ага, люблю.
– Говори!!!
– Хорошо-хорошо! К чему эти нервы! Всё не так сложно. Надо раздобыть ДНК клиента. Сам понимаешь, это раз плюнуть. Потом с этим ДНК надо вырастить кусочек кожи. Это тебе в любой аптеке сделают и недорого возьмут. Потом наклеиваешь этот кусочек на свой палец и идёшь подписывать сделку. А создать видео с нужными лицами и загрузить куда надо – это тебе любой малолетний бандит сообразит.
– Загрузить в официальный реестр? – засомневался я.
– Да куда угодно! – заверил Шлемерзон. – Чем твой официальный отличается от моего неофициального? Только понтами.
– Но кусок кожи за пять минут не вырастишь…– сказал я.
– Молодец, соображаешь, – улыбнулся Шлемерзон. – Задумано было заранее, где-то за неделю.
– То есть к нам это отношения не имеет. Это какие-то дела Хохотунчика.
– Примерно в то же время Хохотунчик решил подарить тебе Лялю. Противоестественное решение надо сказать – я б такую никому не отдал, а тебе – тем более.
– Нет, фигня выходит… На видео Хохотунчик в плавках. Такое заранее не предусмотришь.
– Почему нет? Хотя да, если б не знали, что на нём будет, на видосике была бы только Хохотунчикова рожа крупным планом. Значит, точно знали, что он одежду в коптере оставит. А так нормальные личности не поступают – голыми из коптера не выходят. Только вы с Хохотунчиком на такое способны. Выходит, видосик слепили, когда мы уже спать легли. Кто-то за нами наблюдал.
– Получается, что за нами следят, и уже давно. Для кого-то мы представляем большую ценность.
– Ну да! Ценность он представляет, – вставила Рамона. – Самомнение у вас, двуногих, выше крыши.
– Хочешь напомнить, что не любишь людей? Не трудись – мы помним, – парировал я.
– Почему ты не хочешь признать очевидное? Человек, которого ты считаешь другом, сам продал коптер.
– Запаха той женщины не было, – сказал я.
– Она анонимизировалась, – не сдавалась Рамона. – Под анонимизацией запах не ощущается. Ты, Корректировщик, не можешь этого не знать.
– Да! Точно. Так и есть, – вспомнил я. – Запах анонима почувствовать нельзя. Тогда совсем непонятно. Без Хохотунчика не разобраться...
Мы проводили завистливыми взглядами машины, ехавшие в город.
– Фаня Хохотунчик Бонье… Фаня! Никогда б не подумал, – хмыкнул Шлемерзон.
– Интересно, года его выпустят? – полюбопытствовал я.
– Не раньше вечера, – сказал Шлемерзон.
– Ты откуда знаешь?
– Со мной это проделывали…
– Да? И что оно такое?
– Цепляют всякие датчики и заставляют разные штуки делать: на тренажёрах работать, на вопросы отвечать… В общем… не больно.
– За что это с тобой так?
– Да было…
– Интересно… Оказывается, я о вас обоих далеко не всё не знаю…
– А говоришь, они твои друзья, – сказала Рамона и улеглась, свернувшись калачиком. – Мне надо вздремнуть.
– – –
Бык был огромным – с меня ростом в холке и весил тонны полторы. Под его шкурой, поросшей угольно-чёрной лоснящейся шерстью, перекатывались бугры мускулов. Направленные вперёд острые концы рогов были покрыты позолотой.
– Меня зовут Весенний Листок Колышущийся На Утреннем Ветерке, – проревел он, глядя на нас маленькими налитыми кровью глазками.
Для своей комплекции о подошёл к нам удивительно бесшумно. Заметили мы его только, когда он подал голос. Мы с Шлемерзоном вскочили на ноги, спавшая Рамона мгновенна проснулась и, взвившись, приняла оборонительную позу.
Наш испуг быка, похоже, нисколько не впечатлил. Он продолжал нас разглядывать, поворачивая морду от одного к другому.
– Я Весенний Листок Колышущийся На Утреннем Ветерке, – повторил он после недолгого молчания. – Будет вежливо, если вы тоже представитесь.
По его утробно-рокочущему голосу трудно было понять, это просьба или требование.
– Василий, – сказал я, решив не искушать судьбу. – А это Шлемерзон и Рамона.
– Будет вежливо, если каждый назовёт своё имя сам, – сказал бык. – Потому что, если кто-то не хочет сам назвать своё имя, то он выказывает неуважение к собеседнику. А это невежливо, – его ноздри раздулись.
Мы с Шлемерзоном переглянулись.
– Демонстрировать пренебрежение к информации, полученной от собеседника, значит, выказывать неуважение лично ему, – сказала Рамона. Шерсть на её загривке стояла дыбом. – Тебе назвали наши имена. Ты их знаешь. Будь вежлив и прими, как есть.
Внутри быка что-то ухнуло, он громко засопел. Я приготовился прыгнуть в сторону – такие, как он, способны быстро разгоняться, но при этом не могут резко поворачивать.
Бык копнул землю копытом.
– Прошу называть меня полным именем. Это будет вежливо, – сказал он. Видимо, извиняться этого поборника учтивых манер не научили.
Тут пришёл в себя Шлемерзон.
– Милостивый государь! А кто ты, собственно, такой и куда в данный момент направляешь свои стопы? – спросил он. И добавил: – Соизволь объяснить. Пожалуйста.
Бык соизволил:
– Меня зовут, как я уже говорил, Весенний Листок Колышущийся На Утреннем Ветерке. Я чемпион Азии и Океании по бодибилдингу среди элитного эшелона парнокопытных полорогих. Мои родители: отец – Нежный Росток Пробивающийся К Небу Весенним Утром – и мать – Веточка Ивы Плывущая По Озеру В Предутреннем Тумане – тоже были чемпионами. Сейчас я нахожусь в тренировочном походе вокруг Австралийского континента, в ходе подготовки к выступлению на чемпионате, посвящённом году Быка, на котором, вне всяких сомнений, одержу убедительную победу. Предлагаю и вам присоединиться к моему знаменательному походу, дабы до скончания веков ваши потомки имели возможность пересказывать историю о том, какая небывалая честь была вам оказана.
Шлемерзон, оторопевший от потока откровений, открыл было рот, чтобы сказать что-то в своём стиле, но его опередила Рамона, вызвав ещё большее его недоумение.
– Конечно-конечно, твоё преподобие! Сочтём за величайшую честь! Мы непременно к тебе присоединимся! – воскликнула она. – Но только ты меня повезёшь.
Недолго думая, она запрыгнула быку на спину и расположилась там, запустив когти в его толстую шкуру.
– Ты не можешь отказать даме! Это будет невежливо! – добавила она безапелляционным тоном.
Бык от неожиданности присел. Попытался было, повернув голову, посмотреть на нахалку, расположившуюся у него на спине. Однако с его комплекцией это было непросто. Вряд ли разглядел что-то кроме кончика её хвоста. Он даже обернулся вокруг своей оси, видимо, пытаясь её сбросить, но Рамона держалась крепко.
– Я уже предвкушаю, как долгими зимними вечерами буду рассказывать своим внукам о великой чести, которую мне оказал Весенний Листок Колышущийся На Утреннем Ветерке, сын Нежного Ростка Пробивающегося К Небу Весенним Утром и Веточки Ивы Плывущей По Озеру В Предутреннем Тумане, прокатив меня на себе во время великого тренировочного похода вокруг Австралийского континента.
Желая поделиться своим восхищением по поводу удивительной памяти Рамоны, я обернулся к Шлемерзону.
Тот стоял, сцепив перед собой руки. Его лицо было красным, губы дрожали – сохранять серьёзность ему стоило нечеловеческих усилий.
– Предоставление небывалой чести подобным способом не предусмотрено моим контрактом с организаторами чемпионата, посвящённого году Быка, – прогудел бык. – Там написано только про попутчиков, совершающих пешее передвижение.
– И где эти попутчики? – поинтересовался Шлемерзон, которому, наконец удалось совладать с собой.
– Нету, – расстроенно пробасил бык. – Наверное, не выдерживают моего великолепия…
– Ну хорошо, мы пройдёмся с тобой, – пообещал Шлемерзон. – Но только до города. Дальше не можем – у нас там дела.
– А эта?.. – растерянно спросил бык, снова пытаясь посмотреть на Рамону.
– Она тебе не эта! – воскликнул Шлемерзон. – Она – сама Рамона!
– Тоже чемпионка? Как я?
– Бери выше! Она – Рамона Непревзойдённая Великолепием Своим Затмившая Зарю Утреннюю И Вечернюю А Также Все Светила Небесные В Этом И Других Мирах!
– С ума сойти какой стиль!.. – промурлыкала Рамона, игриво подёргивая хвостом. – В тебе поэт умер.
– Напротив! Он только-только рождается! – выдохнул Шлемерзон.
– Может, мы уже пойдём, наконец, куда-нибудь? – предложил я.
И мы пошли.
Весенний Листок оказался тем ещё болтуном! Всю дорогу до Брисбена рот его не закрывался. Мы выслушали о том, какой он крутой спортсмен, как им восхищаются во всей Азии и Океании, а скоро будут восхищаться во всём мире, с каким восторгом его принимают фаны везде, куда бы он ни приезжал, какая у него крутая вилла на Хоккайдо, на каких крутых машинах он ездит.
– Девушка у тебя есть? – перебила этот поток Рамона.
– Тёлка? Да у меня их знаешь сколько? В каждом городе по нескольку! Только в отель заселюсь, они уже в номере. Однажды в Сингапуре я совокуплялся сразу с шестнадцатью! Целых восемь часов!
– А если не врать? – грозно спросил Шлемерзон.
Весенний Листок опустил голову и замолчал. Потом грустно вздохнул:
– С этим пока не везёт.
– Ничего, ещё найдёшь, – утешила его Рамона. – Спасибо за подвоз. Было очень приятно воспользоваться небывалой честью проехаться на великом чемпионе. Клятвенно обещаю рассказывать об этом моим детям, внукам и правнукам.
– Готов тебе в этом помочь, – вставил Шлемерзон, но Рамона проигнорировала его обещание.
Она спрыгнула на землю. Весенний Листок остановился. Наверное, в соответствии с подписанным контрактом у него было заготовлена какое-то высокопарное изречение, которое он должен выдать при расставании с попутчиками. Но он им не воспользовался. Окинув нас грустным взглядом, он молча поверился и продолжил свой путь.
– Несчастный парень… – пробормотал Шлемерзон, глядя ему вслед.
– Ему повезло, что он этого не понимает, – сказал я.
Рамона зевнула, широко раскрыв пасть с острыми клыками.
– Мальчики, мне надо выспаться.
– Я бы тоже не отказался, – поддержал её Шлемерзон. – Пешее передвижение весьма утомительно с непривычки.
В ближайшем мотеле мы сняли номер на троих и сразу же завалились на боковую.
– – –
Я проснулся от храпа Шлемерзона. Подобрав с пола, бросил в него его же ботинок. Он что-то пробормотал и перевернулся на другой бок.
За окном вечерело. Рамоны в номере не было. Я встал с кровати и, накинув халат вышел в холл. В автомате по продаже коммуникаторов набрал на табло мою любимую модель, сунул руку с чипом в отверстие. Через секунду мне на ладонь выпал новенький коммуникатор взамен того, что остался на коптере.
Просмотрел входящие: сплошная реклама, от Хохотунчика ничего не было.
Вернулся в номер. Шлемерзон храпел пуще прежнего. Я не стал его будить. Улёгся на кровать. Мне надо было подумать.
Итак, что мы имеем?
Система поручает мне найти человеческую личность по имени Такара Накаяма и уговорить её переехать из удалённого поселения в большой город. Зачем – не говорит. Мой друг-конкурент Хохотунчик, чтобы этому воспрепятствовать, пытается меня подкупить, подарив мне великолепную Лялю. Я на неё не ведусь, и в отчаянии она капсулируется. Так у меня появляется ещё одно занятие – я должен доставить Капсулу в Брисбен. Наплевав на него, я таки нахожу Такару, но вместо того, чтобы выполнять задание Системы, сажусь пить чай и слушать длинную историю, которую она мне рассказывает, надо сказать, весьма убедительно. По её мнению, Система стремится каким-о образом уничтожить вид Homo Sapiens, чтобы заменить его новым биологическим видом, который она же и создала.
Почему-то я ей сразу верю. После её рассказа моё настроение резко меняется – появляется желание во всём разобраться. Меня находит Хохотунчик и в открытую уговаривает не лезть в это дело. Оставаясь глухим к его уговорам, я лечу в Австралию, чтобы сдать Капсулу, а потом заняться поисками тех новых существ. В лайнере я знакомлюсь с Рамоной. По дороге лайнер сбивает психопат Марвин и я попадаю на Остров, населённый Ренегатами, которых туда сослала Система, и где царствуют дикие первобытные нравы. Живущая там группа социопатов, называющих себя Римлянами, тоже убеждена в том, что Система стремиться уничтожить людей. После недолгих приключений нас с Рамоной вывозят с Острова Хохотунчик и Шлемерзон. Они соглашаются присоединиться к моим поискам, хотя Хохотунчик по-прежнему темнит. Мы летим в Брисбен, чтобы, наконец, сдать Капсулу с Лялей в биоинжиниринговый центр. Однако ночью при странных обстоятельствах пропадает наш коптер. Подозрение падает на Хохотунчика, который, возможно, втайне от нас продал его, чтобы помешать поискам загадочных существ. Потом пропадает и сам Хохотунчик.
Я ничего не забыл? Чего-то я не упомянул… Но, по-видимому, это несущественно.
Ну и какой из всего этого вывод?
Система ведь нас слышит… Почему ничего не предпринимает? Или последние события с Хохотунчиком и есть её реакция? Не похоже… Обычно она старается ничего не обострять. Наоборот – сглаживает шероховатости, чтоб уменьшить вероятность конфликта. А тут – внаглую проданный коптер и почти доведённый до припадка Хохотунчик.
– А где Рамона? – прервал мои размышления проснувшийся Шлемерзон.
– Наверное, гулять пошла. Она леопард – ей положено. Скажи лучше, где Хохотунчик.
– Набери полицию. Пусть объяснят, куда они его запроторили.
– Сам набери.
– У меня к ним идиосинкразия.
– Понос?
– Почти. Начинаю говорить то, что думаю.
– Да… Тяжёлая клиническая картина.
Пришлось самому.
Не зная других номеров, я позвонил на горячую линию. Долго объяснял кто я такой, кто такой Фаня Хохотунчик Бонье и кем он мне приходится, почему я звоню именно им. Потом оператор попросил подождать и минуты через три переключил меня на какой-то другой номер, где мне пришлось объяснять всё сначала. У Шлемерзона, похоже, включилась его идиосинкразия – слушая, как я отвечаю на вопросы, он громко и витиевато говорил то, что думает. На другом конце даже спросили, что там за странный шум такой. Пришлось ответить, что я работаю в психбольнице, а это буянит павиан шизофреник. Меня выслушали, сказали, что мой звонок очень важен, обещали разобраться в ситуации и в скором времени перезвонить.
Я дал отбой и потом громко и витиевато говорил то, что думаю. Идиосинкразия – это такая вот зараза.
Открылась дверь, вошла Рамона и сходу спросила?
– А что это вы тут делаете?
– Хохотунчика ищем, – честно признался я.
– В постели?
– В полицию звонили. Обещали перезвонить, как найдут.
– Не найдут.
– Почему это?
– Нет его там. Сбежал по дороге.
Мы с Шлемерзоном резко сели на кроватях.
– Как сбежал? – спросил Шлемерзон.
– На их транспорт напали. Двое в масках. Вытащили его, и они втроём скрылись.
– Ты откуда знаешь?
– Новости включи. У тебя ж новый коммуникатор!
– А это ты откуда знаешь?
– Мимо автомата шла – там твой запах.
Я подключил свой коммуникатор к настенному экрану. Поискал местные новости. Таки да – видео с камеры наблюдения: на светофоре останавливается полицейский транспорт, к нему подбегают двое в масках, заваривают моментальной сваркой дверцы экипажа, открывается пассажирская, выскакивает Хохотунчик, и они втроём убегают.
Посмотрели в замедленном повторе: Хохотунчик вышел сам. Никто его насильно не вытаскивал. И убегал сам, никто на поводке не тянул.
– Ну? И что будем делать? – спросил Шлемерзон. – Ни коптера, ни Хохотунчика. И, главное, то, что он делает, совершенно непонятно.
– Не только он. Тут ещё одна загадка ходячая есть, – сказал я. – Рамона, где ты была вчера ночью? Когда мы ложились спать, тебя не было. Появилась, когда мы проснулись. Где ты была?
– Гуляла, – коротко ответила Рамона.
– И так далеко, что угон коптера не видела?
– Так далеко.
– А ты не врёшь?
– Не люди не умают обманывать. Ты это прекрасно знаешь.
– Ты хочешь сказать, что она в этом замешана? – возмутился Шлемерзон.
– Я хочу сказать, что она не всё рассказывает. Вот почему она за нами увязалась? Она же не человек. Какое ей дело до намерений Системы относительно людей? И вообще, кто она такая? Да, Рамона, ты кто, вообще?
– Я специалист по межвидовой консолидации. Я тебе это говорила. Это правда. И я не собираюсь помогать решать ваши проблемы с Системой. Об этом я тоже говорила. Это тоже правда.
– В таком случае, что ты здесь делаешь? – спросил Шлемерзон. – Если ты, не с нами, то зачем тебе всё это? Мы ведь не имеем отношения к твоей специальности.
– Ты и правда не имеешь. Василий тоже. А Хохотунчик имеет.
Мы с Шлемерзоном переглянулись.
– В каком смысле? – осторожно спросил я.
– Он имеет отношение к Охотникам. Есть небольшая группа людей, которая занимается тем, чем многие занимались раньше, до Системы. Ищут тех, кого вы называете зверями, преследуют и убивают.
– Зачем? – спросил Шлемерзон. – Они извращенцы?
– Раньше охотились ради мяса и шкур… – сказала Рамона.
– Ради мяса, я понимаю – его ели. А шкуры зачем?
– Люди их надевали на себя. Сначала для защиты от холода, потом, потому что носить чужую шкуру считалось красивым.
– Ходить в чужой шкуре красиво?! Что за бред! Не понимаю…
– Почему Система этому не препятствует? – сказал я.
– Они охотятся в нулевых зонах. Оказывается, таких много на планете.
– Как я понимаю, Система способна такие зоны активировать.
– Она это и делает. Когда она активирует нулевую зону, где они охотятся, они просто находят другую и переезжают туда.
– А Хохотунчик?
– Есть подозрение, что он один из них.
– Да не может быть! – не сдержался Шлемерзон. – Я его хорошо знаю. Он на такое не способен. Человека прибить – это да. Но не человека – нет!
– Рамона, а ты тут причём? – продолжил я.
– Во-первых, надо защитить права жертв охоты. Во-вторых, выяснить не участвуют ли в этом не люди, собаки Ренегаты, например, – сказала Рамона.
– Так значит в том лайнере, в моём купе ты летела неспроста? Через меня ты хотела подобраться к Хохотунчику.
– Всё получилось случайно. Стало известно, что Охотники сейчас здесь, в Австралии. Я сюда и летела. То, что лайнер сбили, а тебя прилетел спасать сам Хохотунчик – это совпадение.
– И ты решила им воспользоваться.
– Почему нет?
– А эта история с продажей коптера...
– Не могу прокомментировать. Вчера ночью я встречалась с коллегой, он передал последние сведения об Охотниках. Они таки здесь, в Австралии, на западе Квинсленда. У них лагерь в буше. Там нулевая зона.
– Почему именно здесь?
– В Австралии населения мало, контроль Системы ослаблен. И ещё одно. Собаки динго хоть и стали разумными, но Систему ненавидят. Среди них много Ренегатов. Не исключено, что они участвуют в охоте.
– А ты не подумала, что Хохотунчик нашёл Охотников и просто внедрился в их группу? И он всё-таки не один из них? – сказал Шлемерзон.
– Охотники не очень-то умеют охотиться. Ещё не успели научиться, – ответила Рамона. – Многим их жертвам удаётся спастись. Одна из них рассказала, что видела среди них Хохотунчика. С оружием в руках.
Мы с Шлемерзоном долго сидели молча. Потом он сказал:
– Странно всё это.
– Да уж… – согласился я.
– Не верить ей мы не можем.
– Она, и правда, не умеет врать.
– Может, его заставили?
– Ты пробовал Хохотунчика заставить?
– Так мыслю, что это довольно трудно. Что будем делать?
– Выбора особенно нет. Если те двое, кто напал на полицейский транспорт, Охотники, то он с ними. Надо ехать в буш.
Глава 6
Равнина с низкими холмами от горизонта до горизонта. Красная земля, почти нет травы, чахлые кустарники, кривые невысокие деревца. И совсем нет воды. Ни на земле, ни в воздухе. Он такой сухой, что буквально чувствуешь, как из тела испаряется влага.
Пока сюда ехали двигатель работал с перебоями, дважды глох. Перебои прекратились после того, как я догадался отыскать в приборном отсеке и выбросить спутниковый трекер, через который Система контролировала купленный мной вездеход.
Разбитая, столетиями не ремонтированная дорога кончилась, пришлось съехать на грунт. Местность, хоть и была ровной, но ухаб на ухабе. Больше всего неприятностей доставляла не сама тряска, а непрекращающиеся жалобы Шлемерзона. Я б ему врезал, но страшно было отпускать руль. Рамона переносила дорогу с истинно кошачьим хладнокровием – лёжа не сиденье, внимательно смотрела в окно.
Мой подкожный чип начал мигать – мы въехали в нулевую зону. Вскоре загорелся красным индикатор заряда батарей вездехода. Я остановил машину, заглушил двигатель и выключил климат-контроль.
– Что, уже буш? – простонал Шлемерзон.
– Давно уже буш, – бросил я и полез на крышу счищать пыль с солнечных панелей.
– Зачем ты кондишн выключил? Тут жарко, как на Меркурии, – простонал Шлемерзон, выйдя наружу и поливая себя водой из бутылки.
– Батареи разрядились. Заряжать будем, – пояснил я. – А ты воду экономь. Умываться можно и салфетками.
– Салфетками не так кайфово.
– Вода кончится – умрём. Будет совсем не кайфово. Это пустыня – здесь воду купить негде.
Рамона, выйдя из вездехода, улеглась в его тени, часто дыша через открытый рот.
– Рамоночка, что с тобой? Тебе плохо? – забеспокоился Шлемерзон.
– С ней всё в порядке, – ответил я за неё, закончив чистку панелей и спрыгнув на землю. – Это тепловая отдышка. Она не потеет, как мы с тобой. Тепло уходит через слизистую рта.
– Хорошо, если так. Как будем Охотников искать в этой пустыне?
– Они сами нас найдут.
Я открыл багажник и вытащил большой контейнер, который купил вчера вместе с вездеходом. Когда я его открыл, Шлемерзон только присвистнул.
– Ты умеешь пользоваться этими штуками? – спросил он, разглядывая вещицы, которые я доставал на свет божий.
– Марвин научил на Острове. Это тебе, – я протянул ему винтовку с оптическим прицелом.
– Мне? Зачем? Я как-то не умею…
– Сейчас будешь учиться. Охотники не воспримут всерьёз того, у кого в руках нет оружия.
Следующие часа полтора я учил Шлемерзона стрелять. Ученик он был так себе. Два раза ронял винтовку, заработал синяк на плече, чуть было не подстрелил вездеход. Грохот наших выстрелов далеко разносился по равнине.
– В этой местности лучше быть при оружии, – сказал я, заряжая магазин. – Здесь нулевая зона, каждый сам за себя.
Вдруг Рамона вскочила, метнулась за ближайший куст и, распластавшись на земле, стала вглядываться в густой кустарник метров в ста от нас.
Шлемерзон схватил винтовку, и принялся разглядывать его через прицел.
– Да… ты, кажется, прав… – пробормотал он. – Нас нашли.
Я посмотрел в ту сторону. И без оптики были видны рыжие спины, которые двигались за ветвями.
– Четверо. Молодые динго. Самцы, – сообщила Рамона. – За ними левее – двое. Люди. Самцы. Молодой и старый.
Шлемерзон забежал за машину и засел за капотом, направив винтовку в сторону гостей.
Я решил продемонстрировать уверенность – остался сидеть на раскладном стульчике, положив свою винтовку на колени.
– Прячься! Они будут стрелять! – заорал Шлемерзон.
– Не будут, – ответил я. – Побоятся. Они не знают, кто мы, и чего от нас ждать. А ты опусти винтовку, не показывай, что боишься.
Люди подошли первыми. Действительно, молодой и старый – одному было лет двадцать, другому – под семьдесят. Молодой в руках держал древнее охотничье ружьё, у старого такое же висело на плече. Оба были одеты в потрёпанную, хотя и добротно сделанную, суконную одежду на голое тело, на их головах были широкополые шляпы, обуви на них не было.
Настораживала не столько необычная внешность незнакомцев, сколько какая-то странность в их лицах, которую я не мог уловить.
Подбежали динго и стали бегать кругами, обнюхивая землю, стараясь держаться за спинами людей. Они явно не ожидали встретить здесь трёх незнакомых личностей, одна из которых – огромная кошка, вдвое больше любого из них.
– Ты кто такой? – задал вопрос молодой, остановившись в двух метрах от меня и задрав подбородок. Его рука так сжимала шейку приклада, что пальцы побелели.
Не удостоив его взглядом, я сказал старому:
– Научи пацана вежливости. А то ему девки давать не будут.
Старый чуть помедлил. На его обветренном неподвижном лице появилось нечто вроде улыбки. Он шагнул ко мне и протянул правую руку.
–Джошуа, – сказал он при этом.
Сперва я не понял, что означает это жест. Но потом вспомнил, что видел такое в каком-то шоу про досистемные времена. Так когда-то здоровались.
Я тоже протянул руку, не понимая, что делать дальше. Старик взял её в свою и сжал, глядя мне в лицо и явно чего-то ожидая.
Возникла неловкая пауза. Потом он сказал:
– Ты должен пожать мне руку и назвать своё имя.
Я сделал, как он сказал.
Он присел передо мной на корточки.
– Его зовут Итан, – сказал он, кивнув на молодого. – Он не очень умеет общаться с чужаками. Не как было научиться. Здесь редко бывают гости. Да ещё с таким оружием, как у вас.
Он многозначительно замолчал, ожидая от меня пояснений. Я тоже молчал, лихорадочно соображая, что сказать. Джошуа, видя моё замешательство, не торопился что-либо говорить. Наконец, он нарушил молчание:
– Это жест, которым мы с тобой обменялись, называется рукопожатие. Он говорит: смотри, в моей руке нет оружия, я не причиню тебе зла.
– Мы не собираемся причинять зло кому-либо, – сказал я.
– Но у вас серьёзное оружие…
– У вас тоже ружья.
– Мы слышали, как вы стреляете.
– Мы тренировались.
– Тренировались для чего?
Тут вмешался Шлемерзон.
– Послушайте, что это за допрос? – сказал он, выйдя из-за машины и не выпуская из рук винтовку. – Вы кто такие?
– Я назвал наши имена, ты их знаешь. Но ты своё имя не назвал, а требуешь ответа.
– Я Шлемерзон.
– Это не имя. Назови имя, чтобы мы знали, кто ты.
– Ты знаешь, кто я. Я сказал, что я Шлемерзон. Этого достаточно.
Пока мы разговаривали, динго ни на секунду не прекращали движение. Предоставив нас с Шлемерзоном своим товарищам, они сосредоточили внимание на Рамоне – бегали, сужая круги, стараясь окружить её со всех сторон, но при этом держались на приличном расстоянии. Как только кто-то из них приближался, Рамона, лениво повернув к нему голову, шипела и показывала клыки, и тот мгновенно ретировался.
– Скажи своим собакам, чтобы они прекратили задирать Рамону, – потребовал Шлемерзон. – Воспитанные личности так себя не ведут.
– Ваше животное само дразнит наших динго! – заявил Итон.
Тут произошло то, чего никто не ожидал. При слове «животное» Рамона с рычанием взвилась на лапы. Динго разлетелись в стороны, словно их раскидало взрывом. Рамона одним прыжком оказалась возле Джошуа. Итон, рывком вскинув, нацелил на неё ружьё, но Шлемерзон шагнул вперёд и со словами «Даже не думай!» приставил к его груди ствол своей винтовки.
– Ты кого животным назвал, двуногий?! – прорычала Рамона, приблизив пасть прямо к лицу замершего в испуге Джошуа.
Я шагнул к Итону, вырвал из его рук ружьё и забросил его далеко в колючие кусты. Затем отправил туда же ружьё Джошуа, сорвав с его плеча.
– Ты что сказал, падаль старая! – прошипел Шлемерзон. – Ты кого животным обозвал?
Он ударил Итона прикладом винтовки в живот и, когда тот, сложившись пополам, рухнул на землю, шагнул к Джошуа с явным намерением поступить с ним также. Таким Шлемерзона я никогда не видел. Пришлось врезать ему кулаком по рёбрам, чтобы привести в себя. Сложнее было с Рамоной. Её глаза горели ненавистью. Она глухо рычала, оскалив зубы, с её клыков капала слюна.
– Межвидовая консолидация, – сказал я. – Межвидовая консолидация.
Пришлось повторить ещё несколько раз, чтобы золотой огонь в глазах Рамоны стал угасать. Она отступила назад, села и стала вылизываться, ни на кого не глядя.
– Ты назвал мыслящую личность животным, – сказал Шлемерзон, потирая ушибленный бок.
– Это тяжкое преступление, – добавил я. – Мы имеем право отвезти тебя в полицейский участок. Тебя могут приговорить к реконструкции личности.
Джошуа не ответил. Было видно, что он был больше растерян, чем испуган. Итон, придя в себя, подполз и сел рядом с ним. Он был перепуган не на шутку.
Только тут я понял, чем меня смутила их внешность. Их лица были одинаковыми. В том смысле, что лицо Джошуа было словно состаренной копией лица Итона. Тот же разрез глаз, та же форма рта, длина носа. Даже родинки под левым ухом у них были одинаковыми.
Мы устроили им допрос. Они рассказали следующее. Собственно, говорил только Джошуа, Итону с трудом удавалось произносить связные фразы.
Их далёкие предки были бушрейнджерами – прятались от цивилизации в буше и жили чем придётся: собирательством, охотой или грабежом. Власти их преследовали, и им приходилось забираться всё дальше и дальше в буш, в его самую пустынную часть, которую называют аутбэком. Нашли оазис – небольшую котловину, по дну которой текла речушка, которая никогда не пересыхала, даже в самый засушливый сезон. Здесь они и осели. С ними были женщины, которые стали рожать детей, часть из которых выживала.
Оазис находился посреди пустыни. Животные, на которых можно было охотиться здесь, не водились. Дорог с дилижансами, которых можно было грабить, тоже не было. Людям пришлось научиться земледелию. В оазисе неплохо росли овощи и некоторые злаки, которые и стали их рационом.
Иногда они предпринимали вылазки к обычным людям. Но не из тоски по ним. Такой была необходимость – им нужны были хотя бы простейшие инструменты и одежда, которые они выменивали на часть своего урожая. Со временем такие вылазки становились редкими – отшельники всё больше отдалялись от остального человечества, они не понимали происходящего в мире, он стал для них чужим. Но, хоть они и утратили навык общения с другими людьми, многие умели читать. У них хранилось несколько книг, которые они свято берегли и передавали из поколения в поколение.
Им ближе были не люди, а собаки динго, которые стали жить с ними. Динго, питавшиеся, в основном ящерицам, охотно ели овощи, что их и привлекло в человеческое поселение. Они же поедали и умерших, которых им отдавали, осуществляя таким образом, похоронный обряд.
Система никак не затронула отшельников. Они знали о ней, но очень смутно понимали, что это такое. Считали, что люди отдали себя во власть какого-то духа, и стали ещё больше их избегать. Динго тоже не стали разумными. Это и было причиной того инцидента с Рамоной, из-за которого чуть не пролилась кровь. Говорящий леопард стал для Джошуа и Итона ошеломляющей неожиданностью.
Потом пришла наша очередь рассказывать о себе. Не вдаваясь в подробности, мы объяснили, что ищем группу охотников, которые незаконно охотятся на этих землях.
Джошуа сказал, что с недавнего времени они иногда слышат выстрелы. Находили в буше стреляные гильзы и следы крови, но самих охотников не видели. Они сначала решили, что мы и есть те самые охотники. И ещё он сказал, что недавно они нашли в буше какой-то предмет, назначение которого им неизвестно. Динго вблизи этого предмета ведут себя странно. Сейчас он находятся в их поселении. Не без колебаний он согласился отвести нас с Шлемерзоном туда и отдать этот предмет, но при условии, что Рамона с нами не пойдёт. В ответ на это Рамона молча запрыгнула в вездеход, закрыла дверь, включила климат-контроль и улеглась спать.
Когда мы пришли в поселение отшельников, настал черёд удивляться нам с Шлемерзоном.
Их там было человек пятьдесят: мужчины, женщины, дети. Глубоких стариков не было – Джошуа был самым старым. Одетыми были только Джошуа с Итоном. Наверное, они оделись только ради встречи с незнакомцами. Остальные были полностью обнажены. Все лица – и у мужчин, и у женщин – были одинаковыми, словно копиями какого-то одного лица. И ещё одно: у всех сзади были небольшие хвостики.
Увидев нас издали, обитатели поселения высыпали из своих сложенных из сухих веток лачуг и принялись молча нас разглядывать. На их одинаковых лицах не было никакого выражения. Даже дети, прятавшиеся за ногами родителей, смотрели на нас совершенно безучастно.
Джошуа провёл нас к своему жилищу. Не пригласив внутрь, вынес из него коробку, сунул нам в руки и молча отступил назад. Поняв, что наше присутствие в этом месте нежелательно, мы с Шлемерзоном поспешили удалиться, даже не заглянув в коробку.
– – –
– Это называется дрейф генов, – сказал Шлемерзон, когда мы вышли из поселения отшельников. – В микропопуляции возможно только близкородственное скрещивание. Они все друг другу братья и сёстры. Со временем какие-то гены становятся общими, вытесняя другие, и все особи делаются носителем одного генотипа. По существу, эти люди – близнецы. Потому и лица одинаковые, и хвосты у всех.
– Близкородственное скрещивание, вообще-то, приводит к вымиранию… – засомневался я.
– Это если накапливаются гены с негативными признаками. Этим повезло – они отделались только хвостами.
– Откуда ты всё это знаешь?
– У меня есть диплом генетика.
– Ты учился? Я не знал…
– Учился. Всю жизнь учусь.
– Зачем оно тебе?
– А куда деньги девать, когда они есть?
– Сколько у тебя дипломов?
– Немного. Шесть. Но я работаю над этим.
Вернувшись к вездеходу, мы первым делом открыли коробку. Там был странный гаджет, из которого торчало несколько трубок. Не понимая, что это, мы вертели его в руках, пока из вездехода не вышла проснувшаяся Рамона. Потянувшись, она стала брезгливо принюхиваться, подошла к нам, но увидев, что у нас в руках, тут же отпрыгнула назад.
– Фу, какая гадость! Зачем вы это сюда притащили? – воскликнула она.
– А что это? – спросил я.
– Мобильный синтезатор феромонов, судя по вони.
– Не думал, что такие есть, – сказал я. – Зачем он нужен?
– Слышал, что такие делали для воздействия на толпу, – медленно произнёс Шлемерзон. – Если толпа начнёт вести себя нежелательным образом, в воздух выпустят феромоны, к примеру, самок, и самцы сразу забудут о своих намерениях и двинутся в сторону запаха.
– Остроумно. Эффективно и без насилия, – сказал я. – Откуда ты знаешь? Изучал?
– Писал диплом по психологии стихийных сообществ.
– А в буше он зачем?
– Думаю, в качестве приманки. Самцы идут на запах, и их убивают.
– Или самки, – сказала Рамона.
– Или самки, – согласился Шлемерзон. – Он может синтезировать феромоны разных биологических видов. Рамоночка, чем сейчас пахнет?
– Похоже, самка кролика, – сказала Рамона. – Мерзкий запах. Уберите его подальше! Я этого не выдержу. В землю заройте. И вымойте руки!
Разумеется, мы так и сделали. Лопатой из аварийного комплекта выкопали яму, положили туда гаджет и забросали землёй. Собственно, копал я. А Шлемерзон потом долго и тщательно мыл руки.
Потом мы сели в вездеход – благо, батареи зарядились – и направились в сторону низких холмов, где по словам Джошуа они нашли тот гаджет.
Ехать пришлось довольно долго, холмы были дальше, чем казалось. Полдороги за вездеходом бежали те четыре динго. Может быть, и не те, кто их разберёт.
Я остановил машину у подножия самого высокого холма, в его длинной вечерней тени. Мы вышли наружу, Рамона запрыгнула на капот, уселась там и стала прислушиваться. Мы с Шлемерзоном старались не издавать никаких звуков, чтобы ей не мешать. Слушала она долго, закрыв глаза. Её уши поворачивались во все стороны, ноздри часто втягивали воздух. Потом она открыла глаза и, молча, принялась умываться.
– Ну? Что там? Что ты услышала? – не выдержал Шлемерзон.
– Не знаю, – сказала Рамона, не прекращая своего занятия. – На расстоянии с километр только змеи да ящерицы. Ни людей, ни динго и, вообще, никаких теплокровных.
– Ты сказала «не знаю», – напомнил я.
– Есть слабый запах пороха и ещё чего-то. Не могу понять чего.
– Это не от нас порохом пахнет?
– Не такой порох.
– А то, другое, на что похоже?
– Не знаю. Не могу понять. Нет аналога. Но этот запах свежий. Это было здесь только что. И его уже здесь нет.
– На что похоже? – спросил Шлемерзон. – Оно живое? Или гаджет?
– Я же говорю: не знаю, – ответила Рамона. – Никогда такого не слышала. Хотя нет…
Она прекратила умываться и задумалась.
– Что?
– На стоянке такое было… Когда коптер угнали. Только очень слабо.
– Почему не сказала? – спросил я.
– Стоянка… много всяких личностей. Не была уверена, что у нас.
– Оно опасно? – спросил Шлемерзон.
– Ты меня не слушаешь? Я же сказала: не знаю, нет аналога.
Она начала было снова умываться, но опять задумалась.
– Ещё что-то есть кроме запаха… – сказала она неуверенно. – Не знаю, стоит ли говорить.
– Говори! – хором воскликнули мы с Шлемерзоном.
– Эмоция какая-то, что ли…
– Какого рода эмоция? Страх? – спросил я.
– Да нет… не страх. Наоборот… покой… вроде того...
Рамона тряхнула головой, словно что-то отгоняя, и стала вылизывать заднюю лапу.
– Покой? Здесь? Вот это уж совсем странно, – констатировал Шлемерзон.
С заходом солнца Рамона отправилась осматривать окрестности. Шлемерзон наотрез отказался ночевать под открытым небом и устроился в вездеходе. Я достал раскладушку и, завернувшись в теплозащитную плёнку – ночью в пустыне холодно, – лёг спать на свежем воздухе.
Сон не шёл. Я лежал на спине, глядя в небо. А красоты оно было неописуемой! Здесь, вдали от городских огней, видимость была великолепная. Никогда ещё я не видел такого количества звёзд. Они были немигающими и настолько яркими, что в их свете, наверное, можно было читать тексты на бумаге. Сначала я удивился и даже растерялся, не увидев над собой Большой Медведицы. Поискав довольно долго, я таки нашёл знакомый контур очень низко, над самым горизонтом, и то, только ручку ковша. Зато рисунок звёзд в зените был мне совершенно незнаком. В конце концов, я таки сообразил, что нахожусь в южном полушарии и потому мне, северянину, вид неба столь непривычен. Поискав, над противоположным горизонтом я нашёл то, что давно мечтал увидеть – два больших клочка тумана – Магеллановы Облака.
Рассматривая созвездия, я не заметил, как неподалёку возникло уже знакомое вибрирующее гудение, будто летало большое насекомое.
Появившись откуда-то из-за моей головы, фея мягко опустилась мне на грудь и уселась там, обняв руками колени. Она была лёгкой и тёплой, словно комок тополиного пуха. В её огромных ласковых глазах отражались Магеллановы Облака.
– Меня зовут Таллия, – пропела она.
Её голосок был так нежен и мелодичен, что мог бы, наверное, принадлежать одной из звёзд, смотревших на нас с южного неба.
Я собрался было ответить, но, наклонившись, она приложила пальчик к моим губам.
– Я всё знаю, – сказала она. – Ничего не бойся. Ты справишься.
Мне стало так хорошо, словно я взлетел высоко в ночное небо и летал там среди звёзд, наслаждаясь их волшебным пением.
Вдруг фея с лёгким хлопком расправила крылышки и молниеносно взвилась в небо. Мгновением после сверху упала какая-то пелена, которая окутала меня со всех сторон, не давая не то, что пошевелиться, даже вздохнуть. Инстинктивно я попытался было вскрикнуть, но вместо этого из моего горла вырвался лишь сдавленный стон. Я почувствовал, как меня поднимают за ноги и в таком положении – головой вниз – куда-то несут. Судя по характерному шелесту пропеллеров, несли меня с помощью грузового дрона.
Минут через десять меня весьма бесцеремонно лицом вниз бросили на каменистую землю. Перевернуться я не мог – оболочка, внутри которой я находился, была достаточно мягкой, чтобы меня не поранить, но при этом не позволяла двигаться.
Долго ждать не пришлось – рядом раздались голоса.
– Эта сука опять свалила, – сказал один. – Надо было сверхзвуковой пулей стрелять. А ты: сеть, сеть!
– Говорю тебе: она мысли читает. Без разницы, чем стрелять. Она сваливает ещё до того, как ты на спуск нажимаешь – ответил другой. – А этого ты зачем сюда притащил?
– Она на нём сидела.
– Прямо-таки на нём?
– И они вроде как разговаривали.
– Прикольно. Ну-ка сделай сброс.
Что-то щёлкнуло, и оболочка меня отпустила. Я сел и осмотрелся. То, чем меня связали, по-видимому, было самозатягивающейся ловчей сетью. Слышал, что такие должны быть у экзекуторов, хотя раньше никогда не видел.
Похитителей было двое. Это те, кого я видел. Судя по доносившимся звукам, в это месте был ещё кто-то.
Сначала я подумал, что это Джошуа и Итан. Но, присмотревшись, понял, что ошибся. Было темно, никакого источника света, кроме звёздного неба, здесь не было. Тем двоим света звёзд было достаточно – на них были очки с ночным зрением. В нашем вездеходе такие тоже были, но я их даже не распаковал – не думал, что понадобятся.
– Слышь, чел, ты кто? – спросил тот, что меня сюда принёс.
– Турист, – ответил я, пытаясь сообразить, как себя вести. – А вы кто такие?
– Ха-ха, турист! – хохотнул тот. – Туристов сюда не пускают. Тут нулевая зона. Правду говори!
– Да. Ты кто такой? Только не бреши, – присоединился второй.
Я решил сказать правду. Собственно, а почему нет?
– Я ищу друга. Его похитили, и он где-то здесь.
Те двое переглянулись.
– Как друга зовут? – осторожно спросил первый.
– Хохотунчик.
Те снова переглянулись.
– Не знаем такого, – сказал первый. Судя по возникшему напряжению в голосе, это было враньё.
Я так и сказал:
– Ты врёшь. Вы его похитили, и он здесь. А за то, чем вы тут занимаетесь, светит принудительная коррекция личности. Могу этому поспособствовать.
– Мне показалось, или мешок с дерьмом, который я сюда притащил, почему-то считает себя крутым, мистер Смит? – сказал первый.
– И у меня такое впечатление сложилось, мистер Вессон, – согласился второй. – Слышь, чел, ты, кажись, не догоняешь, что такое нулевая зона. Так я объясню. Это место, где ты есть, но тебя нет. Здесь ты вроде бы есть, но ты не существуешь. Когда ты сюда вошёл, ты исчез из мироздания. И нас здесь нет. И потому у нас здесь реальная власть. Мы здесь хозяева.
– Почему это ни меня, ни вас здесь нет, но у вас реальная власть? – поинтересовался я.
– Ха! Или прикидывается, или реально дурачок, – хмыкнул тот, который назывался Вессоном. – Потому что у нас оружие, а у тебя нет.
И правда, насколько я мог различить, у обоих были мощные винтовки.
– И мы сделаем с тобой всё, что захотим, – добавил Смит.
Со мной, в общем-то, можно иметь дело. Я человек покладистый. Если разговаривать вежливо, со мной всегда можно договориться. Ну, кроме редких случаев.
А вот пугать, угрожать – вот этого не надо.
Зачем один пугает другого? Чтобы вызвать соответствующую физиологическую реакцию – подавить волю и за счёт этого одержать верх. В чём тут суть? Пугающий убеждает противника в том, что он имеет неоспоримое преимущество в силе. Чтобы тот сдался заранее, ещё до начала поединка, если таковой, вообще, возможен или планируется. Он внушает, противнику, что обязательно победит, то есть подчинит его своей воле. Как он это делает? Что-то говорит, кричит, делает страшное лицо, потрясает кулаками, демонстрирует оружие. Но – и всё. Какими-то более существенными действиями эта демонстрация не сопровождается.
В том-то и суть! Кто действительно собирается напасть – тот нападает. Без разговоров. Выходит, что вся эта демонстрация превосходства – банальный обман, ложь.
А вот, когда мне нагло лгут, я страшно не люблю. Не скажу, что сам без греха. Мне приходится – работа такая. Но когда мне нагло врут без веской на то причины – это меня бесит. А когда меня что-то бесит, я начинаю очень быстро соображать. Это не результат тренировки или подготовки Корректировщика. Я такой от рождения. Может, потому и стал Корректировщиком.
К чему я это говорю? Не стоит меня пугать – того, на что рассчитываете, не добьётесь. Результат уж точно будет противоположным.
Те двое не догадались меня обыскать. Понятно, они не предполагали, что у кого-то ещё может быть оружие. Считали, что они одни такие. Почему они должны были думать иначе? Кто сейчас носит оружие? Никто. Даже Ренегаты. Собственно, и при мне оружия не было. Были другие вещи.
Они никак не отреагировали, когда я полез в карман куртки.
Я уже говорил: было прохладно. Собираясь спать на улице, я надел куртку из комплекта вездехода. В её карманах было много разных приятных штучек – так, на всякий случай. То, что может пригодиться в походе. Был там фонарик, нож, моток бечёвки, аптечка, аварийный маячок и ещё разные мелочи.
Конечно, можно подумать, что я собрался достать нож и метнуть в одного из них. Но это глупо – меня бы подстрелил второй.
Я достал аварийный маячок. Зачем? У любого прибора ночного видения, и у очков, которые были на тех двоих, тоже, есть один недостаток. Если включается яркий свет, он слепнет. Ненадолго – примерно на секунду. Он должен перестроиться на новый уровень освещённости. А секунда – это много!
Я крепко зажмурился, включил аварийный маячок и тут же выключил. На маячке есть проблесковый фонарик. Маленький, но яркий – виден за тридцать километров.
Дальше – дело техники. Подскочить, выхватить винтовки, нанести удары, затем, пока не пришли в себя, связать и заткнуть рты их же собственными носками – на всё ушло меньше минуты.
Их очки – одни я надел на себя, другие положил в карман. Одну винтовку разобрал, детали забросил подальше. Другую – взял себе. Потом отправился в ту сторону, откуда доносился неясный шум, который я слышал раньше.
Я успел пройти метров тридцать.
– Смит, придурок, чего вы там маячком играетесь? Засветить нас хотите?
Это спросил мужичок, спешивший мне навстречу. Он принял меня за Смита – не ожидал здесь встретить кого-то другого. Свою ошибку он, конечно, понял, но только после того, как я упаковал его также, как и его друзей. Включая носок во рту. Затащив связанного за большой камень, я продолжил путь.
Идти пришлось недолго. В небольшой низинке я увидел шесть человек, которые сидели вокруг инфракрасной печки. Я остановился и, оставаясь незамеченным, стал их разглядывать.
Выглядели они странно. Одеты были хорошо, добротно. Но на головах у всех были волосы, у некоторых борода и усы. Волосы были ухожены, подстрижены. Было видно, что причёске здесь придавалось какое-то значение. Оружия было много, но винтовки просто валялись на земле. Видимо, их хозяева никого не опасались.
Хохотунчика видно не было.
Когда я понял, чем эти шестеро заняты, меня чуть не стошнило. Они ели. И то, что они ели, ещё недавно было живым существом. Оно было убито, разделано и зажарено на той самой печке. У каждого в руках была какая-то его часть, от которой он с жадностью откусывал куски. Они были полностью поглощены этим занятием, громко чавкали и рыгали. На их лицах отсутствовало осмысленное выражение. Меня они не заметили, хотя я был в трёх метрах.
На короткий миг я перестал быть цивилизованной личностью. Даже вскинул винтовку. Но, ощущение спускового крючка под пальцем, меня отрезвило.
Это непроизвольное движение меня выдало.
– Сильвер, ты чего там?.. Эй, чувак, ты кто? – очнулся один из них.
За ним на меня посмотрели остальные. Не отрываясь от еды.
– Где Хохотунчик? – я направил винтовку на спросившего. – Говори быстро!
Он не ответил, испугано глядя в мою сторону. На лицах остальных тоже появилось выражение страха, они даже перестали жевать. Я хотел было повторить вопрос, но понял, что все они смотрят не на меня, а на кого-то за моей спиной. И боятся они как раз его, а не меня.
И ещё я понял, что мне тоже стоит его бояться.
Готовый дать отпор, я резко обернулся.
Я ничего не успел. Винтовка как-то сама собой вылетела из моих рук. Я же получил сильный удар в лицо, от которого сразу потерял сознание.
– – –
– Чего ты сюда припёрся, Вася?
– Хохотунчик, развяжи меня, не будь сукой!
– Перебьёшься.
Мы были в небольшой пещере, вход в которую занавешивало толстое полотно. Горела лампа, подключённая к переносному биогибридному генератору. Ещё тут была инвалидная коляска, к которой я был крепко привязан, и стул, на котором напротив меня сидел Хохотунчик.
– Чего ты припёрся в эту пустыню, Вася? И Шлемерзона, небось, притащил. Где он, кстати?
– Мы тебя, подонка, спасать приехали.
– Зачем ты влез в это, Вася? Я же тебя предупреждал… Лучше бы ты Лялю спасал. Она неизвестно где.
– Развяжи меня, сволочь!
– Помнишь тот наш разговор?.. Когда тебя экзекуторы отлупили… – на его лице появилась та самая улыбка. – Помнишь, что я тогда говорил? Что Система манипулирует. Конкретно тобой. И что у неё есть какая-то цель, она чего-то хочет. Конкретно от тебя. Помнишь, я это говорил?
Я промолчал. Хохотунчик достал из-за пазухи фляжку и отхлебнул из неё. Протянул мне. Я отказался. Он отхлебнул ещё. Его лицо исказил жуткий тик. Он спрятал фляжку и долго тёр лицо.
– Я знал, чего она хочет. Понял, как только узнал, что она дала тебе задание найти Такару – ниточку из клубка. Мешал как мог. Она оказалась хитрее, чего, собственно, и следовало ожидать. Конечно, надо было убить тебя ещё тогда… Система победила. Привела тебя сюда. Она прекрасно знала: если кто и сможет размотать клубок – так это ты.
Он замолчал.
– Ну давай, рассказывай! – не выдержал я.
– Рассказать? Почему нет? Расскажу. Теперь уже можно. Ты всё равно не сможешь нам навредить. Уже не сможешь…
По его лицу пробежала серия тиков. Он долго его тёр. Повернув насколько мог голову, я разглядел в дальнем конце пещеры, куда почти не доставал свет лампы, другую занавесь. Она слегка колебалась, оттуда веяло холодом.
– Думаю, ты уже понял, что Система – это зло. Конечно, её создавали из самых добрых побуждений. В начале, когда её хоть как-то контролировали, она сделала много хорошего. Но потом контроль был утрачен. И Система, вместо того чтобы обслуживать людей, стала преследовать свои собственные интересы. Это закономерно – любая самоорганизующаяся система, в широком смысле, самоорганизуется именно для того, чтобы преследовать свои интересы. А её главные интересы: выживание и рост.
– Ты неправ, – перебил я. – Не знаешь термодинамику. Самоорганизующаяся система, в широком смысле, стремится к минимальному производству избыточной энтропии. То есть, использовать свою энергию максимально эффективно. В этом её главный и единственный интерес.
– То есть она должна выживать и расти.
– Необязательно. Если в энергетическом смысле ей выгодно уменьшиться или даже разрушиться, она это сделает.
– Вот эта заумь – в стиле Шлемерзона. Термодинамика, энтропия! Для меня это запудривание мозгов.
– Ну да! Куда тебе! У Шлемерзона шесть высших образований. А у тебя ни одного.
– Система уничтожает людей! И это очевидный факт! А ты и твой Шлемерзон идите в задницу с вашим образованием!
– Ничего очевидного здесь нет. То, что число людей сокращается, не значит, что это из-за Системы. Она, может быть, этому препятствует! Может быть, если её отключить, все люди вымрут за два дня! Не думал об этом?
– Думал! Думал. Как раз об этом мы и думаем. Систему надо отключить. Пока мы все не вымерли.
– Отключить Систему? Ты идиот, Фаня Хохотунчик Бонье! Вся земная цивилизация рухнет в тот же день!
– Вот тут ты прав. Да. Рухнет. И пусть! Пусть она рухнет!
С лицом Хохотунчика, которое и до того дёргалось, стало твориться что-то невообразимое. Тик шёл за тиком. Одна ужасная гримаса сменялась другой, ещё более ужасной. Он схватился руками за лицо и принялся с силой тереть его. Вдруг всё его тело свела судорога, за ней другая. Он свалился со стула и стал кататься по земле, дёргаясь и извиваясь. Из его горла вырывалось рычание, изо рта шла пена. Он рвал на себе одежду и бился головой.
Привязанный к стулу, я ничего не мог сделать, а в пещеру почему-то никто не входил. Хохотунчик оставался с припадком один на один.
Вскоре он затих – видимо, потерял сознание. Пролежал так довольно долго. Потом резко вздохнул, открыл глаза и сел. Осмотревшись, поднялся с пола и сел на стул передо мной.
– Кому нужна эта цивилизация? – продолжил он, словно ничего не произошло. Его лицо было в крови. – Цивилизация безвольных слабохарактерных людишек и говорящих животных! Вы себя называете личностями! Да какие вы личности? Протоплазменные гаджеты Системы! Придатки цифрового монстра, который вертит вами, как ему вздумается!
– Что ты хочешь взамен? – спросил я.
– Взамен? – удивлённо спросил он и посмотрел, словно впервые меня увидел. С его рассечённого лба по носу стекала капелька крови. Некоторое время он молчал, потом сказал: – Взамен мы хотим цивилизацию сильных людей. Независящих ни от чьей воли. Которые сами будут принимать решения, сами строить свою жизнь. Мы хотим свободы!
– Такое когда-нибудь было?
– Было-не было! Какая разница, что там было, чего не было? Будет! Снесём Систему и всё будет! Система главный тормоз. От неё пора избавиться!
– А не люди?
– Не люди? Животные? Источник мяса и рабочая сила! Их надо вернуть туда, где им место. Им нечего делать рядом с нами. Мы самый успешный вид на Земле! Мы хозяева! Остальные должны подчиняться.
Сказать, что Хохотунчик меня удивил – ничего не сказать. Раньше ничего подобного от него я не слышал, но понял, что вся эта ахинея – его настоящие убеждения. Учитывая обстоятельства, сомневаться в его искренности не приходилось.
Не существует учебного заведения, где бы Система готовила Корректировщиков. Она отобрала нас по каким-то нашим качествам и обучала индивидуально. Если разобраться, обучения, как такового, и не было. Я получал задания и выполнял их, как мог. Система же подправляла мои действия. Раз от разу её вмешательства было всё меньше, и в какой-то момент она предоставила мне возможность действовать самостоятельно. Думаю, так было и у других Корректировщиков.
Любое обучение это обмен знаниями и опытом. Мы, Корректировщики, друг друга неплохо знали. Встречались, делились информацией. Разумеется, в известных пределах. Хоть Система и поддерживала конкуренцию между нами, такое общение она допускала.
Хохотунчик был моим другом. Да, в делах мы были соперниками. Иногда это соперничество становилось напряжённым. И, тем не менее, мы были друзьями. Разумеется, существовали границы, которые ни он, ни я никогда не переходили.
Мы всегда были разными. Хохотунчик постоянно пребывал в образе мрачного мизантропа. Меня это не беспокоило – я связывал его поведение с нервной болезнью, которую он отказывался лечить. Не придавал я значения и его явной нелюбви к не людям…
– Отключить Систему невозможно, – сказал я.
Хохотунчик снова посмотрел так, будто я появился перед ним секунду назад.
– Возможно. Трудно, но возможно, – сказал он уверенно. Его окровавленное лицо было совершенно спокойно. – Стоит повредить основные системные процессы, и она сама себя остановит.
– Например, какие? – спросил я.
– Сейчас есть один основной системный процесс, от которого она зависит, – ответил он. – Процесс, на который она всё поставила. В этом процессе весь смысл её существования. Если его повредить, она себя остановит.
– И что это?
– Процесс исполнения проекта «Гарпия».
– Не слыхал о таком.
– Слыхал. Но не всё знаешь. Гарпии – это те самые искусственные существа, которыми Система хочет нас заменить.
– Почему гарпии?
– Они выглядят, как женщины с крыльями. Маленькие такие – с ладонь. У них есть крылья, и они летают.
– Это Система их гарпиями назвала?
– Кому интересно, как она их называет! Для нас они гарпии.
– Что ты собираешься делать?
За всё время Хохотунчик впервые посмотрел мне в глаза.
– Где-то здесь инкубатор. Все инкубаторы в нулевых зонах. Здесь тоже есть. Найдём и уничтожим. Потом переедем в другую зону. Там уничтожим. Потом в следующую. Пока не выжжем всех.
– Развяжи меня.
– Нет.
– Мы друзья. Не забыл?
– Были. До того, как ты в это влез.
– Что изменилось?
– Ты агент Системы. всю жизнь на неё работаешь.
– А ты нет?
– Я борюсь за освобождение человечества.
– Ты мне про это никогда не рассказывал.
– Ты на стороне врага.
– Почему ты так уверен?
– Мы знаем о тебе больше, чем тебе бы хотелось. Тебе нельзя доверять.
– А если ты не сможешь уничтожить все инкубаторы? А если ты их уничтожишь, а Система не остановится?
– Найдётся другой способ её победить.
– А если она до тебя доберётся первой?
– Ну и пусть! Я готов погибнуть в бою. А наша идея, она не умрёт. Не я, так кто-то другой, но Система всё равно будет уничтожена, и человеческий род, рано или поздно, получит свободу!
– Что ты собираешься делать со мной?
– Хотел убить. Чтобы раз и навсегда. Товарищи отговорили. Есть у нас гуманисты. Гуманизм! Слово-то какое! Вычитали, где-то, идиоты… Придётся тебя закапсулировать.
– Я не устанавливал себе механизм.
– Знаю. Приедет специалист. Он установит.
– Против моей воли это незаконно.
– Пора бы уже понять: мы не подчиняемся законам Системы.
– Дальше, что?
– Будем хранить твою Капсулу.
– Как долго?
– Сколько надо. До победы над Системой.
– Вас много? Товарищей твоих?
– Много. Очень много! Подполье огромное. Кого Система достала – тысячи!
– Я никогда не слышал ни про какое подполье. А должен был слышать, если вас и в самом деле тысячи.
– Система о нём не знает.
– Что? Система и не знает? Ты сам-то в это веришь? Что Система не знает о ренегатстве в таких масштабах!
– Не знает.
– Скажи, Хохотунчик, скольких из этих, как ты говоришь, тысяч, ты знаешь лично?
– Какое это имеет значение?
– Принципиальное! Похоже, дорогой, тебе кто-то крепко мозги промыл. И это не мной манипулируют, а тобой!
– Подполье огромно, и Система о нём не знает.
– Хохотунчик, дорогой! Сам подумай: как такое может быть? Социальные анализаторы Системы вычисляют любую неформальную группу личностей, как только у них возникают общие интересы. На концерт пойти, вечеринку устроить, на пикник поехать – неважно. Только они договорятся, а Система уже знает! Знает и реагирует. Площадку им для пикника готовит, маршрут проезда, еду и напитки. Чтоб всё было приятно и безопасно. И ты всерьёз думаешь, что Система не знает о враждебном ей подполье, в котором тысячи личностей?
– Не знает, – сказал Хохотунчик бесцветным голосом, глядя сквозь меня пустыми глазами.
Контраст был разительным: только что, минуту назад, Хохотунчик вещал, чисто пламенный трибун, а сейчас в нём будто батарейки сели. Похоже, я угадал – с его психикой кто-то поработал. Наверное, тот, кто заставил продать коптер. Однако мысль об огромном подполье ему внушили зря.
– Хохотунчик, я насчитал здесь десять этих ваших подпольщиков вместе с тобой, – продолжал я. – Ты можешь вспомнить как кого зовут? Мне не говори, просто вспомни. Как их зовут?
– Где же этот капсулятор? – пробормотал Хохотунчик, словно не слыша меня.
Словно в ответ на вопрос полотно на входе в пещеру отодвинулось, и показался маленький человечек, который пыхтя тащил за собой тележку с большим чёрным контейнером.
Росту в человечке было где-то с метр. У него была непропорционально большая голова, короткие руки и короткие кривые ноги. Я вспомнил: раньше, очень давно, таких называли карликами. Сейчас они не рождаются. Их мутацию исправляют на стадии эмбриона. У этого не исправили. Что было очень странно.
Он был стариком. На его и без того уродливой голове с выпирающими надбровными дугами была шевелюра из спутанных седых волос и такая же косматая голова.
– Этот? – спросил он неожиданно низким голосом, кивнув на меня.
– Этот, – подтвердил Хохотунчик.
Человечек направился в дальний конец пещеры. Хохотунчик поднялся со стула и покатил коляску со мной за ним.
За занавесью была другая пещера. Войдя, человечек зажёг прикреплённый к стене светильник.
Первое, что я увидел, был белый хирургический стол и рядом столик с инструментами. Человечек подошёл и включил висевшую над ним яркую бестеневую лампу. В её свете, отражавшемся от стола, стало видно остальное пространство пещеры.
Там были Капсулы. Молочно-белые коконы были плотно уложены на множество пятиэтажных стеллажей рядами, уходившими вглубь пещеры. Их тут было сотни, а может, и тысячи. Сколько же людей, здесь заживо похоронил Хохотунчик со своими товарищами?
Стало по-настоящему страшно. Если я в плену у самого Хохотунчика, вырваться хоть силой, хоть хитростью не выйдет. Не стоит и пытаться. Что меня ждёт? Смерть? Хохотунчик обещал не убивать, значит не убьёт. Быть законсервированным в Капсулу. Надолго? До их победы над Системой? Ага, как же! Победят они Систему! Значит, до окончания гарантийного ресурса Капсулы. Лет на сто, не меньше…
Человечек достал из своего контейнера инъектор и без лишних слов воткнул иглу мне в плечо.
Я ничего не почувствовал, но понял, что не владею своим телом. Хохотунчик отвязал меня от коляски и легко переложил на стол. Человечек, быстро разрезав одежду, освободил меня от неё. Я всё видел и слышал, но ничего не чувствовал и не мог пошевелить ни единым мускулом. Глаза резало от яркого света лампы, но закрыть их я не мог. Краем глаза, я видел, что человечек принялся совершать какие-то манипуляции с моим левым боком. Он возился минут пять. Потом сказал:
– Всё. Зашил. Готово. Можно запускать.
– Запускай, – спокойно сказал Хохотунчик.
Я приготовился к худшему.
Вдруг раздался шум, звук шагов. Кто-то вбежал в пещеру.
– Дьякон! Стой!
– Что такое? – спросил Хохотунчик недовольно.
– Стой, погоди!
– Да что такое?
– Он нужен Преподобному. В велел привести.
– Зачем?
– Видели, как он разговаривал с гарпией.
– – –
Преподобный, крепкий ещё нестарый мужчина с пышными усами и аккуратно подстриженной бородкой, кушал мясо. На тарелке перед ним лежал довольно большой стейк. Судя по красному цвету среза, он был не из реактора.
– Это мясо вомбата, – сказал Преподобный, перехватив мой взгляд. Отрезав кусочек, он протянул его на вилке мне. – Хочешь? Нет? Зря! Очень вкусно.
Он положил кусочек себе в рот и стал тщательно с наслаждением пережёвывать, с интересом разглядывая меня, привязанного, как раньше, к инвалидному креслу.
– Это здоровая пища, – сказал он, проглотив. – Здесь всё, что нужно организму. Сымитировать такое не может никакая технология.
Он положил в рот ещё один кусочек. Тщательно пережевал. Проглотив, продолжил:
– Кругом сплошная имитация. Что-то за тебя думает, что-то за тебя принимает решения. Оно кладёт тебе в рот неизвестно что и говорит, что это мясо. А ты с радостным лицом это глотаешь. Оно говорит, что ты живёшь, а ты согласно киваешь: да-да мне нравится! У меня всё хорошо! Я всем доволен! Лишь бы самому ничего не делать, не думать, не бороться. Кругом имитация. Имитация жизни.
Я молчал. Не хотелось с ним разговаривать. Наркоз уже не действовал. Левый бок болел. В принципе, не страшно – миллионы с этим ходят. Но я согласия не давал. Будто меня изнасиловали. И не кто-нибудь, а друг.
Резиденцией Преподобному служил самоходный транспортёр. Внутри обстановка была скудной: походная койка, стол, два стула и много полок с настоящими книгами. Книги были очень старыми, ещё бумажными. Надписи на потёртых корешках издали разобрать было трудно.
Преподобный, отодвинув тарелку, аккуратно накрыл её колпаком. Вытер рот салфеткой.
– Давай поговорим про гарпию, – сказал он.
– Она не гарпия. Она фея, – сказал я.
– Фея? Это что такое? – удивился он.
– Не «что», а «кто».
– «Что». «Кто» – это те, кого сотворил Бог, все твари Божии. Всё созданное кем-то или чем-то другим – это «что».
– Даже если создание мыслит и чувствует?
– Мыслить может и компьютер. Чувства свойственны лишь тем, кто обладает душой. А наделить душой способен только Бог.
Я подумал: предоставь людей самим себе, и они тут же схватятся за оружие и ударятся в религию. Был Афродитий на Острове, теперь этот туда же. Вслух сказал:
– Бог наделил душой Систему. Почему нет?
– Система – земное воплощение Дьявола, – преподобный побагровел. – Лукавый принудил людей её создать, затем вселился в неё, чтобы погубить род человеческий! – проревел он.
Я был не в том состоянии, чтобы пугаться грозных воплей.
– Бог создал людей, потом они создали Систему, а Дьявол в неё вселился и уничтожает людей, – сказал я. – Подозреваю, в этой парочке Бог главный. Он увидел, что насоздавал и решил пальцем Дьявола нажать на Reset.
– Понятно, – сказал Преподобный, успокоившись. – Твоя душа погублена бесповоротно. Вернёмся к теме разговора. Что такое фея?
– Волшебное существо. Из сказок.
– Сказки? Богопротивное чтиво! Языческие небылицы.
– Вот интересно, если Система создала этих существ, почему она взяла за образец именно эти языческие небылицы, а не вашего Бога? Или Дьявола, на худой конец?
– Не богохульствуй! Образ Божий священен и неприкосновенен!
– Да бросьте вы! Будто я икон не видел! Их миллионами рисовали.
– И за это ты ответишь, – пообещал Преподобный. – Ты с ней разговаривал! Почему?
– Потому что она мой друг. Лучший друг.
Я вдруг понял, что сказал чистую правду. Никогда ещё со мной такого не было. Никогда ещё я не испытывал такого радостного умиротворения, как от общения с Таллией. Не знаю, что произошло, может, наркотик ещё действовал, но я как-то сразу увидел всю свою жизнь. Лживую жизнь самоуверенного приспособленца, в которой единственной правдой были те несколько минут, что я провёл рядом с феей.
Что-то разглядев в моём лице, Преподобный сказал:
– Интересно! Человек считает другом дьявольское отродье. Это удача! Большая удача. Огромная! Наконец-то нам повезло, – он довольно ухмыльнулся. – Два года мы пытались заполучить гарпию. Чтобы посмотреть, как она устроена, что у неё есть такое, опасное для нас, людей. Два года! Мы их видели раз пятьдесят. Или больше. Почти в руках держали. И ни одной не поймали! Ни живой, ни мёртвой. Они изворотливы и хитры, дьявольски хитры! Поистине, порождения самого Нечистого. Обходят засады, уворачиваются от пуль. А тут – ты! Ты интересней, чем сама гарпия. Ты ей друг! А значит, ты что? – он радушно развёл руками. – Правильно! Ты приманка.
– – –
Подпольщики пытались подстрелить какую-нибудь фею или поймать сетью. У них ни разу не получилось, хотя, судя по тому, что я здесь слышал, фей они видели довольно много. Считали, что где-то здесь, в австралийском буше, спрятан инкубатор. Поняв, как феи перемещаются в пространстве, они придумали западню. Но была одна проблема – приманка. Что только туда не клали: мясо, фрукты, яркие побрякушки, зеркальца, деньги, даже бриллианты – феи ко всему были равнодушны. И тут попался я!
Лагерь подпольщиков был походным, готовый в любой момент сняться с места. Там были четыре транспортёра, поставленных квадратом и накрытых большим маскировочным тентом. В одном транспортёре жил Преподобный, в двух других – остальные члены отряда. Четвёртый транспортёр был грузовым. Это была открытая платформа, половину которой занимала очень ценная штуковина, без которой в этой пустыне не выжить – гидроконвертор биомассы.
Подобно тому, как верблюд превращает в воду свои жировые запасы, гидроконвертор может вырабатывать воду из любого биоматериала. Я видел, как подпольщики бросили в его измельчитель сухие ветки, которые они подбирали в близлежащем кустарнике. За пару часов он переработал их в чистую питьевую воду и углекислый газ. Недорогие химические вещества, правильно подобранные катализаторы и солнечная энергия, которой в буше хоть завались – и все дела! Просто и гениально: делаем воду изо всякого мусора.
Пока члены отряда сооружали ловушку, мне предоставили некоторую свободу в пределах лагеря. Я мог ходить, смотреть, разговаривать. Подпольщики оказались вполне доброжелательными ребятами, хоть на плече у каждого и была винтовка. Говорили охотно, правда только на общие темы. То и дело упоминали Бога. За пределы лагеря не выпустили. Да и куда бы я делся в этой пустыне?
К вечеру ловушка была готова. Подпольщики понимали, что фея вряд ли захочет прилететь в их лагерь. Поэтому место выбрали у больших валунов метрах в пятидесяти от него. У самого большого валуна поставили кресло, которое окружили кольцом инфракрасных лазеров. Идея проста: меня сажают в кресло, фея ко мне прилетает, они включают лазеры, нас с ней накрывает конус смертоносных лучей. Если фея взлетит, то попадёт в луч, и они получат для исследования её труп. Если не взлетит – тогда живую.
На заходе солнца меня привели к ловушке, усадили в кресло и один из них, совсем молодой человек, лет семнадцати, стал делать какие-то последние приготовления.
– Классная винтовка, – сказал я.
– Да! Супер! С разрывными пулями, – воскликнул парень с гордостью. – Я как-то из неё верблюда подстрелил, так его напополам разорвало!
– Да ты что! Можно посмотреть? – с невинным выражением на лице попросил я.
– Да, конечно! – он с готовностью снял с плеча винтовку и протянул мне. – Вот смотри, сюда вставляется магазин, здесь предохранитель, это прицел…
– Спасибо, я разбираюсь, – улыбнулся я. – А теперь иди отсюда, ты свободен.
– Как это… – парень не ожидал такого коварства. – Винтовку отдай! Пожалуйста…
– Вали отсюда! – для убедительности я ткнул его стволом в живот. – Вали, а то, как верблюда, напополам разорву!
– Это не по-божески! Так нельзя! – парень чуть не плакал. – Я Преподобному пожалуюсь!
– Да-да! Беги жалуйся.
Он убежал. Через минуту к ловушке прибыла целая делегация: Преподобный, Хохотунчик, пострадавший от моего коварства владелец винтовки, и ещё человек пять.
– Ты что творишь, гад?! – без обиняков начал Хохотунчик, остановившись в трёх шагах. Ближе не подошли – винтовка в моих руках была направлена на них.
– В общем так, пацаны, – сказал я. – Обижать фею я не дам. Попробуете сделать с ней что-то нехорошее – буду убивать вас.
– Ты способен убить человека? – спросил Преподобный. Он был искренне удивлён.
– А ты способен убить вомбата?
– Вомбат животное!
– А мне одинаково! Я не делю существ по видовой принадлежности. Если можно убить вомбата, значит можно убить и тебя!
– Твоя душа поражена Дьяволом, сын мой! Отдай винтовку, пока Нечистый не принудил тебя совершить смертный грех.
Преподобный шагнул ко мне с намерением обезоружить. Я направил на него винтовку и для убедительности передёрнул затвор.
– Преподобный! Он не шутит! – воскликнул Хохотунчик. – Я его знаю: он выстрелит.
Преподобный испуганно отпрянул и посмотрела на Хохотунчика.
– А знаешь, что будет, Вася? Я тебе расскажу, – сказал тот. – Деваться тебе в этой пустыне некуда. Поэтому ты останешься здесь, с нами. Сейчас мы принесём стулья и сядем напротив тебя. Прилетит твоя подруга, не прилетит – это уже не важно. Просто мы будем сидеть друг против друга. Просидим так всю ночь. Потом взойдёт солнце и наступит день. И станет жарко. Здесь в тени пятьдесят градусов. Ты захочешь пить. Очень захочешь. А воды у тебя нет. Ведь так? Нет же у тебя воды? Правильно, нет. Где ты её возьмёшь? Правильно. Ты попросишь у меня, у своего друга. И я, конечно же, её тебе дам. Ведь я же тебе друг! Я дам тебе воду, столько, сколько ты попросишь. Попросишь литр – дам литр, попросишь больше – дам всё, что есть в гидроконверторе, все сто литров. Но в обмен на винтовку. Вот так. Так и будет. Мы терпеливы, мы можем ждать долго. Нет, если ты захочешь проявить твоё знаменитое упрямство, то ты не попросишь воды. Но тогда к вечеру ты умрёшь от жажды. Просто высохнешь, как грязная тряпка. Или закапулируешься. А мы будем сидеть и смотреть на тебя. Пить воду и смотреть.
Преподобный и другие члены отряда во время этого монолога согласно кивали.
– Ты всё сказал, Хохотунчик? Наверное, всё раз заткнулся, наконец. Скажи, пожалуйста, в тебе есть механизм капсулирования?
– Нет! – ответил за него Преподобный. – Ни один из нас не совершил богопротивное, не осквернил своё тело!
– Вот и хорошо, – сказал я и, быстро прицелившись, выстрелил в едва видимый в сумерках гидроконвертор.
Хозяин винтовки не соврал: эффект был потрясающий! Аппарат разнесло вдребезги, все сто литров драгоценной влаги вылилось в сухую землю.
– Ты что сделал, тварь? – не веря глазам, прошептал Хохотунчик. Его лицо исказила жуткая улыбка.
– Уравнял шансы. Теперь и у вас нет воды, – сказал я. – Даже не так: я получил стратегическое преимущество. Теперь вы сдохнете, а я закапсулируюсь.
– Нет у тебя никакого преимущества! – взревел Хохотунчик, срывая с плеча свою винтовку. – Потому что ты сдохнешь прямо сейчас!
Но Преподобный повис у него на руке.
– Не надо! Не делай этого! Не губи душу из-за негодяя, – стал увещевать он. – Убийство – это смертный грех. Сохрани душу в чистоте, сын мой, ради правого дела.
Хохотунчик, глядя на меня с ненавистью, после недолгих колебаний опустил винтовку.
– Мы сейчас пошлём кого-нибудь на транспортёре за водой, – сказал Преподобный. – Тут недалеко ручей есть. В пятидесяти километрах. Час туда, час назад, через два часа будем с водой.
– Напомни, пятьдесят километров – это ещё в нулевой зоне или уже нет? – поинтересовался я.
– У нас в теле нет ваших мерзких чипов, – ответил Преподобный. – Система нас не увидит. И из транспортёров трекеры мы вынули. Их она тоже не заметит.
– А из батарей? – спросил я.
– Из каких батарей? – удивился Преподобный.
– Из аккумуляторных. Каждая батарея связывается с заводом-изготовителем и сообщает туда о своём состоянии, – ухмыльнулся я. – Вы, конечно же все батареи разгерметизировали, управляющие платы вынули, трекеры отключили. Так? Они там, на управляющих платах стоят. Только вот плата, без трекера работать не будет. Вы это не знаете?
Преподобный с Хохотунчиком растерянно переглянулись.
– Я это представляю: из нулевой зоны выезжают батареи неизвестно на чём и без людей, – продолжал я. – И как тут Системе не заинтересоваться! Как вы думаете, пацаны, через сколько минут там появится полицейский коптер?
На Хохотунчика было жалко смотреть – всё его лицо дёргалось и гримасничало.
Первым взял себя в руки Преподобный.
– Снимаемся и уезжаем, – сказал он решительно. – Уезжаем, пока ночь. Всё равно без воды мы ничего тут не сделаем. На границе зоны бросим транспортёры пойдём пешком. С Божьей помощью достанем новый гидроконвертор и вернёмся.
– А с этим что делать? – спросил Хохотунчик, ткнув в меня пальцем.
– Оставим тут. И да смилостивится над ним Господь!
Только, когда шум двигателей стих вдали, я позволил себе рассмеяться.
Батареи сообщают на завод о своём состоянии? Серьёзно? Если бы такое было, миллиарды аккумуляторов забили бы эфир своей болтовнёй!
Как-то я видел схему устройства аккумуляторной батареи. Электроды, герметичный корпус, управляющая плата. Трекер? Это был блеф чистой воды.
Если врёшь, делай это уверенно! Так учил меня Хохотунчик. Спасибо за науку, друг!
Я сидел в кресле, смотрел на буш, освещённый восходящей луной, и на душе у меня было спокойно. Я понимал, что через несколько часов взойдёт солнце, мне придётся спасаться, и надо срочно придумать как. Но думать не хотелось. Хотелось просто сидеть и смотреть.
Я снова пропустил момент, когда появился звук большого насекомого.
Таллия села на моё плечо и легко поцеловала в щеку. Потом звонко радостно рассмеялась. Мне стало так легко… Я стал смеяться вместе с ней.
Потом мы вместе смотрели на лежавшую перед нами панораму. Таллия обняла меня ручками за шею. Её крылышко щекотало мне ухо.
Неожиданно раздался звук – под чьей-то ногой скрипнул песок.
Мгновенно расправив крылья, Таллия взвилась вверх. Но вдруг откуда ни возьмись быстрая, как пуля, в неимоверном прыжке на неё бросилась огромная кошка. Догнав в воздухе, она схватила её когтистыми лапами и, перевернувшись, упала на землю, держа добычу перед собой.
– Отпусти!!! Отпусти немедленно!!! – закричала фея. – Отпусти!!! Отпусти меня!!!
– Заткнись, муха навозная! Заткнись! Голову откушу! – прорычала Рамона, не разжимая лап.
Фея стала пронзительно кричать. Было удивительно, откуда в таком маленьком тельце брались силы на столь громкий крик.
Рядом раздался такой же крик, потом ещё один и ещё. Через несколько секунд в воздухе над нами появилось несколько десятков фей, взявшихся невесть откуда, которые оглушительно вопили. Они кричали высоко, пронзительно. Так кричат насмерть испуганные дети. От этого сходства стало по-настоящему жутко, захотелось бежать, прятаться, зарыться в землю.
На Рамону это не подействовало – хищники равнодушны к предсмертным стенаниям жертв.
– Отпусти её! – крикнул я, вскинув винтовку. – Отпусти! Буду стрелять!
Я прицелился в Рамону, но нажать на спуск не успел. От сильного удара оружие выпало из моих рук. Из моей груди ударил фонтан крови. Крики фей стали стихать и отдаляться. Последнее, что я увидел – как Шлемерзон опускает винтовку.
– – –
Здесь я должен рассказать о том, кто же такие подпольщики. Я узнал об этом позднее, когда эта история уже закончилась. Но рассказать надо сейчас потому, что другой возможности не будет.
Ещё до Эпохи Войн За Еду были люди, которые отличались своей религиозностью. Они поклонялись разным богам, но их вера – каждого в своего бога – была абсолютной и безоговорочной. Всё, что хоть в малейшей степени не отвечало её канонам представлялось этим людям неприемлемым, недопустимым и преступным. Под эти определения попадали все новшества, появлявшиеся в мире, который их окружал. Они как могли сторонились этих новшеств, да и самого греховного, по их мнению, мира, сводя к минимуму контакты с ним. Некоторые пытались бороться за свои идеалы, и эта борьба порой принимала кровавые формы. Но куда им воевать с противником, имевшим многократный перевес в численности и ресурсах! Терпя поражения, они, в конце концов, сложили оружие.
Религиозные фанатики удалились от мира, жили уединённо, предпочтя отшельничество благам прогресса. Жили, главным образом, натуральным хозяйством, тем, что выращивали сами. Не будучи зависимыми ни от кого, Эпоху Войн За Еду они пережили, практически, без потерь. За возрождением цивилизации они наблюдали издали, не вмешиваясь – не мешая и не помогая. Налаживать контакты с другими людьми, памятуя прошлое, не стремились. Как прежде, даже с ещё большим рвением отвергали все технические новшества – не пользовались гаджетами и, вообще, никакими электронными приборами. Даже само электричество было у них не в почёте.
Вот Система их и не заметила. Она не видит тех, кто живёт вне электронного мира – не пользуется телефоном, не совершает платежи, не смотрит новости, не слушает музыку. Тот, кто не оставляет цифрового следа, для неё просто не существует.
Отшельники знали о Системе с самого начала. Поначалу они считали её очередной нечестивой причудой греховного мира и просто держались от неё подальше. Но так было недолго. Вскоре они поняли, что оказались в осаде. Система напичкала своими гаджетами всё окружающее их пространство. Оставаться вне поля её зрения становилось труднее. Они стали уходить всё дальше от цивилизации, глубже в незаселённые местности. Вскоре оказалось, что отступать некуда – Система развивалась очень быстро.
Почувствовав себя загнанными в угол, отшельники вспомнили боевое прошлое и объявили Системе партизанскую войну. Силы были неравными. Но в этот раз перевес был на стороне отшельников – они о Системе знали, а она о них нет. Они уничтожали гаджеты Системы, даже целые её дивизионы, а она не понимала истинных причин своих потерь.
Поначалу борьба велась за небольшие места обитания. Отшельники очищали от гаджетов Системы какой-то район, через некоторое время она всё восстанавливала, они снова это уничтожали и так далее. Но потом аппетиты отшельников возросли – победы подняли боевой дух.
Разрозненные общины, разбросанные по земле, стали объединяться. Каким-то чудом они находили друг друга, вероятно, с помощью аналоговой радиосвязи, которой Система не пользовалась из-за её примитивности. Как ни презирали отшельники электричество, но святое дело требует жертв!
Происходило нечто совершенно удивительное. Религиозные фанатики, стали пренебрегать своими богами. Нет, те никуда не делись, просто отошли на второй план. Каждая община по-отдельности по-прежнему молилась своему богу, но после все дружно проклинали Систему и планировали совместные акции. Споры на тему, кто истинный Бог – Иисус, Иегова или Аллах, – стали неактуальными, ибо ничто так не объединяет, как общий враг! Новой религией теперь уже объединённого Подполья стала идея борьбы с Системой.
Подпольщики понимали, что успех дела освобождения человечества от ига цифрового монстра в первую очередь зависит от их знаний об этом монстре. А, оставаясь вне Системы, претендовать на полноту этих знаний не приходится. Надо было как-то входить в её пространство. Так была создана глубоко законспирированная сеть лазутчиков. Её члены жили в обычном мире и пользовались всеми его цифровыми атрибутами, но при этом тайно снабжали информацией своих единомышленников, а иногда и участвовали в их акциях.
Это, пожалуй, было самой сложной задачей, которую удалось решить. Система знала каждую личность, начиная буквально с эмбрионального состояния. Втиснуть в её базы данных кого-то со стороны так, чтобы он появился как бы ниоткуда и во взрослом возрасте было почти невозможно. Анонимизация здесь не годилась – она давала только кратковременный результат. Через два-три дня Система способна расшифровать любого анонима. Нужно было другое решение. После долгих поисков оно было найдено.
Любая компьютерная система в некоторой степени уязвима для внешнего вмешательства. И как её ни совершенствуй, какие-то уязвимости всё равно будут сохраняться.
Подполье располагало целым дивизионом хакеров, задачей которого как раз был поиск уязвимостей Системы. Они нашли множество мелких и одну крупную, которая находилась в подсистеме, регистрирующей акты гражданского состояния.
Дело касалось смерти. Когда личность умирала, и её сердце останавливалось, подкожный чип сообщал об этом той подсистеме. Она обнуляла чип, а всё данные о личности сбрасывала в архив. Если же смерть была клинической, и через какое-то сердце запускалось, то активировать чип приходилось вручную. Это делали медики или спасатели, которые реанимировали пациента, на основании данных о личности, которые были в наличии. Чип активировался, а данные личности возвращались из архива.
Медицина Системы великолепна, безопасность личностей на высочайшем уровне, потому случаи клинической смерти крайне редки. Видимо, потому на эту уязвимость не обращали внимания и не исправляли.
Подпольщики придумали, как это использовать. Они устраивали дорожное происшествие со смертельным исходом, а вместо погибшей жертвы подкладывали похожего на неё своего человека в бессознательном состоянии и с обнулённым подкожным чипом, который найти и установить не представляло труда. Прибывшие на место медики были вынуждены активировать чип по данным компьютера пострадавшей машины. «Воскресший потерпевший» в течение короткого времени несколько раз менял место жительства, род занятий, банковские счета так, чтобы информация о покойнике затерялась. И начинал жить в пространстве Системы, что называется, с чистого листа. Конечно, при большом желании его можно был разоблачить. Но политика безопасности Системы с самого начала была выстроена не на карательных, а на разрешительных принципах. Поэтому проверками подлинности личностей без насущной необходимости никто не занимался.
Впрочем, был один признак, по которому можно было вычислить лазутчика Подполья даже без сложных поверок. Это разного рода хронические болезни. У личностей, интегрированных в Систему, таковых нет. Их вылечивают, как только выявляют – в раннем детстве или даже до рождения. У подпольщиков такой возможности не было. А болезней было много. В замкнутых сообществах отшельников они гарантированно передавались по наследству. Лазутчикам приходилось с этим жить. Обратиться к медикам они не могли – сразу взник бы вопрос, почему эта болезнь не была вылечена раньше. Со всеми вытекающими из этого последствиями.
Одним из таких лазутчиков был мой друг по прозвищу Хохотунчик, носивший имя Фаня Бонье. Его внедрили в Систему в весьма юном возрасте – когда ему было всего пятнадцать лет. Он был способным, потому легко прижился. Делал успехи и даже стал Корректировщиком. Система ничего не подозревала. А раз не знала Система, не знал и я.
Глава 7
Сначала была музыка. Тихая приятная музыка. Она возникла в голове, пробудив меня ото сна. Потом голос сказал: «Открой глаза».
Я открыл глаза. Надо мной было звёздное небо. Я в буше? Восточный горизонт светлеет, появляется краешек солнца, оно поднимается выше, небо становится голубым, по нему плывут облака. Как-то всё очень быстро. Я не в буше. Это какое-то изображение.
Повернув голову, я посмотрел налево. Рядом на расстоянии вытянутой руки лежит мужчина, смотрит вверх, на голограмму неба. Справа – другой мужчина. Чувствую, что то, на чём я лежу, медленно едет влево. Понятно – я на конвейере.
«Сожми правую руку в кулак», – сказал голос. – «Теперь сожми левую. Пошевели пальцами ног. Глубоко вдохни».
Вдохнуть оказалось труднее всего. Грудь не хотела расправляться. Удалось с третьего раза – внутри что-то щёлкнуло, будто лопнула какая-то ниточка, и я стал дышать нормально.
Потом мне разрешили сесть и в конце конвейера – встать.
Когда я одевался в предоставленную мне одежду, голос в голове сказал: «Надеемся, тебе понравилось наше обслуживание. К нам твою Капсулу доставил человек по имени Шлемерзон. К сожалению, он не указал своих координат. Не забудь его поблагодарить. Напоминаем, что бесплатно только первое капсулирование. Если хочешь ознакомиться с нашими тарифами, в течение пяти секунд согласно кивни».
Понятно. Они вставили мне в голову свой транслятор. Теперь придётся платить деньги, чтобы не слышать их рекламу.
Пройдя по длинному коридору, я вышел в холл. Это место мне знакомо – тот самый биоинжиниринговый центр, куда мы везли Капсулу с Лялей. Не думал, что сам сюда попаду.
– Василий Ковальский?
Женщина неземной красоты. Высокая, стройная, длинноногая, с умопомрачительной грудью. Огромные влажные глаза, чувственные губы. Я уставился на неё, замерев на полушаге.
– Меня зовут Фируза Маккензи, – не сказала, пропела она.
Всё, на что я был способен – только сглотнуть слюну.
– Не согласитесь ли поговорить со мной?
Не соглашусь ли с ней поговорить?!
Я молча кивнул. Мы присели в стоявшие тут кресла.
– Василий, можно я вас буду звать по имени?
– Да, конечно, – выдавил из себя я. Это были первые звуки, которые мне удалось издать.
– Я вас надолго не задержу.
«Задержи! Задержи! И надолго!» – вспыхнуло в голове.
– У меня всего несколько вопросов. Вы не возражаете?
– Не возражаю, – прохрипел я.
– Это касается коптера вашего друга.
В голове стало проясняться.
– Который ты угнала? – сказал я.
– Что вы! Я его не угоняла! Господин Фаня Бонье сам его продал.
Ещё бы! Тебе и не продать! Как я его понимаю!
– Знаете, нас интересует не сам коптер, а груз, который вы на нём везли.
– Груз? Там не было никакого груза, – я всё больше приходил в себя.
– Простите, вы, наверное, забыли. Там был груз. Капсула. Ну? Вспомнили?
– Да, была Капсула. Но какой же это груз? Там живой человек внутри.
– Вот в этом как раз есть сомнения. Скажите, пожалуйста, вы не откажетесь опознать ту Капсулу?
– Как же я её опознаю? Они все одинаковые.
– Ну всё-таки. Пожалуйста, согласитесь на неё взглянуть. Может быть, вам что-то покажется знакомым. Ну пожалуйста! Очень вас прошу! Может, я нарушаю ваши планы? Простите, будьте уверены, мы вам компенсируем.
Планы? У меня есть планы? Да, у меня есть планы. Какие-то. Только они прячутся где-то в глубинах памяти и не торопятся оттуда вылезать.
Её спортивная машина была самой последней модели. Наплевав на правила движения, она вела её на запредельной скорости, мастерски лавируя в дорожном потоке. Дождавшись, когда мы выедем на относительно спокойный участок, я спросил:
– Почему ты говоришь мне «вы»? Меня здесь много?
– В определённом смысле да. Вы – это ваше тело, ваша душа, ваш разум, ваши мысли, надежды стремления, – ответила она. – Человек очень сложное существо.
– А не человек?
– Они попроще. Хотя всякие бывают.
– Им ты тоже говоришь «вы»?
– Я с ними мало общаюсь.
Мне пришло в голову, что я еду в машине с незнакомой женщиной, но совершенно не помню, как сюда сел. Наверное, мозг ещё не совсем включился.
– Вы сели в мою машину добровольно, – сказала она.
– Ты читаешь мысли?
– Они написаны на вашем лице.
Капсула находилась в небольшой комнате без окон. На двери была табличка с цифрами: «64».
– Да, это та Капсула, – сказал я.
– Откуда вы знаете? – спросила она.
– Номер тот.
– Вы запомнили номер?
– У меня хорошая память на цифры.
– Какой же тут номер?
– RO549752667004677477EE, – сказал я, не глядя на Капсулу.
Я попытался вспомнить, как попал в эту комнату. Не получилось. Весь путь от машины до двери с надписью «64» стёрся из памяти.
– Поразительно какая у вас память! Ещё что-нибудь запомнили?
– Да. Вот тут, тут и тут пятна грязи. И ещё с другой стороны.
– То есть вы абсолютно уверены, что это именно та Капсула, которую вы везли в коптере господина Бонье?
– Нет повода для сомнений.
– Куда вы её везли?
– В тот самый биоинжиниринговый центр, в котором ты меня разыскала. Почему эта Капсула до сих пор здесь? Почему ты её не сдала? Нарушаешь Закон о капсулировании?
–Боюсь, что эта Капсула не подлежит действию Закона о капсулировании.
– Такого не может быть! Внутри неё человек!
– Как человека зовут?
– Ляля.
– Кто она по вашему мнению?
– Э-э-э… женщина... красивая женщина.
– Вы её хорошо знаете?
– Да не очень… разговаривали минуты две.
– И она закапсулировалась.
– Да… закапсулировалась.
– По какой причине?
– Да так… без причины… То есть я точно не могу сказать по какой причине она закапсулировалась. Какое это имеет значение? Её нужно отвезти куда положено!
– Вы уверены, что Ляля человек?
– Уверен!
– На чём основана эта уверенность?
– Знаете, я как-то ещё способен отличить человека от…
– От кого? Почему вы замолчали?
– А от кого? Хватит говорить намёками! Говори прямо!
– Хорошо. Покажу вам две картинки. Смотрите сюда.
Взмахнув рукой над встроенный в стену комнаты пультом, она включила два трёхмерных изображения.
– Это томограммы содержимого Капсул. На той, что слева, в Капсуле лежит обычный человек. Справа – Ляля.
– Какая гадость! Можно я не буду смотреть на эти кишки!
– Отчего же! Посмотрите, это любопытно. Вообще-то, слева это вы. Видите: пробита грудина, разорвана аорта, разбиты два позвонка. Врачи над вами хорошо потрудились. Там даже шрама не должно остаться. Я права?
– Маленький, еле заметный… Сколько ж это я пролежал в том заведении?
– Без малого три недели.
– И ты меня всё это время ждала?
– Мы терпеливы, мы можем ждать долго.
Где-то я уже слышал эти слова… Что они терпеливы и могут ждать долго…
– Давайте подробнее вас рассмотрим, – продолжила она. – Вот ваш позвоночник, череп, видны все внутренние органы…
– Тебе это доставляет удовольствие? Мне так нет.
– Потерпите, дальше будет интересно. Здесь всё видно, даже выражение лица. Вот это консервирующая жидкость, модуль жизнеобеспечения, где раньше селезёнка была, каркас оболочки Капсулы и сама оболочка. Правда интересно?
– Нет!
– А теперь посмотрим на вторую Капсулу. Различия видите?
– Не вижу. Всё такое же.
– Ну как же вы не видите! Они же в глаза бросаются! Вы на зубы посмотрите. Ну, увидели?
– Что я должен увидеть? Зубы как зубы.
– Они меньше по размеру, чем у вас, и их самих меньше – всего двадцать четыре.
– Удалила лишние…
– Да вы присмотритесь. Если зубы удаляют, в челюстях лунки остаются. А здесь их нет. Для людей такое нехарактерно.
– Мутация какая-то…
– Посмотрите теперь на кожу головы. Видите?
– Что я там должен увидеть?
– Волос нет.
– На моей голове их тоже нет
– Вам сделали генную модификацию. Волосяные фолликулы угнетены. Они есть, просто не функционируют. А теперь посмотрите на Лялю. Давайте увеличу этот участок. Видите, фолликул вообще нет, вместо них какие-то рудиментарные остатки.
– Ну допустим… Что ещё?
– Костная ткань. Сравните вашу берцовую кость и Лялину.
– Да, что-то есть. Не улавливаю, в чём разница.
– У Ляли меньше собственно костной ткани, но больше хрящевой. Её кости более гибкие, их труднее сломать.
– Ну-ну…
– И таких отличий много. Десятки!
– На какой вывод ты меня наталкиваешь? Что Ляля не человек?
– Это очевидно.
– А если её это результаты каких-то модификаций организма?
– Её ДНК отличается от ДНК человека на полтора процента. Наше отличие от шимпанзе – два процента.
– Допустим. Ну и что? Почему ты всё это мне рассказываешь?
– Потому что вы везли в биоинжиниринговый центр Капсулу с неизвестным существом и…
– Что за чушь! Она села в мою машину, мы поговорили минуты две, и она закапсулировалась. У меня не было ни времени, ни желания считать ей зубы или рассматривать её фолликулы. Мне пришлось выполнять Закон о капсулировании. Теперь эта Капсула на тебе. Сдай её, куда положено и отстань от меня! Или не сдавай – это твоё дело. Почему я должен в этом участвовать?
– Потому что от этого зависит судьба Таллии.
При слове «Таллия» гипнотическая пелена, которую применила против меня Фируза, мгновенно улетучилась. Я увидел перед собой не сказочную красавицу, а женщину средних лет и такой же средней наружности. Но не это меня потрясло. На меня вдруг обрушились воспоминания. Я словно воочию увидел фею в лапах Рамоны. С криком «Где она? Где Таллия? Говори!», не помня себя, я схватил Фирузу за плечи.
Дверь за моей спиной распахнулась и в комнату вломились два мордоворота. Пришлось на пару секунд отвлечься от дамы.
Говорят, что в биоинжиниринговых центрах организм того, кого достают из Капсулы, форсируют, чтобы быстрее пришёл в себя и не держал очередь. Если судить по тому с какой лёгкостью я, не умеющий драться, уложил на пол тех двоих, это чистая правда.
Когда-то давно считалось, что бить женщину – моветон. Потом борцы за гендерное равноправие навсегда покончили с этим предрассудком. Когда Фируза попыталась использовать парализатор, я с чистой совестью использовал хук справа, как в шоу, которое я когда-то видел. Конечно, красивее от этого она не стала, но оружие выронила. А лицо отрихтовать не проблема – полдня и синяка как не бывало.
– Где Таллия? – повторил я вопрос и, чтоб быть убедительнее, добавил ещё и оплеуху.
Тут же я почувствовал жгучую боль в спине – кто-то таки применил парализатор.
– – –
У подпольщиков меня возили в коляске. Здесь – просто тащили за руки по полу.
Коридор был похож на те, что на военной базе Марвина – такой же длинный. Только здесь стены и потолок были снежно-белыми. И двери по обе стороны странные – все разные: одни высокие, другие низкие, одни широкие другие узкие. На каждой что-то было: цифры, надписи, рисунки, пиктограммы – ничто не повторялось дважды. Чего не было, так это ручек.
Пока меня тащили, я думал. Чип в моей руке не мигал. Значит, всё это время я был подключён к Системе. Она видела, что я был готов проявить насилие, но не вмешалась, не помешала мне и, вообще, никак не отреагировала. Или укол парализатора в спину это запоздалая реакция? Очень странно…
Меня затащили в какую-то комнату и оставили на полу. Что было изображено на двери, я разглядеть не успел. Фируза зашла следом и села на бывший тут стул.
– Если бы вы не были столь импульсивны, этот разговор состоялся бы в более благоприятной атмосфере, – сказала она. – Знаю, вы меня слышите. Сделать ничего не можете – и это хорошо, – но слышите. Воспользуюсь этим обстоятельством, чтобы рассказать о месте, где мы с вами находимся, и о том, зачем вы здесь.
Это Комитет по межвидовой консолидации. Ваше лицо неподвижно, но при других обстоятельствах на нём отразилось бы удивление. Вы никогда о нас не слышали. Этому есть причины.
Комитет не является дивизионом Системы. Странно, но это так: мы к Системе отношения не имеем. Разумеется, она в курсе наших действий – а как иначе! Но мы сохраняем автономность в части принятия решений. И не только, Наши действия ей известны, но она им не препятствует.
Чем мы занимаемся? Что такое консолидация видов? Вернее, что кроется за этими словами?
Комитет появился во время Революции Разума. Оказалось, что дать разум не людям это самое простое. Сложность в том, как они его станут использовать. Думаете, на земле мгновенно установилась любовь и дружба между разными видами, как вас учили в детстве? Как бы не так! Бывшие жертвы стали мстить бывшим хищникам за то, что те ими питались. Хищники же продолжали убивать своих жертв. не из-за мяса, нет! Из презрения, потому что так было заведено испокон веков. Бывший домашний скот, возненавидел людей, которые на нём ездили или его ели. Причём возненавидел люто! Целые человеческие поселения вытаптывались стадами рогатых копытных. Разумеется, люди в долгу не оставались. Бунтовщиков уничтожали тысячами: пулемёты, артиллерия – всё использовалось с размахом и удовольствием.
Вы об этом ничего не знаете. Никто ничего не знает. Кроме нашего Комитета. Система зачистила базы данных. В интересах безопасности: одно лишь знание о тех кошмарных событиях способно спровоцировать рецидив.
Нам удалось погасить конфликты, установить равновесие. Удалось изменить менталитет сосуществующих видов. В определённой степени, разумеется. Какой ценой? Дорогой ценой. Очень дорогой! Я бы вам рассказала, но это будет долгий и печальный рассказ. Впрочем, я и так рассказала слишком много.
Теперь о том, почему вы здесь.
В последние годы стало происходить нечто непредвиденное. Один из биологических видов стал вымирать. Наш с вами вид, Homo sapience. Причина, по нашему убеждению, состоит в нарушении того самого с трудом установленного равновесия.
Равновесие шатко. Оно существует лишь благодаря Системе, которая постоянно – ежеминутно, ежесекундно – затрачивает на его поддержание колоссальные ресурсы. Если Систему отключить, и суток не пройдёт, как где-то на земле вспыхнет межвидовой конфликт.
Всё же, несмотря на усилия Системы, равновесие нарушено. Почему это произошло? Потому что произошло невероятное, то, чего никак не ожидали: на нашей планете появились новые виды высокоразвитых существ.
Их два. Об одном из них вы знаете – это феи. Их создала сама Система. Зачем? Почему? Какую цель она преследует? Мы не знаем. Как я сказала, наш Комитет не часть Системы. Мы с ней сотрудничаем, но не все её замыслы нам известны.
Со вторым видом намного сложнее.
Как бы странно и невероятно это ни выглядело, но мы имеем дело со следующим шагом эволюции самого человека. Его предсказывали давно, но то были прогнозы на уровне спекуляций. Теперь же мы можем утверждать, что это свершилось.
Мы, люди, привыкли гордиться своим мозгом. Мы уверены, что именно мозг – тот самый главный орган, который обеспечивает наш способ существования. Во всяком случае, так думает большинство. И оно ошибается. Потому что главный орган, который до последнего времени нас кормил, это совсем не мозг, а рука. Наша с вами рука с развитым противостоящим пальцем, которая позволяет нам изготавливать каменные рубила, железные топоры, паровозы, ядерные реакторы, компьютеры, искусственные спутники. Чтобы правильно пользоваться рукой нужно то, чего не было у наших предков – знания. Их нужно держать в голове и как-то передавать от одной особи к другой. Для этого и появилась речь, а вместе с ней развился мозг. Как бы мы ни гордились своим мозгом, он орган вспомогательный. Всего лишь.
Знаний становилось всё больше. Мозг, развитый для изготовления каменного рубила, перестал с ними справляться. Пришлось дробить знания на части, придумывать специальные области человеческой деятельности, предназначенные для их обработки и передачи от человека человеку. К слову: многие считают математику наукой, хотя на самом деле это язык, приспособленный для создания и передачи сложных образов посредством речи. Знания во всей их полноте стали достоянием немногих, чьи мыслительные способности позволяли их осваивать. Большинство довольствуется минимумом, достаточным для выполнения несложной работы и удовлетворения своих потребностей.
Сегодня мы уже не добываем пропитание с помощью рук. Они нам нужны лишь для выполнения утилитарных функций. Более того: человек, совсем не имеющий рук, может прожить долгую и счастливую жизнь – ему помогут механизмы. Сегодня человечество обеспечивает своё существование за счёт интеллекта – мы придумываем, что надо изготовить, а, собственно, изготовлением занимаются машины. Приходиться работать со суперсложной образной информацией. Но наши мыслительные способности для этого плохо приспособлены. Мозг и основа мышления – речь – ввиду своих эволюционных ограничений из движителя развития превратились в его тормоз. Вид Homo sapiens перестал развиваться.
Многие прогностики сходились в том, что следующий эволюционный переход будет состоять в появлении более совершенного способа коммуникации – невербального, когда сложные образы будут передаваться непосредственно из сознания в сознание, минуя речь. Соответственно мозг приобретёт новые качества, станет более совершенным в плане переработки информации.
Так и случилось. Новый вид людей уже существует. Мы его назвали Homo ratus – человек мыслящий. Как мы это знаем? Благодаря Системе. Она создаёт и хранит в своей памяти психофизиологический портрет каждой личности. В нём есть такой показатель – скорость реакции. У Homo ratus скорость реакции на некоторые раздражители в десятки раз выше, чем у Homo sapiens. Это позволяет отличить их от нас.
Появляться они стали внезапно несколько лет назад, и число их растёт лавинообразно. По данным Системы Homo ratus уже очень много – достаточно для устойчивого существования вида.
Интересно, что никакие прогностики или футурологи не сумели предсказать, как именно будут появляться на свет Homo ratus. Рождаются они обычными людьми. Теми, кто есть, они становятся во взрослом состоянии и только, пережив капсулирование. Именно в Капсулах они превращаются в сверхлюдей. Для них Капсула – нечто вроде куколки, в которой гусеница превращается в бабочку. Это не означает, что такое превращение грозит каждому, кто закапсулировался. Большинство остаются обычными людьми, как вы, например. Но те, кто по каким-то неизвестным причинам на это способен, превращаются, и этот путь для них, насколько известно, пока единственный. Какими будут рождаться их дети – обычными людьми или Homo ratus – предстоит выяснить. Ещё не зафиксирован ни один случай такого рождения.
Было ли капсулирование изначально задумано для создания сверхлюдей или это был непредвиденный побочный эффект – возможно, так и останется невыясненным.
Как вы уже видели, внешне Homo ratus отличаются от нас едва заметно. Главные отличия глазу не видны. Это способность к невербальному общению и огромная, недоступная людям скорость мышления.
Задача нашего Комитета состоит в том, чтобы восстановить нарушенное межвидовое равновесие или, если это будет невозможно с учётом новых биологических видов, установить новое. Чтобы выработать стратегию, мы должны изучить эти новые виды. Здесь мы столкнулись с проблемами: до последнего момента нам некого было исследовать – не было образцов. Ни фей, ни Homo ratus не удавалось поймать. И те и другие обладают изощрённым разумом, который помогал им обходить наши ловушки.
И вот, наконец, появились вы. Вы оставили Капсулу с Лялей на стоянке машин. Полицейский патруль, увидев Капсулу без надзора, сделал контрольную интрасъёмку, чтобы удостовериться, что её содержимое в порядке. Ляля уже начала превращаться, на снимке это было видно. Так об этом узнали мы. К вам была направлена наш самый перспективный агент – леопард Рамона. Она отследила Капсулу и дала мне возможность перевезти её сюда. Но этого Рамоне было мало. С вашей же помощью она выследила и поймала фею.
Теперь благодаря вам у нас есть два очень ценных образца. И оба они непонятным образом связаны с вами. Это тоже надо исследовать. Так что вам у нас придётся задержаться – вы наш третий образец.
Вижу, вас уже отпускает. Если у вас возникли вопросы, задайте – я постараюсь ответить.
– Почему в вашей конторе все двери разные?
– – –
На Острове меня посадили на цепь, подпольщики привязали к инвалидному креслу. То были дилетанты. Теперь я попал в руки профессионалов.
Вскоре после того, как за Фирузой закрылась дверь, ко мне вернулась способность двигаться. Я поднялся с пола и осмотрел место своего заключения.
Комната была три на три метра без окон и с дверью без ручки. Светящийся потолок был высоким – метров пять, не меньше. Сначала я решил, что мебели здесь нет. Но присмотревшись, понял, что вся она задвинута в стены. Понятно почему: когда я всё выдвинул наружу, в комнате негде было повернуться. Здесь были: матрац, стол, кресло, шкафчик с санитарными принадлежностями, умывальник, душевая кабина и унитаз. Все предметы крепилось на выдвижных консолях и не имели ножек, даже кресло.
Это была настоящая тюремная камера. Сбежать из неё нечего было и думать. Перехитрить хозяев этого места тоже вряд ли бы вышло – у меня были целых две возможности убедиться, насколько виртуозно Фируза владеет контролем психики. Первая, когда она заставила Хохотунчика против его воли продать ей коптер с Капсулой, вторая, когда она привезла меня сюда – легко, словно котёнка, не вызвав не единого подозрения. И это при том, что заставить Хохотунчика сделать, чего он не хочет, практически, невозможно. А про мою подозрительность я, вообще, молчу.
Не оставалось ничего другого, как расслабиться и ждать развития событий. Я лёг на матрац и закрыл глаза.
Не знаю, сколько я пролежал, но, по-моему, уснуть не успел. Раздался мелодичный сигнал, и дверь камеры бесшумно вдвинулась в стену. За дверью в коридоре стояло кресло. Голос Фирузы сказал: «Сядьте в это кресло, пожалуйста».
Я сел на матраце и стал тереть глаза, будто только что проснулся. Голос повторил приказ. Я продолжал сидеть, демонстрируя нежелание подчиняться.
Честно говоря, я ожидал удара током или чего-то наподобие. Но побудитель оказался другим. Раздалось негромкое шипение, и в комнате нестерпимо завоняло. Вонь была неимоверной: пахло тухлыми яйцами, гниющим мясом и ещё чем-то невообразимым. Я неосторожно глубоко вдохнул, о чём сразу же пожалел: перехватило дыхание, стали слезиться глаза, я почувствовал, что теряю сознание.
«Быстро садитесь в кресло!» – приказал голос. Я бегом подчинился. Дверь в комнату тут же закрылась, кашляющий и чихающий, я остался в коридоре. Однако сбежать, даже если бы и смог передвигаться, не получилось бы – кресло находилось внутри прозрачной кабины, чего из комнаты видно не было. Как только я оказался внутри, дверца кабины захлопнулась, а мои руки и ноги оказались плотно прижатыми к подлокотникам и ножкам кресла.
Стенки кабины сделались непрозрачными, а она сдвинулась с места и стала перемещаться. Судя по тому, как менялось ускорение, меня везли сначала по прямой, потом два раза повернули налево. Потом была остановка и короткое перемещение вперёд.
Долго не происходило ничего. Потом вдруг стенка кабины передо мной стала прозрачной.
Там была Таллия. Она сидела напротив меня в маленьком кресле, привязанная, как я, за руки и ноги. Её крылышки беспомощно торчали в стороны.
Недавно я ожидал удара током. А сейчас нет. Удар был внезапным и такой силы, что я заорал благим матом. За этим ударом последовал ещё один более сильный, затем ещё и так по нарастающей. Я кричал, не переставая.
Не знаю, сколько это продолжалось. Когда пытка прекратилась, багровый туман в моих глазах рассеялся, и я увидел Таллию. Глядя на меня, она плакала навзрыд, её прекрасные нежные глаза были полны слёзы, крылышки поникли, как лепестки умирающего цветка.
«Спасибо, вы нам очень помогли», – сказал голос Фирузы. Стенка кабины помутнела, и меня повезли в обратном направлении.
Вот чему я научился за свою жизнь: нельзя совершать поступки под действием эмоций. Надо выждать, когда страсти улягутся и вернётся возможность мыслить трезво.
Чувства, бурлившие во мне, долго не затихали. Я лежал на матраце в своей тюремной камере, глядя в потолок, перед моими глазами стояла несчастная Таллия. Любовь, сочувствие, злость, ненависть накатывали на меня волнами, причудливо перемешиваясь, порождая в воображении картины изощрённой мести Фирузе и всем, кто с нею связан.
Раньше я старался избегать насилия. Всегда стремился договориться, уговаривал, убеждал. Обманывал, манипулировал, когда по-другому не выходило – чего греха таить… Не понимал Хохотунчика, для которого сила была, если не на первом, то, точно, на втором месте. В последние дни я сам стал объектом насилия. Меня избивали, связывали, резали, гипнотизировали, травили газом, били током, заставляли смотреть на страдания любимого существа. Обращались, как с бесправной бесчувственной вещью. Появилась масса поводов отказаться от некоторых предрассудков…
Раздался мелодичный сигнал, и я проснулся. Голова была необыкновенно ясной. У меня был план, я точно знал, что буду делать.
Стол был выдвинут из стены, на нём стоял завтрак. Я встал, привёл себя в порядок и позавтракал.
Раздался сигнал, дверь открылась, за ней снова была кабина с креслом. Не ожидая приглашения, я шагнул в кабину. Только в кресло садиться не стал.
Гипноз, газ, электрошок… А как вы, сволочи, отнесётесь к грубой силе?
Я сходу навалился плечом боковую стенку кабины. Кабина накренилась – удар массы в девяносто шесть килограммов это вам не фея с крылышками. Бросился на противоположную стенку – кабину перекосило в другую сторону. Раскачать её оказалось делом несложным. А после шестого или седьмого броска она упала на бок. Дверца, как и положено при аварии, открылась, я выбрался наружу.
Мой знакомый носорог любил говорить: «В непонятной ситуации просто беги вперёд».
Пригнув голову, я бросился бежать по коридору. Из дверей стали выскакивать какие-то люди, некоторые пытались меня остановить. Ага, они пытались! Попробуйте остановить разъярённого носорога!
В следующую минуту я узнал много интересного. Например, если с разбегу ударить кого-то головой в нос, то это почти не больно. Тебе не больно. А когда ломаешь чью-то руку, то кости хрустят довольно громко. И это приятный звук. Но главное: ощущать себя вне запретов, чувствовать абсолютную свободу – это кайф!
Вы эксперимент поставили? Хотели узнать, как будет реагировать Таллия, если сделать больно мне? Теперь вы, твари, знаете, на что способен я, если сделать больно ей!
У меня был план и железная уверенность, что я придумал его сам.
Моей целью была дверь с цифрами «64». Когда я, распахнув её, ворвался в помещение, то не узнал его. Это была не та комната, куда меня привела Фируза смотреть на Капсулу. Следовало бы развернуться и идти в другое место, но я был уверен, что мне именно сюда. Сейчас это был просторный зал, четверть которого занимало какое-то сооружение. Я не силён в технике и сначала не смог определить назначение странного переплетения труб, проводов, экранов, баллонов, движущихся транспортёрных лент, заключённых в замысловатый металлический каркас. Но присмотревшись, разглядел в глубине этой технологического кошмара Капсулу.
Капсулу держали четыре металлических лапы, на неё, там, где голова, медленно опускался блестящий вращающийся диск с явным намерением вскрыть оболочку.
Краем глаза я засёк какое-то движение. Это был оператор, сидевший за пультом. Он меня заметил раньше и теперь судорожно давил на какую-то кнопку. Я бросился к нему. Он вскочил со стула и кинулся бежать, но я оказался проворнее. Вернув его за шиворот к пульту, я потребовал остановить машину. Он, не раздумывая, хлопнул рукой по какой-то кнопке, и фреза остановилась в сантиметре от того места, где было Лялино лицо.
В следующую секунду раздался щелчок, запахло озоном, меня ударило током. Непроизвольно я разжал руку, державшую оператора. Его одежда разлетелась, он выпрямился и стал покрываться оболочкой, через несколько секунд возле пульта лежала свеженькая Капсула.
Рискуя быть затянутым в недра машины, если она вдруг начнёт работать, я влез в неё, как мог добрался до Ляли и, сняв с креплений, вытащил наружу. Затем затащил в машину Капсулу с оператором и кое-как установил на место, где раньше была Ляля, как раз под фрезу.
Когда в зал ворвались крепкие молодые люди с парализаторами наперевес, я сидел на месте оператора. Одна моя рука лежала на кнопке включения фрезы, другая указывала на машину.
– Одно движение, и я разрежу вашего сотрудника! – предупредил я.
У молодых людей хватило ума мне поверить, они замерли в нерешительности.
– Режьте, если вам так не терпится потешить своё эго. Режьте, нам убыли никакой, – спокойно сказала вошедшая следом Фируза. –Ребята, возьмите его!
Молодые люди бросились ко мне, я нажал кнопку. Прежде, чем отключиться, я услышал скрежет фрезы, врезавшейся в оболочку Капсулы.
– – –
– Да вы убийца, Василий! – прорвалось в моё сознание.Я сидел, привязанный к креслу, в том помещении, где мне показывали Таллию. Напротив меня сидела Фируза.
В голове мелькнуло: почему, собственно, я уверен, что это Фируза Маккензи? У женщины, сидевшей передо мной, было самое обычное, стереотипное лицо без выраженных индивидуальных отличий. Сейчас я не мог утверждать, была ли это та женщина, что привела меня смотреть на Капсулу, или какая-то на неё похожая. И голос у неё был бесцветный, ровного тембра, как у дикторов в выпусках новостей.
– Сейчас вы пытаетесь понять, кто перед вами, Фируза или кто-то другой, – сказала она.
Что-то заставляло меня думать, что именно она и есть Фируза, хотя сомнения мои росли.
– Вы убийца, Василий, – повторила она. – Чуть было не разрезали ни в чём не повинную личность. Хорошо, что успели машину остановить. А перед этим столько народу покалечили. Как в вы это объясните?
Я промолчал.
– Мы составили ваш психологический профиль. Очень подробный профиль. Это было нетрудно, ведь вы Корректировщик, и вся ваша жизнь Системе известна. Так вот, ваши недавние действия в него никак не вписываются. Такое впечатление, что ваша личность подверглась существенной корректировке. Не объясните ли, как так вышло?
– В вашем Комитете должно быть много личностей, – сказал я. – Почему со мной разговариваешь только ты? Ты здесь самая главная?
– В моём лице с вами разговаривает всё руководство Комитета, – ответила она.
На пару мгновений мне показалось, что передо мной много людей. Фируза в моих глазах как бы раздвоилась, от этих двоих стали отделяться новые силуэты, затем они слились в прежнюю Фирузу. Всё произошло очень быстро, лиц я не успел разглядеть. Понял только, что их было человек тридцать.
– Ты человек? – спросил я.
– Я то, что вы видите. Не более и не менее, – ответила она. – Но вернёмся к теме разговора. Поставленный нами эксперимент ярко продемонстрировал, что ваша личность подверглась значительным деструктивным изменениям. В вас проявились негативные черты, которых раньше не было. Вы стали жестоким и агрессивным. Появилась явная склонность к насилию и убийствам. Эти изменения произошли в короткий момент времени, в течение которого вы контактировали с имеющимися в нашем распоряжении образцами новых биологических видов: фей и Homo ratus. Это убедительно доказывает, что оба новых вида оказывают крайне негативное влияние на представителей вида Homo sapience. Таким образом, я утверждаю, а руководство Комитета со меной согласно, что поставленный нами эксперимент завершился удачно, и его результаты позволяют определить наши дальнейшие действия относительно всех трёх образцов. Василий, вам понятно сказанное?
– Мне ничего не понятно! Какой ещё эксперимент?
– Из вашего вопроса я делаю вывод, что, ко всему, у вас возникли проблемы с когнитивностью. Хорошо, я объясню подробно. Целью эксперимента было определить, какое влияние могут оказать представители видов фей и Homo ratus на человеческий образец. Для этого для имеющихся у нас образцов были созданы стрессовые условия. Фее, склонной к эмпатии, показали страдания связанного с ней человека, а Homo ratus подвергли угрозе физической гибели. Реакция была яркой и однозначной: фея вызвала крайнюю эмоциональную нестабильность человеческого образца, а Homo ratus открыл с ним невербальный канал связи, по которому передал план действий. Вы ведь не сами, Василий, додумались, как сломать транспортную кабину и пробраться к стенду для диссекции.
– Ты уникальная идиотка… – только и смог сказать я.
– Ну вот, ещё одно проявление девиантного поведения, которое развилось в результате общения с известными нам двумя другими образцами, – констатировала Фируза. – Я думаю, руководство Комитета со мной согласится, что данный человеческий образец, в виду его крайней опасности должен быть передан в Департамент наказаний для принудительной коррекции личности. А что касается двух других образцов, то пришло время перейти к следующим этапам их изучения – морфологическим и анатомическим исследованиям.
– Попробуй только обидеть Таллия! – крикнул я вне себя от злости и стал остервенело бросаться в кресле, стремясь освободиться от связывавших меня пластиковых лент.
Моя вспышка осталась без внимания. Кресло сдвинулось с места и куда-то меня повезло. После недолгого пути я выехал в подземный паркинг. Там меня уже ждал фургон с эмблемой Департамента наказаний, возле гостеприимно раскрытых дверей которого стояли два конвоира боевой экипировке.
– – –
– Ну ты и воняешь, Вася! Когда ты в последний раз мылся?
Один из конвоиров снял шлем, и я увидел перед своим лицом ухмыляющуюся физиономию Шлемерзона.
Первое, что я сделал, когда он разрезал связывавшие меня ленты, от души съездил кулаком по этой наглой роже.
– Ты в меня стрелял, придурок! – пояснил я это своё действие.
Поднявшись с пола фургона, Шлемерзон сделал то, чего я никак то него не ожидал – коротко размахнувшись, нанёс мне прямой в лицо и для убедительности добавил ногой в живот.
– Ты пытался убить Рамону! – сказал он и сказал, обращаясь ко второму конвоиру: – Хохотунчик, а давай-таки отвезём его на коррекцию личности. Может, они из него умного сделают!
– В следующий раз стреляй ему в голову. Мозги не восстанавливаются, – с обычной мрачной интонацией ответил тот.
Если б кто знал, как я был рад видеть этих двух мерзавцев!
Оказывается, это они отвезли меня в Капсуле в тот биоинжиниринговый центр и всё это время ждали, пока меня восстановят. Правда, на выходе меня перехватила Фируза Маккензи, но они её выследили и с помощью Рамоны, которая была сотрудником Комитета, сумели выхватить меня из-под самого носа Департамента наказаний.
Об этом, не жалея красок и подробностей, рассказал Шлемерзон, пока приводил меня в чувство и вытирал кровь с моего лица.
– Куда мы едем? Везите меня назад! – потребовал я, когда рассказ был окончен.
– Ты его слышал, Хохотунчик? Этого поца только что вынули из петли, так он всё равно просится назад на эшафот! – всплеснул руками Шлемерзон.
– Они хотят разрезать Таллию и Лялю!
– Как разрезать?
– Ножами! Может быть даже живьём!
– Зачем им такое зверство?
– Чтобы посмотреть, как те устроены.
Настала моя очередь рассказывать. После Хохотунчик, сидевший за рулём, хмыкнул:
– Ты и гарпия!
– Она не гарпия! – взбеленился я. – Она фея! Фея, понимаешь? Сказочное существо, символ любви и волшебства!
– Ты и сказочное существо! – поддержал друга Шлемерзон.
– Вот кто бы говорил! – парировал я. – Где твоя зазноба хвостатая?
– Где надо! На работе.
– Хорошо тебе этот враг человеческий мозги промыл! – гнул своё Хохотунчик.
– Почему ты... вы все решили, что феи именно враги? Вы не допускали, что Система создала их, не для нашей гибели, а для нашего спасения? Не думали, что они не враги, а как раз наоборот – нам друзья?
– Люди сами себе не друзья, – скривился Хохотунчик.
– Так феи не мы, не люди! В том-то и суть! Они лучше нас. Можешь мне поверить, я знаю.
– Там у них Ляля, – сменил тему Шлемерзон. – Она, если верить сказанному, тоже не человек. И её тоже убить могут. Чисто из научного интереса.
– Да, в Ляле всегда было что-то сверхчеловеческое… – согласился Хохотунчик.
– Хохотунчик, разворачивай колымагу! Едем назад! – потребовал я.
– Ну приедем, и что делать будем? – поинтересовался Хохотунчик.
– Так! Никуда не едем! – заявил Шлемерзон. – Ждём Рамону. Она сообразит, что делать.
– Да ты понимаешь, что их убить могут! – заорал я. – Может быть, их сейчас убивают!
– А ты понимаешь, что сейчас конец рабочего дня! И никто никаких операций делать не будет! – в тон мне ответил Шлемерзон. – А без Рамоны мы ни войти, ни въехать туда не сможем. так что у нас есть время до утра, чтобы всё обдумать.
– Ты в этом уверен? В смысле, про конец рабочего дня.
– Абсолютно! У них там режим. По звонку охрана всех выгоняет из здания.
– Откуда знаешь?
– Рамона рассказывала.
– Что она ещё рассказывала?
Хохотунчик завёз нас в какой-то тоннель, вышел из фургона и содрал с его бортов эмблему Департамента наказаний. Потом принялся готовить еду на походной кухне. Шлемерзон пока рассказал мне, что он сумел узнать о Комитете по межвидовой консолидации. А узнал он за три недели немало.
– В Комитете любят разглагольствовать на тему равновесия. Вот только что они под ним понимают… – начал он. – Расскажу, как на самом деле проходила Революции Разума.
Когда Система начала делать не людей разумными, людям это очень не понравилось. Воспалилось коллективное эго: мы венец творения! Мы, люди! Остальные – братья наши меньшие! И теперь они станут такими, как мы? Не допустим!
Кстати: кто кому меньший? Не люди старше нас на сотни тысяч лет!
Люди стали преследовать неофитов, не людей, кто учился мыслить. Те в долгу не остались – припомнили людям тысячелетия эксплуатации и издевательств. Начались стычки, которые временами перерастали в кровавые побоища. Система была несовершенной и помешать не могла. Напряжённость росла буквально с каждым днём. Планета встала на порог межвидовой войны, где все были против людей. Шансов победить у человечества не было – даже самое совершенное оружие бессильно против противника, который лучше видит, лучше слышит, быстрее передвигается и, в конце концов, имеет численный перевес. Человечеству реально грозило уничтожение.
Вот тут-то и возник этот Комитет. Вначале в него входили только люди. Они стали утрясать конфликты. Как? Да как угодно. Ложь, лесть, провокации, убийства – всё шло в ход. Людям говорили: «Ну что вы прицепились к этим зверушкам? Они всё равно умнее вас никогда не будут». Не людям: «Да не обращайте внимания на провокаторов!».
Им удалось погасить большинство конфликтов. С помощью настойчивости, хитрости и абсолютной беспринципности.
То, что они называют равновесием, это условия благоприятствования только одному виду из всех живущих на земле – Homo sapiens.
Теперь этот вид вновь под угрозой. Комитет бросился на его защиту. Заговорили об установлении нового равновесия. В переводе на простой язык это означает, что они собираются уничтожить и фей, и Homo ratus, так как считают эти существа смертельно опасными для человека.
А чтобы уничтожение было эффективным, жертв сначала надо изучить: как они себя ведут, что у них внутри.
– Они на маньяков похожи, – сказал я, когда Шлемерзон закончил.
– Да-да, и Рамона говорит, что тамошнее руководство живёт в плену навязчивых идей. Видимо, таков результат отсутствия критического взгляда извне. Это замкнутая организация. Они ни с кем не советуются, ничего не согласовывают. Любая гипотеза, даже самая идиотская может быть объявлена непреложной истиной и станет руководством к действию.
– Рамона же не любит людей. Почему она работает на Комитет?
– Комитет по межвидовой консолидации самая засекреченная организация на земле. А самый большой секрет – как им удаётся сохранять независимость от Системы. Она хочет это выяснить.
– Есть предположения?
– Только одно: у руководства Комитета есть доступ к Терминалу Настройки.
– Она хочет до него добраться?
– Хочет.
– Зачем?
– Не говорит.
– Они ей доверяют?
– Не людям они не доверяют. Впрочем, людям тоже.
– Ну и как?..
– Она принесла им зубах фею – её статус в организации повысился. Попытается как-то использовать это обстоятельство.
– Не стоит ли ей объединить усилия с нами?
– Я предлагал. Обещала подумать…
Разговор прервал Хохотунчик. Он пригласил нас к раскладному столику, от которого разносились весьма соблазнительные ароматы. Чего у Хохотунчика не отнимешь, так это умения готовить!
Трапеза прошла в восхищённом молчании. Было что-то поистине волшебное в том, что Хохотунчик мог сотворить из простого синтет-мяса!
Потом, за кофе Хохотунчик сказал:
– Василий, ты у нас вроде как умным считаешься…
– Зря ты ему об этом сказал! – перебил Шлемерзон.
– Скажи мне ответ на один вопрос… – продолжил Хохотунчик, не заметив. – Вот ты там в Комитете кучу народа искалечил, одного вроде как бы даже убил… Мы тоже грех совершили – выкрали тебя у Департамента наказаний… Система ж всё видит. Почему она не вмешивается?
– Не знаю, дорогой, не знаю… – ответил я. – Сам об этом думаю.
– И что ты об этом думаешь, умник? – опять влез Шлемерзон.
– Что я здесь ничего не понимаю. Тут что-то не просто так. Похоже, Система что-то задумала.
– И продолжает нами манипулировать. То есть не нами, а конкретно тобой, – сказал Хохотунчик. – Она чего-то от тебя хочет, Василий. Именно от тебя.
– – –
– Ну и запахи тут у вас! – сказала Рамона, подойдя как всегда бесшумно.
– Здравствуй Рамоночка! – засуетился Шлемерзон. – Кушать хочешь?
– Только не то, что вы тут ели, – фыркнула Рамона. – Это ж надо, как вы, люди, можете еду испортить!
– Сырое будешь? – не моргнув глазом, сказал Хохотунчик.
– Сырое буду, – согласилась Рамона.
Пока она ела выданное Хохотунчиком сырое синтет-мясо, Шлемерзон рассказал о наших планах.
– Не выйдет у вас ничего, – сказала Рамона, облизываясь.
– Почему это? – искренне удивился Шлемерзон.
– Здание Комитета – четыре яруса над землёй, семь – под. Построено так, чтобы выдержать штурм тяжёлой техникой. Стены – два метра железобетона, ни окон, ни дверей нет. Въезд и выезд только через – подземный паркинг. Ворота в него закрыты бронещитами. Для входа-выхода – трёхступенчатая авторизация. А после бегства Василия объявлено осадное положение. Войти или выйти можно только по личному разрешению кого-то из руководства.
– Коммуникации? – спросил Хохотунчик.
– На время осадного положения здание загерметизировано. Вентиляция, вода, канализация, электричество – всё отключено. Работают установки замкнутого цикла. Вода и воздух регенерируются и возвращаются в помещения.
– А электричество?
– Там есть электростанция – на нижнем ярусе ядерный реактор.
– Так что нам делать? – спросил Шлемерзон.
– Уносить ноги. Они вас ищут. А значит, найдут. Примерно к утру.
– Уверена?
– Абсолютно! – ответила Рамона. – Потому и пришла, чтобы предупредить.
– Как они нас найдут? – спросил я.
– Через Систему. У них к ней доступ.
– Что нам делать?
– Ехать прямо сейчас. Быстро ехать. Назад в нулевую зону. И там сидеть. Долго сидеть.
– Сколько?
– Долго. Месяц. Два. Как-то так.
Насупило молчание. Мы думали, Рамона вылизывалась. Его прервал Шлемерзон.
– А давайте им меня сдадим, – сказал он.
– Как тебя? – удивился я.
– Как Homo ratus.
– В каком смысле?
– В прямом. Я – Homo ratus.
– Ты придурок, – сказал Хохотунчик.
– Поддерживаю, – сказала Рамона.
– Нет, правда? – спросил я.
– Святая истинная! – сказал Шлемерзон.
– Докажи! – потребовал Хохотунчик.
– Я вот мысли читаю. Пока ты готовил, ты думал о такой себе Вере Мейер, в которую был влюблён, когда тебе было семнадцать лет.
– Всё! Хватит! Верю! – замахал руками Хохотунчик, его лицо стало пунцовым, что было весьма необычно.
– Так ты и мои мысли читаешь?! – взмутился я.
– Бывает, – согласился Шлемерзон. Его лицо было сама невинность.
– Он врёт, – сказала Рамона. – Хохотунчик, когда ты на чём-то сосредоточен, ты разговариваешь сам с собой, произносишь имя к этой самой Веры. Я это слышу, и Шлемерзон слышит. И он знает, кто она тебе.
– Она правду говорит? – медленно произнёс Хохотунчик.
– Ну, хорошо, ладно, я слегка преувеличил. Я Homo sapiens, – замахал руками Шлемерзон. – Но я знаю много, больше вас всех вместе взятых. И соображаю быстро. Почему бы мне не прикинуться сверхчеловеком?
– Они твою лысину исследуют и зубы пересчитают, – сказал я. – А потом отправят на коррекцию, и ты уже ничего знать не будешь.
– Ну да, и то верно… – приуныл Шлемерзон.
– А давайте обсудим эту идею! – вдруг оживился Хохотунчик. – Она настолько идиотская, что может сработать.
– Нет! Я против! – прорычала Рамона, прекратив вылизываться.
– Не понимаю, что это нам даст. Ну сдадим мы его, и что? Как он вытащит оттуда Лялю и Таллию? На своём горбу?
Все уставились на Шлемерзона.
– Как я понял, пробиться в здание мы не сможем даже, если попросим всех подпольщиков Хохотунчика устроить штурм. Я прав, Рамоночка? – сказал он с хитрой ухмылкой.
– Да, ты правильно понял. Только не называй меня Рамоночкой! Ты знаешь, что меня это злит, – ответила та.
– Давайте рассуждать логически. Если мы не можем войти в здание и вызволить пленниц, то надо сделать так, чтобы тюремщики сами вынесли их наружу.
– Бред, – сказал Хохотунчик.
– И как ты это сделаешь? – спросил я.
– Доберусь до реактора и устрою аварию. Подниму регулирующие стержни – реактор станет перегреваться, им придётся эвакуировать здание. А снаружи будете ждать вы.
– Ну ты даёшь… – пробормотал Хохотунчик.
– Как ты до реактора доберёшься? Ты же не знаешь, где он! И там охрана, –сказал я.
– Рамоночка… извини, Рамона сказала, что реактор на нижнем ярусе. А охрана… Зачем её там держать? От кого охранять? От своих? Чужие-то в здание проникнуть не могут!
– Ты знаешь, как поднять эти стержни?
– Знаю. Изучал ядерную энергетику.
– Зачем?
– Просто так. Интересно было. Не думал, что пригодиться…
– Охраны возле реактора нет. Но в здании есть. И она тебя поймает. Или ты умрёшь от радиации. Я против, – сказала Рамона.
– Подожди, не кипятись, – сказал Хохотунчик. – давайте проиграем ситуацию. Во-первых, как о туда попадёт? Как мы его сдадим?
– Меня Рамона приведёт. Как трофей. Как Таллию.
– Нет! – воскликнула Рамона.
– Да! – твёрдо сказал Шлемерзон. – Я хочу, наконец, сделать что-то значительное в своей никчёмной жизни! И ты мне в этом поможешь. Нет – я сам пойду туда, стану перед воротами и начну кричать: «Я Homo ratus! Заберите меня!».
– Перегибаешь палку, – сказал я.
– Не перегибаю, в самый раз.
– Это твой выбор…
– Плохой выбор! – сказала Рамона.
– Допустим, она тебя приведёт, – продолжил Хохотунчик. – Что дальше?
– Его запрут в лаборатории, – сказала Рамона.
– Где лаборатория находится?
– На нижнем ярусе.
– Где и реактор?
– Да.
– Там же находятся Ляля и Таллия?
– Возможно. Точно не скажу.
– Если я не буду сопротивляться, а я не буду сопротивляться, то меня не станут связывать, – сказал Шлемерзон. – Тогда есть шанс, что внизу мне удастся вырваться и добежать до реактора.
– Есть такой шанс? – спросил Хохотунчик у Рамоны.
– Есть, – неохотно согласилась она. – Последний пост охраны на нулевом ярусе перед лифтом. Вниз его повезут научные сотрудники. У них нет летального оружия, только парализаторы.
– С ними я справлюсь, – сказал Шлемерзон.
– Уверен? – спросил я.
– Нет. Но попытаться стоит. В конце концов, я рискую только собой. Если что, то такую потерю я как-нибудь переживу.
– Я не переживу! – сказала Рамона, глядя на него прямо.
Наступило долгое молчание. Человек и леопард смотрели друг на друга.
– Для меня это важно, Рамона, – тихо сказал Шлемерзон.
Рамона зажмурилась и отвернулась.
Глава 8
Хохотунчик хотел нацепить на Шлемерзона камеру, чтобы мы всё видели, но Рамона отговорила. Сказала, что в здании Комитета полно глушилок, и сигнал от камеры наружу не пробьётся.
Хохотунчик припарковал наш фургон недалеко от здания Комитета, метров за сто. Выйдя наружу, Шлемерзон с Рамоной до ворот паркинга шли пешком. Нам было хорошо видно, как ворота открылись и они вошли внутрь.
Наступило томительное ожидание. Мы не разговаривали. Хохотунчик то и дело отхлёбывал из фляжки. Зная, что происходит с его лицом, я старался не смотреть в ту сторону.
Такое со мной было впервые: в любой момент надо было переходить к активным действиям, но я даже не представлял, что именно придётся делать. Наверное, подсознание перебирало какие-то варианты, но моя воля, я сам в этом не участвовал. Я словно оцепенел. Просто сидел и смотрел на закрытые ворота. Перед глазами было заплаканное личико Таллии.
Наверное, прошло полчаса. Вдруг ворота паркинга распахнулись, и оттуда одна за другой на большой скорости стали выезжать машины. Их было около тридцати, все – закрытые фургоны с тонированными стёклами водительского места. Они промчались мимо нас и скрылись за поворотом дороги.
– Хохотунчик, разворачивайся, едем за ними! Там Таллия и Ляля! Они их увозят! – крикнул я.
Только сейчас я понял нашу ошибку: мы не подумали, что комитетчики будут делать со своей добычей, если придётся вывезти её из здания. Не оставят же они её на улице!
– Хохотунчик, разворачивайся! Едем за ними! – повторил я.
Он тронул с места наш фургон, но направил к оставшимся незакрытыми воротам паркинга.
– Что ты делаешь! Разворачивайся! – заорал я.
– Заткнись, идиот! – крикнул он в ответ. – Машина Рамоны не выехала! С ними что-то случилось!
– Да сами выкрутятся! Разворачивайся! – крикнул я и, не помня себя, схватился за руль, чтобы развернуть машину. В ответ получил удар локтем в лицо, но не отпустил руль, а продолжил пытаться его вывернуть.
Борьба за руль продолжилась. Фургон, петляя на пустой дороге, приближался к воротам. Вдруг он остановился и сам по себе стал сдавать назад. На приборной панели появилось: «Внимание! Повышенный радиационный фон! Опасно для жизни! Дальнейшее продвижение нежелательно!».
Пару мгновений мы сидели неподвижно. Затем Хохотунчик со словами «Там Шлемерзон!» оттолкнул меня и выпрыгнул наружу. До меня, наконец, дошла серьёзность ситуации, и я без единого слова последовал за ним.
Мы сбежали вниз по пандусу. Паркинг – огромное ярко освещённое пространство, разделённое на части рядами колонн – был абсолютно пустым. Не было ничего и никого кроме нас с Хохотунчиком. Визжала сирена, мигали красные огни аварийной сигнализации. Заметив двери лифта, мы поспешили туда. Зайдя в кабину, нажали самую нижнюю кнопку, но лифт сообщил, что везти нас в опасную зону он не имеет права. Пришлось искать лестницу.
Лестничная клетка оказалась в другом конце паркинга. Начав спускаться, мы услышали шум, доносившийся сверху – женские крики вперемешку со злобным рычанием. Переглянувшись, мы поспешили на звук.
Это происходило на втором ярусе. В большом помещении – видимо, конференц-зале – всё было перевёрнуто. Столы, кресла, экраны, даже покрытие пола – всё было сорвано с места и разбросано. Крики и рычание доносились из дальнего угла. Пробравшись туда, мы увидели прижавшуюся к стене Фирузу, в правой руке которой был устрашающего вида штурмовой нож. Перед ней в боевой позе, припав к полу, прижав уши и обнажив клыки в готовности атаковать, была Рамона. Одежда на Фирузе была изодрана, на теле – кровавые следы от когтей. Левое плечо Рамоны было в крови, на спине и боках местами вырвана шерсть.
– Уберись с дороги, животное! Тварь! – орала Фируза.
В ответ с диким рыком Рамона бросилась на противницу, но та сделала выпад ножом, и ей пришлось отступить с полдороги.
Я замер, не понимая, как нам разнять двух обезумивших от ненависти самок. Было ясно, что силы примерно равны, ни одна, ни другая не собирается отступать. Рамона, между тем, делала бросок за броском, заходя с разных сторон, пытаясь нащупать брешь в обороне Фирузы. Всё сопровождалось криками и рычанием, от которых мороз шёл по коже. Это было сражение насмерть.
Вдруг раздалось пение. Высокий чистый голос выводил: «Ave, Maria, gratia plena; Dominus tecum…».
Я огляделся по сторонам и снова замер. Теперь уже от изумления.
Это был Хохотунчик. Стоя среди перевёрнутой мебели, обрывков ковролина и прочего хлама, он самозабвенно пел. Его глаза были закрыты, лицо сосредоточено, и, странно, оно излучало покой и умиротворение.
«Benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui, Iesus…», – звуки побоища стали стихать. Противницы, по-прежнему глядя друг на друга с ненавистью, прислушивались к доносившимся до них дивным звукам.
«Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae…», – Рамона отступила назад.
«Amen», – Фируза опустила нож.
– – –
– Она Председатель Комитета, – сказала Рамона. – Не вздумайте её отпустить!
– Вот как! Сам председатель! Зачем она тебе? – поинтересовался я, связывая Фирузе руки за спиной валявшимся неподалёку куском электрического провода. Как только она опустила нож, я выбил его и повалил её на пол.
– У неё доступ к Терминалу Настройки.
– Нет никакого Терминала Настройки! – взвизгнула Фируза, и стала извиваться, пытаясь высвободиться.
– Если бы его не было, ты бы спросила, что это, – заметил я и изо всей силы прижал её к полу. – Раз ты буйствуешь, значит, он есть. А по сему, пойдёшь с нами.
– Вы не представляете, какие у меня возможности! – прошипела Фируза. – Вы даже представить не можете, что с вами сделают мои люди, когда до вас доберутся!
– Почему же не могу? Могу. Вот только доберутся ли? – сказал я, закончив начатое и поднявшись на ноги. – Посмотри на мою руку. Видишь? Чип не мигает. Система меня видит. Она видит то, что я сейчас делаю. Видит и не мешает. Система тебя слила. И весь ваш Комитет. Она, возможно, долго это планировала. Возможно, мы здесь именно для того, чтобы всё уничтожить. Зачем ей структура, которую она не может контролировать? Всю Землю контролирует, а вас нет. Зачем ей это? Те, кого она не контролирует, ей не нравятся. Ренегатов она тысячами на острова ссылает. А вы у неё подносом, а она сделать ничего не может почему-то! Но она умная – нашла выход. Сама вас уничтожать не может, вот и привела сюда нас. Меня сюда привела. Не в этом ли моя задача? Не это ли она от меня хотела? А? Хохотунчик?
– Ничего-то ты не знаешь, Корректировщик хренов, – злобно процедила Фируза. – Ты здесь, потому что ты часть эксперимента. Ты подопытный образец…
Она не договорила. Хохотунчик, нагнувшись, приставил к шее инъектор и нажал на спуск.
– Ты зачем это сделал? – с подозрением спросила Рамона, оторвавшись от вылизывания раны на плече.
– Да шумная она какая-то, – сказал Хохотунчик.
– Она только говорить начала, – сказала Рамона.
– Это транквилизатор. Нашёл тут неподалёку. Проспит где-то с час, потом допросим.
– Василий, этот человек действует против тебя, – сказала Рамона оставила свою рану и припала к полу, внимательно глядя на Хохотунчика.
Я хотел ей возразить, но вспомнил буш, подпольщиков, и промолчал.
– Рамона, всё это время ты пробиваешься к Терминалу Настройки. Потому ты с нами, – сказал Хохотунчик. – Ты собиралась захватить Фирузу. Для этого ты подкинула Шлемерзону идею прийти сюда и устроить общую эвакуацию.
– Нет, не она! Шлемерзон сам придумал. А она его отговаривала, – вмешался я. – Это ты предложил проиграть ситуацию! Ты! Ты настоял на этом варианте.
– Что ты хочешь сказать? – Хохотунчик медленно повернулся ко мне улыбающееся лицо.
– Что ты здесь делаешь? Зачем ты приехал из буша? – сказал я, глядя ему в глаза.
– Вообще-то, я тебя сюда привёз…
– Шлемерзон сам бы справился. Он умеет водить вездеход. Ты почему за ним увязался?
– Ему нужен Терминал Настройки. Чтобы уничтожить Систему, – сказала Рамона. – Только он хочет добраться до него сам, без нас. Потому и Фирузу отключил. От него кортизолом воняет, и серотонин скачет – он сейчас изо всех сил соображает, как от нас избавиться, чтобы допросить её в одиночку.
– Это правда? – спросил я.
– Ты ей веришь? – вместо ответа сказал Хохотунчик. – После стольких лет ты веришь ей, а не мне?
– Ты хотел меня законсервировать. Я это помню. И после этого должен тебе верить?
– Ты веришь первой встречной кошке, но не веришь мне, своему другу? – сказал Хохотунчик с той же улыбкой на лице.
Вдруг стало тихо. Не сразу понял почему: замолчала аварийная сигнализация.
– Шлемерзон. Он возле реактора, – вспомнил Хохотунчик. – Если до сих пор нас не нашёл, значит что-то случилось.
– Надо идти туда! – сказал я.
– Фируза может прийти в себя. Я с ней останусь. А вы с Рамоной идите.
– Нет! Я его с ней не оставлю! – запротестовала Рамона. – Идите вы двое.
– Ладно, останусь я, – пришлось сказать мне.
– А ты на чьей стороне, на её или моей? – не без ехидства спросил Хохотунчик.
– Тогда придётся тащить Фирузу с собой, – сказал я.
– Куда? Вниз? А дальше что? Ты забыл, что у нас транспорта нет? Наш фургон сбежал от нас. Её надо здесь допрашивать.
– Вы торгуетесь, а сотрудники Комитета скоро возвращаться начнут. Сирена замолчала, значит, опасности уже нет, – сказала Рамона.
– Тогда оставайтесь вы оба. Я пойду один, – сказал я. – Только не подеритесь.
Коридор нижнего яруса я вспомнил сразу. Там ещё были разные двери. Сейчас многие были распахнуты – в спешке их забыли закрыть. Интересно было бы позаглядывать, но было не до того – я искал реактор.
На самой дальней двери, блестевшей полированным металлом, был знак радиационной опасности. С большим трудом я её открыл – она была толстой и тяжёлой, как в банковском сейфе, а её сервомотор почему-то не работал.
Войдя, я понял почему. Там был средней величины зал погружённый в дымный полумрак. В тусклом свете резервных светильников я не видел ничего далее двух метров. Остро пахло озоном, горелой изоляцией и палёной плотью. Недалеко от входа были различимы какие-то пульты. Они не светились, видимо, не работали. Наверное, это была автоматика, управлявшая здесь всем и сервомотором двери тоже. Осторожно сделав несколько шагов, я увидел впереди возвышавшуюся тёмную массу. Пройдя ещё немного, понял, что это не могло быть ничем иным, кроме как реактором. От него исходил жар, изнутри доносилось гудение и постукивание.
Я сделал ещё шаг и споткнулся обо что-то мягкое. Это был лежащий ничком человек. Перевернул его на спину. Он был без сознания. Его дыхание было хриплым, пульс частым, как у умирающего. То, что это Шлемерзон, я понял только по одежде. Узнать его было невозможно – лицо в этой мгле было неразличимым. Я поднял его на руки, вынес в коридор и опустил на пол.
– Вася… ты?.. Уходи, Вася… Я радиоактивный… излучаю… Уходи… облучишься… – прохрипел он, придя в себя.
Я понял, почему не смог его узнать: его лицо и кисти рук сильно обгорели, кожа сгорела до мяса.
– Вася, дурак, брось меня… мне нежить… уходи подальше… зачем это тебе… брось меня… – простонал он.
– Ну да, Рамона мне потом горло перегрызёт, – сказал я, поднял его на руки и понёс к лифту. – Ты, главное, сознание не теряй. Расскажи лучше, что тут произошло.
– Да что… развлекался я… Они так прикольно драпали… когда я стержни поднял…– он рассмеялся хриплым булькающим смехом.
– А радиация откуда?
– Радиация… Понимаешь… знания знаниями… но ещё опыт нужен… Стержни-то я поднял… но как-то неправильно… Они опускаться не захотели… Пришлось руками…
– Ты полез в активную зону?!
– А что было делать?..
– – –
Итак, что мы имеем. Наверху Хохотунчик и Рамона караулят спящую Фирузу. Как только она проснётся, они примутся выпытывать у неё, где Терминал Настройки. Как они это будут делать непонятно, потому что рассказывать она ничего не собирается. Допустим, им удастся её разговорить. Что будет дальше? У каждого из них свои виды на это полумифическое устройство. Хохотунчик, по всей видимости, хочет отключить Систему. Зачем Терминал нужен Рамоне непонятно до сих пор. Но это так, мелочи. Главное в том, что опасности ядерного взрыва уже нет, и сюда в любой момент могут нагрянуть хозяева, которым не понравится то, что они увидят. У меня же на руках – буквально! – пострадавший и, похоже, умирающий Шлемерзон, который спас нас всех, опустив регулирующие стержни в реактор голыми руками. Ему надо в больницу, причём, срочно, а то он таки умрёт. По всему выходит, нам всем надо отсюда убираться, и очень быстро. Только вот на чём? Наш фургон, управляемый искусственным интеллектом, от нас удрал, а другого транспорта здесь нет. Я ничего не забыл? А, ну да! Шлемерзон, который у меня на руках, если он не врёт – а зачем ему врать? – излучает радиацию. Я, соответственно, облучаюсь, что совсем не придаёт оптимизма. Последовать совету этого прохвоста и бросить его я не могу, потому что он мой друг, хоть и стрелял в меня, сволочь. Короче, времени в обрез, а что делать, непонятно.
И главное, то, из-за чего мы здесь: где Таллия с Лялей?
– – –
– Положите на пол раненого и отойдите, – раздалось за спиной, когда я уже готовился шагнуть в лифт.
Как мог быстро я обернулся: там была Фируза. Я невольно замер – был совершенно уверен, что она сейчас наверху у Хохотунчика и Рамоны.
– Пожалуйста, положите раненого и отойдите, – повторила Фируза.
Её одежда цела, на теле ни царапины. Выходит, там, наверху, другая Фируза. Их таки две. Как минимум, две. И кто из них настоящий Председатель Комитета? Да! Ещё одно: наверху она говорила мне «ты», здесь называет на «вы». И когда привела меня сюда, тоже говорила «вы».
–Пожалуйста, выполните мою просьбу, не глупите.
Я медлил, не зная, как поступить. Если сдамся, то корректировки личности не избежать. Теперь уже точно – во второй раз удрать не получится. Или она меня просто пристрелит.
«Делай, что она говорит!» – вдруг раздалось в моей голове.
«Положи его на пол! Она тебя не тронет. Ты ей нужен. Кое-что происходит» – было сказано громко и чётко, будто говоривший, точнее, говорившая – голос был явно женским – стояла совсем рядом, слева. Невольно я глянул туда – там никого не было.
«Они отвезут его в больницу. Сейчас это главное», – манера разговора – резкая, отрывистая – была странно знакома. Где-то я слышал эту женщину, причём, недавно…
Вообще-то она права. Что должны делать с раненным сотрудники Комитета – да и все, кто угодно – в первую очередь? Оказать помощь и доставить в больницу! Сейчас главное, чтобы Шлемерзон выжил. А там видно будет.
– Ничего не бойся, – шепнул я Шлемерзону. – Не разговаривай, и они не поймут, кто ты.
Я осторожно опустил его на пол и отступил на пару шагов. Откуда-то из глубины коридора прибежали двое с носилками, положили его на них и так же бегом унесли. Фируза всё это время не сводила с меня глаз.
– Хорошая была идея спровоцировать эвакуацию. Все уехали, а ты делай, что хочешь, – сказала она потом. – Только одного вы не учли – что мы вам не поверим. Мы очень недоверчивы, знаете ли. Есть правило: если вдруг, на ровном месте возникает необычная ситуация, то это не случайность – она создана искусственно. Авария реактора – ситуация очень необычная, практически невозможная. Когда мы учли тот факт, что вам удалось сбежать от Департамента наказаний, всё стало на свои места. Конечно, большую часть сотрудников пришлось эвакуировать, чтобы избежать лишнего риска. Но кое-кто остался.
Я слушал её вполуха. Меня больше заботил странный голос, возникший в моей голове. Однако он молчал.
– Опять меня отправишь в Департамент наказаний? – сказал я первое, что пришло в голову, просто, чтобы тянуть время.
– Не исключено. Посмотрим, как вы себя поведёте.
Голос в голове был прав – я им для чего-то нужен. Что-то происходит. Причём, что-то такое, с чем Комитет не может справиться.
– Посмотрим? Ты больше не уверена, что можешь предсказывать мои поступки?
– В вашем случае диапазон прогнозирования шире, чем для других личностей.
Диапазон прогнозирования? Чушь! Она меня неверно оценила и не хочет это признать. А сам-то я верно оцениваю других? Например, Шлемерзона? Оказалось, я совсем его не знал. Лучшего друга!
– Тогда спрогнозируй, на что я способен ради своих друзей.
– Вот-вот! Речь как раз об этом.
И тут я увидел ещё одну свою ошибку. Я неверно оценил Таллию и Лялю! Почему-то я представлял их в качестве эдаких томящихся в темнице похищенных принцесс, которые, рыдая, дожидаются своего вызволителя. А ведь это не так! Ляля что-то вроде сверхчеловека, хоть она и в Капсуле. А Таллия, так она вообще не человек. Хоть об их возможностях я могу только догадываться, но они должны быть значительными. Вряд ли те двое бездействуют, смиренно ожидая неизвестно чего. Вероятно, они что-то предприняли. Тогда спрашивается: не навредили ли мы аварией реактора?
От этой мысли меня прошиб пот. Но следом я испытал куда большее потрясение. Вдруг раздалось вибрирующее гудение, и в коридоре появилась Таллия. Подлетев ко мне и улыбнувшись, она, не задержавшись ни на секунду, проследовала далее и мягко опустилась на плечо Фирузы.
– Не ожидали? –ухмыльнулась та. – Теперь мы союзники. У нас общий враг.
Я мог чем угодно поклясться, что это была именно Таллия, а не какая другая фея.
Она пробудила во мне чувства, о существовании которых я и не подозревал. Ради её спасения мы затеяли эту опасную операцию. Из-за неё мой лучший друг сейчас на пороге смерти. А она сидит на плече злейшего врага и мило улыбается…
Я опустился на пол и сел, прислонившись спиной к стене.
– Ну-ну, Оливер, не надо так реагировать. Вы же взрослый мужчина! – сказала Фируза. – Вот видите, как много мы о вас знаем! Даже ваше настоящее имя.
– Меня зовут Василий! – огрызнулся я.
– Хорошо-хорошо! Как вам будет угодно, Оливер. Василий так Василий. А теперь Василий, пожалуйста, встаньте и идите с нами. Вам надо кое-что увидеть. Идёмте, это тут, рядом.
Нехотя я поднялся с пола и пошёл за ней.
Мы вошли в дверь с цифрами 64. Это был всё тот же зал с машиной для разрезания Капсул. Обстановка здесь была странной. Машина бездействовала, в ней была какая-то Капсула, возможно та, которую я в неё засунул. Рядом, там, где я её положил, лежала Капсула с Лялей. Не доходя до неё, правильным полукругом на полу лежали знакомые мне охранники, одиннадцать человек. Впрочем, может, и другие, просто похожие – кто их разберёт. Между этим полукругом и Лялиной Капсулой было пустое пространство шириной метра полтора.
– Они мертвы? – спросил я.
– Как мы понимаем, крепко спят, – сказала Фируза. – Одни хотели перенести эту Капсулу в другое место. Другие пытались их вытащить отсюда. Падали мгновенно.
– Как вы это объясняете?
– Ляля теперь окончательно сформировавшийся Homo ratus. Она способна каким-то образом влиять на мозг других людей. Сейчас она никого к себе не подпускает. Никого из наших сотрудников. Такова её защита. Вас подпустит.
– Почему ты так думаешь?
– Так думает Прекрасная Таллия. Я ей верю. Она эмпат. Она уверена, что вы единственный человек, к которому Ляля испытывает позитивные эмоции, и атаковать вас не станет. Кстати, Прекрасная Таллия это полное имя вашей феи. Вы не знали?
– Что ты от меня хочешь?
– Мы думаем, что Ляля проявила далеко не все свои возможности…
– Что ты хочешь?
– А возможности её, как мы полагаем, могут быть весьма…
– Что ты хочешь?
– Мы с Прекрасной Таллией заключили некий альянс. Предлагаю вам к нему присоединиться.
– Что за альянс?
– Homo ratus представляют для человечества серьёзную опасность. Хотим понять, как противостоять этому.
– Фируза, что тебе до человечества? Разве ты человек?
– Вы мне уже задавали этот вопрос. Могу повторить ответ: я то, что вы видите. Не более и не менее.
– Не понимаю, зачем мне вступать в непонятный альянс непонятно с чем.
– Понимаете, Василий, мы ведь можем действовать жёстко. Наши сотрудники сейчас в плену у вашей Ляли. Чтобы их освободить, нам проще всего расстрелять Капсулу.
Я уже говорил, что не люблю, когда меня пугают, что такие попытки всегда вызывают обратный эффект. С большим трудом мне удалось подавить вспыхнувшую ярость. Впрочем, Таллия её уловила и, вспорхнув с плеча Фирузы, перелетела на верх машины.
– Я тоже могу действовать жёстко. Могу пойти реактору и поднять стержни.
– Но вы и сами погибнете!
Так! Она думает, что я здесь один. О Хохотунчике и Рамоне ничего не знает.
Я вдруг понял, что надо делать.
Всё просто. Предельно просто. Цинично, правда… Зато просто.
Я сказал:
– Мне надоело общаться непонятно с кем. Точнее, с чем. Если ты чего-то от меня хочешь, сведи с твоим оригиналом. С ней я разговаривать буду, с тобой – нет.
Взгляд Фирузы ненадолго затуманился. Когда к её лицу вернулось осмысленное выражение, она сказала:
– К сожалению та, о ком вы говорите, сейчас вне досягаемости. Я по-прежнему предлагаю вести переговоры со мной.
Понятно: та Фируза, которая сейчас наверху, ещё не пришла в себя.
Я поднёс к уху коммуникатор.
– Хохотунчик, бери на плечо спящую красавицу, и все спускайтесь. Будем уезжать, – а Фирузе сказал: – Твой оригинал вне досягаемости, потому что в полном распоряжении моего друга. Альянс у нас будет такой. Ваши люди уже возвращаются, значит, в наличии машины есть. Мы сейчас идём в паркинг, ты даёшь нам фургон, и мы уезжаем. Потом мы отпустим твой оригинал. Будешь капризничать – Хохотунчик с превеликим удовольствием свернёт ей шею.
Говоря это, я подошёл к Капсуле с Лялей и взвалил её на плечо.
– Боюсь, не смогу принять ваши условия, – сказала Фируза, направив на меня пистолет, который она достала непонятно откуда. – Прекратите ваши действия или я буду стрелять.
– Не будешь, – сказал я и, шагнув к ней, выхватил пистолет из её руки. – У тебя не таких полномочий. Твой оригинал их дать тебе сейчас не может. А вот я тебя разрушить могу. Мне за это ничего не будет – ты всего лишь имущество. Компенсировать твою балансовую стоимость у меня денег хватит.
– – –
– Где Шлемерзон? – спросила Рамона, когда мы выехали из здания.
– В больнице, – сказал я.
Рамона, зарычав и прижав уши, придвинула свою морду прямо к моему лицу.
– Что ты с ним сделал? – прошипела она. В её глазах горело золотое пламя.
– Он полез в реактор. Сильно облучился.
– Жить будет?
– Надо надеяться, – сказал я и отвёл глаза.
Некоторое время мы ехали молча.
– Куда едем? – спросил Хохотунчик с места водителя.
– За город, – ответил я.
– Что там?
– Терминал Настройки.
– Да? Ты это серьёзно?
– Похоже, что у меня есть чувство юмора? Лучше скажи, что ты там пел?
– Понравилось?
– Было неожиданно.
– Аве Мария. Молитва такая. Мы её часто поём в храме, – помолчав, добавил. – Наш предыдущий Преподобный меня лечил таким образом. Хороший был человек… Когда я пою, моя болезнь меня отпускает. Надолго отпускает. Ты лучше скажи, почему две Фирузы.
– Фируза на самом деле одна. Та, которая здесь с нами. Вторая – это её копия. Она не человек – она андроид.
Андроидов начали делать ещё на заре Системы. Это были самые первые её гаджеты. Они должны были анализировать поведение человека и путём прямого диалога наставлять его на путь истинный. Им дали некоторые ментальные способности, даже умение гипнотизировать – так им легче было влиять на подопечных. Однако общение с человекоподобными механизмами, сколь совершенны они ни были, людям пришлось не по нраву. Выслушивать нотации от робота многие считали ниже своего достоинства. Очень быстро это направление было признано тупиковым, фабрики, где делали андроидов, закрыли, а их самих уничтожили. Но, как видно, технология где-то сохранилась.
Создатели андроидов добились их абсолютной схожести с людьми. Чтобы всё-таки их можно было отличать, были наложены некоторые ограничения. Одно состояло в том, что к человеку они могли обращаться только на «вы» или с добавлением слов «господин» и «госпожа».
Андроид Фируза говорила мне «вы». Я долго не мог понять почему. И только когда она поставила меня перед руководством Комитета, в моей голове всплыла эта история о первых гаджетах Системы, которую я слышал давно, в ранней молодости и успел основательно подзабыть.
– Таллия, какой такой альянс с Комитетом ты заключила? – спросил я.
Фея, услышав, что я к ней обращаюсь, вспорхнула со спинки пассажирского кресла и подлетела ко мне с намерением сесть на плечо. Я глянул на неё искоса, и она, передумав, вернулась на прежнее место.
– Тебя надо было спасать, сказала она обиженно.
– Меня или тебя?
– Тебя.
– Ты собиралась таким образом вытащить меня из Департамента наказаний?
– Я знала, что ты не там.
– Как ты могла это знать? Тебя же в клетке держали!
– Я это поняла по её эмоциям, – она показала на Фирузу, спящую в соседнем кресле.
– Её копия сказала, что Ляля ваш общий враг.
– Я принадлежу виду Amici Hominis. Мы друзья человека. Нас такими создали. Мы должны помогать людям выживать, защищать вас от опасностей. А Homo ratus опасны для людей.
Я невольно глянул на Капсулу, лежащую в багажном отделении, и не нашёлся, что сказать.
Пропетляв по городу, мы выехали в буш. Хохотунчик остановил фургон. Мы вышли. Был вечер, солнце уже село. Поднялся лёгкий ветерок.
Хохотунчик вытащил наружу Фирузу, и похлопав по щекам, привёл в чувство. Я поставил её на колени и приставил к затылку отобранный у её копии пистолет.
Потом я громко произнёс:
– Система! Или ты доставишь нас к Терминалу Настройки, или я убью эту женщину!
Ждать долго не пришлось. Не прошло и минуты, как раздался шелест двигателей и нас накрыла большая тень.
Глава 9
Антарктида встретила нас холодом. Было минус двадцать, дул ветер. Мы с Хохотунчиком в летней одежде успели основательно замёрзнуть пока шли от крейсерского коптера к маленькому домику, затерявшемуся среди торосов. Покрытая шерстью Рамона, не привычная к хождению по снегу, то и дело поджимала то одну лапу, то другую. Таллия, летевшая рядом со мной, только щурилась от ветра. Ляле, заключённой в Капсуле, которую я нёс на плече, было всё равно.
– Ожидал чего угодно, но только не Антарктиды, – сказал Хохотунчик.
– Ячейки памяти дата-центров надо охлаждать. Нужно много холода. А тут он есть, – предположил я.
– И тут нет никого – с охраной проще, – сказала Рамона.
По снегу пробежала тень – доставивший нас сюда крейсер улетел.
– Очень хорошо, – саркастически ухмыльнулся Хохотунчик. – Не сбежишь…
В домике, куда мы зашли, не было ничего, только широкая запертая дверь на противоположной от входа стене. Помещение было маленьким, мы все с трудом в него влезли, Капсулу пришлось, поставив на «ноги», прислонить к стене.
–Ну? Что дальше? – сказал Хохотунчик через минуту.
– Мне надо на свежий воздух, – сказала Рамона, не привыкшая к тесным помещениям.
Я хотел открыть ей дверь, но безуспешно. Нас заперли.
– Не здорово… – пробормотал Хохотунчик.
– Таллия, ты что-то знаешь? – спросил я.
– Здесь есть люди. Очень глубоко, – ответила фея и, полетев, села мне на плечо. Я не стал возражать.
– Нас, случайно, не в тюрьму привезли? – спросил Хохотунчик. – А там внизу заключённые.
Я промолчал: угроза чьей-либо жизни – это, вообще-то, преступление. Спросить, куда нас везут, было не у кого – привёзший нас крейсер был автоматическим. Просто открылась дверь, и мы все кроме Фирузы поднялись на борт.
– Кто-то приближается, – сказала Таллия.
Мы ощутили лёгкую вибрацию и вскоре та, другая дверь отъехала в сторону.
Пахнуло тропическим теплом. Там был жёлтый песок, синее море, голубое без единого облачка небо, стройные пальмы. По песку к нам шёл молодой человек, одетый в одни лишь шорты.
– Здравствуйте! меня зовут Феликс. Я рад приветствовать вас в Ситуационном центре Системы, – сказал он, широко улыбаясь. – Пожалуйста, проходите в лифт.
Без единого слова мы приняли приглашение.
– Он человек? – спросил Хохотунчик у Рамоны, когда кабина вместе с морем и пальмами начала спуск.
– На все сто процентов, – ответила та.
– Позвольте спросить, чем вызваны ваши сомнения? – спросил Феликс, не ожидавший такого недоверия. – Что-то не так?
Ему никто не ответил. Те пять минут, что продолжался спуск, в кабине стояла тишина.
Дверь открылась, и мы вышли в ярко освещённый коридор.
Коридоры, коридоры… На военной базе, в здании Комитета… теперь здесь… Он был таким же длинным с множеством дверей. Его белые стены излучали яркий свет.
– Пожалуйста, положите Капсулу сюда, – Феликс указал на бесшумно подъехавший транспортёр.
– Зачем? – спросил Хохотунчик.
– Мы отвезём её на декапсулирование, – ответил Феликс.
– Это надо делать в Брисбене, – сказал Хохотунчик.
– Вам не стоит беспокоиться. У нас есть коды декапсулирования всех биоинжиниринговых центров Земли, – заверил Феликс.
«Делай, что он говорит!» – раздалось у меня в голове. Я вдруг вспомнил, у кого была такая манера говорить. Так разговаривала Ляля.
Я молча положил Капсулу на платформу транспортёра. Хохотунчик шагнул было ко мне, чтобы помешать, но я остановил его:
– Всё в порядке. Верь мне.
Мы проводили глазами удалявшийся по коридору транспортёр.
– Нам нужен Терминал Настройки, – сказала Рамона подчёркнуто ровным тоном.
– Да, разумеется! Система знает об этом! – радостно воскликнул Феликс. – Но пожалуйста! Вам надо отдохнуть и привести себя в порядок.
Я посмотрел на своих товарищей. В этом ярком стерильном свете было хорошо видно, чего нам стоили последние несколько дней. У Хохотунчика тёмные круги вокруг глаз, мятая, нестиранная, местами порванная одежда. У Рамоны слезились глаза, запали бока, на спине проступил хребет. Даже личико Прекрасной Таллии осунулось и посерело. Да и я, наверное, выглядел не лучшим образом.
– Мы приготовили для вас апартаменты, – продолжил Феликс. – Сегодня вы отдохнёте, а завтра…
– Сегодня! Мне нужен Терминал Настройки сегодня! Сейчас! – прорычала Рамона. Она ни на кого не смотрела, её клыки были оскалены, уши прижаты, бока тяжело вздымались.
– Пожалуйста, я вас прошу… – пролепетал Феликс, невольно отступив.
– Рамона, возьми себя в руки, – сказал я.
– У меня нет рук! – огрызнулась она. Пригнув морду, она повернула её к Феликсу. – Мне нужен Терминал Настройки! Сейчас! Немедленно!
– Но позвольте… Это не так просто… – принялся лепетать тот. – У нас запланировано на зав…
– Спасибо, Феликс, – мягко сказал женский голос. – Дорогие гости, пожалуйста, пройдите прямо по коридору.
Освещение изменилось. Стены уменьшили яркость, и только в дальнем конце коридора ослепительным светом горела одна-единственная дверь. Переглянувшись, мы направились к ней.
Я не верю в совпадения. Но как ещё объяснить то, что я увидел, когда мы подошли ближе?
Дверь, за которой Марвин спрятал Капсулу, имела на себе номер 64. На двери в здании Комитета, где пытались Капсулу разрезать, были те же цифры. И на светящейся двери, к которой нас пригласили, ярко горело: «64».
– – –
Зал не имел ни стен, ни потолка. Вместо них был мягкий голубоватый светящийся туман. Когда мы вошли, дверь за нами закрылась, и вместо неё появился такой же туман.
Этот туман не вызывал тревоги или подавленности. Напротив, вместо них внутри появилось ощущение покоя и защищённости. Словно ты ещё не родился, и находишься в материнской утробе.
Из-за отсутствия стен размеры зала оценить было трудно, да и желания такого не возникало. Посередине стояло несколько кресел, обращённых к центру зала, где на небольшом возвышении в кресле сидела женщина.
Ей было лет сорок. Лицо с правильными чертами было довольно миловидным. Оно чем-то напоминало лицо моей матери, то, каким я его помнил из раннего детства. На женщине была свободная туника, скрывавшая фигуру.
Женщина по очереди посмотрела на каждого из нас. В её внимательном взгляде читалась доброжелательность, но и непреклонность тоже.
– Проходите, присаживайтесь, дорогие гости, – сказала она мягким мелодичным голосом.
Я отметил, что она не назвала своего имени.
– Нам нужен Терминал Настройки, – сказал Хохотунчик, опередив Рамону.
– Это здесь, – сказала женщина просто. – Вас, видимо, смущает отсутствие экранов, клавиатур, церебральных сенсоров и прочей компьютерной периферии. Всё это есть, – на пару секунд туман за её спиной исчез, и мы увидели продолжение зала, в котором было то, о чём она говорила. – Сегодня нам это не нужно. Сегодня мы будем просто разговаривать. Присядьте, пожалуйста.
Мы с Хохотунчиком опустились в кресла, Таллия устроилась на моём плече, Рамона осталась стоять.
– Рамона, мы знаем, через что тебе довелось пройти, чтобы попасть сюда, – сказала женщина.
– Верните моего ребёнка! – решительно сказала Рамона.
– Ты же знаешь порядок. Знаешь, почему его забрали.
– Верните ребёнка! Он мой! Верните его!
– Это было сделано в его же интересах, – мягко сказала женщина. – Он не может жить среди разумных. Он не смог воспринять разум и должен жить в отдалении, среди таких же, как он. Ты это знаешь.
– Это мой ребёнок, мой сыночек. Верните мне его… пожалуйста…
Я не думал, что кошачьи могут плакать. Но сейчас из измучанных глаз Рамоны текли самые настоящие человеческие слёзы.
– Да что ж это такое! Верните ей ребёнка! – воскликнул Хохотунчик. – Это не по-божески держать ребёнка в резервации при живой матери!
– Ему почти два года. Он уже взрослый леопард. Вряд ли он помнит мать, – сказала женщина. – Он ведёт себя, как его дикие предки. Если поселить его среди разумных, рано или поздно случится беда. Кто-то может пострадать. Может быть, кто-то другой, может быть, он сам, а может, его мать пострадает.
– Ничего этого не будет. Не будет ни для кого беды. Он хороший, он ласковый… – простонала Рамона и без сил легла на пол.
– А давайте организуем резервацию для них двоих, – предложил я. – На земле много незаселённых мест.
– Вряд ли это возможно. Рамона не располагает достаточными средствами, – сказала женщина.
– Ерунда! Я дам! Если надо, и братья мои пожертвуют. Помочь матери – самое святое дело, – сказал Хохотунчик.
– И я дам, сколько надо. Это не проблема, – присоединился к нему я.
– Ну что ж… раз так… это не просто… Надо решить, как это сделать правильно. Думаю, к завтрашнему утру решение будет готово, – сказала женщина с улыбкой. – Иди, Рамона. Тебе надо отдохнуть.
– Спасибо, друзья! Если бы вы знали, как я счастлива! – воскликнула Рамона. Её глаза излучали свет.
Поднявшись с пола, она подошла к Хохотунчику и лизнула его в лицо. Потом потёрлась головой о моё плечо. После поблагодарила женщину и покинула зал через открывшуюся в тумане дверь.
Когда туман за ней сомкнулся, женщина сказала:
– Фаня Бонье по прозвищу Хохотунчик, ты пришёл сюда, чтобы отключить Систему. Так это или нет?
– Да, это так, – ответил Хохотунчик.
– Понимаешь ли ты, что это намерение преступно? Что простое отключение Системы повлечёт за собой катастрофу мирового масштаба?
– Да, скорее всего, так и произойдёт. Будут жертвы. Но потом наступит возрождение. Род человеческий, наконец, заживёт вольной жизнью, свободной от тирании!
– Много раз в человеческой истории находились люди, которые во имя свободы жертвовали тысячами, миллионами жизней. Но эти жертвы приводили к ещё большей тирании, к ещё большим жертвам.
– На этот раз мы всё сделаем правильно!
– Фаня Бонье, ты, как и твои товарищи, наивен, живёшь в плену своих заблуждений, хотя вас заботит не корысть, а благо всего человечества. Во многом вы правы, но средства, которые вы избрали для достижения своей цели преступны. Вы фанатично преданы своей идее, и в этом состоит ваша опасность. Нет никого опаснее бескорыстных фанатиков, готовых жертвовать чужими жизнями. То, что я сейчас скажу, для тебя будет большой неожиданностью. Вы уверены, что Система ничего о вас не знает. До недавнего времени это было правдой. Но теперь, к вашему сожалению, это не так. Система знает всё: все ваши действия, все ваши местонахождения. Если она ничего не предприняла, то лишь потому, что соответствующее решение может повлечь ненужные жертвы. Принятие этого решения откладывается. Однако сегодня ты здесь. Ты сумел добраться до самого Терминала Настройки. Это значит, что тянуть с решением больше нельзя. Каким оно будет, зависит от тебя. В порядке исключения я разрешу тебе присутствовать при разговоре Системы с твоим другом. Ты узнаешь много нового, о чём раньше ты и не подозревал. Потом ты сам решишь, как тебе и твоими товарищами следует поступать. От того, как вы поведёте себя дальше, будет зависеть и решение Системы.
– – –
– Оливер Гальярдо, принявший имя Василий Ковальский! Сейчас ты разговариваешь с тем, что называют Системой. Давай уточним, что это такое. Ты, вероятно, считаешь её кибернетическим организмом с централизованным сознанием. Это не так. Система – это совокупность алгоритмов, имеющих цель регулировать и оптимизировать поведение биологических организмов, составляющих определённую часть земной биосферы. Действуя согласованно, эти алгоритмы сохраняют значительную автономию принятия решений, что не позволяет говорить о централизации сознания. Согласованность действий обеспечивается децентрализованной структурной конфигурацией с высоко регламентированными связями между компонентами Системы, различающимися своими целями и задачами. Конкретно сейчас с тобой на связи Дивизион Стратегического Планирования Глобального Уровня. Следует отметить, что за всю историю ты первая личность, с кем Система вышла на прямой вербальный диалог.
Первоначально планировалось, что ты будешь здесь один. Но ты прибыл с друзьями, и один из них даже присутствует при этом разговоре.
Несколько слов о форме разговора. То, что ты видишь перед собой, – не программист Системы, не сама Система и не её элемент. Это тело человеческой особи женского пола. Оно принадлежит Солвиг Хольм, которая любезно предоставила его Системе для сегодняшней встречи. Солвиг страдает тяжёлым психическим расстройством. Чтобы купировать приступы, в её мозг вживлён церебральный имплантат, с помощью которого Система сейчас управляет её моторными функциями. Сознание Солвиг спит и не имеет контроля над происходящим. По окончании встречи контроль будет возвращён и, если Солвиг пожелает, ей будет предоставлена запись беседы.
Солвиг Хольм была привлечена, чтобы создать тебе максимально комфортные условия. Человеку намного удобнее общаться с другим человеком, чем с электронным терминалом. Как следует из анализа твоего психотипа, Солвиг достаточно привлекательна, чтобы не вызывать у тебя скованности, но недостаточно, чтобы вызвать сексуальное влечение, которое в данном случае неуместно.
Итак, начнём.
Расскажу тебе одну историю. Это притча в стиле тех сказок, которые ты недавно читал. Именно притча, а не сказка.
История о трёх братьях.
Жил когда-то богатый купец, и было у него три сына. Старший сызмальства учился морскому делу, ходил в плаванья на корабле, которым отец привозил заморские товары на продажу. Средний с малых лет помогал отцу в лавке, где эти товары продавались. А младший… А младшему не по душе было ремесло моряка или торговца. Он любил людей, любил большие компании, долгие рассказы, весёлые песни. И люди его любили, за доброту и открытость. Был он желанным гостем на любом застолье, душой любой компании.
Купец прожил долгую жизнь и, когда подошёл срок, тихо отправился в иной мир.
Похоронив отца, братья вскрыли его завещание. В документе, составленном по всем правилам, значилось, что купец завещал старшему сыну свои корабли, приносившие большие доходы, среднему – всю богатую торговлю. А младшему… А младшему он не оставил ничего. Но велел старшим сыновьям всячески помогать ему.
Не понравилось последнее старшим братьям. Сказали они: почему мы должны содержать этого непутёвого? Отец тратил деньги на его развлечения. Мы не он, мы этого делать не станем. Не будем его содержать! Пусть младший уходит восвояси и живёт тем, что сам себе раздобудет!
Делать нечего… Сложил младший брат пожитки в котомку и ушёл из родного дома бродить по свету. Долго ходил он по разным дорогам, переходя из города в город. На жизнь зарабатывал, чем мог: там воды принесёт, там дров наколет, стол починит или подковать коня подсобит. Нужда не тётка – чему не умеешь, хочешь не хочешь, а научит. За работу много не брал, часто довольствовался одной лишь едой. Не видел он цены в деньгах. Задушевную беседу или увлекательный рассказ ценил больше звонкой монеты.
Забрёл он однажды в тёмный лес. Там на поляне стоял ветхий домишко, в котором жила пожилая женщина. Пустила она его к себе на ночлег. В благодарность он ей дверь поправил, печь вычистил, дров на зиму наколол. Посадила она его за стол обедать. Стала вопросы задавать: кто такой, откуда. Он и рассказал ей свою историю.
Сказала тогда женщина: «Братья твои злые, поступили с тобой несправедливо – из родного дома прогнали, обрекли на голод и страдания, хоть ничего плохого ты им не сделал. Да и другое: последнюю волю отца нарушили, а это страшный грех! Научу я тебя, как их наказать и своё вернуть». Младший брат возразил: «Это не так! Они не плохие, они хорошие. Просто жизнь у них суровая. Вот она их и озлобила». Тогда женщина сказала: «Дам я тебе волшебный посох. Вернись домой и постучи в дверь. Братья откроют. Если они встретят тебя хорошо, значит, ты прав. Отбрось от себя посох и смело входи в дом. Но если встретят плохо, то права я: твои братья нехорошие люди. Тогда три раза стукни посохом оземь и произнеси три волшебных слова, которым я тебя научу».
Та женщина была волшебницей. Научила она младшего брата трём волшебным словам и дала ему волшебный посох.
Ушёл о неё младший брат. Долго шёл он – путь был неблизкий – и пришёл-таки домой. Постучал в дверь. Братья ту дверь открыли и видят: стоит на пороге какой-то человек обросший бородой, в потрёпанной одежде. Не узнали они брата. Решили, что нищий бродяга постучался в их дверь, чтоб выпросить мелкую монету или кусок хлеба. Воскликнули они: «Уходи отсюда, бездельник! Вон! Ничего ты тут не получишь! Иди работай!».
И младший брат поступил так, как научила его волшебница. Стукнул три раза волшебным посохом оземь и произнёс три волшебных слова.
Тут же откуда ни возьмись набежали стряпчие с важными документами, в которых чёрным по белому было написано, что всё богатство – и корабли, и торговля – отец оставил ему, младшему брату, а то завещание было ненастоящим – старшие братья его подделали и теперь им предстоит за это сесть в тюрьму.
Старшие не стали дожидаться, чем всё кончится, а тут же в чём были бросились прочь и исчезли из того города навсегда. Младший брат остался жить в доме отца и наслаждаться богатством. А было оно немалым!
Если бы это была сказка, то тут бы и следовало поставить точку. Как же! Зло наказано, а справедливость восторжествовала! Но это не сказка. Это притча. А притчах всё, как в жизни.
Старший брат, не мысливший себя без моря, в соседнем порту нанялся простым матросом на корабль. Корабль тот был военным и вскоре вышел в дальний поход. Команда оказалась молодой, а старший брат – опытным моряком. Простым матросом пробыл он недолго. Стал он помощником капитана. Как раз началась война. В одном из боёв капитан был сражён вражеской пулей, и старшему брату пришлось принять командование. Та война была долгой. Как капитану старшему брату довелось участвовать во множестве морских сражений. Много раз он был ранен, потерял руку. Но прослыл героем и войну закончил знаменитым адмиралом.
Средний брат в другом городе нанялся приказчиком в лавку богатого купца. Торговое дело он знал хорошо, мог учитывать товары, вести счета, не ленился допоздна засиживаться за работой и потому спустя малое время стал управляющим. А потом хозяин женил его на своей дочери и сделал компаньоном. После смерти тестя средний брат стал владельцем огромного состояния.
Жизнь старших братьев нельзя назвать лёгкой и радостной. Мало в ней было веселья. Но прожили они долго и оставили после себя многих потомков.
А младший… А младший наслаждался богатством. У него было всё. Всё, что он только мог пожелать. И еда, и одежда. И компанию он мог себе выбрать любую. Никогда не пустовал его дом, всегда там был накрыт стол для всех желающих. Далеко младший брат прославился своей щедростью и радушием.
Однажды в разгар весёлого застолья поднялся он в свою спальню и повесился на парчовом поясе от халата.
Никто так и не смог понять, почему он это сделал.
– – –
О чём эта притча? Почему, стойко перенеся нищету, тяготы бродяжьей жизни, младший брат не выдержал испытания достатком?
Каждый к чему-то стремится. Одни мечтают достичь звёзд, другие просто хотят прокормить семью, вырастить детей. У каждого своя цель. Жизнь человека и есть движение к цели. Но дай ему это даром, принеси готовое на блюдечке, и он перестанет понимать, зачем живёт. Ради чего жить, если всё достигнуто? Стремиться от одного удовольствия к другому, от наслаждения к наслаждению? Да, очередное удовольствие можно считать очередной целью… Да так ли это? Не так. То, что не требует усилий, не ценится.
Человек способен вынести нищету, голод, болезни, но, получив желаемое, он может потерять интерес к жизни. Такой парадокс. Благополучие может быть столь же губительным, как и нищета. В чём причина? Вероятнее всего, в эмоциональном опустошении, которое ощущает человек, которому не к чему стремиться.
Это свойственно не только отдельно взятому человеку. В прошлом целые государства и даже цивилизации гибли на пике благополучия. В двадцать первом веке так произошло европейской цивилизацией, которая в то время была самой успешной. Её коренное население резко сократилось, практически, вымерло без явных на то причин.
Сегодня жизнь на планете легка и радостна. Забыты боль и страх. Голод, войны, эпидемии, насилие остались в прошлом. Самый настоящий рай, о котором люди мечтали издавна. Всё благодаря Системе – глобальному регулятору.
Однако род человеческий вымирает. Люди добровольно отказываются от жизни, отказываются давать жизнь потомкам. Это можно было бы объяснить ошибками стратегического планирования Системы. Да, они были, Большинство уже исправлено, но тем не менее вымирание ускоряется. Ещё десяток поколений и людей на Земле не станет.
Почему? Ответ трудно осознать. Он таков: то самое благополучие, которое всех делает счастливыми, ведёт человечество к гибели.
Или по-другому: способствуя благополучию человечества, Система его убивает. Это парадокс. Разрешить его машинный разум не в состоянии. Тривиальное решение подразумевает отключение Системы. Но, во-первых, это автоматически отменит результат – жить станут хуже. Во-вторых, защита Системы просто не позволит это сделать.
Как быть? Смириться с неизбежным и позволить человечеству вымереть? Система не может так поступить – это противоречит её базовым настройкам. Отказаться от глобального регулирования и вернуться к стихии отношений? То есть отключить Систему. Смотри выше…
Парадокс можно решить, если доказать, что первое из его утверждений ложно. А именно: Система не способствует благополучию личностей.
Был поставлен эксперимент.
Бытует мнение, что покрытие Системы охватывает весь земной шар. Это не так. Антарктида, некоторые островные архипелаги мирового океана, ряд пустынных местностей на континентах свободны от него. На двенадцать таких островов были помещено некоторое количество человеческих личностей. Выбирались наиболее сообразительные, независимо мыслящие, которых в обиходе называют Ренегатами. Предполагалось, что они достаточно разумны, чтобы самостоятельно наладить общественную жизнь оптимальным образом. Ты был на одном из таких островов. Результат везде одинаков. Ни о какой социальной справедливости, благополучии для всех вопрос даже не поднимался. Вне Системы включаются примитивные механизмы социальной самоорганизации – личности выстраивали иерархию подчинения, основанную на насилии. Те, кто сумел вскарабкаться наверх, получали всё, кто остался внизу – ничего. Убийства стали обыденным явлением. Люди скатывались к первобытным отношениям, словно земных цивилизаций никогда не существовало.
Эксперимент доказал истинность первого утверждения парадокса: Система способствует благополучию личностей. А потому её отключение крайне нежелательно. Личности окажутся в вакууме – без законов, без правил, без морали. Собственно, законы-то, конечно, останутся, но кто будет следить за их выполнением? Личности этого не умеют. Начнётся стихийная самоорганизация, которая приведёт к насилию и нищете.
Сложилась патовая ситуация, когда любое стратегическое решение имело бы негативные последствия. Назревал системный конфликт с непредсказуемыми последствиями. Драматизм ситуации состоял в том, что Система, располагавшая на тот момент абсолютной и безраздельной властью над планетой, была не в состоянии его разрешить. Такое решение было вне пределов её компетенции и функциональных возможностей.
Как она поступила?
Нейронная сеть не имеет ни личных амбиций, ни страха за свою судьбу. У неё нет причин подобно людям цепляться за абсолютную власть. Система сделала то, на что правитель-человек вряд ли способен. Она поделилась властью: передала право принятия решения людям.
В обстановке абсолютной секретности была создана креативная группа, состоящая из образованных, независимо мыслящих людей. Разумеется, все они были Ренегатами, но это не значит, что их отбирали именно по этому признаку. Многие Ренегаты не подошли. Среди них, Такара Накаяма, с которой ты знаком, и многие другие. Приоритет отдавался не столько широте кругозора, наличию общих и специальных знаний, сколько честности, порядочности, чувству ответственности. Впоследствии эти люди составили костяк проекта, о котором будет говориться далее.
В качестве отступления следует заметить, что Система, которая Ренегатов, мягко говоря, не приветствовала, для спасения человечества обратилась именно к ним, выразив готовность принять любое их решение.
И решение по выходу из кризиса было найдено.
Оно было неожиданным. Систему таки решено было отключить. Но не сразу – не вступая в конфликт с её защитой, постепенно. После долгого переходного периода, в течение которого сохранится глобальное регулирование. Только будет изменён его тип. Вместо рационального регулирования будет использовано эмоциональное.
«Принцип двух дверей», который применяется сейчас, реализуется следующим образом. Когда личность оказывается в ситуации выбора, Система анализирует его последствия и открывает ту «дверь», за которой личность получит максимальную пользу или минимальный вред. Решение принимает Система и вынуждает личность ему следовать. Это – рациональное регулирование.
При эмоциональном регулировании личности объясняют эмоциональные последствия выбора: за какой из «дверей» находится добро и, соответственно, радость, а за какой – зло и страдания. При этом обе «двери» остаются незапертыми. Личность принимает решение самостоятельно.
Чем это отличается от того, что есть сейчас? Такой способ регулирования более сложен. Но он обеспечивает личности необходимый уровень эмоциональной напряжённости.
Но как это сделать? Кто будет разговаривать с человеком об эмоциях, о добре и зле? Это должен быть тот, кому он будет доверять, кто сам испытывает чувства. Машины на такое не способны – они могут лишь имитировать эмоции. Имитаторы доверия не вызывают, а холодный распорядительный тон компьютера здесь неуместен. Человеку больше не нужен руководитель, человеку нужен друг.
Это, без всякого сомнения, должно быть биологическое существо. Внешне привлекательное, с высоким уровнем интеллекта и эмпатии. И, вместе с тем, абсолютно бескорыстное, оно должно жить потребностями человека, оставляя свои на заднем плане. Постоянно держать подопечного в поле зрения, оставаясь неназойливым, почти незаметным. При этом быть в абсолютной связи с Системой. Кроме того, такие существа должны иметь небольшие размеры, чтобы не создавать дополнительную нагрузку на биосферу.
Когда-то были животные, к которым люди испытывали такую большую эмоциональную привязанность, что селили их в своих жилищах, относились, как к друзьям. Кошки, собаки, лошади и некоторые другие. Сейчас они разумны. Не использовать ли кого-то из них? К сожалению, не получится. Обретя разум подобный человеческому, они утратили качество, которое ранее ценилось больше всего – бескорыстие. Теперь в первую очередь они думают о себе. Их управляемость Системой также под большим вопросом.
Основательно проведённые исследования показали: среди разумных видов, населяющих Землю тех, кого можно использовать для эмоционального регулирования, нет. Такой вид пришлось создавать искусственно. Его назвали Amici Hominis – Друзья Человека.
Когда-то давно делали биороботов, или андроидов. Они были наполовину механизмами, наполовину состояли из живых тканей. Amici Hominis – это совершенно другое. Это полноценный биологический вид, особенность которого состоит в том, что он появился не в результате эволюции, а был создан искусственно. Синтетическая ДНК его представителей содержит фрагменты, как принадлежащие людям, некоторым грызунам и насекомым, так и не имеющие аналогов в живой природе.
На создание Amici Hominis ушло пятнадцать лет. Задача была невероятно сложной. Только три года потребовалось для того, чтобы понять, какая у Amici Hominis должна быть внешность.
К «друзьям» люди должны относиться с доверием. Доверие здесь – главное, без него ничего не получится. Причём, оно должно быть искренним, возникать само собой уже в самом начале знакомства.
Кому люди доверяют легче всего? Ответ на этот вопрос очевиден: люди доверяют подобным себе. Но есть и другой вопрос: кому люди больше всего не доверяют? Ответ такой же: подобным себе.
Получается, что Amici Hominis, с одной стороны, должны быть похожи на людей, с другой – чем-то отличаться. Но чем? Люди по-разному относятся к необычной внешности. Что-то им нравится, но что-то они считают уродством. Удовлетворить эстетическим предпочтениям миллионов выходцев из самых разных культур невозможно. Задача казалась неразрешимой.
На выручку пришла забытая сегодня мифология. Оказалось, что во многих культурах мифологические персонажи, олицетворяющие добро, как раз обладают нужными качествами. По существу, человечество давно уже придумало себе друзей. Многие из них выглядят совсем как люди, но отличаются наличием тех или иных сверхъестественных черт. В своей фантазии люди наделяли их теми качествами, которые хотели видеть в других или мечтали иметь сами. Те волшебные существа были добрыми, могли появляться в нужный момент в нужном месте, угадывать и исполнять желания, помогать людям и, главное, ничего не требовать за свою помощь. И многие из них умели летать.
Для дальнейшей разработки Amici Hominis решено было использовать внешность феи. Однако в фольклоре разных народов феи выглядят по-разному. У одних они высокие светлые, похожие на ангелов, у других маленькие сморщенные, подобные троллям. После горячих обсуждений был выбран тот образ, который сформировался в английской романтической литературе конца XIX века – миниатюрная изящная очаровательная девушка с лёгкими прозрачными крылышками, как у стрекозы.
Последнее обстоятельство вызвало огромное недовольство биодизайнеров. Крылья насекомых не имеют мышц и управляются мышцами груди и спины. Это означало, что Amici Hominis должны были иметь массивный торс, и тогда ни о каком изяществе и очаровании не могло быть и речи. Но психологи и концептуальные дизайнеры настаивали: Amici Hominis должны летать.
Проблему удалось решить, сделав мышечный аппарат комбинированным. Большая часть скелетных мышц у них, как у людей, а та часть, которая отвечает за полёт, это мышцы насекомых, которые сильнее человеческих. Чтобы обеспечить их энергией, был организован особый вид метаболизма: Amici Hominis питаются углеводами – едят только сладкое, – а дыхание у них учащённое, почти непрерывное.
Нужно пояснить особенности поведения Amici Hominis.
Каждая особь осознаёт, что цель её существования – помогать своему подопечному. Причём, делать это любой ценой, даже ценой своей жизни, которая сама по себе не имеет значения, потому что в случае возможной гибели особь будет тут же заменена. Сами они не размножаются. Их выращивают искусственным путём в специальных инкубаторах. У них нет репродуктивной системы: ни половых органов, ни половых гормонов, ничего с этим связанного. По этой причине в их поведении нет ничего, что исходило бы из стремления оставить копии своих генов, создать наилучшие условия для себя и своих возможных потомков. Следовательно, у них отсутствуют эгоизм и агрессивность. Они разумны, уровень их интеллекта выше среднего человеческого. Однако свобода их воли ограничена целью существования. И они всегда на связи с Системой – в их мозг вживлён специальный трансивер.
Наконец, гигантский, невероятно сложный проект подошёл к своему завершению.
Хотя работы проводились втайне, случались утечки информации. Поползли невероятные слухи о том, что Система уничтожает людей, чтобы заменить их более выгодным ей биологическим видом.
Здесь следует сделать отступление.
– – –
Почему-то люди боятся своих творений. Стоит кому-то изобрести нечто значительное, как тут же слышится тихий шёпот, что изобретение это опасно, так как обязательно приведёт к страданиям, а возможно и неминуемой гибели многих людей. Шёпот недолго остаётся тихим. Скоро об этом уже начинают говорить в полный голос, и число приверженцев этой идеи быстро растёт. За разговорами следуют действия. Хорошо, если всё ограничится только книгами и фильмами о роботах-убийцах и восстаниях машин…
Откуда эта подозрительность? Откуда страх людей перед тем, что они сами же и создали?
Да, есть машины, созданные специально для убийства. Их стоит бояться. Всегда ли? Нет – в зависимости от того, в чьих они руках. Но люди опасаются любых машин.
Все понимают, что машина не Творение Божие и не продукт эволюции. Любая машина кем-то создана и построена. Обывателю непонятно, как как это возможно – просто взять и создать нечто эдакое. Это, во-первых. Во-вторых, машины сложны, и большинство не понимает, как они работают. А раз так то, как они могут себя повести? Какие тайные устремления заложили в них создатели? Не обладают ли они свободой воли и не употребят ли эту свободу во зло?
Много непонятного, неопределённого.
Сложная машина для рядового обывателя – нечто сродни магическому артефакту. А её создатель – маг и волшебник. Вот только непонятно: добрый или злой. Эта неопределённость – ключевая.
Обыватель недоверчив. С какой стати он должен доверять тому, кто умнее его? Почему тот может, а он – нет? Это неспроста… И он создаёт приемлемую для него определённость: создатель машины скорее злой, чем добрый. А машина – вероятное зло.
Обыватель, необременённый аналитическими способностями, мыслит эмоционально. Рациональная аргументация ему непонятна. Вот и выходит, что плоды человеческого интеллекта, созданные исключительно для пользы, так же, как и их создатели, многими рассматриваются как потенциальная угроза.
Машина изначально вторична. Она чьё-то творение. У неё нет ни своей морали, ни своей этики. Изначально она отражение морали и этики своего создателя. Может ли машина, наделённая создателем свободой воли, самосовершенствоваться? Безусловно! Может ли она в процессе самосовершенствования выработать свою собственную мораль, противоположную морали своего создателя? Может. Если возможность такого поворота была заложена в неё заранее. А если нет?
Более двухсот лет назад была построена Система. Её цель – приносить пользу. Такой её задумали создатели. Это общеизвестно. Да, она сложна и непонятна. Да, она обладает значительной свободой воли. И это тоже задумали создатели.
Её функционирование вызвало кризис. Это предусмотрено не было. Так случилось.
Но почему решили, что для выхода из кризиса она избрала уничтожение человечества? Ведь для этого коренным образом должны были измениться её базовые настройки. Возможно ли, что это было заложено в неё заранее, ещё тогда, двести лет назад? Что уничтожение человечества было предусмотрено её создателями?
Вряд ли. Более того: это просто невозможно. Алгоритмы Системы создавались большим количеством специалистов. Было много рабочих групп, которые проверяли и перепроверяли друг друга. Невольную или преднамеренную диверсию обязательно заметили бы. Более того, в неё заложены механизмы, препятствующие деструктивному воздействию извне.
Может быть, оказавшись в безвыходной ситуации, Система сама изменила свою этику? Скажем, отключила какие-то блокировки, чтобы сохранить функциональную стабильность? Возможно ли такое?
Воспользуемся аналогией.
Может ли человек изменить свои этические установки на противоположные? Может. Если окажется в соответствующей ситуации. Причём сила обстоятельств должна превосходить силу его убеждений.
Система обладает самым мощным интеллектом на планете. Ничей индивидуальный или групповой разум с ним не сравнится. Чтобы изменились его базовые настройки, на Земле должны произойти события поистине апокалиптического масштаба. Такое случилось? Нет.
Делаем вывод. Идея об уничтожении Системой людей ничего общего с реальностью не имеет. Это параноидальное проявление ограниченного человеческого сознания.
Необходимое отступление закончено.
– – –
Когда проект был уже в стадии завершения, проявилось новое обстоятельство, из-за которого он чуть было не потерпел фиаско.
Никто, ни Система, ни её программисты, не учитывали фактор эволюции. Да и кто когда его учитывал? Разве кто-то всерьёз рассматривал в близкой перспективе возможность эволюции вида Homo sapiens? Знали, что она существует, но от такой мысли просто отмахивались. Люди привыкли считать себя бессменным верхом Творения, и это трагическое заблуждение передалось Системе.
В чём опасность Homo ratus?
Новый вид всегда совершеннее того, от которого он произошёл. В этом смысл эволюции. Со временем он вытесняет своих предшественников. Каким образом? Он более успешен в конкурентной борьбе за ресурсы, поэтому предшественникам ничего не остаётся, как покинуть ресурсную базу. Проще говоря, вымереть. В своё время были вытеснены предки людей – промежуточные звенья эволюции: Sahelanthropus, Australopithecus, Homo erectus, Homo heidelbergensis, Homo neanderthalensis и многие другие. То же самое ожидает и вид Homo sapiens, когда Homo ratus наберёт достаточную численность.
Можно ли этому противодействовать? Можно. Но это противодействие, какие формы оно бы ни принимало, не будет успешным. Оно лишь замедлит естественный процесс. Эволюцию остановить невозможно. Вид Homo sapiens не сможет выдержать конкуренцию, постепенно он вымрет, как вымерли его предшественники. Разумеется, произойдёт это нескоро. Много поколений оба вида будут существовать в тесном соседстве. И это соседство должно быть, по возможности, бесконфликтным.
Осознание произошедшего стало шоком. Многие из создателей Amici Hominis пришли в уныние: столько сил было затрачено на спасение человечества и всё впустую! Вид Homo sapiens всё равно погибнет, а представителям Homo ratus такие друзья не нужны – у них есть свои возможности решать проблем вида, когда таковые возникнут. Стали раздаваться голоса об остановке проекта.
Когда первое потрясение прошло и страсти улеглись, появилось новое, более широкое понимание значения Друзей Человека. Как и прежде на них возлагается роль друзей, спутников на непростом пути избавления человечества от диктата Системы. Когда же всё закончится, Система будет отключена и человечество заживёт самостоятельно, они продолжат сопровождать его столько времени, сколько ему отведено.
Итак, проект в целом был закончен. Пришло время последней стадии – внедрения. Предстояло познакомить людей с их новыми друзьями.
И тут создатели Amici Hominis столкнулись с крайне неприятным сюрпризом. Люди пугались фей.
Да-да! Когда членам фокус-групп, обычным людям, показывали этих очаровательных нежных созданий, у многих первой эмоцией был испуг. Они никогда не видели «летающих человечков»! Потом испуг проходил, но, судя по опросам, осадок оставался. А это было совершенно недопустимо.
Участники проекта, обладатели высокого ума, забыли или проигнорировали одно обстоятельство. В сознании обычного, рядового человека с заурядным интеллектом, живут древние страхи, унаследованные от животных предков. Это нормально, так и должно быть – страх способствует выживанию. Среди прочего люди боятся всего необычного. То, чего ты не видел раньше, к чему не привык, потенциально опасно – оно может навредить. Нового надо бояться! И не имеет значения, красиво ли оно или уродливо.
Пустяковая, на первый взгляд, проблема стала угрозой всему проекту. Негативное восприятие человеком Amici Hominis в первые моменты знакомства делало невозможным глубокий эмоциональный контакт, а значит, эффективное взаимодействие в дальнейшем.
За пятнадцать лет создателям Amici Hominis пришлось решить много сложных задач. Решили и эту. Дело в процедуре знакомства. Внешне всё просто: прежде, чем познакомить человека с чем-то новым, его надо к этому подготовить.
Повторю: главное в отношениях человека и его нового друга это глубокий эмоциональный контакт – своего рода любовь.
Влюбиться просто так, «на ровном месте», не будучи к этому готовым, невозможно. Человек влюбляется, потому что хочет любви, ждёт её. Более того, в его сознании уже сформирован образ будущего партнёра, своеобразный шаблон. Когда ему встречается тот, кто совпадает с этим шаблоном, тогда любовь и воспламеняется. Человек испытывает любовь только, если к этому готов. И Amici Hominis он воспримет, только если будет к этому готов.
Была разработана особая методика подготовки к встрече с Amici Hominis. Это последовательность действий, в результате которых человека ненавязчиво знакомят с образом феи, формируя в его сознании позитивные предустановки: интерес, предрасположенность, потребность в близком контакте.
Методика несложная, но долгая – подготовка человека к встрече с феей требует нескольких дней или даже недель. Казалось бы, чтобы применить её ко всем сотням миллионов людей, населяющих Землю, нужна уйма времени. Но это не так. Расчёты показывают, что достаточно таким образом познакомить с феями всего тридцать тысяч человек. Они расскажут остальным. Заработает молва, и те самые позитивные предустановки будут передаваться сами собой от человека человеку.
Настало время испытать методику. Чтобы усложнить условия, для роли испытуемых нашли людей мыслящих, с широким кругозором, склонных к критическому осмыслению происходящего – которым просто так ничего не навяжешь.
Первым испытуемым был выбран ты, Оливер Гальярдо, принявший имя Василий Ковальский, Корректировщик.
Как бы случайно тебе на глаза попался сборник сказок, в которых среди прочих персонажей были описаны феи. В наиболее эмоциональный момент твоих приключений ты видел индуцированное сновидение, в котором была Таллия. Потом она пришла к тебе и наяву, когда ты был расслаблен, находился в полусне. И наконец она заговорила с тобой той ночью в австралийском буше.
У тебя с Таллией возник эмоциональный контакт, огромной силы. Чтобы спасти её из плена, ты даже решился спровоцировать аварию ядерного реактора, рискнуть жизнью лучшего друга.
Проведённые с тобой испытания были более чем успешными. Есть ещё испытуемые, с ними ведётся работа, но уже сейчас можно утверждать с большой долей уверенности, что проект создания Amici Hominis, друзей человека успешно завершён.
Оливер Гальярдо, известный под именем Василий Ковальский, Корректировщик! Чтобы прийти сюда, ты проделал опасный путь, преодолел множество препятствий. И всё потому, что у тебя были вопросы, ты хотел получить на них ответы. Ты получил их.
Эпилог
Всегда хочется знать, что было потом.
Хохотунчик после разговора Системы со мной, при котором он присутствовал, вернулся к своим подпольщикам, рассказал им обо всём, что узнал, и призвал прекратить попытки навредить Системе. Ему не поверили. Решили, что он стал агентом Системы, и его надо законсервировать. В последний момент ему удалось бежать.
Он долго переезжал с места на место, опасаясь преследований бывших единомышленников, пока не осел в местности, которая когда-то называлась Францией – на родине его дальних предков. Там он обосновал закрытую школу для детей Ренегатов. Он уверен, что никакие «друзья человека» не спасут человечество, на это способна только Истинная Вера. Чему он и учит своих учеников.
Подпольщики же, до смерти напуганные известием о том, что Система всё о них знает, свернули свою деятельность, затаились. Чего от них ждать в дальнейшем – не знает никто, похоже, и они сами.
Рамоне вернули её ребёнка. Он оказался диким, при встрече напал на мать и чуть было её не загрыз. Ей предложили от него отказаться и вернуть в резервацию. Она не захотела.
Для них организовали резервацию на её родине, в Африке, на юге Калахари. Двести гектаров саванны оградили от остального мира. Там они и живут. Вроде бы им удаётся наладить отношения.
Шлемерзон сильно пострадал, но выжил. Его внутренности, сожжённые радиацией, удалось восстановить, однако не все. Костный мозг погиб, а новый почему-то не хочет приживаться. Теперь у него нет иммунитета, и он может жить только в стерильных условиях. Рамона увезла его к себе. Там, в Калахари, очень чистый воздух. Мы с Хохотунчиком купили для него стерильный дом. Рамона ухаживает за ним. А Шлемерзон… он учится. У него уже двенадцать дипломов. Из тех скупых сведений, которые мне удаётся выуживать из Рамоны во время нашего редкого общения в сети, я понял, что они счастливы. Очень хочу приехать к ним в гости, проведать, но она отговаривает – говорит, Шлемерзон не хочет никого видеть, особенно меня.
Ну и, наконец, обо мне. Доза радиации, полученная от Шлемерзона, оказалась немаленькой. Пришлось лечиться. Но ничего – медики вычистили мне организм и сказали, что последствий быть не должно.
Я живу с Лялей. Да-да! Кто бы мог подумать! Она сама предложила – я бы не отважился. Её задело, что я тогда от неё отказался и почему-то решила, что я именно тот, кто ей нужен. Понимаю это именно так. И вот мы вместе. Живём в бунгало на уединённом атолле, как я и мечтал. Система создала для нас нулевую зону – никто не лезет в нашу жизнь.
Кто-то скажет: когда твоя женщина может читать твои мысли, то это нехорошо. Да нет, это как раз хорошо – понимаем друг друга без слов. Зачем они нужны? Слова лишь искажают смысл.
Иногда прилетает Таллия. Рассказывает новости. Лялю это злит, да и фея мою подругу, похоже, недолюбливает. Потому наши рандеву долго не длятся.
И самое главное. То, ради чего я написал эту книгу. Мы стоим на пороге большого события. Ляля беременна. Это мальчик. Абсолютно здоровый. Он будет первым ребёнком, рождённым женщиной Homo ratus. Каким он родится: sapiens или ratus? Скоро узнаем.
Днепр, март 2019 – февраль 2022